Г. Скороходов Искусство в годы войны

Г. Скороходов

Искусство в годы войны

^{Глеб Скороходов. Заслуженный деятель искусств России. Автор книг «Три влечения Клавдии Шульженко», «Леонид Утесов: друзья и враги», «Тайны граммофона».}

ГАСПАРЯН: Так получилось, что последние 17 лет мы наблюдаем небывалый ажиотаж вокруг событий Второй мировой войны, когда пересматривается все, и военная история, и политическая. Но в последние годы странным образом стали пересматриваться даже события, я бы сказал, культурной сферы Второй мировой войны, если, конечно, позволительно, так сказать, с точки зрения русского языка. И заговорили уже о том, что, дескать, и песни были написаны заранее, и фронтовые бригады на фронт не выезжали, ордена не получали в Кремле, значит, за то, что они сидели в сытой и спокойной Москве и прочее, прочее, прочее. Я не предлагаю сегодня просто развеять, понятное дело, все мифы. У нас просто времени не хватит и возможностей. Ну, хотя бы некоторые ключевые. И начать непосредственно с главного вопроса. Какие песни были написаны в первые дни войны, вот в эти самые страшные 22, 23, 24 июня?

СКОРОХОДОВ: Да, вы знаете, действительно, это было напряженное время. 23 июня уже появилось в печати обращение Комитета по делам искусств к работникам музыкальным, поэтам, театральным выйти навстречу требованиям народа, дать песни, скетчи, стихи, которые помогут бороться с фашизмом.

ГАСПАРЯН: А кто подписывал вот обращение — Сталин, Молотов?

СКОРОХОДОВ: Нет, нет, нет, нет. Это председатель Комитета по делам искусств. И за его подписью публиковалось это почти во всех газетах. И вот действительно уже вечером 23-го люди стали приходить на улицу, тогда она называлась Малая Никитская, потом улица Качалова, в Дом звукозаписи. И надо сказать, что, если утром еще студия грамзаписи выполняла старые заказы — писала вальсы Вальдтейфеля, писала арии из опер.

ГАСПАРЯН: То есть, жила по мирному распорядку дня.

СКОРОХОДОВ: Да, да, все продолжалось. То после этого постановления и после того, как появились люди, которые вышли навстречу этому постановлению, ну, я вам скажу, в Доме звукозаписи некуда было ступить. Композиторы пришли. А там всего три рояля. Очередь стояла к роялям. Поэты писали стихи на подоконнике, на коленях. Но все время писали и работали. И к концу дня уже появились первые песни. Но самое интересное другое. Вы знаете, ведь фактически вы хоть так сказали, вроде бы, было или не было. Было. Что до войны начали писать военные песни. Это на самом деле. Вспомните 1939 год — и появилась песня «Если завтра война. Если завтра…»

ГАСПАРЯН: Ну, это так называемое предвоенное время.

СКОРОХОДОВ: Предвоенное.

ГАСПАРЯН: Европа уже в войне.

СКОРОХОДОВ: Ну, конечно. Более того, я вам скажу. Никита Владимирович Богословский, несколько раз мы с ним говорили, он говорил, — я первый написал военную песню. И это фильм «Истребители». Бернес поет «В далекий край товарищ улетает». Там же стихи: «Когда пройдет товарищ все бои и войны, не зная сна, не зная тишины. Любимый город может спать спокойно и видеть сны». Вот это очень важно. Понимаете, что действительно в мирной лирической песне уже было предчувствие.

ГАСПАРЯН: То есть, можно сказать, что это была первая официальная песня о войне в Советском Союзе.

СКОРОХОДОВ: Можно.

ГАСПАРЯН: Относительно Второй мировой войны, безусловно.

СКОРОХОДОВ: Да, да. Хотя я вам скажу, что, конечно, те песни, что писались вот в эти 23–24 июня, конечно, они были уже другие.

ГАСПАРЯН: По тональности настроения или что было другое?

СКОРОХОДОВ: Они были более, скажем, ожесточенные, иногда даже мрачные. Когда, например, песня была «Стелются черные тучи». Такое мрачное настроение. «Молнии в небе снуют.

Смелого пуля боится, смелого штык не берет». Такая грозная песня одной из первых во время войны появилась. И, кроме того, конечно, на этих песнях был след еще старых представлений о войне. Если в песне предлагали поэты петь «В бой за Родину. В бой за Сталина. Строевая честь нам дорога. Кони сытые бьют копытами. Встретим мы по-сталински врага».

ГАСПАРЯН: Это предвоенный еще взгляд на события.

СКОРОХОДОВ: Да. Но это песня, написанная 24-го уже, понимаете. А ведь уже ясно было, что кони сытые и бьют копытами. Но не этим нужно встречать врага.

ГАСПАРЯН: А, может быть, это было связано с тем, что просто не было представления в Москве, в частности, на улице Качалова, о том, что реально происходит на границе в эти самые страшные дни ведь. Это мы сейчас знаем, что был разгром. А тогда-то откуда они знали.

СКОРОХОДОВ: Совершенно точно. Была цель — создать песни, которые помогут бить врага, помогут вести сражения. Более того, ну, я предвижу ваш вопрос, какая была главная песня.

ГАСПАРЯН: Я так полагаю, что это «Вставай, страна огромная!».

СКОРОХОДОВ: Конечно.

ГАСПАРЯН: Кстати, по поводу этой песни огромнейшее количество мифологем в последнее время появилось, и что, дескать, и текст был написан в 1914 году, и посвящен он был соответственно еще русской императорской армии. И по заказу Сталина якобы там срочно в архиве Литературного института нашли, значит, этот черновик, и всю ночь переписывался текст для того, чтобы уже утром, значит, написать оркестровку какую-то и можно было записывать уже готовую песню и чтобы с ней уже как бы армия пошла в бой. Насколько вот эта картина из XXI столетия соответствует реальным событиям июля 1941 года?

СКОРОХОДОВ: Вы знаете, беда наша, вот мне кажется, что сейчас часто о важных событиях рассуждают люди, которые абсолютно не знают, как было на самом деле. Фантазии на 50, а то на 90 %. Это вообще наша беда. Малограмотность, которая сегодня царит во многих программах и телевидения, и радио. И никуда от этого не уйдешь.

ГАСПАРЯН: Я все-таки встану на защиту нашей корпоративной этики, и хочу сказать, что это просто ведь не только в России такая беда. Это по всему миру так.

СКОРОХОДОВ: К сожалению. Мы просто взяли, может быть, не самые удачные образцы за подражание. Поэтому у нас вот такая мифологема теперь и происходит.

СКОРОХОДОВ: Но мне кажется, что если ты относишься серьезно, то ведь масса, как говорится, первоисточников. Но обратитесь, ведь сохранились и книги грамзаписи, вот, если мы говорим о песнях. Вот, в частности, «Священная война». В газете «Известия» под огромным портретом Сталина было опубликовано 24 июня стихотворение Лебедева-Кумача «Священная война». Это была абсолютно в его стиле написана песня. Не песня. Написаны стихи. Никто даже не думал, что они станут. Александров Анатолий заболел, когда прочел. Утром прочел газету. К вечеру он уже набросал первый вариант мелодии. Наутро уже была готова эта песня. Уже он сделал клавир. И более того, вы знаете, самое интересное, если 24-го появилась песня, то уже на Белорусском вокзале 26-го Александровцы.

ГАСПАРЯН: Хор Александрова пел.

СКОРОХОДОВ: Хор был в отпуске, к сожалению.

ГАСПАРЯН: Это тоже мифологема получается.

СКОРОХОДОВ: Да. На самом деле он собрал десять человек, те, что были в Москве. И эти десять человек на площади Белорусского вокзала. Кстати, тоже сейчас на перроне уходящего состава пели. Нет, на площади пели. Но площадь была полна народу, которые собирались ехать на фронт, призывников так называемых. И они пели эту песню раз десять. Потому что споют — и снова люди требуют. Другие появлялись слушатели. Так что вы можете представить себе — эта песня уже была. И нужно было ее записать. Кстати, по радио она первый раз прозвучала живьем. Но для того, чтобы была пластинка, ее записали 28 июня.

ГАСПАРЯН: Это первый прокрут по радио, по Всесоюзному.

СКОРОХОДОВ: Нет, по радио спели. В этот же вечер они пели уже по радио.

ГАСПАРЯН: Тоже живьем, соответственно.

СКОРОХОДОВ: Живьем. Ну, вы знаете, только одно нужно сразу учесть, что у нас не было иллюзий в отношении того, как это делалось. Целый день сидело два цензора. Ни одно слово по радио не могло пройти без цензуры. Так что, прежде всего, несли цензору, он слушал, записи еще нет. Читал текст, слушал. Если говорил добро — это шло в эфир. То же самое — нужно было получить специальное разрешение, наряд на грамзапись. И вот песня «Священная война» была, значит, записана 28 июня. Все понимали, что это важнейшая песня. Поэтому 4 июля вы представляете какое короткое, уже поступил первый оттиск. И вот тут очень важная вещь. После этого каждый день всю войну в шесть часов утра вещание начиналось с песни «Идет война народная, священная война».

ГАСПАРЯН: То есть, не с гимна Советского Союза, а именно с этой песни.

СКОРОХОДОВ: Да, да, понимаете, это колоссально. Причем, я сам видел, потому что я пришел когда студентом еще на практику, мне показали — коробка пластинок со «Священной войной», но очень странная коробка. С одной стороны «Священная война», да, и с другой стороны «Священная война».

ГАСПАРЯН: Портилась сторона, и переставляли пластинку.

СКОРОХОДОВ: Да, да. Поэтому специально держали. Вот я видел коробку уже хорошо играных пластинок. Ну, вот все-таки представляете, насколько была важна эта песня. Кстати, Александров через месяц, по-моему, переписал уже с полным составом хора. Но с самого начала оркестр был. Кстати, оркестр Большого театра играл с ним, и дальше оркестр уже ансамбля появился. И вот та знаменитая запись, которая сегодня иногда звучит, она появилась, ну, через несколько месяцев после того, как появилась песня.

ГАСПАРЯН: Кроме «Вставай, страна огромная!», какие песни в те дни пользовались, ну, если можно так сказать, наибольшей любовью у аудитории и какие крутились по радио?

СКОРОХОДОВ: Ну, я могу назвать несколько песен очень популярных и, кстати, написанных хорошими композиторами. Ну, 25-го появилась песня «Бейте с неба самолеты», это очень хорошая. Самовары, самопалы. Первая песня — это Анатолия Александрова, вторая Новикова. Затем «Мы фашистов разобьем», «Победа будет за нами». Вы знаете, что это песни хорошие. Но, кстати, вы не думайте, что так, ну, попали в такую волну заблуждения композиторы. Дело в том, что в это время одна из центральных газет, самая центральная…

ГАСПАРЯН: Это «Правда», как я понимаю.

СКОРОХОДОВ: Да.

ГАСПАРЯН: Больше центральной просто нет.

СКОРОХОДОВ: Написала, что советские люди уже в этом году в декабре будут праздновать победу над фашизмом. Вот так, представляете.

ГАСПАРЯН: Глеб Анатольевич, а что другое могла написать-то газета «Правда», если у нас в полевом уставе Красной армии написано: «Мы воюем малой кровью, и мы воюем на чужой территории».

СКОРОХОДОВ: Да.

ГАСПАРЯН: Ведь страна же верила, что если завтра война, если завтра в поход, то мы разобьем врага в кратчайшие сроки. Никто же не думал о том, что это будет такая война. Это же стало шоком для всех.

СКОРОХОДОВ: Да, особенно это было удивительно после того, как люди услышали о том, что уже бомбят города, которые все ближе и ближе к Москве, а песни продолжали звучать. И здесь очень важна и другая вещь. Дело в том, что вот пластинки ведь особое значение имели. Потому что, понимаете, каждый раз приглашать певцов на радио было невозможно, а страна слушала радио тогда, как никогда.

ГАСПАРЯН: Самое оперативное средство массовой информации.

СКОРОХОДОВ: Да. Потому что «от Советского информбюро». И потом появились сразу концерты по заявкам фронтовиков.

ГАСПАРЯН: А когда был первый концерт по заявкам фронтовиков? Примерно хотя бы.

СКОРОХОДОВ: Совершенно точно скажу: уже в июле месяце. Поначалу эти заявки — ну, я так думаю, небольшой секрет для наших слушателей — организовывали корреспонденты…

ГАСПАРЯН: …фронтовые корреспонденты?

СКОРОХОДОВ: Да, которые были посланы уже на фронта, и работали уже среди действующей армии. Это очень важно потому, что, в общем-то, кому так сразу в голову придет писать заявку: «Прошу передать для меня…» и так далее.

ГАСПАРЯН: Да и не до того было-то! В те-то недели, первые, самые страшные, вряд ли кто-то бы на фронте решил, что сейчас самое время писать заявку в Москву на улицу Качалова.

СКОРОХОДОВ: Но все-таки эти передачи имели большое значение и сыграли положительную роль. Скажем, комиссия, которая там сидела, — не только цензор, но и комиссия принимала Союзы композиторов, и Союзы писателей были — значит, послушала когда песню «Два Максима» (очень была популярная песня в бурном таком ритме фокстрота: ««Та-та-та», — говорит пулеметчик; «Та-та-та», — говорит пулемет», очень хорошая песня), они сказали: «Ну что же это за… Там у нас война, а вы фокстрот?!»

ГАСПАРЯН: А что же надо было тогда?

СКОРОХОДОВ: Вот. «Это не пойдет!» — песня была запрещена. Каким образом однажды в концерте по заявкам фронтовиков она прошла живьем, спели ее?! И вот тут на самом деле письма посыпались такие! Людям не нужны были нагнетания вот этого ужаса нашествия. Наверное, уже очень быстро пресытились, и очень быстро надоела слушателям, и поэтому эта песня стала одной из самых популярных, и более того, пошли песни совсем другого плана: песни, которые шли от человека. Вы знаете, что первая песня, которую написал Соловьев-Седой, это была песня лирическая: «С далекой я заставы, где в зелени дом и скамья, там парень пел кудрявый… Ту песню запомнил я. Играй, мой баян, и скажи всем врагам, что смелыми будем в бою, что, как подругу, мы родину любим свою». Через «я» с далекими «мы», то есть лирическая песня, Соловьев-Седой очень точно почувствовал. Кстати, он ведь сотрудничал тесно с Леонидом Утесовым, и поэтому Леонид Осипович много песен его пел и до войны.

ГАСПАРЯН: Вот эту песню он пел непосредственно?

СКОРОХОДОВ: Ну, конечно, конечно, это одна из первых песен. Но он спел еще одну очень важную песню, которая была написана уже в конце 1941 года. Дело в том, что Утесов тогда приготовил для Эрмитажа программу — ну еще война не началась, — она называлась: «Напевая, шутя и играя». Потом эта программа была переделана…

ГАСПАРЯН:.. уже в условиях военного времени.

СКОРОХОДОВ: Да, да, в старом варианте она не появилась, только репетировалась. И она называлась: «Бей врага», и там другого плана были песни. И, в частности, песню первый раз спел Утесов, потрясающая песня на слова того же Лебедева-Кумача. Лебедев-Кумач работал, не выходя из дома звукозаписи. Это прекрасная песня о моряке, который переживает жуткую картину потери любимой, семьи и так далее. «О чем ты тоскуешь, товарищ моряк?» — это одна из лучших песен, кстати, времен войны с музыкой Соловьева-Седого, одна из самых трагических песен, но тоже идущая от имени «я», то есть лирическая песня, полная гражданского содержания.

ГАСПАРЯН: Глеб Анатольевич, а как быстро советским поэтам, песенникам, композиторам удался вот этот вот переход с «мы», которое было в принципе достаточно популярным, и оно, если выражаться современным языком, было неким брендом: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов!» или «Принимай нас в Суоми, красавица!», на это вот «я», которое в принципе не было характерно для Советского Союза? Ведь было же популярно что? «Единица ’’ноль’*, единица «ничто», горе одному: один не воин». Началась война — самое страшное, — казалось бы, народ должен коллективно пойти на защиту родины, на самого страшного врага мировой истории в принципе. И вдруг вот это персонифицированное «я», да еще и лирическое, как?!

СКОРОХОДОВ: Здесь есть тоже особенности. Дело в том, что многие из этих песен, которые уже считаются военными, были по существу перелицовками довоенных песен, лирических. Ну, Клавдия Шульженко пела прекрасную песню: «Опустилась ночь над Ленинградом», ну вот она была лирическая. Она мечтала у ворот о том, что любимый придет. Чуть-чуть был подправлен текст, и она уже у ворот мечтала о том, чтобы с фронта вернулся домой. Понимаете, певица должна петь лирику, потому что было бы смешно, если бы Шульженко пела: «Бей врага!» и все прочее. Понимаете, стиль другой исполнения. Вот как «Моя тень» прозвучала в годы войны. И вот, представляете, лирическая песня вдруг получает такое решение, военное?! И, кстати, это очень характерно для Клавдии Шульженко, она ведь подала заявление о добровольном вступлении в ряды армии. Они вместе с ее оркестром и с одним из руководителей оркестра Владимиром Коралли стали военнообязанными. И, кстати, первые концерты давали уже в военной форме.

ГАСПАРЯН: Говорят, что советские артисты в годы Великой Отечественной войны дали полтора миллиона фронтовых концертов. Насколько действительно цифра соответствует реалиям? В последние годы, опять же, появилась новая мифологема, что на самом деле артисты на фронт не хотели, а хотели отсидеться где-нибудь, ну, желательно в Ташкенте, где было тепло и сытно, а их на фронт чуть ли там не заградотрядами пригоняли, сзади пулеметы, что если ты там не споешь две какие-нибудь песни… Ну первая, понятно, «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» и вторая какая-нибудь такая же должна быть, сугубо ура-патриотичная. То тебя, значит, прямо сразу и отвезут в места не столь отдаленные, не столь теплые, как Ташкент. Насколько все вот это соответствует реалиям того времени?

СКОРОХОДОВ: Ну, совершенно не соответствует, и опять я боюсь повторяться. Я вам скажу, что малограмотность, нежелание знать факты истории приводит к тому, что действительно рождаются фантастические варианты. Я вам несколько примеров. Был такой замечательный Госджаз СССР, с солистом Георгием Виноградовым, прекрасный оркестр, один из лучших. Причем, вы можете представить себе: джаз-оркестр 50 человек был?!

ГАСПАРЯН: Гигантская цифра!

СКОРОХОДОВ: Фантастика!

ГАСПАРЯН: Даже по нынешним-то временам.

СКОРОХОДОВ: Ну 26 максимум, у Утесова — 26, а тут 50! Когда началась война, его чуть-чуть сократили, он попал в ведомство военное под руководство, общее руководство Чернецкого, известного музыканта, и его отправили на фронт. Оркестр под Вязьмой попал в окружение (ну, на фронт отправились не 50, а 30 с чем-то человек) — 14 человек только вышли живыми! Все остальные погибли! Это в Ташкенте отсиживались?! Изабелла Юрьева, уж такая лирическая, такая камерная певица! Поехала на Кольский полуостров, там зимой она выступала, температура -40 градусов! Они жили в палатках, в центре палатки печка. Головой лежишь к печке — горячая голова, перевернешься ногами к печке — ноги чуть ли не загораются! И каждый день несколько концертов и выступлений, и, самое интересное, Изабелла Юрьева говорила мне: «Ни разу даже чих меня не доставал! Ни простуды, ничего! А до войны открыта форточка — я боялась, что сядет горло».

ГАСПАРЯН: Мобилизация оптимизма в критический момент.

СКОРОХОДОВ: Да, да, вот представьте себе! Леонид Осипович Утесов вместе с оркестром поехали тут же на фронт, начали на Калининском сначала, они потом на многих других выступали. Это что было, дом отдыха? Шульженко, о которой мы говорили, после месяца работы ее стали просить слушатели: «Клавдия Ивановна, мы хотим Вас видеть такой, какой Вы были до войны: снимите военную форму, наденьте гражданское платье!»

ГАСПАРЯН: Она сняла?

СКОРОХОДОВ: Да, причем под обстрелом! Ей нужно было на Васильевский остров, где дом был, добраться. И когда еще с платьями попала опять на мосту под обстрел, легла на чемодан и думает: «Только чтобы платья не испортились, чтобы можно было в чем выступать!» — так рассказывала Шульженко. Так вот, Юрьева пела, и множество выступлений, и ничего другого даже не мыслила! Так что все время работали на фронтах. Как можно говорить о том, что люди отсиживались где-то там, в далеком тылу?!

ГАСПАРЯН: К сожалению, XXI век, волна пересмотра истории, это же политика, по большому счету. К огромному сожалению, события Второй мировой войны рассматриваются через призму сегодняшних политических интересов. Здесь с этим надо, конечно, что-то делать, но вряд ли можно сделать будет в ближайшие месяцы.

СКОРОХОДОВ: Утесов, о котором я начал говорить, первым стал выступать на фронте, причем, вы знаете, здесь уже другая крайность. К сожалению, первого сентября прекратила работать студия грамзаписи, Дом звукозаписи ведь был не Дом звукозаписи, он был сначала Дом грампластинок…

ГАСПАРЯН: …в Апрелевке, завод знаменитый?

СКОРОХОДОВ: Апрелевка закрылась, потому что нечего было делать. Но Апрелевка закрылась еще из-за того, что Наро-Фоминск уже был под немцами. Значит, не перешли ведомства министерства минометного вооружения и стали выпускать, как вы понимаете, на апрелевском заводе другую продукцию. Да, и нечего было выпускать пластинки, потому что 1 сентября прекратили запись всех пластинок. Значит, что делали в Доме звукозаписи? — Писали на тонфоль, вроде гибкие пластинки. Писали на кинопленке тонфильмы. Ну если вы представляете кинопленку…

ГАСПАРЯН: Да, конечно.

СКОРОХОДОВ: С одной стороны звуковая дорожка. Здесь с двух сторон звуковые дорожки. Закончится — в обратную сторону.

ГАСПАРЯН: На сколько раз хватало вот такой вот — назовем это «пластинкой»?

СКОРОХОДОВ: Нет, тонфильм был более долговечен, чем тонфолевые диски, которые, конечно, ну, говорят, ну максимум 10 раз. 20 — там уже ничего не оставалось. Так вот, Утесов, трудность-то в чем была? — композиторы тоже уехали из Москвы, массовая эвакуация началась, они работали. И, к счастью, стали писать песни те люди, которые, в общем, вроде бы этим не занимались. Ну, скажем, лирическая песня, которая всегда на всех фронтовых концертах имела огромный успех, стихотворение, по-моему, пол-армии нашей переписывало, «Жди меня, и я вернусь».

ГАСПАРЯН: «…только очень жди!». Симоновские знаменитые строки.

СКОРОХОДОВ: Да, каждый в этом стихотворении видел себя. Несколько вариантов было музыки, Блантер в том числе написал — неудачно. А вот молодой парень Горбенко написал музыку, и Утесов спел ее, песня осталась записанная только на кинопленку. С этой песней тоже интересная история. Дело в том, что уже в начале 1942 года много было заявок на радио, решили на Студии документального фильма сделать концерт фронту. То есть, пускай будет на полтора часа картина, в которой примут участие самые популярные исполнители, и не только. Александровский ансамбль, кстати, фильм начинался со «Священной войны»…

ГАСПАРЯН: Разумеется, если она в 6 утра каждый день, с чего же мог еще начинаться?!

СКОРОХОДОВ: Конечно, оркестр обязательно играл, и ансамбль превосходно это исполнил. Вторая песня была шуточная, «Вася-василек» Новикова, затем Царев читал знаменитые стихи «Убей немца!» — в то время это очень злободневно, — Игорь Ильинский, Карандаш, Шульженко с «Синим платочком» специально приезжала в Москву в марте 1942 года.

ГАСПАРЯН: Была же блокада, как я понимаю?

СКОРОХОДОВ: Да, да, ее привозили…

ГАСПАРЯН: По дороге смерти?

СКОРОХОДОВ: Нет, на самолете ее привезли и обратно отвезли: на один день приезжала. Утесов — то же самое — в начале года (картина была готова к сентябрю 1942 года) писали его на кинопленку, снимая в Театре Советской Армии, потому что Студия документальных фильмов была не приспособлена для таких съемок. Сцена гигантская, ну знаете Театр Советской Армии?!

ГАСПАРЯН: Да, конечно.

СКОРОХОДОВ: Ну безумно холодно! Так, что просили операторы: «Леонид Осипович, пожалуйста, не выходите из белого света, а то если, когда вы на темном фоне, то видно, как пар валит изо рта». Действительно, было очень холодно, все музыканты сидели, когда началась съемка, в теплых тулупах, шинелях, — что хотите. И Утесов записал тогда: «Ты одессит, Мишка!».

ГАСПАРЯН: «Ты одессит, а это значит…»

СКОРОХОДОВ: Да, да, эта песня написана Мишей Воловацем, его музыкантом, оркестр, это очень интересно. Затем вторую песню: «Будьте здоровы, живите богато!» с новым текстом: «…гоните проклятых фашистов от хаты!» и так далее. Вот и так были увлечены все создатели картины, что попросили его еще спеть, понимая, что не поместится. А может быть, мы другое сделаем. И он спел вот ту песню, что мы сейчас давали с музыкой Горбенко, и другую песню, которую недавно удалось нам обнаружить. Вот совершенно случайно режиссер, с которым мы сейчас работаем над документальным фильмом, Павел Рогозинский нашел в архиве песню очень молоденькой тогда — ну, я не знаю, сколько ей было, может быть, 18, а может быть, и меньше лет, — Юлечки Запольской. Она написала для Утесова песню, которая называется: «По перронам и вокзалам». Вы знаете, самое интересное, что вот мы столько сделали пластинок утесовских военных лет, он ведь писал, в то время очень много записывал на пластинки, когда начались снова записи, а этой песни никто не знал. Поэтому мне хотелось бы, чтоб мы хотя бы маленький кусочек дали. Кстати, лирическая песня.

ГАСПАРЯН: Как вообще отбирались песни для вот этих фронтовых концертов? По какому принципу? Должен быть, как я понимаю, некий процент героических песен, да? И какой-то процент лирических песен, несмотря на то, что война идет страшная, но ведь люди живые, со своим миром, со своими желаниями, со своими мечтами!

СКОРОХОДОВ: Вы совершенно правы! Вы знаете, более того, как рассказывали мне и Утесов, и Шульженко, главное место во всех фронтовых концертах занимали лирические песни. Не хотели слушать бойцы вот эту барабанную дробь и какие-то официальные фразы, потому что, в общем-то, не этого ждали люди. Они были в боях: им важнее было слушать песни о том, что их ждут любимые. Вы смотрите, вот «Синий платочек», почему такой успех? Кстати, эту песню — она ведь мужская — пел и муж Лидии Руслановой Михаил Гаркави. Ведь это мужчина поет: «Помню, как в памятный вечер падал платочек твой с плеч». Ясно, что ОН помнит, но первая спела Изабелла Юрьева, затем с мирным текстом спела Русланова, третьей спела Шульженко уже с военным текстом, и с военным текстом песня пошла, ее исполняли на каждом шагу, она считалась просто гимном! Вы знаете, это ведь не случайно. Это не басня. Иногда, помимо обычных лозунгов «В атаку!», поднимался командир и кричал «За синий платочек!». Это тоже удивительно, да, чтобы во время боя с таким призывом обращаться к бойцам. И это было понятно.

ГАСПАРЯН: Помимо лирических песен, что пользовалось особой популярностью на фронтовых концертах?

СКОРОХОДОВ: Помимо лирики очень большой спрос был на юмористические, сатирические песни. Люди хохотали, когда слушали, ну, «Барон фон дер Пшик».

ГАСПАРЯН: Что, это была психологическая разрядка или это была какая-то нервная реакция на те ужасы войны, которые люди видели, которые сами видели смерть, ну, в глаза, что называется. Почему вдруг был вот такой интерес именно к некоему юмористическому жанру?

СКОРОХОДОВ: Правильно.

ГАСПАРЯН: Хотя, казалось бы, ужас такой, кровь везде, смерть. Откуда это все?

СКОРОХОДОВ: А я вам задам вопрос тогда. А почему такой бурный взлет оперетты в это время случился? Почему «Поедем в Бороздин. Там всех свиней я господин…» пользовалась безумным успехом? Почему все эти графы, князья вдруг стали не только… Во фронтовых концертах обязательно опереточная пара присутствовала. И не говоря уже о том, что в тылу в оперетту ломились люди. Картину первый раз сделали об оперетте. «Актриса», где главная героиня была опереточная примадонна.

ГАСПАРЯН: Я попытаюсь дать этому объяснение. Мне кажется, что тем самым тыл хотел показать фронту, что в стране, несмотря на весь ужас положения, несмотря на то, что идет тяжелая кровопролитная война, самая страшная в истории страны, все равно тыл верит в победу, верит настолько, что работают театры. Это некий, наверное, такой моральный посыл, что все равно победа будет за нами. Что вот, видите, не только Сталин в Москве руководит всем, но и мирная и культурная жизнь продолжается. И вы можете это сами увидеть. И вот эту вот оперетту, ее привозят фронтовые бригады. Это как демонстрации. Если угодно, это можно назвать, наверное, неким психологическим оружием.

СКОРОХОДОВ: Да, да, без сомнения. Потому что, в общем, это давало возможность, ну, какому-то равновесию человеческому. И, кроме того, наверное, еще одна вещь. Очень хотелось видеть мирную жизнь.

ГАСПАРЯН: Конечно. Люди соскучились по этому.

СКОРОХОДОВ: Да, то, что было вокруг, а тут роскошные туалеты, голые ножки и прекрасные фигуры, голоса, все и прочее.

ГАСПАРЯН: Ну, если судить по воспоминаниям участников войны, то очень популярны на фронте были и частушки, в частности, «Сидит Гитлер на березе, а береза гнется, и сказал товарищ Сталин, сейчас он…».

СКОРОХОДОВ: Кстати, я вот недавно раскрыл подшивку «Крокодила» за годы войны — 1941-й, 1942-й. Стихотворение Александра Прокофьева «Страдания» опубликовано в «Крокодиле» № 9 за 1942 год. «То ли в Риме, то ль в Берлине Гитлер встретил Муссолини. Оба хмуры, оба биты. Где-то встретились бандиты. Гитлер мрачен. Гитлер страшен. У Бенито нос расквашен. И у Гитлера, о боже, в синяках и шишках рожа. В синяках и шишках точных наших подлинных восточных».

ГАСПАРЯН: Ну, судьба и Гитлера и Муссолини действительно была малозавидной. Но я предлагаю все-таки нам сейчас вернуться к сатирическим песням.

СКОРОХОДОВ: «Барон фон дер Пшик забыл про русский штык. А штык бить баронов не отвык. И бравый фон дер Пшиг попал на русский штык. Не русский, а немецкий вышел шпик. Мундир без хлястика. Разбита свастика. А ну-ка влазьте-ка на русский штык. Барон фон дер Пшик, ну где твой прежний шик, остался от барона только пшик». Причем, мелодия-то эта была взята, которая до войны уже исполнялась повсюду. «Для меня ты хороша». Но текст новый написал Анатолий Федровский. Вы знаете, мне даже неудобно говорить, но мы жили, рядом с нами Дом офицеров, там, на Даниловке. Мы туда бегали мальчишками, школьниками кино смотрели. И однажды после сеанса к нам вышел человек в военной форме. Ну, по-моему, уже не солдатской. И сказал, что, ребята, вот записывайтесь, у нас хор детский. Вот после сеанса можете подойти ко мне. Я поэт, композитор. Звать меня Анатолий. Фамилия Федровский. Я написал песню, которую вы, наверное, все знаете: «Барон фон дер Пшик». Это было так удивительно. Вдруг увидеть живого поэта, который написал такую замечательную, очень смешную песню.

ГАСПАРЯН: Глеб Анатольевич, картина войны все-таки не будет полной, если мы с вами сегодня не затронем вермахта. Что происходило в германской армии на Восточном фронте, с точки зрения вот этой вот борьбы искусств?

СКОРОХОДОВ: Вы знаете, очень рискованная вещь — ответ на этот вопрос. Потому что сейчас есть тенденция ни в коем случае не сравнивать. Я вам скажу.

ГАСПАРЯН: А мы не сравниваем.

СКОРОХОДОВ: Да. Нет. Ну, волей-неволей. Дело в том, что очень много совпадений. Тоталитарный режим, вне зависимости от того, кто возглавляет, действует по одним и тем же правилам. Простите, у меня внучка, уже 21 год. Она сейчас написала дипломную работу. Закончила РГГУ, где она сравнивает наши песни молодежные тридцатых годов и молодежные песни Италии при режиме Муссолини. Ужасное впечатление. То же самое было. Абсолютно так строилось.

ГАСПАРЯН: Но если мы посмотрим вот на события фронта, мы с вами говорили, вернее, вы говорили, конечно…

СКОРОХОДОВ: Да.

ГАСПАРЯН: О том, что «Синий платочек» — это было неким гимном.

СКОРОХОДОВ: Да.

ГАСПАРЯН: Неким символом войны. Но ведь если посмотреть на то, что происходило по ту сторону фронта, ведь у немцев-то, по большому счету, тоже был такой гимн. Если я не ошибаюсь, «Лили Марлен».

СКОРОХОДОВ: Именно, именно «Лили Марлен», совершенно точно.

ГАСПАРЯН: Притом тоже записано до войны ведь.

СКОРОХОДОВ: Не только до войны. Она написана в Первую мировую войну. Но символ — девушка, которая стоит под фонарем возле казармы и ждет, что ее любимый придет вне зависимости. Дождь, холод, она стоит и никуда не уйдет, пока он не придет. Это тоже имело значение. А вы знаете, что Марлен Дитрих эту песню пела и на немецком языке, и на английском языке?

ГАСПАРЯН: Я слышал эти версии.

СКОРОХОДОВ: Да, она огромный успех имела среди войск союзников. У нас, к сожалению, не решились ее давать, а Марлен пела во всех концертах ее.

ГАСПАРЯН: Даже после войны.

СКОРОХОДОВ: Марлен Дитрих, когда приезжала, она пела. Причем, специально для Паустовского. Это в 64-м году в Доме литераторов она пела. Она с этого начала концерт.

ГАСПАРЯН: И как публика реагировала?

СКОРОХОДОВ: Великолепно. Потому что, ну, там мастер еще к тому же, понимаете.

ГАСПАРЯН: Ну, а публика знала о том, что эта песня была неким символом, неким стержнем, только с той стороны?

СКОРОХОДОВ: Часть публики знала, которая немножко смотрела хотя бы какие-то фильмы, потому что, кстати, «Нюрнбергский процесс» у нас была картина, там Марлен Дитрих напевает ее немножко. Но здесь вот другая вещь интересна. Одну вещь, мы до этого не додумались. Это Геббельс придумал. Он сделал гениальный шаг. Дело в том, что до войны Гитлер, и он, сам Геббельс, объявил, что свинг — это изобретение негров и евреев. Что они сделали во время войны? Создали специальный джаз, который играл свинговые американские вещи очень известные. Но тексты дали разоблачающие Америку, евреев, порядки в других странах, простите.

ГАСПАРЯН: Это некая такая психология, да, психологическая война.

СКОРОХОДОВ: Мне привезли сейчас из Германии два диска только американских песен. Но когда слушаешь, что они поют, извините, я немножко немецкий знаю. Думаешь, надо же, причем, вначале как будто бы это настоящая английская песня. А потом начинается. То есть, вывернуть наизнанку. И, кроме того, это слушали и под это танцевали, потому что это был свинг, но свинг, начиненный абсолютно точной пропагандой. Редкий, по-моему, пример.

ГАСПАРЯН: Арийский свинг. Почему нет?

СКОРОХОДОВ: Да, да, вот именно так.

ГАСПАРЯН: Глеб Анатольевич, а у немцев были вот фронтовые бригады, ну, по типу того, как вот это было устроено в Советском Союзе, или обходился вермахт без них, считая, что им не нужно, в общем, для победоносного завершения войны?

СКОРОХОДОВ: Вы знаете, вот как раз тут я должен встать в позу человека, который не знает этого. Поэтому я на ваш вопрос ответить не могу. Я только знаю одно, что крупнейшие их исполнители, ну, в частности, они ведь очень хотели, чтобы Марлен Дитрих вернулась в Германию.

ГАСПАРЯН: Да, она категорически отказалась. СКОРОХОДОВ: Да, категорически отказалась. И когда Риббентроп ее ждал, она сказала, что она с незнакомыми мужчинами не встречается просто-напросто. Но Цара Леандр, она была объявлена уже государственной актрисой, чуть-чуть не успела получить это звание. Это считалось высшее звание — государственная актриса. Потому что она была шведкой. Гонорар получала в шведских кронах. Приезжала на премьеру, и на машине шведский флажок, а не свастика. Ее вызвал Геббельс и сказал: «Надо заканчивать это. Мы можем вас лишить визы, если вы не станете государственной актрисой». Она ему сказала очень хорошо: «Где вы родились?» — «Я родился в Берлине». — «А если бы вам сказали, говорите, что вы родились в Лондоне, вы согласились бы?» — «Перестаньте. Это провокация». — «Нет, у меня есть другая родина. И я уезжаю из Германии». И представьте себе, в 42-м году, когда еще о победе ничего нельзя было говорить, о нашей победе, она уехала навсегда из Германии. Вот вам, пожалуйста. Хотя она в каждом фильме пела песни, которые могли, ну, вселять веру в победу. Потому что, хотя никаких военных песен не было, но были песни, что от этого мир не перевернется, он перевернется, только если не будет любви.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.