Бесконечные докладные записки

Бесконечные докладные записки

Острая нехватка урана (даже для научных исследований, не говоря уже о том, чтобы создавать из него бомбу) заставляла сотрудников Лаборатории № 2 постоянно ломать головы над тем, где добыть этот дефицитный металл. 30 июля 1943 года в докладной записке Молотову Курчатов предложил:

«Поручить Наркомвнешторгу выяснить к 1 сентября 1943 г. возможность закупки в Америке 100 тонн урана».

Народный комиссариат внешней торговли «выяснял возможность» почти восемь месяцев. Меньше никак не получалось, так как всё это время работники Наркомата внешней торговли пытались убедить недоверчивых американцев в том, что запрашиваемый Советским Союзом уран необходим ему для изготовления специальных легированных сталей.

22 мая 1944 года Анастас Иванович Микоян, возглавлявший НКВТ, направил Молотову и Первухину письмо, в котором сообщал, что в США советская заявка «… на уран и его соединения для производства урановых легированных сталей» отвергнута.

За океаном без особого труда раскусили большевистское лукавство, и Микоян был вынужден признать:

«… американцы не видят смысла делиться с нами урановыми соединениями для производства сталей, и, кроме того, они выразили сомнение, что такой сильнейший химический элемент нам действительно необходим для сталей».

Тем временем из материалов разведки стало известно, что за рубежом успешно осваивается электромагнитный метод разделения изотопов. Курчатов тотчас решил взять новинку на вооружение. Разумеется, сначала её основательно проверив.

Новое дело Игорь Васильевич поручил своему старому сотруднику — заведующему лабораторией Радиевого института Михаилу Григорьевичу Мещерякову. Ознакомить его с азами зарубежного метода послали Исая Гуревича.

Однако завлаб РИАНа в достоверность полученной информации не поверил и 1 мая 1944 года написал Курчатову:

«Когда я думаю о том, что сообщил мне И.И. Гуревич, я не исключаю также возможности:

1) американцы нашли новый, чудесный способ деления изотопов, нам пока неизвестный;

2) сообщение И.И. Гуревича основано на вымысле».

Причину сомнений Мещерякова понять нетрудно. Слишком нетрадиционными, неожиданными, а порой и просто неосуществимыми выглядели идеи, которые время от времени выдвигал своим сотрудникам Курчатов. Откуда он черпал эти удивительные «озарения», никто не знал. Редкие ссылки не то, что за рубежом тоже так делают, не очень убеждали. А к внезапно возникшей способности начальника Лаборатории № 2 совершать гениальные открытия привыкнуть ещё не успели.

Между тем круг вопросов, связанных с «урановой проблемой», стремительно расширялся. Научных работников, способных не только предложить что-то дельное, но даже просто понять что к чему, по-прежнему катастрофически не хватало.

1 июня Игорь Васильевич обратился к Первухину с просьбой о разрешении «на допуск к работам Лаборатории № 2» ещё двоих специалистов. Обратим внимание на то, как Курчатов обосновывал необходимость привлечения физика Евгения Львовича Фейнберга:

«Ему я предлагаю поручить расчёты отдельных элементов, не вводя полностью в курс дел».

А разведданные из-за рубежа продолжали идти нескончаемым потоком. 19 июня 1944 года Первухин был вынужден написать Молотову:

«По проблемам урана поступает большое количество технических материалов от НКГБ и Разведупра НКО. Для разбора этих материалов и переработки их в виде заданий для Лаборатории № 2 необходимо организовать специальное бюро в составе секретариата СНК СССР».

Такое бюро будет создано. Но только через год. Сначала его назовут (по причине чрезвычайной секретности) отделом «С» — приказ наркома внутренних дел СССР от 27 сентября 1945 года. Возглавит новое подразделение заместитель начальника Разведупра НКГБ СССР Павел Анатольевич Судоплатов. Ну, а немного позднее отдел переименуют в Бюро № 2 при НКВД СССР.

Но вернёмся в год 1944-ый.

26 июня Курчатов обратился к Молотову с просьбой «подписать постановление ГОКО», которое помогло бы поскорее ввести в строй действующих циклотрон ЛФТИ. Уже шесть лет строился ускоритель! А на нём всё ещё нельзя было работать.

Наступил июль. К разведматериалам допустили Исаака Кикоина. Не ко всем, конечно, а только к тем, что касались диффузионной установки.

Ознакомившись с теми страницами («отрывками», как назвал их сам Кикоин), что были ему предоставлены, он написал заключение. В нём — уже знакомые нам (по курчатовским отчётам) оценки: просмотренный материал «весьма важен», «чрезвычайно ценен». И просьбы Кикоина напоминают требования Курчатова. В одном месте сказано: «… желательно было бы расшифровать марки каучука», про другой «отрывок» замечено: «Он был бы весьма важен, если бы он был изложен подробнее».

Последний абзац кикоинского заключения приведём полностью:

«Четвёртый отрывок посвящён описанию «вязкого уплотнения». Вопрос уплотнения в установке весьма труден, и поэтому любые материалы, касающиеся этого, чрезвычайно ценны. Поэтому желательны дальнейшие подробности об этом «вязком уплотнении»».

10 июля 1944 года в секретариат Берии поступила записка, подписанная Первухиным и Курчатовым. Называлась она «О развитии работ по проблеме урана в СССР» и начиналась довольно оптимистично: «Проведённые до настоящего времени теоретические, расчётные и экспериментальные работы по проблеме урана позволили определить пути технического использования внутриатомной энергии».

Кем именно проводились «работы», в записке не уточнялось. Явно для того, чтобы создалось впечатление, будто все урановые открытия в стране Советов делаются советскими физиками.

Затем деловито сообщалось:

«В качестве взрывчатого вещества в атомной бомбе может быть использован уран-235 или плутоний».

Впрочем, тут же следовало уточнение, что получить эти «взрывчатые вещества» не так-то просто — сначала нужно запустить уран-графитовый котёл. Или котёл на тяжёлой воде. А для этого «… требуется 500 тонн чистого графита и 50–70 тонн металлического урана» или «… 2–4 тонны тяжёлой воды и несколько тонн урана». Однако, напоминали Первухин и Курчатов, запасы урана в СССР «ничтожно малы», «чистого графита» нет, «тяжёлая вода до настоящего времени в СССР не вырабатывалась».

И, тем не менее, авторы записки считали:

«Возможно и необходимо уже сейчас… начать работы по конструированию атомной бомбы.

Является неотложной задачей скорейшее окончание начатого до войны строительства циклотрона Ленинградского физико-технического института Академии наук СССР (вес электромагнита 70 тонн) и постройка одного-двух мощных современных циклотронов с электромагнитом в тысячу тонн».

Однако выполнить эти планы было невозможно — требовалось специальное постановление ГКО. Его проект Первухин с Курчатовым и приложили к своей записке. Последний пункт этого документа выглядел так:

«15. Организовать при Государственном комитете обороны Совет по урану для повседневного контроля и помощи в проведении работ по проблеме урана в составе:

тов. Берия Л.П. (председатель),

тов. Первухин М.Г. (зам, председателя),

тов. Курчатов И.В.»

Предложение просто удивительное!

Хотя бы тем, что наглядно свидетельствует об участии Первухина и Курчатова в тайных кремлёвских интригах. Ведь проект постановления ГКО направлялся Берии втайне от Молотова, главного атомного куратора! И среди намечавшихся руководителей «Совета по урану» Молотов тоже отсутствовал.

Впрочем, позицию авторов записки понять не трудно. Полтора года совместной работы с Вячеславом Михайловичем показали, что толку от него нет никакого. Вот Лаврентий Павлович — совсем другое дело! Но говорить об этом в открытую Первухин и Курчатов остерегались.

Берии «проект постановления ГКО» понравился. Лаврентий Павлович внёс в него кое-какие уточнения. Затем в недрах НКВД документ подвергли основательной доработке. И осенью появился новый его вариант. В нём, в частности, предлагалось:

«Реорганизовать Лабораторию № 2 в Государственный научно-исследовательский институт № 100 и передать этот институт в ведение НКВД СССР (т. Берия). Утвердить директором… института № 100 академика Курчатова И.В…».

Впрочем, это были всего лишь намётки, которые предстояло представить на утверждение вождю.

Сталин их утвердит. Но не все. И не очень скоро.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.