XV. ЗИМНИЙ ПОХОД НА ВЫРУЧКУ АХАЛЦИХЕ

XV. ЗИМНИЙ ПОХОД НА ВЫРУЧКУ АХАЛЦИХЕ

В то время как Паскевич, пользуясь перерывом в военных действиях, старался привлечь на свою сторону различные полудикие племена Азиатской Турции и между ними аджарцев, ближайших и самых воинственных соседей Ахалцихе, сераскир, со своей стороны, не щадил ни денег, ни ласк, ни обещаний, чтобы понудить также аджарцев к немедленному открытию военных действий. Сераскир понимал хорошо, что если возможно отнять у русских Ахалцихе, то только зимой, когда малочисленный гарнизон крепости, отрезанный от Грузии высокими горами и глубоким снегом, не мог рассчитывать на скорую помощь, и в этих видах выхлопотал даже у султана фирман, в силу которого аджарский бек в самый день возвращения туркам славной твердыни, имел право наименовать себя пашой ахалцихским.

Но лукавый бек, ведя переговоры с Паскевичем, медлил принять предложение и, беря подарки с обеих сторон, ни к одной из них не приставал открыто. Так проходили дни за днями, не принося с собой ничего нового. Январь уже был на исходе, зима приближалась к концу, и времени для зимнего похода турок оставалось немного. Тогда сераскир прибег к решительным мерам и, двинув турецкие войска из Арзерума, известил Ахмет-бека, что если он станет и теперь уклоняться или медлить походом, то ответит за это своей головой. Прижатый, что называется, к стене, Ахмет должен был наконец принять сторону турок. Он наскоро собрал пятнадцать тысяч аджарцев и, дождавшись прибытия вспомогательного турецкого отряда, двинулся к русским пределам. Необычайная энергия турок простерлась до того, что они перешли снеговые горы на лыжах и перетащили на руках шесть полевых орудий. 16 февраля неприятель уже вступал в селение Дигур, лежавшее на Посховчае, и на первый раз занялся грабежом армянских селений. Одна из его партий проникла даже на Имеретинскую дорогу и там разбила купеческий караван, шедший из Ахалцихе. Паника охватила все население, и даже деревни ближайших санджаков, уклонявшиеся прежде от всякой солидарности с аджарцами, теперь принимали их сторону. К счастью, окрестности Хертвиса и Ахалкалак остались спокойными.

17 февраля войска Ахмет-бека подвинулись к Ахалцихе, а особый отряд, под предводительством Авди-бека, был выслан к Боржомскому ущелью, чтобы не допускать подкреплений из Грузии, а если будет возможно, то прорваться в Картли и распространить опустошение до стен Тифлиса. Все это облечено было, однако, в такую глубокую тайну, что начальник Ахалцихского пашалыка, князь Бебутов, получил первое известие о наступлении неприятеля только вечером 18-го числа, когда аджарцы стояли уже в пятнадцати верстах от крепости в деревне Вале.

В Тифлисе тоже не знали ни о движении, ни о намерениях турок. Правда, там давно носились слухи, что сераскир к чему-то готовится, но этим слухам не придали вероятия даже тогда, когда стало известно, что Ахмет-бек открыто принял турецкую сторону. В Тифлисе до последнего момента были убеждены в невозможности военных действий зимой и думали, что все приготовления турок разрешатся каким-нибудь пустым разбойничьим набегом: аджарцы разорят две-три христианские деревни и уйдут домой, а Ахмет-бек, верный турецким традициям, донесет султану, что побил множество гяуров, но что за снегами и холодом нельзя было дойти до Тифлиса, иначе светлый гарем падишаха был бы укомплектован в изобилии красавицами-гурджи. Поэтому известие об осаде Ахалцихе поразило всех своей неожиданностью, а вместе с тем и дало уразуметь серьезность и важность наступившей минуты. Если бы турки успели овладеть Ахалцихе, то все результаты блестящей кампании 1828 года были бы потеряны и Паскевичу пришлось бы думать уже не о новых завоеваниях, а только о возвращении утраченных приобретений прошлого года, то есть приходилось бы начинать войну сызнова.

Современники рассказывают, что первое известие об осаде Ахалцихе Паскевич получил от коменданта Хертвисской крепости майора Педяша – человека, известного своей странной манерой писать так, что только немногие могли читать и понимать смысл его рапортов. Когда Паскевич сорвал печать с конверта, привезенного ему каким-то конным чапаром, он с изумлением остановился на первых строках этого рапорта. Педяш писал: «По приказанию вашего сиятельства (разумелось, конечно, общее распоряжение о доставлении экстренных сведений прямо в руки главнокомандующего) Ахалцихе турками взят». Далее в неясных и запутанных фразах следовало длинное исчисление турецких войск и мер, принятых князем Бебутовым для обороны крепости. Положительная фраза «Ахалцихе турками взят» поразила Паскевича, и он не стал читать дальше роковой бумаги, случайно попавшей в его руки прежде, чем она успела пройти через цензуру привычного докладчика.

Было за полночь. Во дворце все спало, и только Паскевич большими шагами ходил по кабинету, ожидая начальника штаба и обер-квартирмейстера корпуса, за которыми поскакал ординарец. Первым явился генерал Вольховский, и Паскевич встретил его восклицанием: «Ахалцихе взят турками!»

– Не может быть! – вырвалось у Вольховского.

– Вот рапорт Педяша, – крикнул Паскевич, и скомканная бумага полетела из его рук на пол.

В это время вошел начальник штаба барон Остен-Сакен. Главнокомандующий повторил известие:

– Все пропало – Ахалцихе взят!

Вольховский между тем, воспользовавшись этой минутой, поднял смятую бумагу и, пробегая ее глазами, увидел, что после слов «Ахалцихе взят» стоит запятая. Тогда, привычный к писаниям Педяша, он перевернул целую страницу, пропустил все вводные предложения и, отыскав другую запятую, прочел слово «в блокаду». Дело разъяснилось: «Ахалцихе был взят… в блокаду». Паскевич повеселел и даже шутя заметил: «А ведь Педяш-то доносит, что Ахмет-паша взял Ахалцихе по моему приказанию…»

О самом Педяше главнокомандующий остался наилучшего мнения. «Он написал глупо, а распорядился умно», – сказал он начальнику штаба, намекая на то, что Педяш первый дал знать о блокаде Ахалцихе, несмотря на трудность сообщений, уже прерванных турками.

Собственно говоря, положение Ахалцихской крепости не могло внушать уже слишком больших опасений. Вооруженная наилучшим образом, снабженная достаточным продовольствием и охраняемая одним из храбрейших полков Кавказского корпуса, крепость, без сомнения, могла выдержать самый отчаянный натиск неприятеля, но продолжительная осада могла сломить сопротивление даже и ширванцев.

Предприятие Ахмет-бека было опасно еще и в том отношении, что оно могло поколебать и даже вовсе разрушить приобретенное нами доверие жителей, которые безусловно уповали на защиту своих победителей, и теперь, в самую критическую минуту, предоставлены были своим собственным силам. Очевидно, нужны были быстрые, решительные меры, и полковнику Бурцеву, квартировавшему с Херсонским гренадерским полком в городе Гори, в тот же день послано было приказание как можно поспешнее занять крепость Ацхур и, заслонив таким образом Грузию, вместе с тем обеспечить проход через Боржомское ущелье другому, более сильному отряду, который, под начальством Муравьева, формировался из пяти батальонов пехоты при тринадцати орудиях, чтобы идти на помощь к Ахалцихе.

В Херсонском полку налицо было только шесть рот; остальные две находились: одна в Ахалцихе, другая – в Ацхуре; а весь третий батальон разбросан был по Военно-Грузинской дороге. Бурцев еще с осени имел приказание стоять наготове, а потому с осени же выдвинул одну из своих рот, под командой капитана Кишкина, в Сурам, на половину дороги к Боржому.

Когда пришло известие об осаде Ахалцихе, Бурцев случайно находился в Тифлисе. Паскевич лично дал ему приказания, и он, не теряя ни минуты, поспешил в свою штаб-квартиру. Он прибыл в Гори около полуночи и тотчас потребовал полкового адъютанта.

«Турки, – сказал он, – в огромных силах обложили Ахалцихе. Сейчас нужно сделать распоряжение к походу и прежде всего – послать нарочного в Сурам, чтобы Кишкин спешил с ротой к Ацхуру». – «Кишкин здесь, в Гори», – сказал адъютант. «Тем лучше, зовите его, – я лично отдам приказание».

«Была Масленица, – рассказывает один современник этих событий, – и большинство офицеров собралось отпраздновать ее в квартире полкового адъютанта. Были песенники, была музыка и все усердно занимались печением блинов, но так как чугунных сковород нигде достать было нельзя, то в дело пустили шанцевые лопаты. Мысль о походе никому не приходила в голову, как вдруг полковой адъютант, возвратившись от Бурцева, объявил, что полк утром идет под Ахалцихе. Офицеры прямо с пирушки бросились готовиться к походу».

Бурцев между тем разъяснил Кишкину всю важность минуты и, положив руку на плечо, сказал: «Ну, Семен Афанасьевич, на вас я надеюсь. Употребите все ваше усердие и мужество в этом серьезном деле. Вам нужно во что бы то ни стало и как можно поспешнее пройти или пробиться в Ацхур на помощь к Высоцкому. Рота его в большом некомплекте; если неприятель задавит ее, дорога нам будет заграждена. Возьмите лошадь с казачьего поста и скачите в Сурам, чтобы завтра утром и даже сегодня выступить».

«Я здесь верхом, – сказал Кишкин, – и к утру буду в походе». Он сел на своего кабардинского коня, только что пришедшего под ним из Сурама, и, проскакав в темную ночь без отдыха около пятидесяти верст, к восходу солнца был уже в Сураме. Там тоже никто не ожидал похода. Надобно было собрать роту, сформировать вьюки, раздать по рукам сухари и запасные патроны. Суматоха охватила весь город. Но не прошло и полутора часов, как рота уже была на марше. Путь был неимоверно труден; приходилось идти по тропинкам, увязая по колено в рыхлом снегу, а иногда взбираться на обледеневшие скалы, так как разлившаяся Кура во многих местах затопила ущелье. От Сурама до Ацхура, пятьдесят верст, рота шла безостановочно. Дорога, за несколько месяцев до этого столь оживленная, теперь была до того пустынная, что в течение дня войскам не встретилось ни одного прохожего, от которого можно бы было получить какие-нибудь сведения об Ахалцихе. Солдаты страшно утомились. Кишкин, желая показать пример, пошел впереди пешком. Но, как ни торопилась рота, ночь застала ее в дороге, у Страшного окопа, верстах в десяти от Ацхура; пришлось остановиться и ночевать в снегу, даже без огней, разводить которые из предосторожности было запрещено. Часа за два до рассвета двинулись опять, и скоро в отдалении послышался слабый и протяжный гул; это гремели пушки в Ахалцихе. «Ребята! Прибавь шагу!» – скомандовал Кишкин. Ему нужно было спешить, чтобы как можно скорее занять последний обрывистый горный перевал близ Ацхура. Но едва рота взобралась на него, как при начинающемся рассвете увидела в стороне от крепости массу турецкой пехоты. Это был пятитысячный отряд Авди-бека, уже несколько дней стоявший в окрестностях Ацхура. Авди-бек находил рискованным действовать с таким слабым отрядом на Грузию и требовал подкреплений из-под Ахалцихе, а в ожидании их он даже не рискнул загородить дорогу подходившей роте – и Кишкин благополучно вошел в Ацхур.

Это было утром 25 февраля, а вечером в тот же день подошли к Авди-беку ожидаемые им подкрепления. Тогда вся турецкая конница двинулась в Боржомское ущелье, а пехота с двумя орудиями расположилась в четырех верстах от крепости в деревне Цинубаны. Комендант Ацхура, опасаясь нападения, сжег предместье; однако турки, укрепив Цинубаны, дальше не пошли и ограничились только наблюдением за ущельем.

А между тем к Ацхуру подходил и полковник Бурцев со своими херсонцами. Выступив 24-го числа из Гори, 25-го он ночевал уже у Боржомского блокгауза, а 26-го две роты его с горным орудием подвинулись к укреплению Гогиасцихе. Нужно сказать, что дорога из Сурама к Ахалцихе, вступая в Боржомское ущелье, шла параллельно левому берегу Куры и только у нынешних горячих вод перебрасывалась на правый берег с тем, чтобы через десять верст снова возвратиться на левый. Таким образом, отряду предстояло совершить две трудные переправы через реку. А между тем Кура разрушила почти все береговые работы, произведенные с таким трудом осенью, и обе переправы до того были дурны, что плоты и паромы, построенные из старого леса, едва могли поднимать по два человека. При подобных обстоятельствах неприятель мог чрезвычайно затруднить движение русского отряда.

Но так или иначе, колебаниям места не было, и 27-го числа две передовые роты заняли первую переправу, а сотня казаков выслана была вперед, чтобы захватить и вторую. Но там уже стояла турецкая кавалерия, высланная Авди-беком. Две тысячи турок двинулись на сотню казаков, и казаки, отстреливаясь, отступили, потеряв двух человек убитыми и одного раненым, которого турки захватили в плен.

Предвидя, что неприятель может сделать покушение и на первую переправу у горячих вод, Бурцев выдвинул ночью сильный пикет, расположившийся за рекой, в двух верстах от переправы, на неприступных скалах, через которые проходила едва заметная тропа. Утром 28-го числа неприятельская конница действительно двинулась было к переправе, но, наткнувшись на пост, остановилась. Между тем Бурцев переходил в это время Куру, и по мере переправы рота за ротой вступали в бой. Русская позиция на скалах была так узка, что не позволяла развернуться фронтом более как десяти человекам, и задним приходилось стрелять через головы передних. Целый день турки вели атаку за атакой, но, убедившись, что русских выбить нельзя, взобрались на окрестные скалы и стали спускать оттуда на отряд тяжелые камни. Гул пошел по всему ущелью. Громадные, в сотни пудов каменные глыбы, сорванные с вершин, со страшным треском и грохотом катились вниз, сталкивались, прыгали и гудели, вздымая за собой целые облака пыли. Но солдаты, плотно прижавшись к отвесам скалы, были в безопасности. Между тем совершенно стемнело, и турки отступили, очистив Боржомское ущелье. Ацхурский замок сослужил в этом случае добрую службу. Он удержал главные силы Авди-бека, которые так и не рискнули пройти в ущелье под выстрелами этой крепости.

С отступлением турецкой конницы Бурцев беспрепятственно перешел вторую переправу, при которой накануне казаки имели горячую схватку, и 1 марта подошел к третьей, и последней переправе у самого Ацхура. Теперь, влево от отряда, за рекой, стояла крепость, готовая послать сотни выстрелов для его защиты; а прямо перед ним на том же берегу, где он стоял, верстах в трех лежало большое селение Цинубаны, за которым виднелся турецкий лагерь Авди-бека. Выход из ущелья все-таки был заперт, и Бурцев ничего не мог предпринять против неприятеля, загородившего ему дорогу в значительных силах. Положение его было весьма неопределенно и трудно. Собственно говоря, весь его отряд, как сказано выше, представлял собой не более как авангард Муравьева, назначенный для охраны Боржомского ущелья, и ему следовало бы, опираясь на крепкий Ацхур, дождаться здесь прибытия главного отряда. С другой стороны, Бурцев рассуждал иначе. Отряд Муравьева составлялся из двух полков: Грузинского и Крымского, из батальона пионер, казачьего полка, картлинской милиции и тринадцати орудий. На сбор его, очевидно, требовалось время, тем более что Крымский полк, предназначенный к отправке в Россию, естественно, не был в боевой готовности, а Грузинский стоял в Кахетии в двух переходах за Тифлисом. От Тифлиса до Ахалцихе сто девяносто две версты трудной дороги, на которой два раза приходилось переправляться через Куру, что, конечно, должно было задержать надолго большой отряд с пушками и обозом. Словом, при всей поспешности сбора и марша Муравьев не мог подоспеть к Ахалцихе раньше десяти дней, а в десять дней турки могли покончить с крепостью. С замиранием сердца прислушивался он к каждому пушечному выстрелу, после долгой паузы доносившемуся со стороны Ахалцихе. Но паузы становились все больше, выстрелы – реже. Предугадывая критическое положение осажденных, Бурцев решился действовать только со своими пятью слабыми ротами. И вот, в ночном мраке, со 2 на 3 марта он обошел по недоступным горным тропам Цинубаны и появился в тылу Авди-бека. Турки, полагая, что за Бурцевым идут главные русские силы, не отважились вступить в упорную битву и отступили в горы. Крепкая турецкая позиция досталась Бурцеву без боя. Несколько гонцов из русского отряда немедленно полетели в Ахалцихе, целый пук сигнальных ракет взвился и загорелся в воздухе разноцветными звездочками, на горах пылали маяки – Бурцев всеми средствами спешил дать знать Ахалцихе о скором прибытии помощи.

Но помощи уже не требовалось: турки постыдно бежали из-под осажденной крепости. Ахалцихе отбился один.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.