31-го августа

31-го августа

26-го я дал Болховитинову оперативную справку. 26-го я писал Алексееву. Схематически я изобразил ему наше положение.

Болховитинову позволил себе указать, что, по-моему, надо бы сделать в области управления и подготовки.

Соотношение сил немного колеблется, но это не существенно. В конце июля (25-VII) Юденичу положение было ясно; оно должно было быть ему ясно в июне и с этого времени по мере возможности ему следовало приготовиться. Было ли что-либо предпринято, не знаю. Судя по моему знанию людей, привычек их и их работы, думаю, что ничего не было сделано.

Если, начиная с февраля и марта, а затем в апреле были одни упущения, то мало у меня основания думать, что в июне и июле предвидено было и даже подготовлено то, на что можно было рассчитывать в августе. Но и средствами для исполнения Юденич беден и насущные потребности настоящего не удовлетворяются. Но кто же виноват в этом?

Бесспорно, виноват общий уклад работы в тылу, ее дезорганизация и отсутствие организации тыла Юденича. Это последнее – дело его рук. То т безобразный порядок (его слова 20-го мая, сказанные мне), который существовал, им создан и поддерживался, совместно с Болховитиным и другими. Смешно сказать, чтобы придти к сознанию, что порядок незаконен и ненормален, постороннему человеку надо было бороться с февраля по июнь.

И теперь он не может решиться перейти к законному порядку, хотя у него под рукой такой дельный человек, как Карнаухов, готовый работать.

Юденич не предусмотрительный – сибарит. Он не командующий армией, а начальник штаба, таково мое впечатление по моим пребываниям в армии. Войска его не любят и не знают, ибо он не бывает у них. Ум у него не гибкий; но есть упорство и теперь, после ряда успехов, и самонадеянность.

Как же назвать все то, что происходит с конца июля по настоящие дни. С точки зрения оперативной, все происходит в исполнении, при правильном и хорошем замысле, на фу-фу. Брошены части, хорошо брошены, а делают, что хотят, что кажется.

Та к не ведется операция человеком понимающим и сознательно относящимся к интересам государства.

Положение наше слишком серьезное, чтобы можно было рисковать, отдавая исход операции счастью.

Все от начала августа указывало, что ни положение, ни цели, ни исполнения тщательно обдуманы не были.

Мы бросали войска самонадеянно – подойдут и разобьют.

А дальше? А если не разобьют? Наконец, кого будут бить и ради чего? Как обеспечено было достижение успеха? По действиям войск не видно, чтобы ими управляла чья-нибудь воля. Уступают, идут вперед, наступают, идут назад. А из Эрзерума идут телеграммы. Почему Юденич, сидя там и обремененный заботами, может знать, что именно то, что он желает, и должно делаться? Я называю это самонадеянностью.

И к 29-го августа мы, окровенив части, ничего не достигли, кроме укрепления турок. Теперь мы еще слабее, укрепив наших врагов. Способны ли последние на удар и операцию? Если не сейчас, то отдохнув – да.

Способны ли мы на то же? Не знаю. Потеряв свыше 50 % и получив взамен пополнения – не думаю. Но Юденич готовится к 4 удару, подтягивая 14-й Туркестанский полк.

Если бы он был на месте и это сделал, то поклонился бы ему в ноги, но он решается на это, сидя в Эрзеруме, ничего не видя и зная не больше, чем мы в Тифлисе.

На западе турки молчат. IV корпус не подтянулся. Может быть, удержимся на наших позициях, а не удержимся, у Юденича заговорит нечто другое. Та к всегда бывает, когда самонадеянность уступает другому чувству.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.