8. Зависть полковников

8. Зависть полковников

Российский воинский контингент на Балканах живет без любви

Она стояла перед опущенной аппарелью огромного транспортного самолета и плакала. Тихо-тихо, как сирота, которой уже не на что и не на кого было надеяться, и лишь еле-еле шевелила распухшими от слез губами, словно пришептывала-приговаривала про себя:

— А что это мне?! Ну, за что же?! Что же я тебе такого сделала, Господи?!

Он стоял рядом, закрывал ее от пронизывающе-колючего аэродромного ветра, что рвал полы бушлатов и обжигал лицо, успокаивал, гладил ее по голове, по волосам, целовал соленые от слез глаза, щеки и тихо зверел.

Доллар вместо иконы

Беззвучный женский плач всегда был для него, словно нож в самое сердце. А горькие слезы любимой вообще рвали его, переполненное одновременно и злостью, и нежностью, в мелкие-мелкие клочья. Чувствовалось — еще мгновение, другое, и оно взорвется, как подброшенный к дороге фугас. Разнесет все к чертям собачьим. Хотя и не знал, чем — отчаянным криком, стоном, проклятиями.

И еще вопрос. К кому именно?! Судьбе, року, идиотам командирам — полковникам и генералам, которые, ведая того или не ведая, пытаются разрушить его любовь, в одночасье разлучили его семью. Оставляют его, как привязанного, здесь в Косово, на Слатине, и отправляют за границу — домой, в Россию его молодую жену, с которой они обвенчались в местной палаточной церкви — перед Богом, иконами и перед людьми, на глазах у всего российского гарнизона — всего-то неделю назад.

— Хочешь, я полечу с тобой? — спрашивал ее он.

Но она только мотала головой:

— Ну, что ты?! Нет. Конечно, нет.

Он не знал, что делать? Плюнуть на все, даже на ее возражения, и вместе с ней сесть в этот дурацкий самолет, улететь отсюда к ядреной фене или все-таки, как все просят его, немножко потерпеть — месяц-другой, пока ему прибудет замена. Как ни крути, а электрогенератор, за который он здесь в ответе, действительно, оставить не на кого. Случись что, — обесточится не только аппаратура, пострадает не одно командование группировки, замерзнет весь городок, его друзья и сослуживцы. А ими он никак рисковать не мог, совесть не позволяла. Она это чувствовала и прекрасно понимала. И, как могла, отговаривала его от отлета.

— Мы потерпим с тобой, милый. Два месяца — не срок. Люди дольше терпят.

Он готов был ждать и терпеть. Его любовь выдержит разлуку. Но обидно было другое.

Неужели того же самого не понимали его командиры — те же полковники и генералы. Почему они не вошли в свое и его положение — не оставили еще на тот же месяц-другой, пока не прибудет смена ему, электрику-мотористу и его молодой жене — повару солдатской столовой? Что, ей бы не нашлось тут дела? Почему о том, что ее отправляют в Москву, они узнали только за сутки до прибытия самолета? Или кому-то помешало их простое человеческое счастье?! Он спрашивал об этом старого и нового, прибывшего ему на смену командира.

Старый удивился:

— Почему ты мне раньше об этом не доложил? Я бы такого не допустил. А сейчас, перед самолетом, уже поздно что-либо менять. Все документы ушли в Москву.

Новый только «поздравил его с законным браком» и тоже пожал плечами:

— Ничего не попишешь, браток, — служба есть служба.

А начальник отдела кадров, полковник с выпученными, как у быка, глазами сказал ему:

— Что, мало заработал?! Ты здесь — семнадцать месяцев, она — почти год. Да за это время ни один генерал столько «баксов» не накопил, как вы вместе.

Он понял: сочувствия и понимания искать ему не у кого. Зависть — она и есть зависть.

Особенно у больших начальников. Если их чувства и их любовь меряют только на эти проклятые доллары, то о чем еще можно здесь говорить?!

Очарование зрелого возраста

Он, сержант Артур Аветисян, и она, ефрейтор Наталья Баглай, встретились здесь, в штабе российского миротворческого контингента в Косово, не сразу. Хотя он и приходил сюда, в солдатскую столовую, как и положено, трижды в день — на завтрак, обед и ужин. Но внимания на поварих не обращал.

Отношение у него было к женщинам- военнослужащим местного заграничного гарнизона не то чтобы пренебрежительное, нет. Просто никакое. Он понимал: кто-то приехал заработать денег, и в этом не было никакого греха. Кто-то надеется найти спутника жизни, и тут ничего плохого нет. У кого -то не складывается жизнь дома, в России, и тянет к перемене мест, за это тоже незачем осуждать. Просто эти женщины его не интересовали.

Он ведь тоже, если совсем честно, — здесь, в Косово, человек почти что случайный, хотя в армии уже почти восемь лет, с девяносто четвертого, после окончания техникума легкой промышленности. Переехал с семьей из Тбилиси, где родился, на Кубань и сразу попал служить в Новороссийский воздушно-десантный полк, потом его перевели в отдельный инженерно-саперный батальон, что находился в трех-четырех километрах от родного дома.

Он служил, ездил на разминирование, даже отличительный знак получил за это, но умудрялся и родных не забывать. Помог отцу и братьям, их у него четверо, построить дома, потом купил землю и вместе с ними построил дом и себе. Четыре комнаты — спальни, зал, кухня, санузел с водопроводом и канализацией. Есть и баня-сауна. Только газ в баллонах. Рядом разбил сад, огород. Выращивал виноград, абрикосы, инжир, хурму, а еще лук, чеснок, помидоры и картошку. Сам же ее и копал.

— Первая картошка всегда была у меня, — рассказывал мне Артур. — Я ее отвожу на базар, сразу же, не торгуясь, сдаю перекупщикам. Получаю деньги и домой. На них и купил себе «Жигули». Старенькие, но ходкие.

В батальоне Артур сдружился со старшиной роты прапорщиком Валерием Передниченко. Тот уговорил его остаться на контрактную службу. Раздумывать было не о чем. Работы в Краснодарском крае не найти. А тут, хоть платят копейки, всего полторы тысячи рублей, но рядом с домом. Почему не служить?!

Потом Передниченко уехал в Югославию. Появился в отпуске и предложил Артуру послужить в российском контингенте. «С начальством я договорюсь», — пообещал прапорщик. Так он и сделал. Сержант Аветисян недолго думал. Поговорил с отцом и матерью, с младшими братьями, которым наказал следить за домом и родителями, и вот он — на Балканах. А так как был мастер на все руки — от шитья полковникам и генералам хромовых сапог до ремонта и обслуживания электрогенераторов, то вскоре стал незаменимым и очень уважаемым человеком в штабе группировки. Его даже включили в список тех солдат и офицеров, кому должен был вручать боевые награды во время посещения Российского воинского контингента в Косово сам президент России.

Сержант Аветисян рассказывал мне, что страшно волновался перед этим. Боялся, что перепутает слова благодарности, когда Владимир Путин пожмет ему руку и вручит медаль «За воинскую доблесть». Но все обошлось.

Президент вручил только один орден, майору из штаба. Остальные награды, сказал, по его поручению раздаст командующий — генерал-лейтенант Владимир Казанцев. Он даже извинился перед ними.

— Простите, ребята, — произнес он. — Целый день на ногах. Устал очень.

У Артура все волнение сразу отлегло от сердца. А вот когда к ним натовский генерал приезжал, вручал КФОРовскую медаль «За проявленное усердие и разумную инициативу при выполнении миротворческих задач» он ничуть не волновался. Как, кстати, не проявил никаких чувств, когда впервые встретился глазами в глаза и с Наташей. Сам не знает сейчас почему.

Ботинки ефрейтора принес к нему в ремонт сослуживец, который встречался с ее подругой по солдатской столовой. Говорит:

— Молния разошлась, починишь?

Почему нет? Починил. А забирать обувь пришла сама Наташа Баглай. Протянула ему доллары. Он не взял. Во-первых, об оплате за ремонт никто с ним не договаривался, а во- вторых, он за такую пустяковую работу, тем более с женщин, денег вообще не берет. Они даже немного поспорили, попрепирались по этому поводу с ефрейтором. Но он был тверд, как скала.

Через какое-то время у него был день рождения. Приходится он на католическое Рождество, которое армянская апостольская церковь, как и сербская, в отличие от родственной ей русской православной, встречает 25 декабря. Артур накрыл стол, пригласил в гости своего друга прапорщика Передниченко, командира роты майора Валентина Василишина, других ребят. В том числе и тех парня с девушкой, что принес ему в ремонт Наташины ботинки. Друзья предложили позвать в гости и ее. На их предложение она ответила отказом, — слишком гордая. Пришлось самому идти за ней. Уговорил.

Там на дне рождения они наконец-то и познакомились по-настоящему.

Она рассказала ему, что родом с Украины, из Житомира, вышла там замуж за офицера из подмосковной Кантемировской танковой дивизии. У нее растет сын — Аленка, ему 12 лет. Сейчас он живет с ее мамой в их двухкомнатной квартире в Наро-Фоминске. А семья у нее не сложилась, — с мужем пришлось расстаться. Теперь она сторонится всех мужиков. Боится еще раз обжечься.

Что такое тронуло Артура в ее рассказе? В общем-то обычном, как у сотен других «разведенок», с их нелегкой женской судьбой и одиночеством. Сколько таких историй от них самих, от их подруг и друзей он слышал за свою тридцатилетнюю жизнь. Пора привыкнуть и остыть. Но тут что-то было не так. Может быть, голос — тихий, какой-то такой скромный, без интонаций и обид на кого-либо. Может, глаза Наташины — такие большие, глубокие и грустные. Одинокие такие глаза, к которым вдруг захотелось прижаться губами, согреть своим дыханием, защитить. Он не знает, что с ним случилось. Но с того дня рождения он стал замечать ее, ефрейтора Баглай, повсюду — и в столовой, и на улице, и в магазинах.

Стал встречать ее после смены, провожать до женского общежития. Гулять с ней. Рассказывал ей о своей жизни, о родителях, братьях, о своем доме, саде и огороде. О традициях, которые существуют в армянских семьях. Об уважении к старшим, о том, что там, не на словах, а на деле, один за всех и все за одного. И когда один из братьев захотел уехать из Тбилиси, потому что не смог там жить, с ним на Кубань, в Темрюкский район уехала вся их семья.

Венчание в палатке

Впрочем, прогулки эти продолжались недолго. Где там можно было гулять в Слатинском гарнизоне, — триста метров в одну сторону, триста — в другую. И всегда — на глазах у всех. Даже в сербском и болгарском кафане. Единственных на весь контингент. А прятаться в подсобке электрогенератора они не хотели, хотя напарник Артура всегда готов был оставить их наедине.

— Понимаете, — объяснял мне ситуацию сержант Аветисян, — это как-то нехорошо. Мы же не прыщавые юнцы, которым все равно где и как. Я — взрослый мужик, она — не девочка. Надо быть честными друг перед другом, как минимум. Мы позвонили родителям, — как же без них?! Сначала — моим, потом ее маме. Объяснили, что любим друг друга, хотим быть вместе. Получили их благословение. Я подошел к нашему священнику — отцу Сергею, попросил нас обвенчать. Он и совершил обряд.

Свадьбу Артур и Наташа сыграли по православному обряду. Посаженым отцом у него был начальник инженерных войск Российского контингента в Косово полковник Владимир Романовский. Посаженой матерью — санинструктор инженерно-саперной роты младший сержант Лариса Девятова. Отец Сергий даже короны где-то раздобыл, и в полевой палаточной церкви молодые, одетые не в свадебные наряды, а в солдатский камуфляж, обменялись кольцами. Затем их со свечами в руках провели вокруг аналоя, пели в их честь «Аллилуйя!». А командующий группировкой генерал-лейтенант Владимир Казанцев, так как загса у него нет, выдал им официальную бумагу с печатью, где было записано, что они обвенчаны.

— Но я не по бумагам живу, а перед Богом, — сказал мне Артур.

Через неделю ефрейтора Баглай, еще не успевшую сменить фамилию на Аветисян, вызвали в штаб и объявили, что с первым же прибывающим в Косово авиационным бортом она отправляется домой, в Наро-Фоминск. Ей назначена замена. Артур бросился искать, кто им сделал такой «свадебный подарок», но концов так и не нашел.

— Я догадываюсь, кто это сделал, — сказал он мне, — но называть фамилий не буду.

Верю, за все всем воздастся по заслугам. Пусть не сразу, но обязательно воздастся.

«Сердобольные» полковники из штаба группировки потом мне «объяснили»:

— Отослали бы в Россию и его, но замену электрику-мотористу такому, как сержант Аветисян, в Московском военном округе найти очень не просто. Движки у нас старые-старые, латаные-перелатаные. Артур перебрал их своими руками, потому они и работают пока. Пришлют какого-нибудь халтурщика, который там не нужен, что мы с ним делать будем. А любовь и супружество нашей группировке — тоже ни к чему. Тут все полковники, майоры и капитаны год и больше без жен служат. Что же для одного сержанта вводить исключение из правил?!

За пределами гарнизона тоже жизнь

— Наташа обязательно поменяет свою фамилию на мою, — сказал мне сержант Аветисян. — Я усыновлю ее сына. И у нас тоже будут дети. Я очень хочу этого. Жена — тоже. А жить мы будем на Кубани, в моем доме. Что там делать в Подмосковье, — где на меня, как лицо кавказской национальности, всегда будут смотреть с подозрением?! Я и она на такое отношение к себе не согласны.

В Москве, рассказывал мне он, Наташу встречал его старший брат Игорь. Он отвез ее с их вещами в Наро-Фоминск, к Алешке, которому он послал целую кучу всяческих подарков. Артур хотел, чтобы они сразу же улетели на Кубань, к его родителям. Пусть мальчишка посмотрит на море, хотя бы во время каникул, поест фруктов, свежих овощей, — они на Кубани очень сочные и полезные. Но жена сказала ему, что подождет его в Москве. Без него она теперь никуда не хочет.

А Алешка его уже называет папой. Даже в телефонных переговорах. Он звонит домой практически каждый день. Хотя Наташа уже немножко сердится, — все деньги на телефон растратишь, они нам еще понадобятся. И в Москве, и в Темрюке. В армии, сказал Артур, он служить больше не будет. Хотя ему не очень просто будет с ней расстаться. Уже душой прикипел. Но ничего не поделаешь, — жизнь есть и за пределами воинских гарнизонов. Он, правда, не настолько наивен, чтобы считать, что только среди военных можно встретить завистливых и подличающих людей. На свете всякой твари, как минимум, — по паре. Он ни на кого не в обиде.

Единственное, только слез Наташкиных он никому простить не сможет. Пусть уж не обессудят.

Слатина — Москва