Глава 17 Кан и гора Голгофа

Глава 17

Кан и гора Голгофа

И во время операции «Эпсом», и после нее Монтгомери гнул свою линию: докладывать Эйзенхауэру как можно меньше. «Теперь Айк уже не так сияет, как прежде», – записал в своем дневнике адъютант Эйзенхауэра. Верховного командующего заботило прежде всего то, что «Монти наступает слишком медленно», и он высказал это Черчиллю, когда битва была уже в полном разгаре.

Заместитель Эйзенхауэра Главный маршал авиации Теддер и маршал авиации Конингем даже обсуждали, удастся ли добиться отстранения Монтгомери от должности. Конингем, командир авиасоединения, поддерживавшего с воздуха 21-ю армейскую группу, завидовал Монтгомери начиная с кампании в Северной Африке. Он никогда не мог простить Монтгомери стремления присвоить все лавры себе. Теперь же его бесили попытки Монти представить дело так, будто все идет по разработанному плану, тогда как на деле не удалось даже захватить площадки для полевых аэродромов.

Американские генералы все резче порицали немыслимые предосторожности, принимавшиеся англичанами на своем участке фронта. С начала вторжения по 30 июня британская 2-я армия потеряла 24 698 человек, в то время как потери американцев составили почти в полтора раза больше – 34 034 человека. (Немцы за тот же период потеряли 80 783 человека.) Потери, понесенные непосредственно в день «Д», были гораздо меньшими, чем предполагалось, но после этого ситуация стала стремительно ухудшаться. Английская пехота несла потери на 80 % выше предполагаемых, а пополнений оставалось все меньше и меньше, поэтому уже не удавалось доводить численность личного состава частей и соединений до штатной[197].

Но у Монтгомери была даже более важная причина для осторожности, чем инстинктивное отвращение к тяжелым потерям, выработавшееся во время Первой мировой. Он избегал обсуждать с Эйзенхауэром напряженное положение с людскими ресурсами. Англичане боялись потерять авторитет, а вместе с ним и влияние. Черчилль опасался, что подобное признание слабости может уменьшить его влияние на Рузвельта как раз тогда, когда пришло время решать будущее послевоенной Европы. Однако не за горами было решение Монтгомери расформировать 59-ю дивизию ради того, чтобы пополнить другие соединения. В ноябре же, к вящему огорчению Черчилля, будет расформирована с той же целью и 50-я дивизия.

Нежелание Монтгомери нести потери в Нормандии долгое время было объектом критики. Но ошибки скорее были связаны не столько с личностью командующего, сколько с недостатками всей системы. Неудачные действия трех его дивизий, состоявших из ветеранов: 7-й танковой, 50-й Нортумберлендской и 51-й Шотландской, – показали, что многие английские части слишком сильно страдали от боевой усталости. Нежелание рисковать собой стало повсеместным, а потому редко кто использовал представлявшиеся возможности для наступательных действий. Неоднократный провал попыток прорвать оборону немцев в районе Кана привел к неизбежной потере наступательного порыва. 2-я армия в Нормандии все больше и больше полагалась на безотказную поддержку Королевской артиллерии и союзной авиации. Надежда на то, что мощные снаряды и бомбы сохранят жизнь английским солдатам, стала своего рода наркотиком для командования. Мирным французам, однако, снаряды и бомбы жизнь не спасали, и уже следующий этап наступления Монтгомери подтвердил эту истину с ужасающей наглядностью.

Битва за Кан началась 4 июля операцией «Виндзор», подготовительной атакой канадской 8-й пехотной бригады, целью которой был захват деревушки Карпике западнее Кана и расположенного неподалеку аэродрома. Карпике обороняло подразделение самого ненавистного англичанам врага, 12-й танковой дивизии СС «Гитлерюгенд». Этот бой с участием Шодьерского полка, Канадских королевских стрелков[198], подразделений Норт-Шорского и Виннипегского стрелковых полков, подстегиваемых чувством мести, был одним из самых жестоких за всю нормандскую кампанию.

Деревню и аэродром удерживали менее 200 солдат 26-го мотопехотного полка СС и пять танков T-IV, пришедших под покровом ночи и спрятанных в полуразрушенных ангарах у южной оконечности взлетной полосы. Но самым мощным оружием были 88-мм пушки, батарея которых прикрывала восточную часть аэродрома. Помимо этого немцы располагали артдивизионом, а также несколькими батареями 7-й бригады реактивных минометов.

Канадцы атаковали в 05:00 при поддержке тяжелых орудий линкора «Родни» и монитора «Робертс», бивших с расстояния 24 км. Деревня была превращена в развалины, а многие из пятидесяти с небольшим эсэсовцев-мотопехотинцев оказались под завалами. Некоторым удалось выбраться из-под бревен и обломков кирпича, и они, перепачканные с ног до головы, быстро привели в порядок свое оружие и вернулись на поле боя, чтобы отразить атаку Шодьерского полка. Несмотря на свою малочисленность, мотопехотинцы нанесли серьезные потери атакующим, но к 14:00 оставшаяся часть деревни все равно попала в руки канадцев. С несколькими пленными, выжившими после яростного боя, обращались чрезвычайно сурово.

Корабли и канадская артиллерия старательно обработали и сам аэродром. Артиллерист-наблюдатель СС «был насажен, словно на вертел, на двадцатипятисантиметровый осколок корабельного снаряда». Бойцы Собственного ее королевского величества стрелкового полка при поддержке «Шерманов» Форт-Гэррийского конного атаковали восточную часть аэродрома, но грамотно расположенные немецкие 88-мм пушки отразили атаку канадских танков. Стрелки, которым удалось достичь ангаров и казарм, столкнулись с ожесточенным сопротивлением фанатично преданных фюреру юных мотопехотинцев, засевших в блиндажах и туннелях. Во многих случаях канадские пехотинцы проходили мимо замаскированных позиций, так их и не заметив, после чего получали пулю в спину.

Виннипегские стрелки продвигались к южной оконечности аэродрома под прикрытием другого танкового батальона и нескольких огнеметных танков «Крокодил» 79-й танковой дивизии. Противник и их встретил плотным огнем. «Воющие Минни», как называли союзники немецкие реактивные минометы, и артдивизион СС превратили аэродром в сущий ад. Виннипегцы вместе с танками были вынуждены отступить и укрыться в небольшом лесу, окружавшем аэродром. В середине дня они пытались предпринять новую атаку, но к тому моменту 12-я танковая дивизия СС подтянула в этот район дополнительные боевые машины. Немцы прослушивали канадские радиочастоты и знали о каждом шаге противника.

В ту ночь, после безуспешного налета англо-американских истребителей-бомбардировщиков, 1-й танковый корпус СС направил 1-й мотопехотный полк дивизии «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер» отбить деревню Карпике. Выжившим бойцам 12-й дивизии СС было приказано отступить с аэродрома, захватив с собой раненых. Но 1-й мотопехотный в самом начале атаки попал сперва под удар своей артиллерии, а затем под массированный огонь канадских полевых и корабельных орудий. Как утверждает один канадский источник, франко-канадцы из Шодьерского полка к рассвету пришли в настоящее неистовство и перерезали горло любому попавшему им в руки эсэсовцу, «хоть ранен тот был, хоть мертв». Чтобы привести их в чувство, офицерам приходилось браться за оружие. Один из офицеров писал: «Сегодня пленных не берет ни одна из сторон».

Канадцам так и не удалось взять аэродром Карпике в рамках операции «Виндзор». В своей неудаче они винили английскую 43-ю дивизию: она, не выдержав натиска подразделений 1-й танковой дивизии СС «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер», потеряла деревню Версон, расположенную к югу от аэродрома. Версон отбили лишь четыре дня спустя, уже после начала генерального наступления на Кан.

Хорошо сознавая, что на Уайтхолле, в ВШ СЭС и штабе 1-й армии генерала Брэдли нарастает разочарование его действиями, Монтгомери решил, что не может больше оттягивать наступление на Кан[199]. Атаковать нужно было немедленно. Операция получила кодовое наименование «Чарнвуд». 6 июля Монти, с целью сокращения потерь среди своих солдат, решил просить Королевские ВВС о массированной бомбардировке, которая расчистила бы дорогу наземным войскам. Ли-Мэллори рассматривал такую возможность тремя неделями ранее. А 25 июня верховный командующий написал генералу Монтгомери: «Без колебаний запрашивайте любую необходимую поддержку с воздуха. Мы должны бить врага в полную силу при любой реальной возможности». В тот же день он также отправил письмо Теддеру, попросив того обеспечить «максимально возможную» авиационную поддержку.

7 июля Эйзенхауэр лично присутствовал на совещании, созванном Ли-Мэллори в монастыре Бентли[200] для обсуждения вариантов действий авиации. На этот раз не последовало возражений даже от командующего бомбардировочной авиацией Главного маршала авиации Харриса. Было решено, что 467 «Ланкастеров» и «Галифаксов» в тот же вечер нанесут удар по южной окраине Кана с использованием фугасных бомб. Ни один из двух противников этого решения: Главный маршал авиации Теддер и ярый враг Монтгомери маршал авиации Конингем – на совещании не присутствовали. Они опасались, что 2-я армия станет обращаться за помощью бомбардировочной авиации перед каждым наступлением, но тот факт, что план одобрил лично Эйзенхауэр, заставил их держать это мнение при себе.

В 20:30, когда «Ланкастеры» и «Галифаксы» закрыли собой небо, английские и канадские пехотинцы на радостях выпрыгивали из окопов, приветствуя их. Танковые экипажи забирались на башни своих машин, чтобы лучше видеть происходящее. «Облака плыли высоко, и солнце подсвечивало “Ланкастеры” красным», – писал в дневнике офицер-артиллерист. «Отличные мишени для зениток», – откликались немецкие зенитчики. Английская и канадская артиллерия немедленно начала обстреливать их позиции, помогая Королевским ВВС.

«Было заметно, когда «Ланкастеры» освободились от своего груза, потому что они вдруг подпрыгнули на несколько футов вверх», – писал офицер-медик. «Все больше и больше бомбардировщиков прорывалось сквозь заградительный огонь зениток, – писал уже упоминавшийся артиллерист. – Над целью начал подниматься столб дыма грязного серо-белого цвета. Ветер относил его на северо-восток. Время от времени, хоть и довольно редко, какой-нибудь наш самолет сбивали. Один из “Ланкастеров” упал по спирали в северной стороне, по всей вероятности в море. Раскрылось несколько парашютов, начавших медленно снижаться к земле». Затем подошла новая волна бомбардировщиков. «Дым, поднимавшийся над Каном, застилал весь горизонт на востоке и юго-востоке. С наступлением темноты в той стороне заполыхали зарницы. Можно ли представить себе более ободряющее зрелище для наших парней?»

Один из офицеров гвардейской танковой дивизии называл бомбардировку Кана «завораживающим зрелищем». Вероятно, большинство зрителей считало, что мирных жителей-французов оттуда эвакуировали. «Я присел с сигаретой на берегу реки и стал наблюдать, как в 10–12 километрах от меня на Кан падает 2300 тонн бомб», – писал майор канадского парашютного батальона, находившегося восточнее Орна. «Это было невероятное зрелище – несчастные хреновы гунны!»

Большинство действительно радовалось тому, что видело, однако кое-кого терзали дурные предчувствия. «В голову любому пехотинцу лезли неприятные мысли, – писал капитан колдстримских гвардейцев. – Зачем, черт побери, зачем разваливать город до основания – ведь так его легче будет оборонять?» «Зрелище было ужасное, – писал боец Сомерсетского легкого пехотного полка. – Когда на город падали бомбы, к небу устремлялись языки желтого пламени. От разрушенных домов поднимался дым пополам с пылью. Все вместе превращалось в черную тучу, которая быстро заволакивала вечернее небо». В 10 километрах от места бомбежки чувствовалось, как «земля дрожит под ногами, словно студень».

Трудно представить, что творилось в самом городе, если земля сотрясалась в 10 километрах от него. Впоследствии одного старика спросили, что он чувствовал во время бомбардировки 7 июля. Помолчав, старик ответил: «Представьте себе крысу, зашитую в футбольный мяч, во время международного матча…»

Можно понять, почему 15 000 жителей Кана, оставшихся в городе, несмотря на приказ немцев покинуть его, думали, что бомбардировщики нанесут удар по центру, а не по северным окраинам. Многие считали, что ориентиром послужит старинный замок. От ударных волн те окна, в которых каким-то чудом еще уцелели стекла, лопались и разлетались мелкой крошкой. Лишившиеся крова люди искали укрытия в женском монастыре Нотр-Дам-де-Бон-Секур (Успения Богородицы), но и там им в глаза набивалась пыль, а в горле першило от горького дыма. «Мы чувствовали себя так, словно попали на терпящий бедствие корабль, который терзает чудовищный шторм и который вот-вот пойдет ко дну». Единственная горевшая в монастыре свеча погасла от ударной волны. И все же мать настоятельница спокойным голосом благословляла пришедших, держа в руках «частицу Животворящего Креста Господня».

Повсюду рушились здания, и у лежавших на койках больных при звуке каждого взрыва, при каждой ударной волне от страха расширялись зрачки. Монахини одной рукой подавали им воду, а другой перебирали четки и быстро молились. Экономка священника церкви Сен-Жан-Эд прокричала своему хозяину, когда ее уносили на носилках: «Г-н кюре, сходите в сад. Я закопала там для вас рубашку и дюжину носовых платков. Я спрятала, чтобы вы их не раздавали почем зря».

Когда бомбардировка закончилась, молодые добровольцы из отрядов гражданской обороны пришли в монастырь и призвали всех находившихся там немедленно покинуть здание. Люди вышли через единственную дверь, которую еще можно было открыть. Мать настоятельница первой пошла по улице Фоссе-Сен-Жюльен, высоко подняв ковчег со Святыми Дарами. Это была «грандиозная процессия, под невероятным небом, усеянным звездами и расцвеченным красными вспышками пламени. Повсюду сыпались искры, продолжали громыхать фугасы». По пути к больнице в монастыре Бон-Совер им приходилось переступать через вековые деревья, поваленные взрывами бомб. Руководил эвакуацией один из бойцов отряда гражданской обороны. Другой юноша вернулся в монастырь Нотр-Дам, чтобы не допустить туда мародеров. Он же сумел спрятать большую серебряную статую Девы-Заступницы.

В тот день в Кане был почти полностью разрушен университет на улице Пастера. Жители прятались в старых погребах, полагая, что там безопаснее. Там они и оказались похороненными заживо. На улице Жоль погибло более 30 человек, а в убежище на улице Вогу – еще 50. Офицеры-англичане пришли в ужас, когда узнали от своих коллег из административной службы, что число погибших мирных жителей составило 6000 человек, но это значило бы, что погибла почти половина всего населения, оставшегося в городке. Называли в то время и другую цифру – 2000. На самом же деле число погибших составляло около 350 человек[201]. Даже и это количество можно считать страшными потерями, учитывая, что три четверти населения покинуло город, а большая часть оставшихся пряталась в подвалах и погребах.

Жители Кана боялись худшего: ведь немецкие офицеры заявляли, что город станет «французским Сталинградом». Но затем их приободрили явные признаки подготовки вермахта к отступлению. 26 июня начали отход тыловые части. Гестаповцы вернулись, чтобы уничтожить следы расправы над бойцами Сопротивления. А 6 июля немецкие саперы начали разрушать портовые сооружения вдоль судоходного канала. В тот же день фельдкомендатура приказала жителям покинуть город, однако серьезного эффекта приказ не возымел. В самом Кане остался лишь отряд прикрытия из мотопехотинцев дивизии СС «Гитлерюгенд».

Бомбардировка стала двойной катастрофой. Летчики не смогли разрушить немецкие позиции на северных окраинах Кана, зато нанесли огромный урон самому городу. Из опасения случайно задеть готовящиеся к наступлению свои части они сместили бомбардировки к югу, в сторону городского центра, не затронув позиции немцев. Эта ошибка напомнила неудачную попытку американцев нанести удар по береговым позициям в секторе «Омаха». Кроме самого Монтгомери, мало кто считал эту бомбардировку эффективной с военной точки зрения. Изо всех немцев под бомбежку попало только подразделение 16-й полевой дивизии люфтваффе, которая сменила 21-ю танковую дивизии у Лебизе, да еще два танка и минометный взвод дивизии «Гитлерюгенд» на позициях к северу от Кана. Хуже всего было то, что эта атака, как и бомбардировка немцами Сталинграда, превратила большую часть города в руины, что мешало продвижению военной техники и превращало местность в идеальную позицию для обороны[202]. Генерал Эбербах сказал, что город представлял собой «груду развалин, через которые почти невозможно было пробраться».

Причиной бомбардировки вечером, накануне дня наступления, называют опасения непогоды на следующий день. Однако метеосводки на 8 июля эту версию не подтверждают. Пусть город и засыпали фугасками, у оборонявшихся немцев было предостаточно времени для подготовки обороны. Потери, понесенные английскими и канадскими войсками как в самом городе, так и на подступах к нему, намного превысили ожидаемые, несмотря на мощную артподготовку. Лес Лебизе был фактически сметен с лица земли, как бывало в Первую мировую.

Эсэсовцы «Гитлерюгенда» выскакивали с фаустпатронами из подвалов и бункеров и в упор расстреливали «Шерманы» и огнеметные «Крокодилы». Стрелки забирались на деревья и привязывали себя к ним. Похоже, их главной целью были командиры танков, прикрывавших пехоту. У эсэсовцев меткость стрельбы оказалась куда выше, чем у солдат пехотных соединений вермахта. Лишь за один день Восточно-Йоркширский конный полк потерял от огня снайперов пять командиров танков и одного командира батальона.

Выносившие раненых в тыл санитары сбивались с ног. «Раны были всевозможные, – вспоминал солдат 223-го медсанбата английской 3-й пехотной дивизии. – Ноги без ступней, колени без коленных чашечек, плечи без предплечий. Помню одного старшину, которому снесло полголовы, причем он все еще был в сознании. Доктор сказал мне: “Введи ему два грана морфия, это быстро его прикончит”. Не прикончило. А ранения в грудь, ужасные ранения в грудь! Лишь в тот день к нам поступило 466 раненых англичан и всего 40 немцев».

На передовой, в эвакопункте 210-го медсанбата врачам и фельдшерам также приходилось иметь дело с широким спектром ранений. Среди раненых была и «группа перепуганных, растерявшихся парней, забившихся в угол, дрожащих и вопящих, – в бою они испытали нервное потрясение. Принесли и нескольких раненых эсэсовцев – упорные, сволочи. Некоторые из них не один день вели по нашим снайперский огонь с деревьев. Один молодой нацист с раздробленной челюстью был при смерти, но прежде чем умереть, он повернулся к нам и пробормотал: “Хайль Гитлер!”».

На эвакопунктах безнадежных раненых относили в отдельную палатку и вводили им морфий. Медиков беспокоило то, что крови для переливания осталось совсем мало. А невежество солдат в отношении того, как нужно оказывать помощь раненым, просто приводило их в ужас. Солдаты причиняли гораздо больше вреда, перетаскивая раненых с серьезными переломами, вместо того чтобы оставить их на месте до прибытия обученных санитаров, которые наложили бы шину. «Казалось, позабыты все уроки Первой мировой», – писал врач 210-го медсанбата. Как и его переутомленные коллеги, он опасался, что из-за недосыпания не сможет правильно провести операцию.

Приказ фюрера удерживать Кан любой ценой неукоснительно выполнялся вплоть до 8 июля. Лишь той ночью генерал Эбербах согласился с настоянием Курта Мейера отвести уцелевшие части потрепанной дивизии «Гитлерюгенд» в южную часть Кана, за реку Орн. Эбербах счел, что подобное отступление можно оправдать перед ОКВ, поскольку боеприпасы почти закончились, а прислать новые командование было не в силах.

9 июля город был, как и прежде, окутан облаками дыма и пыли. В 05:30 Андре Хайнца разбудил товарищ из Сопротивления и сказал: «Немцы уходят!» Они наблюдали за продвигавшимися через город немецкими автоколоннами, а английские орудия тем временем молчали. Капитан Жиль, местный командир Сопротивления, раздав своим бойцам последние несколько «Стенов», отправил их по двое в северном направлении, чтобы те смогли стать проводниками для союзников. Хайнц надел нарукавную повязку цветов французского флага с лотарингским крестом, однако, увидев немецкого солдата у развалин университетского плавательного бассейна, он вновь ее снял. Но немец был мертв – он застыл в окопе, убитый взрывной волной. Англичане сразу узнали повязку и приветствовали Хайнца, поднимая вверх большой палец.

Разрушения были настолько сильными, что англичане и канадцы не могли по картам определить свое местоположение. Большинство улиц стали непроходимыми, а кое-где постреливали снайперы. Колонна канадских бронеавтомобилей продвигалась по улице Сен-Мартен. Командир, которому было приказано быстро пройти через город, чтобы занять мосты, спросил прохожего: «Где здесь река Орн?» Тот залез на бронемашину, чтобы указать направление, но тут немцы открыли огонь из пулеметов и противотанковых гранатометов. Бронемашина начала резко сдавать назад, и французскому проводнику пришлось спрыгнуть с нее и укрыться в дверном проеме.

Отведенные по единственному уцелевшему мосту на юг за Орн, солдаты «Гитлерюгенда» спешно готовили его к подрыву и укрепляли оборонительные позиции. Они заставили местных жителей под дулом автоматов рыть для них окопы в саду монастыря Младших Сестер Неимущих и рубить тамошние яблони, чтобы территория лучше простреливалась из пулеметов. Помимо этого, входы в подвалы были окружены мешками с песком и подготовлены к обороне. Мост немцы взорвали, едва в поле зрения появился первый канадский взвод.

У северных окраин Кана английскому подразделению административной службы во главе с подполковником Ашером пришлось оставить свои машины. «Наконец-то, – писал один офицер, – мы вошли в Кан. Северная окраина кажется совершенно разоренной. Груды обломков и мертвая тишина, прерываемая лишь редкими пулеметными очередями».

Один из офицеров сказал Андре Хайнцу, что они хотят обосноваться в гостинице «Англетер». Хайнц провел их туда, зная, что от всего былого великолепия отеля сохранился лишь обломок королевского герба с надписью «Пусть устыдится тот, кто дурно об этом подумал»[203]. Он едва сдержался и не сказал, что уж эту гостиницу англичане могли бы и не разрушать. Впрочем, офицер и сам ощутил мрачную иронию ситуации. Он пошел за Хайнцем в единственный район города, где здания были относительно целы, а затем поинтересовался, можно ли где-нибудь принять ванну. Хайнц объяснил, что в Кане нет воды с начала бомбардировок 6 июня. Казалось, что освободители до сих пор так и не поняли, через что пришлось пройти городу, несмотря на то что все вокруг так и кричало об этом. На следующий день один канадский капитан попросил порекомендовать ему хороший ресторан, поскольку ему уже до смерти надоели армейские пайки.

Некоторые немцы, оказавшиеся отрезанными от своих, пытались найти среди руин гражданскую одежду, которая помогла бы им скрыться. Другие, в особенности солдаты «восточных батальонов», занялись банальным мародерством. Капитан Жиль с двумя бойцами нашел двух молодых эсэсовцев, пытавшихся спрятаться. Их торжественно передали канадцам на улице Байе. Повсюду приходилось быть настороже, поскольку эсэсовцы оставили множество мин-ловушек.

Начали появляться мирные жители, с трудом верившие, что четыре года немецкой оккупации наконец-то закончились, и боявшиеся, что эсэсовцы могут еще отбить город. Некоторые приветствовали солдат союзников с искренней теплотой и радостью, но гораздо больше людей все еще пребывало в состоянии шока после всего, через что им пришлось пройти. «Большинство женщин безутешно рыдало, – писал один сапер-англичанин. – Они были подавлены обрушившимися на них несчастьями. Подолгу бродили у разрушенных домов, желая, вероятно, в последний раз взглянуть на то, что было им дорого. В саду лежала детская книга, и ветер лениво листал страницы. В самом доме двери висели на жалобно поскрипывающих петлях, столы лежали там, куда их швырнуло первой же сильной взрывной волной».

Подчиненные подполковника Ашера быстро взялись за дело. Они бульдозерами расчищали проходы на улицах и пытались наладить экстренную подачу воды. Большинство коммунальных служб, однако, возобновило нормальную работу лишь в сентябре. Для снабжения Кана снарядили колонну армейских грузовиков, груженных продовольствием. Разминирование города шло медленно и трудно; не легче было и доставать из-под руин тела погибших. Смрад стоял ужасный. Многие жители Кана, несмотря на голод, еще долго не могли есть зрелый сыр камамбер, ибо его запах пробуждал страшные воспоминания.

10 июля в присутствии г-на Дора, префекта, назначенного Временным правительством де Голля, состоялась торжественная церемония подъема национального флага Франции над фасадом церкви Сент-Этьен. По щекам многих присутствовавших текли слезы. Через три дня после этого британская 2-я армия провела что-то вроде парада победы на площади Сен-Мартен. Под звуки шотландских волынок подняли еще один трехцветный флаг. На лицах собравшихся французов явственно читалось замешательство: они никогда прежде не слышали «Марсельезу» в исполнении волынщиков.

Операция «Чарнвуд» позволила достичь очень скромных успехов – овладеть удалось лишь северной частью Кана. 2-я армия не сумела создать плацдарм, достаточный для развертывания прибывающих подкреплений. Почти все части и соединения, которым предстояло войти в состав канадской 1-й армии, были вынуждены оставаться в Англии и ждать. Недовольство в штабе О. Брэдли и ВШ СЭС эхом отдавалось в Вашингтоне и американской прессе. Многие осуждали Эйзенхауэра за то, что он не повел себя с Монтгомери тверже.

10 июля Монтгомери провел на своем передвижном КП совещание с Демпси и Брэдли. Им было что обсудить: англичане были зажаты противником в районе Кана, а к западу от них завязла в болотах и бокаже американская 1-я армия. Монтгомери считал, что Брэдли слишком растягивает фронт наступления, тогда как следует нанести массированный удар на ограниченном пространстве. Позднее Монтгомери сам себя убедит в том, что именно ему с самого начала принадлежала идея операции «Кобра». Демпси в то утро тоже пришел к заключению о необходимости крупного наступления своих войск с целью прорыва в районе Фалеза. Поскольку именно этого немцы опасались больше всего, такой шаг позволил бы удержать немецкие танковые дивизии на английском фронте, как и хотел Монтгомери. Позднее этот черновой план станет известен как операция «Гудвуд».

Пока же предприняли еще одну попытку овладеть высотой 112 – ключевой позицией между Одоном и Орном, оставленной в ходе операции «Эпсом». Сражение за высоту 112 было чрезвычайно ожесточенным. Немцы из 9-й танковой дивизии СС «Гогенштауфен» прозвали это место «Калвариенбергом» – «горой Голгофа». Название возникло от находившегося неподалеку храма Распятия – теперь это название приобрело новое значение.

10 июля в 05:00 43-я Уэссекская дивизия в рамках операции «Юпитер» атаковала высоту 112 из долины Одона. Командир дивизии генерал-майор Г. И. Томас был «низеньким, вспыльчивым, чрезвычайно решительным и мрачным артиллеристом, начисто лишенным чувства юмора». Только что вступивший в должность Томас стремился во что бы то ни стало взбодрить новых подчиненных. Те его, похоже, дружно невзлюбили. Офицеры за глаза называли генерала «фон Тома». Одна бригада должна была атаковать непосредственно высоту 112, в то время как вторая вела наступление по левому флангу в направлении деревни Этервиль.

129-й бригаде, продвигавшейся к высоте 112, вновь пришлось наступать по открытому пространству – кукурузным полям, расцвеченным маками. Немцы открыли огонь из реактивных минометов. Сержант Партридж из 4-го батальона Сомерсетского легкого пехотного полка рассказывал, как, заслышав «воющие Минни», «одиннадцать человек в поисках укрытия нырнули в заросли кукурузы. Лишь одному удалось снова подняться с земли». Всякий раз, когда в кукурузе находили раненого немца, единственное, что можно было сделать, – извлечь затвор из немецкой винтовки «Маузер» и зашвырнуть подальше.

Большинство англичан было убито или ранено, а уцелевших немцы прижали к земле плотным пулеметным огнем. Командир взвода приказал Партриджу бросить дымовую шашку, чтобы можно было продвигаться дальше. Партридж посчитал это глупостью, но приказ выполнил. Как только он бросил гранату, командир взвода вскочил на ноги. Дым еще не успел подняться, и офицер был сражен. «Сержант Партридж», – успел выдохнуть он напоследок. Партридж собрал четверых оставшихся в живых бойцов, и они поползли назад в кукурузу, вырыли окоп и заварили чай в чашке, которую передавали по кругу.

Пока 129-я бригада сражалась на высоте 112, на левом фланге 130-я бригада заняла Этервиль и двинулась дальше, к деревне Мальто. 7-й батальон Гемпширского и 5-й батальон Дорсетского полка при поддержке 44-го Королевского танкового полка шли вперед, даже не представляя, какое потрясение их ожидает. В тот же район выдвигался 502-й батальон тяжелых танков СС, имевший на вооружении танки Т-VI «Тигр» – самые крупные и грозные боевые машины, воевавшие на Западном фронте. Не видя, что находится впереди, одна рота «Тигров» пошла напролом через заросли и внезапно наткнулась на четыре «Шермана». 88-мм пушки «Тигров» мигом превратили три из них в груду горящих обломков. Четвертый сумел ускользнуть задним ходом. Дорсетцам, не знавшим, что соседний батальон отошел назад, вскоре пришлось драться в деревне за каждый дом. Они научились на горьком опыте, что во время зачистки здания следует сразу же начинать с верхнего этажа. Если же они проходили по первому этажу во внутренний двор, то становились отличными мишенями: немцы забрасывали их сверху гранатами или просто стреляли из окон.

В 2,5 км западнее английской 129-й бригаде оставалось совсем немного до узкой дороги, которая проходила через высоту 112, но массированный огонь немцев вынудил 4-й Сомерсетский легкий пехотный полк, уже понесший серьезные потери, вновь залечь на полпути. В 17:00 на подмогу сомерсетцам направили 5-й герцога Корнуолльского легкий пехотный полк, чтобы овладеть все-таки высотой. Продвигаясь по склону высоты, корнуолльцы достигли каштановой рощицы. Тут многих изрешетили пули засевших на противоположном склоне немецких пулеметчиков, а потом на англичан поползли немецкие танки. Часть корнуолльцев в панике рванулась назад. Раненый офицер попытался остановить бегство: «Пуля попала ему в челюсть и снесла часть лица. Он размахивал пистолетом и пытался что-то кричать, издавая какие-то страшные звуки». Тем временем командир сомерсетцев и командир бригады, пытаясь поддержать решимость своих людей, сели на складные стулья и под открытым небом провели совещание по сложившейся обстановке.

Несмотря на минометный огонь и снайперов, сомерсетцы держались, засев в «траншеях, вырытых буквально на голом склоне». Повсюду рвались реактивные мины, из-за чего экипажи танков не могли прийти на помощь пехоте. Но одному офицеру так приспичило облегчиться, что он выпрыгнул из своего «Шермана», схватил саперную лопатку, помчался к находившемуся неподалеку подбитому танку и там поспешно спустил штаны. Тем временем английская артиллерия продолжала обстреливать высоту. «Каждый метр был перепахан снарядами», – писал солдат танковой дивизии СС «Гогенштауфен». Когда стемнело, все ротные старшины раздали находившимся на передовой пехотинцам горячую пищу в термосах и сигареты. На сей раз всем хватило с избытком, поскольку «не были учтены понесенные потери». Жаловались разве лишь на то, что чай отдавал бензином.

На рассвете 11 июля видимость не улучшилась; висел густой туман – «молочный суп», как говорили в дивизии «Гогенштауфен». Но высоко в небе английский самолет-корректировщик появился как раз в тот момент, когда 19-й и 20-й мотопехотные полки СС изготовились к атаке. Экипажи сопровождавших их «Тигров» настроились на худшее. Они быстро сообразили, что безопаснее всего будет в гуще противника. Эсэсовцы устремились на позиции англичан, утюжа окопы. С насмешливым восхищением они смотрели на английские противотанковые расчеты, лихорадочно наводившие свои пушки, бессильные против «Тигров». «А смелые они, эти англосаксы!» – заметил один эсэсовец.

Чудовищные танки внезапно вынырнули из тумана. «Перед нами открылась сцена, о которой мечтает любой “Тигр”», – писал один танкист. Менее чем в сотне метров от них находился пункт боепитания, куда как раз прибыли грузовики с боеприпасами и другие машины, в том числе и танки. «Наш командир скомандовал: “Бронебойными, огонь!”» Два танка «Черчилль» впереди начали было разворачивать башни, но «Тигры» ударили почти в упор. Громыхнули взрывы.

В тот день генерал Эбербах приказал 2-му танковому корпусу СС удержать высоту 112 во что бы то ни стало: она господствовала над обширным равнинным пространством. Телефоны разрывались от заявок на пополнение живой силы и боевой техники. При поддержке «Тигров» мотопехота удерживала высоту в течение всего дня.

С наступлением темноты рота Д сомерсетцев получила приказ «просочиться на позиции противника». «Можно представить, какое отчаяние я испытал, ознакомившись с этим приказом», – писал сержант Партридж, заменивший погибшего накануне командира взвода. Вычистили оружие, получили патроны. В 01:00 поднялись из своих окопов и тихо двинулись вперед. Но как только они достигли натянутой немцами колючей проволоки, по ним был открыт убийственный огонь. Солдаты бросились на землю. «Трассирующие пули, – писал сержант Партридж, – рассекали воздух как-то лениво, направляясь к целям, пристрелянным еще при свете дня. Они летели по намеченным траекториям».

Все попытки прорваться сквозь колючую проволоку закончились, когда пробраться через нее попытался командир одного отделения. Немецкая пуля попала в фосфорную гранату, лежавшую в его подсумке. «Отчаянно пытаясь спастись, – писал видевший это капрал, – он запутался в колючей проволоке и повис на ней, орущий живой факел». Сержант Партридж слышал мучительные вопли несчастного: «Пристрелите меня, пристрелите!» «Единственный выстрел жалостливого, но, несомненно, испуганного офицера, – продолжал сержант, – избавил парня от мук огненного ада. Но даже после его смерти кошмар продолжался, пока фосфор пожирал уже мертвое тело». Все, кто видел эту сцену, твердо решили никогда больше не носить в подсумке фосфорные гранаты.

Был отдан приказ отступить, но кошмар на этом не закончился. Некоторые бойцы заблудились в темноте и были застрелены своими же товарищами из других рот при приближении к их позициям. Сержант отмечал, что в 18-м взводе роты Д из 36 человек в живых осталось лишь 9. Один из выживших после этого выстрелил себе в ногу, потому что не мог заставить себя еще раз вернуться на поле боя.

Кошмар на высоте 112 продолжался. На следующий день англичане ее взяли, но эсэсовцы опять отбили высоту, контратаковав при поддержке «Тигров». Всю предыдущую неделю лили дожди, а теперь температура взлетела до 30 градусов по Цельсию, и любой взрыв поднимал тучи пыли. Редкая каштановая рощица разлетелась в щепки под огнем английской артиллерии, стрелявшей бризантными снарядами. Предполагалось, что щепки дождем посыплются на обороняющихся немцев. Очень скоро роща превратилась в кучу раздробленных пней и изломанных веток. Один эсэсовец назвал это «лунным пейзажем». 15 июля артиллерийский огонь стал настолько плотным, что мотопехоте пришлось отступить, оставив «Тигры» без прикрытия.

Все это время артиллерия 2-го танкового корпуса СС применяла против позиций англичан на северном склоне высоты привычную для немцев тактику внезапных артиллерийских налетов. Из-за своей удаленности от передовой эсэсовцы-артиллеристы находились не в таком тяжелом положении, как мотопехота. Над одной из батарей 9-го артполка дивизии «Гогенштауфен», казалось, и вовсе взяла шефство молодая француженка, которую они называли мадемуазель Жаннетта: она каждый день приносила солдатам поесть.

Восточнее немецкая артиллерия обстреливала освобожденный союзниками Кан. 14 июля под обстрел попали лицей «Малерб» и квартал Сент-Этьен. Люди, за несколько дней до этого отказавшиеся от предложения англичан эвакуироваться, теперь ринулись к грузовикам. Престарелая монахиня-бенедиктинка, никогда не переступавшая порога обители со дня пострижения в начале века, была ошеломлена, впервые в жизни увидев грузовики. Еще больше ее ошеломила поездка на одном из них. Но положение тех мирных жителей, которые оказались зажаты между немецкими позициями, укрывшись в сырых пещерах неподалеку от деревушки Флери, было ужасным. Эсэсовцы не давали им выйти. Возможность спастись появится только через месяц.

В Кане французские власти и английские офицеры административной службы все больше и больше тревожились из-за возможной вспышки холеры. После разрушения города восстановление водоснабжения оказалось куда более сложной задачей, чем предполагали даже пессимисты. Голодные собаки также представляли опасность, поэтому префект приказал убивать всех собак, которые будут замечены на улицах.

Обеспокоенное отсутствием военных успехов, командование 2-й армии начало наконец-то отстранять от занимаемых должностей неумелых и нерасторопных командиров. После «Эпсома» генерал Робертс по прозвищу Пип, командир 11-й танковой дивизии, заменил командира одной из бригад и двух командиров подразделений.

15 июля Монтгомери написал Бруку об одной из своих любимых североафриканских дивизий: «С сожалением сообщаю, что, по твердому мнению Крокера, Демпси и моему собственному, 51-я [шотландская] дивизия на данный момент является совершенно небоеспособной. Она не сражается с должной решимостью и ни разу не смогла выполнить поставленную задачу». Монтгомери сместил командира за отсутствие твердости и даже рассматривал возможность отправки всей дивизии назад в Англию для переподготовки. Дурная слава о 51-й пошла по всей 2-й армии, и вскоре офицерам была разослана инструкция с требованием «не критиковать 51-ю Шотландскую дивизию». К счастью, новый командир соединения генерал-майор Т. Дж. Ренни сумел навести порядок и поднять боевой дух солдат.

Многие командиры погибли или получили ранения в боях. 50-я дивизия потеряла двух командиров бригад, двенадцать командиров полков и батальонов и большую часть командиров рот и взводов. Место раненого командира 4-й танковой бригады занял бригадный генерал Майкл Карвер, которому исполнилось тогда всего двадцать девять лет. Потери среди офицеров были чрезвычайно высоки. Немецкие снайперы легко определяли их по планшетам, сверкавшим на солнце. Эти потери создали порочный круг: лучшие сержанты были выдвинуты на командование взводами, а вот остальные почти перестали проявлять инициативу. Это заставляло офицеров идти на дополнительный риск, поднимая бойцов в атаку, или же намеренно стоять на виду, чтобы предотвратить панику в их рядах.

Вероятно, наиболее показательным является пример 6-го батальона полка герцога Веллингтона[204]. Всего за две недели батальон потерял 23 офицера и 350 сержантов и солдат. В конце июня новое командование сообщало, что три четверти батальона находится на грани нервного срыва вследствие постоянных артобстрелов. Были случаи самострела и огромное число контузий. «Ситуация ухудшается с каждым днем из-за растущих потерь среди офицерского и сержантского состава… [оставшиеся] сержанты в большинстве случаев никудышные командиры, поэтому новоиспеченным офицерам приходится подвергать себя постоянному риску, пытаясь добиться толку от подчиненных». Доклад потряс Монтгомери, и он уволил нового командира за неуместную честность, а батальон расформировал.

В Нормандии стало явным то, о чем прежде лишь подозревали. У солдат, увязших в изнурительных боях за плацдармы, нервные срывы случаются гораздо чаще, чем на марше. Похоже, что даже при отступлении разбитой армии таких срывов меньше. 13 июля 21-й летучий полевой санитарный отряд сообщал генералу Ричарду О’Коннору, командиру 8-го корпуса: «За 54 часа, начиная с 18:00 10 июля 1944 г., в наш отряд с передовой было доставлено 280 солдат с боевой усталостью, причем, судя по всему, 70 % из них – без достаточных оснований». Утомились они ничуть не больше, чем ходячие раненые, а «уровень нервного возбуждения не превышал нормы для тех, кто участвует в бою».

Вскоре после этого командир 15-й Шотландской дивизии генерал-майор Г.Х.А. Макмиллан докладывал О’Коннору: «Я организовал дивизионный центр лечения от боевой усталости». Центр принял 151 бойца, причем 41 из одного батальона – «признак того, что у них там явно что-то не так». Его штаб составил инструкцию для офицеров медслужбы, где предписывалось «отправлять в тыл с передовой лишь тех, заболевания которых не вызывают ни малейших сомнений». Генерал подозревал, что «заваленные работой» медики отсылают новоприбывших в тыл «просто чтобы не возиться с ними». Любой сержант, направленный в центр лечения от боевой усталости, подлежал автоматическому разжалованию в рядовые. Помимо этого, командиров возмущали огромные потери вооружения и снаряжения – перепуганные солдаты бросали оружие на поле боя. Возрастало число случаев дезертирства и самоволок. В Нормандии не менее 150 солдат 50-й Нортумберлендской дивизии были осуждены за дезертирство – примерно столько же, сколько во всех остальных частях 2-й армии вместе взятых.

Больше всего случаев боевой усталости встречалось среди бойцов 43-й Уэссекской дивизии, которой командовал генерал-майор Томас. Она принимала участие в сражениях за Мальто и высоту 112. При этом экипажи танков были в гораздо меньшей степени подвержены боевой усталости. «Психиатр корпуса и начальник 21-го летучего полевого санитарного отряда подтверждают, что случаев симуляции боевой усталости среди солдат танковых дивизий почти нет. Основные нарушители – бойцы пехотных частей. Больше всего их зарегистрировано в 43-й дивизии. За 3 или 4 дня, с 8 по 11 июля, из этого соединения доставили 360 симулянтов. В особенности это касается 4-го батальона Дорсетского полка и 7-го батальона Гемпширского». Генерал О’Коннор написал Томасу письмо относительно этих «серьезнейших проступков» и приказал «разъяснить [солдатам] предельно четко, что любой уличенный в подобной симуляции пойдет под трибунал как дезертир».

Наиболее очевидной причиной того, что указанная проблема больше всего затронула пехоту, были интенсивные обстрелы из минометов, в том числе реактивных, начинавшиеся в самый неожиданный момент. Близкие разрывы многих повергали в шок. В штабе 129-й пехотной бригады три человека, включая старшину, испытали нервный срыв во время обстрела из реактивных минометов. «Во время налета двое из них выскочили из траншеи и стали носиться кругами, вопя во все горло: “Заберите меня отсюда!”» Другим фактором, вызывавшим ощущение беспомощности и растерянности, был недостаток информации. По словам одного из солдат, они страдали от «неведения, чудовищного, немыслимого неведения. Никогда нельзя было понять, где ты, где противник, в чем состоит твоя задача».

Экипажи танков оказались в гораздо меньшей мере подвержены боевой усталости, и не только потому, что их защищала броня. Танкисты представляли собой сплоченные коллективы. А пехота – что английская, что американская – была особенно уязвима из-за слабости пополнений. У командиров-англичан воображения было не больше, чем у их коллег-американцев. Один младший офицер, прибывший с пополнением в Сомерсетский легкий пехотный полк после бойни на высоте 112, рассказывал, как усатый майор в учебном лагере близ Байе обратился к новым офицерам со словами: «Джентльмены, с той минуты, как вы прибудете в расположение своего батальона, ожидаемая продолжительность вашей жизни составит ровно три недели».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.