Вспоминает генерал-лейтенант в отставке Лев Николаевич Горелов (бывший Главный военный советник в Афганистане в 1975–1979 гг.)

Вспоминает генерал-лейтенант в отставке Лев Николаевич Горелов (бывший Главный военный советник в Афганистане в 1975–1979 гг.)

В 1978 году после переворота были сняты со своих должностей все командиры дивизий, полков и корпусов, которых мы готовили и обучили. Кроме того, в армии явно начали проявляться две группировки — «Хальк» и «Парчам». Мы стремились делать все, чтобы не было противоречий, и не принимать ничью сторону.

Вооруженные силы Афганистана в то время состояли из 10 пехотных дивизий, входящих в три армейских корпуса, трех танковых бригад, пяти авиационных полков, зенитно-ракетной бригады и артиллерийской бригады. Сухопутные войска насчитывали 180 тысяч, авиация 81 тысячу человек.

В Пакистане создавались лагеря для подготовки боевиков. Войска были разбросаны по населенным пунктам: уходили войска, уходила и власть. Почти сразу же после апрельских событий начались боевые действия. Прибыли советники для ускорения создания пограничных внутренних войск.

Откровенно должен сказать, что мы не знали о перевороте, даже посол, который в то утро вернулся из аэропорта и сообщил, что в том районе идет стрельба и выдвигаются танки. Я связался с танковой бригадой: «Куда танки вышли?» — «Танки вышли на Кабул, — говорит советник. — Ватанджар повел танковый батальон».

Постепенно был введен институт политработников. Прибыли советники-политработники, которые во главе с В. П. Заплатиным очень много сделали для поднятия морального духа афганских солдат и офицеров, улучшения бытовых условий, организации учебы и т. д.

Просьбы о вводе были неоднократные. О них я докладывал в Москву, информировал посла. Незадолго до ввода войск меня вызвали в Москву доложить о положении в афганской армии.

В Москве сначала меня заслушал Н. В. Огарков. На следующий день поехали в Кремль. На встрече присутствовали Устинов, Огарков, Андропов, Громыко, Корниенко, Пономарев.

Я не знал, что вырабатывается решение о вводе. Доложил о состоянии армии, изложил просьбы афганского руководства о вводе войск. Изложил свою точку зрения, что этого ни в коем случае нельзя делать. Не было той ситуации, которая обязывала бы нас удовлетворить эти просьбы. Ну, выслушали они меня, и я вышел, начали слушать Иванова. Что докладывал Иванов, не знаю.

Мы докладывали основные шифровки, согласованные, но ряд шифровок я давал без согласования и получил замечание от маршала Устинова: «Ну что у вас там за взаимоотношения: посол — одно, военный атташе — второе, а вы — третье».

Я говорю: «Товарищ министр обороны, у меня много источников, которыми я пользуюсь, чтобы дать информацию. Иногда они не соглашаются, или я не соглашаюсь с ними».

«Ну, вы уж там подружнее действуйте как-то…»

Андропов и Громыко просили дать характеристику Амину. Я доложил, что это волевой человек, очень работоспособный, к нашим советским людям и к Советскому Союзу исключительно хорошо относится, добросовестный, но в то же время очень хитрый человек. Были репрессии с его стороны, но это были решения, принятые совместно с Тараки. Тогда в августе Тараки еще был живой.

В октябре я еще раз был в Москве вместе с Василием Петровичем Заплатиным для доклада о положении в армии. И тогда я ни от кого не слышал о том, что готовится ввод войск.

Но Николай Васильевич Огарков постоянно и назойливо повторял: «Лев Николаевич, никогда не поддерживай, уходи от разговоров с Амином и Тараки по поводу ввода войск. Мы там снарядами, бомбами порядок никогда не наведем». Я запомнил эти слова и всегда четко руководствовался ими.

О вводе войск я узнал уже после того, как вернулся, сдал должность и в Генштабе встретил одного политработника в полевой форме. На мой вопрос «Что это ты в полевой форме в Генштабе? Ты куда едешь?» он ответил: «Я еду к вам». — «Зачем?» — «Вот войска там приводим в боевую готовность — пойдем, видимо, к вам».

Для меня это неожиданно было. В Генштабе я просидел с 6 по 20 декабря. Никто меня не вызвал, не посоветовался. Я посчитал, что мне выражено недоверие. И вообще, в этой обстановке им нужно было меня убрать. Правда, уже два раза срок моей командировки истек. Вначале Дауд попросил меня оставить, потом Тараки, Амин. Все меня оставляли, но тут уже и здоровье начало подводить. Но я бы все равно остался, если бы мне сказали остаться, видимо, для пользы дела нужно было меня оставить, если уж так.

Меня, в общем-то, и раньше настораживали приезд десантников под руководством генерала Калягина, а затем рекогносцировка Кабула группой представителей десантных войск, а перед этим оборудование узла связи.

В декабре перед отъездом в санаторий я зашел к Огаркову, он говорит: «Лев Николаевич, афганская армия будет стрелять по советским?..» Я говорю: «Товарищ маршал, не будет она стрелять по советским…»

И вот этого полковника увидел. Кроме того, я позвонил еще товарищу в Витебске — начальнику тыла дивизии. Он мне и говорит: «Я в исходном районе — готовы лететь к вам». Это было числа 19 декабря.

Что касается покушения на Амина, это было 13 сентября. Тараки возвращался из Гаваны через Москву. При встрече Амин доложил Тараки, что группировка Ватанджара, Гулябзоя, Сарвари, Маздурьяра выступает против всех шагов Амина, и попросил снять их с должностей. Эта четверка была очень близкой и приближенной к Тараки. Мы доложили в Центр и получили распоряжение от Политбюро организовать встречу Тараки и Амина и примирить их. Мы с послом сначала не нашли Амина и связались с Тараки. Посол намекнул ему, что Амин не так себя ведет.

Тараки говорит: «Товарищ посол, он сын мой, я ему во всем доверяю, и вы, пожалуйста, не беспокойтесь. У нас будет единство». На следующий день мы узнали, что эти министры сняты с должностей, а Тараки заверил нас, что они останутся. Едем опять к нему.

Говорим: «Товарищ Тараки, ну вы же обещали вчера единство, смотрите, снимаете четырех министров, это на пользу не пойдет».

Он в ответ заявляет: «Пригласите, пожалуйста, Амина». Позвонили и пригласили Амина и продолжили разговор. Он опять повторил: «Вы не беспокойтесь, все в порядке. Хотя я благодарю руководство вашей партии за то, что вы беспокоитесь об этом. Но вы не беспокойтесь, все будет в порядке». Вдруг раздается стрельба, гарь пороха, влетает жена Тараки и говорит: «Амин! Тарун! Амин! Тарун!..» Я к окну. Вижу, Амин тащит своего порученца или адъютанта, руки у него в крови. Тараки открыл дверь, вышел и говорит: «Тарун! Тарун! Тарун!» Я не пойму, что такое Тарун. И тут он сказал: «Провокация!»

Мы не знали, что же дальше нам делать. Решили разбираться по своим линиям и поехали сразу к Амину. Когда выходили, переступили через труп, увидели убитого Таруна.

Говорим Амину: «Что будем делать дальше?» Он говорит: «На меня совершено покушение, завтра соберется ЦК и Ревсовет, и мы решим, что делать. На меня покушался Тараки. Видимо, он будет снят со всех постов». Мы ему говорим: «Как это снят?! Вы его хоть почетным Председателем оставьте…»

«Нет! В общем, завтра решим». Мы уехали.

Произошло это так. Амин вошел в холл вместе с порученцем, их встретил Тарун — порученец Тараки — и повел их по холлу. Не успел Амин выйти из-за стенки, раздалась автоматная очередь. Тарун убит, а Амин хватает своего адъютанта и тащит к машине… Это произошло практически на наших глазах.

Тараки после этого я не видел. На следующий день состоялся пленум. В 10:00 начались выкрики (мой кабинет был рядом): «Ура, Амин! Ура, Амин!» Продолжалось это где-то около часа. Позвонил послу: «Александр Михайлович, приезжайте, сейчас, видимо, какое-то решение будет». Посол приехал, зашел ко мне, в это время закончился пленум. Выходит Шах Вали, министр иностранных дел, и представляет Амина как вновь избранного главу государства и Генерального секретаря. Мы его поздравили. На этом закончилось. Из Москвы никаких указаний не поступало.

На третий день Москва официально признала Амина и поздравила его.

Что касается слухов о причастности Амина к ЦРУ, то такой информации не было, кроме утверждений самих афганцев: «Раз учился в Америке, значит, связан, видимо, с ЦРУ».

Хотя эти слухи могли быть запущены специально и нашими службами, возможно.

Я очень переживаю за то, что произошло в Афганистане. Не нужно было вводить войска. Никакой целесообразности, как я уже подчеркивал, ввода войск с целью удержания этого региона не было. При такой группировке, при таких скоростях, при такой нашей технике прорезать этот Афганистан нужно-то несколько часов времени на это. Пакистан бы напрямую не вмешался. Афганская армия была в состоянии во взаимодействии с погранвойсками удерживать положение на границе с Пакистаном и в стране в целом.

Угрозы нашим южным границам как таковой не было. И то, что Амин начал устанавливать контакты с другими странами, ничего плохого в этом нет, это не было в ущерб дружбе с нами, и никакой тут измены со стороны Амина не было.

Полагаю, что нельзя в продолжение уже сказанного не предложить читателям материал с интервью Л. Н. Горелова.

Материал обработан Артемом Шейниным, Андреем Грешновым, Дмитрием Бабкиным и Сергеем Скрипником в августе 2006 года.

ВОПРОС: Вы были Главным военным советником в Афганистане с 1975 по 1979 год. Как произошло ваше назначение?

ГОРЕЛОВ: В июне 1975 года я был вызван к начальнику Генерального штаба маршалу Куликову. Он вкратце охарактеризовал мне обстановку в Афганистане и сказал:

— Мы сейчас кое-что пересматриваем, усиливаем наше сотрудничество с Афганистаном, передаем туда технику и увеличиваем количество советников. Я изучил ваше личное дело, и мы решили предложить вам поехать туда Главным советником. Как вы на это смотрите? Как здоровье?

Я ответил, что здоровье в норме.

— А у супруги?

— Болеет иногда, но в общем нормально.

— Тогда я вам желаю успехов в работе. Думаю, мы еще много будем с вами общаться по связи. Будем вас вызывать, а вы — докладывать о положении дел в Афганистане. Но учтите главное — в ходе вашей работы нужно сохранить жизни наших советников. В политические вопросы не вмешивайтесь. Решайте свои задачи, главная из которых — подготовка армии к боевым действиям. Каков противник, вам на месте расскажут, главное, политикой не занимайтесь.

После этого напутствия он пожал мне руку, и я ушел…

ВОПРОС: Вы сказали, что он вас вызвал и охарактеризовал обстановку в Афганистане на тот момент. А как он ее охарактеризовал? Что он конкретно сказал про обстановку в стране?

ГОРЕЛОВ: Он сказал, что обстановка в Афганистане стала намного хуже, чем при короле Захир-Шахе. В том числе и в армии. Потому что с приходом Дауда было снято большое количество генералов, офицеров с дивизий и полков. Боевая готовность понизилась — на должности командиров батальонов пришли командиры рот, комбаты стали командовать дивизиями. Надо будет сосредоточить главное внимание на подготовке офицерского состава.

Второе: с учетом организации боевой подготовки офицеров обратить внимание и на быт людей. Вся армия спит на полу: казарм нет, кроватей нет, едят тоже на земле. И последнее: армию надо вывести из казарм. Они и огневой занимаются на плацу, и тактикой на плацу, все у них на плацу. Вывести их в поле, в горы, и уже там заниматься боевой подготовкой. И начать нужно с офицеров.

Обратить внимание на наших, советских офицеров. Мы где проводили учения в Союзе? Только на Кавказе, где у нас еще там горы? Мы же посылаем туда наших офицеров из внутренних округов. Так что займитесь своими офицерами тоже.

Это что касается армии. Но, кроме того, дерутся две группировки — «Хальк» и «Парчам», да еще и офицеры между собой. В их среде тоже нет единства, а мы имеем данные о том, что они хотят свергнуть и Дауда. Единства нет никакого, потому что все эти группы дерутся между собой за власть. Еще раз повторяю вам, не вмешивайтесь…

На границе обстановка пока спокойная. Но те из сторонников Захир-Шаха, кто ушел за рубеж, уже начинают формировать боевые команды, переходить границу и заниматься подрывной деятельностью.

Вот так он и сказал.

— Остальное вам поведает наш посол, Александр Михайлович Пузанов. Он там уже давно, он вам все расскажет, в том числе обрисует и политическую обстановку в стране.

ВОПРОС: И вы поехали…

ГОРЕЛОВ: И я поехал.

ВОПРОС: Сразу с семьей?

ГОРЕЛОВ: Да, сразу с семьей.

ВОПРОС: Расскажите первые впечатления. Вы же никогда до этого не были в Афганистане?

ГОРЕЛОВ: Никогда не был, не представлял даже, что это такое, разве только по книгам. Для меня назначение стало полной неожиданностью, и в то же время я представлял себе, как сложно будет работать в Афганистане. Почему сложно? Я в Великую Отечественную после взятия Вены немного в Альпах повоевал. Больше опыта войны в горах не имел. А тут, в Афганистане, — сплошь «особенности». Для меня сразу стало понятно — надо и самому приобрести опыт работы в горах, и вести туда офицеров. И уже там, в горах, их готовить. Призадумался я: тяжелое дело будет, нелегко дастся нам этот Афганистан.

Познакомился с людьми, они приняли меня хорошо. В первую очередь Дауд. На второй день он меня принял, потом принял министр обороны. Они к нам с самого начала отнеслись очень, очень тепло.

И началась наша работа. Дауд сказал мне: «Помимо министра обороны, я вам предоставляю право в любое время приходить ко мне и докладывать о положении в Вооруженных силах. Меня беспокоит положение в Вооруженных силах».

ВОПРОС: Когда Куликов ставил вам задачу и описывал обстановку в Афганистане, он сказал, что нужно готовить армию к боевым действиям, а к каким боевым действиям и кто потенциальный противник, вам там объяснят. Вы приехали в Афганистан. Кто и что вам там объяснил?

ГОРЕЛОВ: В первую очередь мне сказал Дауд: «Основной противник у нас — это Пакистан. Положение усугубляется тем, что от нас ушли те, кто поддерживал Захир-Шаха. Они ушли в Пакистан, сейчас там и формируются. Словом, основной противник — это Пакистан, которому помогает Америка, поддерживает его во всех антиафганских «начинаниях». На Западе, с Ираном, у нас отношения ровнее. Я думаю, что впоследствии они будут нормальными».

ВОПРОС: Дауд сказал, что главный противник — Пакистан. Он каким-нибудь образом обозначил, какая угроза для Афганистана исходит от Пакистана?

ГОРЕЛОВ: Захват территории, захват природных ресурсов. Оценивая обстановку, они думали, что Пакистан может напасть на Афганистан. Но и сами подумывали о том, как напасть на Пакистан с определенной целью (улыбается)… Но этого впрямую он мне не говорил, конечно.

ВОПРОС: Вы приехали в Кабул. Стали встречаться с офицерами, поехали по гарнизонам. Ваши первые впечатления от состояния афганской армии?

ГОРЕЛОВ: Я сразу поехал в Гардез, потом в Кандагар, потом в Мазари-Шариф, на север. Но в первую голову, конечно, в Гардезский корпус, Джелалабадскую дивизию посмотрел. Я убедился в том, что афганская армия не занимается боевой подготовкой, а занимается строевой. И даже стрельбы проводят на плацу. Полоса препятствий и маленький тир, построенный… на плацу. Учений никаких не проводили. Поэтому задача была предельно упрощена: поднять и вывести армию в поле. И второе — проявить, как мне Куликов сказал, заботу о людях, чтобы они почувствовали на себе заботу об их быте.

ВОПРОС: То есть действительно все у них было так плохо?

ГОРЕЛОВ: С жильем, конечно, было плохо: спали на полу. Матрасы на полу во всей армии. Почти не было казарм, а если и были, то в недостаточном количестве. Только гвардия обитала в хороших казармах.

ВОПРОС: У них была призывная армия?

ГОРЕЛОВ: Призывная, у них действовал принцип призыва.

ВОПРОС: Когда я служил, я видел, как набирали солдат в армию — такое впечатление, что их отлавливали и просто насильно туда загоняли. При вас это так было?

ГОРЕЛОВ: Нет.

ВОПРОС: Расскажите.

ГОРЕЛОВ: В армию шла, как и у нас, директива о сборах, как правило, устная. Отдавался приказ, и люди шли служить в армию. Конечно, бывали случаи, когда приходилось и отлавливать. Это происходило, когда люди жили высоко в горах. Пока туда эта директива дойдет! Для руководителя провинции или его помощников это была очень серьезная задача — довести директиву о призыве в горные кишлаки. Это же для них целое событие. И порой приходилось отлавливать. Но в основном, конечно, призывали.

ВОПРОС: Служить в армии в 1975–1976 годах было почетно?

ГОРЕЛОВ: В 1975 году, с приходом к власти Дауда, забота о солдатах и офицерах уже серьезно чувствовалась. И они служили с желанием. Конечно, не все, но в основном с желанием занимались боевой подготовкой.

ВОПРОС: Вы часто встречались с Даудом. На тот момент он уже четко определился, что его военный партнер — это Советский Союз? Как Дауд относился к западным странам, Европе, США? Насколько вы его оцениваете верным союзником Советского Союза?

ГОРЕЛОВ: Таково было первое впечатление в самом начале работы, когда мы встречались много. И уже впоследствии, когда мы с послом ходили к нему. Он очень тепло и дружески отзывался об СССР во всех наших разговорах.

Ну, вы знаете, что в Афганистане от гвоздя до самолета — все из Советского Союза. А те, кто управлял техникой, они тоже — танкисты, вертолетчики — учились у нас. Летчики учились у нас все поголовно. И Дауд, искренне — не искренне, но завязан был на тесном сотрудничестве с Советским Союзом. Что у него в сердце было, трудно сказать, но отношение к нам, к военным советникам, к советским людям, к Советскому Союзу было самое хорошее. Но потом, позже уже, мы узнали (по данным разведки), что он входил в контакт с американцами. Но это была закрытая информация. Она исходила сугубо от разведчиков. А так мы не чувствовали, что он ориентируется на другие страны.

ВОПРОС: А какие-нибудь другие иностранные советники были?

ГОРЕЛОВ: Нет, других иностранных советников не было.

ВОПРОС: То есть получается, что Афганистан при Дауде был вполне ориентирован на Советский Союз?

ГОРЕЛОВ: Совершенно правильно. И надо было развивать это сотрудничество еще сильнее. Но мы потом насторожились, когда узнали, что все-таки есть у него контакты с представителями других государств. Один раз принял посла (США), второй раз принял посла… Может быть, это и была дипломатия, но пошли данные, что он идет на контакт с американцами. Прямых данных, подтверждающих это, не было. На разрыв с Советским Союзом и вообще на ухудшение отношений намеков не было. Наоборот, в военном отношении он у нас много чего просил.

ВОПРОС: А что он просил?

ГОРЕЛОВ: Просил в широком масштабе предоставить вертолеты, современную авиацию. Там были «МиГ-21» только, полк «МиГ-21» стоял. Он просил более современные самолеты. Просил артиллерию, танки. Там у них один полк, одна бригада на «Т-62», остальные были «Т-54», он просил новые танки. Средств связи просил очень много, у них средств мало было, мы средства связи им дали.

Относительно вертолетов. Послали учиться в Советский Союз экипажи, а потом решили дать им и вертолеты. Но пока, в то время, было у них всего одно звено вертолетов, больше ничего.

ВОПРОС: На тот момент, 1975 год, на территории страны были очаги нестабильности, повстанческие действия? Какая была ситуация?

ГОРЕЛОВ: Обстановка была спокойная в целом, но уже начали отдельные, как мы их называем, бандформирования проникать на территорию Афганистана. Но они быстро ликвидировались или выдворялись обратно в Пакистан. В общем, обстановка на границе было спокойная. Просто там граница относительная, она не выраженная.

ВОПРОС: Вас предупреждал Куликов о противостоянии между «Хальк» и «Парчам» в обществе и среди военных. Вот вы приехали, начали с ними работать — каким образом вы сталкивались с этим? Что вы об этом знали и как это проявлялось?

ГОРЕЛОВ: Мы имели строгие указания не вмешиваться в политику, ни тех, ни других не поддерживать. Но многие из них учились у нас. Они устанавливали с нами связь, пытались выстроить теплые отношения. Они нам рассказывали о положении в партии, в том или другом ее крыле. В той партии, которую Тараки возглавлял, и в той, которую возглавлял Бабрак. Доверительно с нами разговаривали.

ВОПРОС: Кого было больше среди офицеров — халькистов или парчамистов?

ГОРЕЛОВ: Больше было халькистов. Ну, халькисты, вы знаете, народ бедненький, так можно сказать. А «Парчам» — это богатые люди.

ВОПРОС: На уровне общения, боевой учебы как-то это противостояние проявлялось?

ГОРЕЛОВ: Нет, не было. Противостояния не было. Все, что мы говорили, они делали.

ВОПРОС: Были какие-то свидетельства того, что офицеры действительно думают о захвате власти, свержении Дауда?

ГОРЕЛОВ: Были. Но они очень осторожные люди. Они высказывали недовольства какие-то, скажем, Дауд обещал демократические реформы провести, а он их не проводит. Он обещал много. А военные планировали, что со временем управление государством должно измениться. Не говорили ничего о сроках, но мы чувствовали, что они все-таки готовятся к чему-то.

ВОПРОС: И они даже от вас этого не скрывали?

ГОРЕЛОВ: Нет, но и прямо не говорили: мол, мы уберем завтра или послезавтра Дауда.

ВОПРОС: На тот момент были ли реальные предпосылки революции в Афганистане?

ГОРЕЛОВ: На это я что скажу… Главная предпосылка — это рабочий класс, правда? Рабочего класса не было. Предпосылка — офицерские кадры, армия. А вообще, это не революция была, а скорее переворот, сделанный офицерским составом, армией.

Гм… революция, я считаю, что это ошибка. Какая революция, кто в этой революции участвовал? Армия пришла и свергла Дауда. И все. Рабочего класса нет. Ну, конечно, кое-какая интеллигенция поддержала. Не было предпосылок. Зрело это все в сердцах офицерского состава, интеллигенции — недовольство Даудом.

ВОПРОС: А что он такое делал, что у них недовольство зрело?

ГОРЕЛОВ: Не проводил реформы.

ВОПРОС: А зачем армии демократические реформы? Военные, наверное, другого от него ждали. Чем он их не устраивал?

ГОРЕЛОВ: Сам жизненный уровень в стране их не устраивал. Народ же был нищий, а большинство офицеров — выходцы из народа. То есть они ориентировались на Север. Они же многие учились у нас, большинство. Видели, что и как в Советском Союзе. Ориентировка была на нашу страну. На тот же Узбекистан, на тот же Казахстан, на тот же Туркменистан. Там народ нормально жил.

ВОПРОС: Революция, апрель 1978 года: как это отразилось на армии, на вашей работе, как это вообще случилось?

ГОРЕЛОВ: Сама революция началась… переворот, не революция… так. Посол поехал на аэродром. Я сейчас не помню, он кого-то встречал, я был в посольстве. И вдруг говорят: танки вошли в Кабул и сделали несколько выстрелов по Министерству обороны и дворцу. Мы в недоумении. Я начинаю выходить на связь с советниками. Они говорят — да, получили приказ. Одна бригада в готовности выйти в Кабул. Другая (пятый батальон 15-й бригады) уже вышла в Кабул. Приезжает посол, говорит: «Стрельба, везде стрельба». Ни он не знал об этом, ни наши органы не знали. Они так сработали, и «Хальк», и «Парчам», что мы ничего ровным счетом не знали. Я, к примеру, не знал и посол не знал — это точно. Потом приезжает уже от них представитель Тараки: «Атаковали дворец, успеха не имеем, что делать?»

Ну, что делать? Посол говорит мне: «Давай…»

Я говорю: «Имею право давать?»

«Да» — он мне дает право говорить с Кадыром. Представитель Тараки — именно Кадыр. Он возглавлял военную операцию.

Я им говорю: «Отводите войска от дворца и наносите авиационные удары».

Они нанесли удар звеном, и группа офицеров после этого ворвалась во дворец. Дауд выстроил всю семью и своих приближенных во дворце. Когда офицер афганской армии сказал «сдавайтесь», двоюродный брат Дауда, который стоял в том строю, выстрелил в этого офицера. Тогда те, кто пришел, группа из 5–6 человек, всех их перебили, Дауда убили и всю семью, и всех остальных. Вот так убирали Дауда.

ВОПРОС: Вы говорили, что жена ваша оказалась рядом с дворцом, под бомбами, во время революции?

ГОРЕЛОВ: Я был в посольстве, когда стрельба началась. А она все это видела, слышала, вернее, вышла на балкон. Она не военный человек. Над ней падают бомбы. Она пережила столько — думала, вот сейчас бомба упадет и убьет ее. Думала обо мне, что я там делаю, где я? Был такой момент.

После этого страшная обстановка сложилась в армии: арестован командир Кандагарского корпуса, привезен в Кабул командир Гардезского корпуса, командиры дивизий. Короче говоря, армия обезглавлена. Нет руководства. Ставят на корпус командира роты. На второй корпус — командира батальона. А в каждом корпусе три дивизии. Что делать? Ну, я все докладываю в Москву. Мне прямо говорят: сосредоточьте сейчас вновь все свое внимание на подготовке офицерского состава и разбирайтесь на месте. Мне уже дают команду — мол, внимательно присматривайтесь, кто — «Парчам» или «Хальк» — приходит к руководству в армии. Опять те же вводные: вы не вмешивайтесь, но советуйте. Вы работали, видели этих офицеров, командиров рот, командиров батальонов. Принимайте участие, посильное, в назначении кадров на руководство армией.

Это был тяжелый момент, очень тяжелый. Потом Тараки провел ряд совещаний с высшим офицерским составом, назначения некоторых командиров. Кадыра он, правда, отстранил, армию стал курировать Амин, а министром обороны назначен был Ватанджар. Словом, сложная обстановка была, то есть с кем я раньше работал — никого уже нет. Все новые пришли. Вот в такой обстановке мы начали работать, очень было тяжело.

ВОПРОС: Вы сказали, что начались репрессии, что начали снимать с должностей командиров корпусов, дивизий. Вы пытались каким-то образом вступаться за них, что-то от вас зависело?

ГОРЕЛОВ: Да, да. Когда сняли командира Гардезского корпуса, я к Тараки пришел, с послом предварительно посоветовавшись. Обратился к Тараки, мол, так и так, надо командира корпуса восстановить в должности.

Но Тараки был против, предложил назначить на эту должность кого-нибудь другого.

Тараки говорит:

— Кого вы рекомендуете?

— Я рекомендовать не имею права. Но если хотите знать мое мнение, по деловым качествам подходит командир 12-й дивизии. Он может пойти на корпус.

То же с Кандагарским корпусом. Там хороший был командир корпуса. Мы тоже пытались его оставить. Нет, убрали.

Центральный корпус. Ну, с Центральным корпусом ничего не получилось. Центральным корпусом командовал сам министр обороны. Потом нашли командира дивизии, назначили на этот корпус.

Мы влияли, но, понимаете, влиять нам было тяжело. Деловые качества человека мы еще знали, а вот какое у него настроение, какое его отношение к нам, знал, наверное, только черт. До этого оно не проявлялось никак.

По министру обороны: тут я уж сам выходил на Тараки, просил оставить министром обороны Кадыра. Временно его назначили министром обороны. Это истинный друг Советского Союза, много учился в СССР, хороший летчик, и он руководил этим мятежом, переворотом и революцией. Его оставили, но через несколько месяцев все равно убрали. Они с Амином не нашли общего языка.

ВОПРОС: За что этих людей убирали, в чем была причина?

ГОРЕЛОВ: Они были при Дауде, если можно так выразиться, при буржуазном строе, а пришел новый строй — они социализм начали строить. Коммунисты пришли, там многие коммунисты были, а эти нет, поэтому и снимали.

ВОПРОС: Поскольку и вы работали при Дауде, те новые, кто пришел, как они к вам относились? Вы не чувствовали, что как-то изменилось отношение к вам?

ГОРЕЛОВ: Нет, самое нормальное отношение было. Понимаете, я, когда работал, еще раз хочу подчеркнуть, в политику не вмешивался. Я проводил сборы с советниками, все решали вопросы тактики, тактики и еще раз тактики, учебы, боевой подготовки и так далее. Мы не вмешивались. Помните, вы спрашивали, какие отношения между «Хальк» и «Парчам»? Иногда они проявлялись в том, что офицеры из разных крыльев партии указывали друг на друга как на плохих военных. Но это были их дрязги, тут влезать было нельзя.

ВОПРОС: Вы занимались тактикой. А чего вам удалось добиться за два года пребывания в Афганистане до революции?

ГОРЕЛОВ: О, я вам с удовольствием расскажу. Дауд нас поддерживал в этом деле. Первое: мы провели дивизионное учение с боевой стрельбой, с приглашением всех послов, которые были в Кабуле. А перед этим мы все-таки сумели вывести войска в поле, провели ротные учения, батальонные учения, полковые тактико-строевые занятия. Нам удалось на примере одной из дивизий показать результаты нашей работы. На этом учении был Дауд, министр обороны и все послы. Результат был виден. Мы полагали, что со временем сумеем развить свой успех, умножить достижения.

Хочу подчеркнуть, что атмосфера для работы военного советника при Дауде была намного лучше. Он нас поддерживал во всех мероприятиях. А когда пришли Тараки, Бабрак, началась драчка между ними. Это здорово отражалось на офицерском корпусе. Начались «непонятки». Говорим — надо сделать то-то. Начинается пробуксовка. С трудом пробивали вопросы. Правда, многое сделали, многое успели.

С приходом новой власти были введены политорганы. Приехал советник при Главном политическом управлении, начали создавать коммунистические ячейки, организации. Василий Петрович Заплатин этим руководил, он очень много сделал по созданию политорганов в армии, и это послужило делу сплочения армейских рядов. Он, кстати говоря, очень много работал, старался примирить эти две группировки. Он много что сделал: во всех полках и дивизиях были созданы политорганы. Кое-как это помогло сплотить армейский коллектив. Но в целом все относились друг к другу с подозрением. В частности, командиры — к партийным организациям. Конечно, с подозрением относились, но в голос не высказывались. Однако чувствовалось во многом, что командиры не хотят делиться властью с политработниками. Не хотел командир иметь ни помощника, ни заместителя. Он все делал сам.

ВОПРОС: После революции приехали еще советники по другим линиям, КГБ?..

ГОРЕЛОВ: После этого приехали советники по пограничным войскам, начали создавать пограничные войска. Это дало нам право собирать армию. Многие части стояли на границе с Пакистаном, а мы их стали в кучу собирать, вместе, дислокацией начали заниматься. А погранвойска, которые только формировались, стали на границе свои дела делать. С пограничниками мы в самом тесном контакте были, но становление погранвойск только начиналось. С ПГУ (Первое Главное управление КГБ при СМ СССР), честно вам говорю, отношений никаких не имел, вот такие дела…

ВОПРОС: Пишут, что отношения между «Хальк» и «Парчам», а иногда и противоречия со временем отразились и на наших советниках. Кто-то больше общался с халькистами, кто-то — с парчамистами.

ГОРЕЛОВ: Честно сказать, мы этого не замечали. Каждый день, когда ко мне приезжали вечером советники с работы, я им говорил — ребята, сейчас такая обстановка тяжелая, они дерутся между собой, не лезьте в эту драку, не поддерживайте ни тех, ни других, занимайтесь подготовкой армии, боевой подготовкой.

Потом, это уже был другой этап, Николай Васильевич Огарков мне говорил: «Лев Николаевич, в Афганистане мы бомбой и снарядом порядка не наведем».

ВОПРОС: Произошла революция, пришли к власти так называемые коммунисты. Вы говорили, что до этого обстановка в стране была достаточно стабильная, — как отразилась на ней революция?

ГОРЕЛОВ: Я видел все это, располагал достоверной информацией о том, что обстановка в стране усложнилась. Усложнялась в каком плане: к примеру, я — бедный человек, у меня дом. И есть там 20, 30, 50 соток земли. Вы — богатый человек. Мне отдают вашу землю, а они не могут брать и не берут. Единицы из бедняков взяли, потому что у них это было запрещено традициями, законом, что ли. Ну не брали они землю. Начались противоречия на селе, кругом-то у них одно село. На офицерах все это тоже здорово отражалось. Офицеры же тоже многие выходцы из сельских районов.

ВОПРОС: Недовольство в армии стало возникать из-за этих земельных реформ?

ГОРЕЛОВ: Да, правильно, из-за земельных реформ.

ВОПРОС: Что все-таки стало происходить в стране? Какое-то началось сопротивление?

ГОРЕЛОВ: Внутри сопротивления не было. Началось активное вторжение извне. Со стороны Пакистана. Усилилось его влияние на бандформирования, так мы их называли. И началась активная подрывная агитационная работа против Тараки и Амина.

ВОПРОС: Как это выглядело на практике, что происходило?

ГОРЕЛОВ: Засылались банды, начало формироваться сопротивление. Сопротивление выражалось по-разному: организовывались акции протеста, имели место и нападения на Вооруженные силы, ведь почти в каждом районе стояли войска. Конечно, было много недовольных политикой Тараки. Но в основном вся подрывная работа против Тараки, против коммунистического режима, как они его называли, организовывалась из Пакистана.

ВОПРОС: А вы когда познакомились с Тараки, с Амином, расскажите, пожалуйста.

ГОРЕЛОВ: 5 мая я был приглашен на обед к послу. Неожиданно появляются Тараки с Амином. Посол представил меня, Тараки поинтересовался, откуда я, кто таков. Коммунист я или нет, про семью спрашивал, как мы здесь устроились, как работаем, какие взаимоотношения у нас с нашими офицерами, каково количество советников.

Посол тут и говорит: «Ну, вы с ним побеседуйте». Мы сели отдельно в сторонку с Тараки, стали говорить…

Я ему рассказал о положении в армии. Он потом Амина пригласил, сел и Амин рядом. В последующем я с ним много раз встречался, мы проводили операции — Ургунскую, к примеру. Две дивизии тогда участвовали в операции, когда туда пакистанцы вторглись. Пришлось освобождать территорию. Барикотскую. Я Тараки про каждую операцию отдельно докладывал. Как я потом понял, к этим моим докладам очень ревниво относился Амин. В том плане, что потом как-то сказал мне: «В последующем докладывайте мне, не обязательно докладывать Тараки». Было дело…

На меня Тараки произвел очень хорошее впечатление: добродушный человек. Добрая о нем осталась память. Амин — работоспособный, мог работать по 18 часов в сутки, не спать ночью, работать. Очень работоспособный, имел большое влияние в армии. Он был большим авторитетом. Амин и раньше, когда еще в подполье был, курировал армию. От халькистов. Тараки ему доверял, он его звал своим сыном, а тот звал его своим отцом. Амин — грамотный был мужик.

Мне казалось — я, может, чуть вперед забегаю, — когда вопрос стоял о штурме дворца, о вводе наших войск, если бы мне приказали убрать этого Амина и если бы вопрос о вводе войск встал только из-за Амина, я бы мог отравить его в любую минуту, выполнить это решение у меня возможность была. Мы с Павловским частенько сидели вместе с Амином — готовили ургунскую, барикотскую операции. В общем, дружбу с Амином можно было бы и закончить, если, повторяю, вопрос о вводе войск в Афганистан упирался бы только в него.

Амин был сложный человек. Писал письмо Брежневу. Как-то раз мы с ним за полночь работали. Я уехал домой, и вдруг сразу присылают за мной машину: «Амин вас просит снова приехать». За час до этого я с Амином беседовал перед своим отлетом в Москву: был разбор, подведение итогов работы советников. Я ему доложил, что уезжаю в Москву, за меня остается такой-то, но он попросил передать привет Брежневу.

Я приезжаю ночью опять к нему, он говорит: «Передадите письмо Брежневу». Я отвечаю: «Товарищ Амин, я далек от Брежнева, но письмо передам начальнику Генерального штаба или министру. С ними я встречаюсь». Я думаю, что сейчас мне дадут письмо. А он и говорит: «Письмо завтра вам на аэродроме вручат». Понимаете его шаг?

Куда мне ехать, что делать, ума не приложу. Это же чисто дипломатическая работа, посол должен знать. Я еду на другой машине к послу, докладываю. Он говорит: «Епт! Как же прочитать это письмо, ну как же его прочитать?»

Я отвечаю: «Пока письма нет».

Приехали на аэродром, вот-вот самолет взлетит, меня провожают все: министр обороны, прочие. Нет письма. Все, конец. Я уже бегу по трапу, и вдруг за мной бежит начальник Главного Политического управления — мне письмо. Самолет взлетает, наши кагэбисты не прочитали, никто. И посол не прочитал. Я прилетаю в Москву, письмо вручаю начальнику Генштаба. Николай Васильевич говорит: «Ну что, будем читать?»

Я говорю: «Товарищ маршал, решение ваше…» — «Ладно, передадим КГБ…»

Не знаю, что там было, но передал. Что Амин просил в этом письме, я потом узнал. Он просил встретиться с Брежневым в любой точке, на нашей территории, в Афганистане. Но, конечно, ответа он не получил.

И еще одно: Амин был очень работоспособный. Если бы с ним удалось наладить хороший контакт, можно было бы этим пользоваться какое-то время.

ВОПРОС: Это как раз тот вопрос, который я хотел задать. Много разговоров было — Амин американским агентом не был… Что вы про это думаете?

ГОРЕЛОВ: Я отвечу вам — по этому вопросу я переговорил с десятками офицеров афганской армии. Из этих разговоров вынес для себя, что никаких официальных данных, что он был завербован разведкой США, нет. Но он там учился. В этой связи появились разного рода домыслы, что якобы работает на американскую разведку, то есть на США. Но я так не думаю. Его надо было придержать, назначить ему хорошего политического советника, договориться с ним. Его надо было удержать на какое-то время, потом, может быть, снять, но на время становления режима надо было его удержать.

ВОПРОС: Вы так говорите, хотя тогда еще был жив Тараки, как будто главным был Амин, а не Тараки.

ГОРЕЛОВ: Основное влияние в стране имел Амин. Первое — это влияние в армии. Как я уже говорил, Амин еще в подполье курировал армию. Он основной. У товарища Тараки возраст уже был преклонный, а этот — энергичный, работал по 18 часов. Тараки — это символ! Ну что Тараки! Когда он пришел к власти, в саду на каждом шагу поставил телевизор, везде развесили его портреты, начали увековечивать его имя. В общем, культ личности: на каждом шагу только и слышно, что Тараки, Тараки, Тараки… Это тоже повлияло на отношения с Амином, хотя Тараки все время звал его своим сыном, а Амин звал его своим отцом.

ВОПРОС: А в армии как к кому из них относились? К Тараки и к Амину?

ГОРЕЛОВ: К Амину относились с большей любовью, чем к Тараки, хотя и к Тараки относились неплохо. К Тараки больше относились как к радушному человеку, а не как к руководителю.

ВОПРОС: Вы сказали, что КГБ, советники по линии КГБ склонялись к мысли, что Амин был завербован. Почему КГБ так на этом настаивал, если не было никаких реальных доказательств, чем это можно объяснить?

ГОРЕЛОВ: КГБ многие годы сотрудничал с работниками, такими же, как они, и с руководством «Хальк» в первую очередь. Они сотрудничали непосредственно с этими людьми и поддерживали их во многом, и это сказалось сразу, как только свершился этот переворот, революция — Бабрак Кармаль ушел, а остался Тараки.

ВОПРОС: Амин ведь тоже был халькист, так почему же КГБ «катил на него телегу»?

ГОРЕЛОВ: Все-таки они видели в нем человека, который должен убрать Тараки и прийти к руководству страной. И в то же время у них были подозрения, что он завербован американской разведкой, хотя, по словам офицеров, с которыми я разговаривал, таких данных не было.

ВОПРОС: То письмо, что Амин просил передать Брежневу, когда это было?

ГОРЕЛОВ: В октябре 1979 года.

ВОПРОС: Как вы думаете, что было в этом письме?

ГОРЕЛОВ: Одно я знаю точно — причины, вызвавшие написание этого письма: Амин очень хотел встречи с Брежневым.

ВОПРОС: А зачем ему нужна была эта встреча?

ГОРЕЛОВ: Тараки ушел из жизни. Все пошло не так, отношения наши начали усложняться. Кое по каким параметрам поставки техники в Афганистан тоже начали уменьшаться. То есть Амин подспудно чувствовал, что отношение к нему со стороны руководства Советского Союза плохое, поэтому он и просил переговорить с товарищем Брежневым. Это единственное, что было в том письме. Главная цель этого письма — встреча. Это мне говорил Николай Васильевич. Не в этот раз, а позже, когда мы с ним встречались.

ВОПРОС: С этим письмом мы немного ушли вперед. Вы не раз говорили, что работали сутками с Амином, готовили операции. В чем смысл этих операций? Чему вы противостояли?

ГОРЕЛОВ: В июне с пакистанской стороны было осуществлено вторжение в Афганистан силами от одного до двух полков. Около пяти — шести тысяч вооруженных людей. Не знаю точно, как их назвать — армия или бандформирования. Короче говоря, подразделения, которые вторглись со стороны Пакистана.

Что это за люди? Их костяк составляли те, кто ушел в Пакистан, когда свергли Дауда и когда свергли короля. Они вторглись на афганскую территорию при помощи советников Пакистана. Они захватили город Ургун, это большой провинциальный город. Какая у них была цель? Остается лишь догадываться. Возможно, попробовать себя, повлиять на какие-то сферы, развивать успех и проводить дальнейшие операции. Приехал Павловский, он как раз в это время у меня работал, главком сухопутных войск. Мы спланировали операцию. 12-я и 14-я дивизии при поддержке артиллерии и танков провели эту операцию. Еще раз хочу повторить: мы только готовили вместе с советниками эти операции, нам было запрещено идти в боевых порядках, быть на командных пунктах. Но мы сами разрешили. На командный пункт дивизий был поставлен наш советник, на командных пунктах полков тоже были наши советники. Мы эту операцию провели успешно. Вместе с Павловским летали на вертолете над боевыми порядками, когда шла эта операция. Есть такой Иван Крамаров, это был у меня переводчик. Так ему в вертолете (мы летели в одном вертолете) оборвало ремень от сумки. Выходит из вертолета, а его сумка прострелена. Мы сели вместе с Павловским, посмотрели, посмеялись и полетели назад. Операция прошла успешно.

ВОПРОС: То есть вы их вытеснили или уничтожили?

ГОРЕЛОВ: Часть ушла, часть была уничтожена, часть разбежалась по горам.

ВОПРОС: А они вторгались с техникой, артиллерией или у них было только стрелковое оружие?

ГОРЕЛОВ: Только стрелковое оружие, минометы и стрелковое оружие, артиллерии не было. И все это было навьючено на ишаков.

ВОПРОС: А про то, что там были пакистанские советники, как вы узнали?

ГОРЕЛОВ: Мы хорошо знали, что там были пакистанские советники. Чтобы привести такую толпу в Афганистан организованно, нужны были советники. Они и готовили отряды в Пакистане. Там же полтора миллиона беженцев, если так их можно было называть. Из них и формировались эти подразделения.

ВОПРОС: Получается, что формально угроза территориальной целостности Афганистана со стороны Пакистана была, получается ведь так?

ГОРЕЛОВ: Я лично расценивал сложившуюся ситуацию следующим образом: пока обстановка не созрела для того, чтобы пакистанские войска вошли в Афганистан. Да, они готовились: формировали подразделения из числа беженцев, формировали боевые подразделения со своими советниками для вторжения в Афганистан. Там же они сформировали временное афганское правительство. Для свержения правительства Тараки. Но данных о подготовке вторжения регулярных пакистанских войск мы не имели. Все это хотели, видимо, сделать при помощи американцев, именно они должны были их вооружить, поставить технику.

ВОПРОС: Когда вводили наши войска, ссылались на договор 1978 года о Дружбе и сотрудничестве и Пункт 5 этого договора, гласящий о том, что в случае угрозы одной из договаривающихся сторон можно… и т. д. Из того, что вы рассказываете, что у Пакистана были такие планы, получается, что действительно была угроза стране, у афганцев был повод попросить ввести войска?

ГОРЕЛОВ: Я информировал Брежнева о том, что возможно вторжение подразделений, сформированных при помощи пакистанской армии, оснащенных американским оружием. Из числа тех полутора миллионов человек, которые ушли за границу после свержения Дауда и Захир-Шаха. Но прямого вторжения пакистанской армии на тот период не было. Афганская армия могла прикрыть свою границу и не допустить вторжения. Дополнительно формировались и пограничные войска. Мы только просили, я лично просил на Политбюро усилить помощь Афганистану, дать афганской армии средства связи и другую технику.

ВОПРОС: Вы доводили до Амина и Тараки свою точку зрения о том, что афганская армия в состоянии отразить вторжение?

ГОРЕЛОВ: Да, я им говорил об этом. Понимаете, все-таки они колебались, и какая-то неуверенность была в том, что они с успехом отразят это вторжение. Хотя мы им и доказывали, что, если вторжение будет, армия сумеет его отразить, но те, видимо, сомневались.

Ну и, конечно, закулисная игра присутствовала в виде их разговоров и планов. Мол, если придут советские войска — пусть они дерутся в первом эшелоне, а мы, по возможности, поддержим их со второго эшелона. Такой был их коварный замысел. И он осуществился, как ни верти! Мы дрались в первом эшелоне, а афганская армия — во втором. Дралась так себе. Я говорил об этом Леониду Ильичу. И еще я говорил генсеку, что вводить армию в Афганистан нельзя, потому что она не готова была драться в горах.

Я информировал Брежнева о возможных последствиях ввода нашей армии: как только мы это осуществим, американцы немедленно и усиленно будут формировать боевые подразделения из числа афганских беженцев, и тогда уже точно вторжения не избежать. Ввод войск станет для них поводом.

ВОПРОС: С какого времени начались эти просьбы о вводе наших войск?

ГОРЕЛОВ: Я сейчас скажу. Где-то с июня месяца. Хотя мы и провели силами двух дивизий успешную операцию афганской армии, с июня такие просьбы начались. Хотя нет, наверное, еще где-то в марте первые такие просьбы поступили. Потом они становились все настойчивее.

А мне все это время шла лишь одна директива — указания Николая Васильевича Огаркова: «Ввод советских войск невозможен!». Это были и письменные, и устные директивы. И по ВЧ он мне это говорил: «Вы внушите им, что надо готовить свою армию, отстаивать рубежи, границы. Нашу армию не вводить!» И так все время. И Епишев приезжал ко мне. То же самое практически говорил — мол, надо афганцам свою армию хорошо готовить, у нее есть все основания для успешного ведения боевых действий.

ВОПРОС: А Епишев когда приезжал?