Новый штурман
Новый штурман
И вновь меня вызывают на КП. Конечно, теперь я – командир эскадрильи, и в новой должности приходится бывать там гораздо чаще, чем раньше. Но в тот день меня почему-то никак не покидало предчувствие внеочередного боевого задания. «Ну что же, лететь так лететь. – С этой мыслью я поприветствовал штурмана полка Диму Котова, ожидая услышать от него приказ. – Интересно, с кем? Может, с самим Димой». Занятый своими переживаниями, я не сразу обратил внимание на стоявшего рядом капитана…
– Знакомься, Миша, – по-домашнему сказал Котов, указывая на него взглядом. – Иван Сурин – твой новый штурман, только что прибыл с Тихоокеанского флота. Был штурманом эскадрильи, так что опыт имеет…
…В ходе войны мы, торпедоносцы, несли огромные потери, и если недостаток рядовых летчиков и штурманов еще можно было восполнить за счет выпускников морских летных училищ, то для замены погибших командиров звеньев и эскадрилий, понятное дело, требовались более опытные авиаторы. Конечно, приоритет в назначении на эти должности безоговорочно принадлежал своим, полковым, тем, кому посчастливилось уцелеть в жестоких боях, получив соответствующий опыт реальной войны. Но таковых людей все равно не хватало.
Проблему частично решили уже известным с довоенных времен способом, периодически перебрасывая на Балтику авиаторов Тихоокеанского флота, благо «отношения» с Японией позволяли нам делать это. Чтобы вновь прибывшие быстрее освоили незнакомый для них театр боевых действий с присущими ему особенностями, а также неизвестные им тактические приемы и хитрости торпедных атак, обычно поступали следующим образом: пилоту-тихоокеанцу давали штурмана-балтийца и наоборот – штурмана-тихоокеанца закрепляли за летчиком-балтийцем. Такой прием давал хорошие результаты, и наши новые товарищи вскоре становились полноправными членами фронтовой семьи торпедоносцев…
…Честно признаться, расставаться с Бабановым очень не хотелось, так сильно я сроднился с ним, но вердикт врачей был неутешительным. Тяжелые ранения, полученные Иваном, требовали много времени на лечение и реабилитацию, да и совсем непонятно было главное – позволит ли состояние его здоровья продолжить летную работу по выписке из госпиталя.
Но как бы то ни было, передо мной стоял новый член моего экипажа, к которому мне предстояло притереться. Я внимательно посмотрел на него, пытаясь понять, что он за человек и как себя с ним вести. Сразу же в глаза бросилось некоторое сходство Сурина с Бабановым. Оба они были лет на десять старше меня и выглядели рядом со мной, мальчишкой, опытными мужчинами. Мой новый товарищ также производил впечатление замкнутого необщительного человека, что еще больше роднило их между собой. Но помня о том, как совместными усилиями нам все-таки удалось расшевелить Бабанова, без остатка развеяв его казавшуюся непробиваемой нелюдимость, я решил, что подобное должно сработать и с Суриным.
Конечно, судить о человеке с первого взгляда – занятие весьма неблагодарное, и первое впечатление зачастую может оказаться абсолютно неверным, тем не менее именно оно служит отправной точкой будущих взаимоотношений, и чтобы изменить его, требуется порой достаточно продолжительный промежуток времени. Но в случае с Суриным, как выяснилось немного позже, я ошибся лишь в одном – сломать стену отчуждения, которой тот отгородился от остальных товарищей, не удалось. Мой новый штурман так ни с кем и не установил дружеских, в полном смысле этого слова, отношений. Даже внутри экипажа он был скорее коллегой, чем товарищем, и неудивительно, что мы относились к нему аналогичным образом. Помню, я никогда не называл Сурина Иваном и уж тем более Ваней. В воздухе, где нет времени для лишних слов, употреблялось лаконичное обращение – штурман, а на земле – уважительное Иван Михайлович.
– Ну что, ребята, – сказал Дима, – вы с подготовкой не затягивайте. Не сегодня, так завтра «охотиться» пойдете. Так что времени у вас в обрез.
Когда мы с Суриным оказались за пределами КП, я сразу же спросил его, знаком ли он с «Бостоном» в целом и устройством своего будущего рабочего места в частности. Оказалось, и то, и другое ему совершенно неизвестно – на Дальнем Востоке Иван Михайлович летал только на «МБР-2». Эта уже давно устаревшая летающая лодка не имела ничего общего ни с «Ильюшей», ни тем более с «А-20G». Отправив штурмана изучать карты балтийского побережья, я вернулся на КП, чтобы поговорить с Котовым. Мое несколько озабоченное лицо сразу же бросилось ему в глаза.
– Не волнуйся, – улыбнулся Дима, – не переживай понапрасну. Мы с ним уже успели побеседовать еще до того, как тебя сюда пригласили. Могу сказать, штурман он хороший, дело знает.
– Да нет, не в этом дело. Он же «Бостон» вообще в глаза не видел, – отвечаю я и, немного замявшись, продолжаю: – Есть у меня просьба. Посиди с ним в кабине, покажи, что да как…
– А ты что? Сам не можешь? – Но голос Котова звучит несколько шутливо, на его лице мелькает добродушная улыбка.
– Могу, но ведь я штурманский отсек не так хорошо знаю…
– Хорошо, – согласился Дима. – С тебя причитается…
Несколько часов спустя Сурин подошел ко мне и доложил об успешном изучении оборудования своей кабины. Я хотел было устроить ему экзамен, но так и не успел – незадолго до ужина мои «соколята», приземляясь после тренировочного полета, подломали стойку шасси, после чего меня срочно вызвали на КП для «снятия стружки». Естественно, в такой обстановке ни до каких задушевных бесед со штурманом дело так и не дошло…
И надо же такому случиться, на следующий день – боевой вылет. Два экипажа – мой и Преснякова – отправили на «охоту». Несмотря на то что Саша был старше меня по званию (он – капитан, я – старший лейтенант), ведущим назначили меня.
Надо сказать, это было нетривиальное задание. Необычным его делало наличие на наших самолетах проверяющих офицеров. Со мной летел ни много ни мало начальник минно-торпедной службы ВВС флота, с Сашей – начальник минно-торпедной службы нашей дивизии. Конечно, наличие контролеров на борту немного нервирует, но это только на первых порах: что с ними рисковать, что без них – все едино. Да и скрывать нам нечего…
Вылетели мы тогда ближе к вечеру, с тем расчетом, чтобы возвратиться домой еще ночью, до рассвета. Линию фронта, проходившую тогда километрах в пятидесяти западнее Шяуляя, пересекали как обычно, на малой высоте. Казалось, в этот раз нам удастся пройти во вражеский тыл незамеченными… Как вдруг… Зенитная установка, черт ее возьми! И как раз прямо впереди меня, на расстоянии примерно около километра. За считаные доли секунды я успел заметить фрицев, уже сидевших на своих рабочих местах. Быстрыми уверенными движениями они вращали колеса механизма наводки, разворачивая стволы в мою сторону. Еще немного, и начнут стрелять…
Я среагировал моментально – слегка толкнул штурвал от себя и тут же открыл в направлении врага огонь из курсовых пулеметов. Конечно, о каком бы то ни было прицеливании речь не шла, главное – напугать противника, заставить его, дрогнув, потерять несколько мгновений, достаточных для выхода моего самолета из опасной зоны. Мой расчет полностью оправдался – фрицы немного замешкались, и я безнаказанно пронесся прямо над ними. Теперь стреляйте, гады, сколько влезет! Все равно попусту!
Удивительно, но Саша, державшийся, как положено ведомому, справа-сзади от меня, так и не заметил хорошо замаскированного врага и, лишь увидев, что я открыл огонь, удивленно вскрикнул по радио:
– Миша, ты чего стреляешь?!
– Зенитка!
– Вот зараза! – выругался Саша.
– Ничего, – отвечаю, – проскочили, и ладно!
Как всегда в подобных случаях, провожу перекличку экипажа. Хоть враг, по-видимому, так и не успел открыть огонь, но все-таки… Стрелок-радист на месте, а штурман, надо же такому случиться, никак не отзывается. Внимательно осматриваю доступную мне для обозрения часть носовой кабины – ни одного отверстия… Что же произошло?! Ясно лишь одно: на помощь штурмана рассчитывать не приходится…
Но времени раздумывать об этом я не имею. Сейчас нужно решить гораздо более важный вопрос: что же делать в создавшейся ситуации – возвращаться домой или продолжить выполнение задания… Может быть, Сурину еще можно помочь… Но как узнать, жив он или нет… Я тут же отклонил самолет немного вправо от заданного курса: «Если Сурин в сознании, подмигнет мне красным огоньком».
…Надо сказать, что на «Бостонах», как своего рода атавизм, сохранилась старая система цветовой сигнализации, позволявшая штурману корректировать направление полета при отсутствии радиосвязи. Проще говоря – три лампочки, располагавшиеся на приборной доске пилота. Замигала красная – поворачивай налево, зеленая – направо, белая – так держать…
Но красный огонек так и не загорелся. «Погиб мой Иван Михайлович… – с горечью подумал я. – Что же теперь… Домой топать…» Инстинкт самосохранения подсказывал именно это решение, и небезосновательно. Можно, конечно, передав бразды правления Преснякову, держаться за него… А не дай бог облака прижмут, Сашку в них потеряю… Днем-то ладно, вывернулся бы как-нибудь. Я ведь Балтику знаю неплохо. А если ночью? Тогда все – отлетался…
И ведь никто не осудит меня, если вернусь. Но я остро чувствовал, что, будучи командиром эскадрильи, никак не могу отступить. Не имею права. Ведь на меня равняются подчиненные. «Погибну? Так ведь и назад идти – тоже риск. Могут у линии фронта прихватить… – В этот момент словно какой-то приступ фатализма охватил мое сознание. – Чему бывать, того не миновать!» Я принял окончательное решение.
– Саша, – вызываю Преснякова. – Штурман мой пропал, не отзывается. Так что выходи вперед и принимай командование на себя.
– Может, вернешься? – предложил он.
– Нет, – отвечаю. – Так пойдем.
На Балтику мы пробрались, оставив Мемель в пятидесяти километрах справа, и тут же повернули южнее, так, чтобы прочесать возможные маршруты вражеских конвоев вплоть до самой Данцигской бухты.
– Удачи вам, – слышу по радио голос командира истребителей прикрытия. «Ястребки» выполнили свою задачу, прикрыв наш выход в море, и теперь должны возвратиться назад.
– Спасибо, ребята…
Казалось, погода предоставляет нам все условия для успешного обнаружения цели – полный штиль, отсутствие на небе облаков и мягкий свет предзакатного солнца превратили морскую поверхность в подобие до блеска отполированного зеркала, на котором любому, даже самому небольшому кораблику никак не удастся укрыться от наших взоров.
Но ведь и немцы тоже не дураки, поэтому выходить из портов в таких условиях совсем не торопятся. Приходится разворачиваться на север, чтобы искать врага в другом районе. И как только впереди показались очертания шведского острова Готланд, Саша вскрикнул:
– Смотри, прямо по курсу, километрах в двадцати, пароходик идет!
И точно, небольшое такое суденышко длиной не более пятидесяти метров, борт едва над водой возвышается. Наверняка в «прошлой жизни» ходило себе спокойно за рыбой, ничего не ведая о морских боях, но в начале войны, а может, и несколько позже было призвано в состав флота. Насколько мы знали, подобные посудины до зубов вооружались зенитками, что превращало их в опасного противника. Поразить такую цель торпедой практически невозможно из-за ее неплохой маневренности и малых габаритов, гораздо выше вероятность получить во время атаки несовместимую с жизнью долю свинца, поэтому напрасно рисковать собой мы не имели никакого желания.
Но наши проверяющие могли думать совсем по-другому, поэтому мы с Сашей развернули свои самолеты так, чтобы они могли увидеть этот несчастный пароходик, после чего, поскольку мой «пассажир» имел более высокое звание, я решил посоветоваться с ним:
– Атаковать эту цель считаю нецелесообразным. Хотелось бы узнать ваше мнение.
– Да ну его… – немного подумав, ответил он. Прошлись туда-сюда еще немного и так увлеклись «охотой», что совсем уже и забыли о моем штурмане. Все происходило так, как обычно, и лишь солнце, почти полностью спрятавшееся за горизонтом, заставило нас развернуться на восток. А тут еще и балтийская погода, словно опомнившись от своего недавнего благодушия, «порадовала» внезапно навалившимися облаками…
Хорошо бы обойти их стороной, да вот незадача: топлива-то всего на полтора, в лучшем случае, два часа лету осталось. Делать нечего, остается лишь пробиваться через облака, а они-то, как назло, все сгущаются и сгущаются. Идем с набором высоты, чтобы побыстрее оказаться над их верхней кромкой.
– Сейчас над береговой линией проходим, – сообщает Саша, – севернее Либавы.
Тем временем удерживать визуальный контакт с Пресняковым становилось все сложнее и сложнее. Облака неумолимо стирали с небесного холста спасительный силуэт Сашиного самолета. Вскоре мне едва удавалось различать поблескивавшие в непроглядной темени зеленые строевые огни на его плоскостях…
Вдруг самолет резко подбросило вверх… Болтанка! Только этого мне не хватало! Моментально сую левую ногу вперед и подтягиваю штурвал на себя, уводя машину от возможного столкновения с Сашей. К сожалению, огоньки его самолета тут же исчезли из видимости…
– Саша! – отчаянно кричу в эфир. – Ты где?! Я тебя не вижу! Если слышишь меня, дай ракету!
В ответ – тишина. Значит, связь потеряна… Единственная надежда – подняться выше облаков. Обычно мы заранее договаривались действовать таким образом в подобных случаях. Плавным движением подтягиваю штурвал на себя, переводя самолет в набор высоты…
Две тысячи метров. Самолет немного потряхивает, то сильнее, то слабее… Две пятьсот… Кажется, стихии уже надоело играть со мной, но не тут-то было… Резкий рывок вниз заставляет привязные ремни сильно врезаться в плечи… Мгновение спустя машину столь же неожиданно отпускает. Предсказать, как и когда будет угодно небесным силам швырнуть мой самолет, практически невозможно, поэтому, чтобы удержать его в узде, приходится прикладывать недюжинные усилия…
Три тысячи… Машину вновь изрядно тряхнуло, но я опять справился с этим. Внезапно ловлю себя на мысли, что никакого страха не испытываю. Видимо, сказывается накопленный опыт…
Три пятьсот… Облака потихоньку начинают рассеиваться.
– Саша! – продолжаю безрезультатно вызывать своего товарища. Я уже не верю в то, что он услышит меня и отзовется, но, подобно утопающему, хватаюсь за любую соломинку.
Четыре тысячи… Болтанка утихла, иду над облаками, освещенными мягким лунным светом. Мои худшие опасения оправдались – обнаружить самолет Преснякова так и не удалось. Значит, придется выкручиваться самостоятельно – курс 90, и домой. За линию фронта перетяну, а там разберемся. В крайнем случае где-нибудь в чистом поле сяду.
Нервно поглядываю на часы. Скоро линия фронта, от нее и до Шяуляя недалеко. Значит, надо снижаться. И тут погода, словно решив сжалиться надо мной, начала заметно улучшаться. В облаках появились разрывы, и скоро на темной поверхности земли стали различимы алые точечки солдатских костров.
Иду на высоте около двух с половиной тысяч, впившись глазами в проплывающую под крылом тьму. Хоть и ночь кругом, но если присмотреться, что-нибудь да увидишь – блеснет изгибом речушка, проступят контуры леса… За время полетов я довольно неплохо изучил эту местность, так что любая деталь, кажущаяся другому незначительной мелочью, способна помочь мне восстановить ориентацию.
Но в тот день мне несказанно повезло – мой самолет выскочил прямо на светивший вертикально вверх луч нашего зенитного прожектора, расположенного неподалеку от Шяуляя и служившего нам в качестве маяка. Значит, поблизости находится аэродром, на который я могу приземлиться…
Остается выйти к нему и дать две красные ракеты – условный сигнал, обозначающий, что я свой и сейчас буду производить вынужденную посадку. Аэродромные службы должны подготовить полосу, включив ее освещение, если оно, конечно, имеется. Но вот незадача: ракетница находится у штурмана, а связи с ним как не было, так и нет… Принимаю немного правее, чтобы обойти наши зенитные батареи, – они ведь не знают, что я свой, могут и обстрелять, – напряженно обдумывая возможные варианты выхода из создавшейся ситуации…
После недолгих размышлений я решил идти домой, а чтобы в случае необходимости вернуться в Шяуляй, привязался к «железке», ведущей прямо к Паневежису. Снизился до пятисот метров и потопал…
В этот самый момент судьба преподнесла мне самый большой подарок этого дня – ожила стрелка радиокомпаса… Никогда в жизни я так не радовался ей. Как же все-таки здорово, что перед вылетом не забыл напомнить штурману, чтобы он настроился на частоту приводной радиостанции! Окрыленный неожиданным счастьем, я воспрянул духом и тут же гордо выпрямился, как царь на троне. А то ведь съежившись сидел, спину скрючил, словно горб у меня вырос…
Оставалось только довернуть самолет в нужном направлении и внимательно следить за местностью. Вот и речушка знакомая мелькнула, за ней – небольшие домики, и, наконец, появился главный ориентир – возвышавшийся над округой здоровенный костел, единственный в Паневежисе… Все, я дома… С момента взлета прошло около четырех часов, но в это верится с трудом. Кажется, все продолжалось значительно дольше…
– Штурман пропал, на связь так и не выходил, – упавшим голосом сообщаю технику, забравшемуся на крыло сразу же после остановки самолета. – Наверное, погиб… Надо посмотреть, что с ним…
– Да вот же он, – недоуменно отвечает Пичугин, – выбрался из кабины только что…
Словно подброшенный пружиной, выскакиваю на крыло и тут же замечаю Сурина, стоящего возле открытого люка носового отсека… «Слава богу, жив!» – обрадовался я, но несколько мгновений спустя, когда радостные эмоции несколько схлынули, меня стал занимать совсем другой вопрос…
– Штурман, – окликнул я Сурина, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее, – ты куда пропал?
– Виноват, командир, – ответил он, опустив глаза долу. – Помнишь, когда зенитку проскочили, ты самолет тряхнул… Меня так сильно дернуло, что штекер от наушников выскочил… Не знал, куда его воткнуть…
От неожиданности у меня перехватило дыхание… Не раз приходилось мне балансировать между жизнью и смертью, но одно дело – погибнуть в бою… Ни один солдат не застрахован от этого… Другое – из-за… Даже слова-то подобрать правильные не получается. Жизни трех человек мог оборвать не меткий огонь вражеских зенитчиков или ночных истребителей, а бесполезно болтавшийся на груди штурмана шнур внутренней связи… Это было за пределами моих понятий о добре и зле…
– А огоньки почему не использовал? – еле сдерживаясь, спросил я.
– Забыл о них. Как отшибло…
И тут нервное напряжение, накопленное мной в этом полете, вырвалось наружу. Наверное, никогда в жизни, ни до, ни после, я так яростно не распекал своего подчиненного, обрушив на его склоненную голову все лексическое многообразие русской разговорной речи. И слова подходящие как-то сами собой нашлись… К счастью, моего запала надолго не хватило, и немного времени спустя наш разговор вернулся в более спокойное русло.
– Извини, командир, – сказал Иван, – больше не повторится… – И мы искренне пожали друг другу руки.
…Конечно, в случившемся имелась немалая доля моей вины. Отнесись я к своим обязанностям так, как было нужно, проверь его перед вылетом на знание матчасти, может быть, ничего подобного и не произошло бы…
– Я сидел, – рассказывал Иван по дороге на КП, – и отмечал крестиками, где мы находимся. Страшно было… – И, немного помолчав, добавил: – Спасибо, командир, что привез…
Глядя на карту, разложенную на столе командного пункта, я был приятно удивлен точностью и аккуратностью, с которыми мой штурман фиксировал наши координаты. Это несколько реабилитировало Сурина в моих глазах, хотя, признаюсь честно, во всех следующих полетах всегда ожидал от него какого-то подвоха. И, надо сказать, не зря…
Несколько дней спустя с нами вновь приключился довольно неприятный казус – полная потеря ориентации. Все произошло просто и обыденно: возвращаясь домой после минной постановки, мы попали в мощную облачность, выйдя из которой так и не смогли привязаться к местности. Даже приблизительно.
– Штурман, – кричу, – где мы, черт возьми, находимся?!
– Что-то не могу определить. Дай мне немного времени, командир…
С этими словами Сурин с головой погрузился в свои расчеты, а я со всей ясностью осознал, что надеяться остается лишь на себя. Часы и компас однозначно подсказывали: мы на своей территории. Но где конкретно? Оставалось только внимательно вглядываться в проносившийся внизу ландшафт, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь знакомое. Но все усилия были тщетными…
Вдруг – аэродром! И самолеты с красными звездами! Выйдя на связь, запросили посадку. Приземлиться-то приземлились, а вот где – спрашивать стыдно… Гвардейцы все-таки… На фронте уже давно… Эдак на всю Балтику прославиться недолго…
Ясно, что кого-то надо на разведку отправить, но вот кого… Самому пойти? Нет, я выкручиваться не умею, проколюсь наверняка… Штурман из доверия вышел… Остается стрелок-радист. Федоренко – парень веселый, балагуристый. Такой и с заданием справится, и чести нашей не посрамит.
– Ваня, – вызываю его по внутренней связи, – ставлю тебе боевую задачу: восстановить ориентировку путем опроса местного населения.
– Понял, командир, сейчас иду! – рассмеялся он в ответ. «Молодец парень», – подумал я, но вслух произнес:
– Ты смотри там, поаккуратнее…
Но волновался я зря. Иван, как настоящий разведчик, придумал такую правдоподобную легенду, которая позволила ему быстро и, главное, не вызывая никаких подозрений выяснить наше местонахождение. С его слов местные командиры узнали, что наш экипаж послан для поиска места перебазирования полка, базирующегося в Клопицах. Среди прочей информации о наличии в окрестностях пригодных для размещения самолетов участков земли, а также их характерных особенностей, полученной предприимчивым стрелком-радистом, была и главная – мы приземлились неподалеку от станции Дно. От всей души поблагодарив радушных хозяев, Федоренко вернулся к нашему самолету…
Прошло немногим более недели, и история повторилась вновь. На этот раз нашим боевым заданием вновь была «свободная охота». Чтобы избежать неприятного перелета через линию фронта, я выбрал обходной маршрут, более долгий, зато позволявший выскочить в Рижский залив через его восточное побережье, занятое нашими войсками. Дальше – по обстоятельствам. Попадется что-нибудь – атакуем, нет – выходим на просторы Балтики.
Взлетаем поздним вечером, с тем расчетом, чтобы «поохотиться» в темное время суток. Поиск противника на лунной дорожке, скажу прямо, – не самое результативное занятие, но метеорологи обещают безоблачную погоду и, что самое главное, полный штиль, а значит, шансы все-таки имеются.
Ночные полеты, особенно на малой высоте, требуют повышенного внимания. Порой приходится до боли напрягать зрение, чтобы разглядеть на бескрайнем темном полотне, раскинувшемся под крыльями, необходимые ориентиры. Расчет штурмана, конечно, вещь хорошая, но визуальная привязка – еще лучше. Понятно, что любой, даже самый незначительный источник света в кабине самолета становится в этом деле серьезной помехой, поэтому я приучил себя обходиться лишь необходимой подсветкой приборов, да и то максимально уменьшив ее яркость. Горят себе нежно-голубоватым светом неоновые огоньки, да и ладно – мне вполне хватает…
Но стоило зайти за береговую линию Рижского залива и сделать в поисках цели несколько зигзагов, как все освещение мгновенно погасло. В кабине наступила настоящая ночь. Что за чертовщина! Резко двигаю реостаты освещения в крайнее положение. Безрезультатно… Все попытки докричаться до экипажа также закончились ничем. «Все, – думаю, – пора возвращаться домой!» Хорошо, имелся у меня американский фонарик, небольшой такой, но довольно яркий. Я его на шею повесил, чтобы хоть как-то приборы наблюдать, аккуратно развернул самолет и потопал назад.
Подхожу к берегу, глазам своим не верю: впереди – плотная завеса облаков. Не может быть! Ведь я же совсем недавно прошел на этом месте практически без помех… Такая вот непостоянная балтийская погода. Но выбора у меня нет, поэтому приходится нырнуть в облака, надеясь на то, что они довольно скоро кончатся.
Но на этом мои неприятности только лишь начинались – внезапно спереди-справа от меня вспыхнули разрывы зенитных снарядов. Кто стреляет?! Наши? Немцы? Разницы никакой – погибать не очень-то хочется. Но прежде, чем я успел отвернуть самолет в сторону, меня резко подкинуло вверх. В этот же самый момент кабина озарилась ярким слепящим светом, время как будто замерло. «Оказывается, умирать совсем не больно», – успела промелькнуть в моем мозгу весьма странная мысль…
Но тут белая пелена словно спала с моих глаз, и я с удивлением обнаружил себя все так же сидящим на своем кресле. Машина шла ровно, двигатели работали исправно, стрелки приборов находились на своих местах. Да и голоса друзей-товарищей вдруг прорезались… Жив! Все мое существо наполнилось неописуемой радостью. Жив! – ритмично стучало сердце, разливая энергию по всему телу… Жив…
– Командир, – слышу поникший голос Федоренко, – это я виноват…
– Не понял… – удивленно переспрашиваю я.
– Тумблеры ведь у меня в кабине. Я их случайно зацепил, сам не заметил как. Вот генераторы и выключились…
– Так что же ты?! Сразу включить не мог?!
– Не сообразил тогда, что произошло. Это сейчас, когда самолет тряхнуло, меня в сторону бросило, прямо на эти тумблеры…
Выругал я его, конечно, на чем свет стоит, но делать нечего – время упущено, пришлось возвращаться домой. Сижу, опустив нос, сгораю от стыда. Даже в голове не укладывается: из-за такой невероятной нелепости сорвался вылет. Но вскоре у меня появились совсем другие неприятности, заставившие надолго забыть об этом, – Паневежис оказался намертво закрыт туманом, напрочь исключавшим самую незначительную возможность приземления на своем аэродроме.
Решил пробиваться в Шяуляй, но и там погодные условия оказались не лучшими – все тот же сплошной туман. Пришлось повернуть на юг, надеясь хоть где-нибудь да отыскать себе пристанище. Поначалу все складывалось в нашу пользу – туман постепенно рассеивался, открывая подсвеченный луной ландшафт.
– Штурман, – спрашиваю, – где мы?
– Не знаю, командир…
Ладно, разберемся. Опять приходится надеяться лишь на себя, но ничего, мне не привыкать. Вот только хорошо бы от торпеды избавиться, лишний груз все-таки. Вдруг лететь еще долго придется… И тут, словно по заказу, впереди небольшое озерцо попалось. Жалко было торпеду задаром выбрасывать, но ничего не поделаешь…
Гораздо сложнее оказалось найти хоть какой-то аэродром. Под крыльями – удручающе однообразная местность, лишенная всяких признаков авиационной жизни. Я уж было собирался подыскивать площадку, пригодную для посадки на живот, как вдруг – аэродром, да еще и полоса подсвечена. Видимо, взлетал кто-то. Подошел поближе и заметил несколько «По-2», стоявших в ряд у окраины летного поля.
Судя по всему, других самолетов здесь нет, поэтому необходимо выяснить, хватит ли длины полосы для посадки на ней нашего гиганта «Бостона». Попутно даю красные ракеты, чтобы там, на земле, поняли: мы – свои. Но что это?! Все посадочные огни вдруг мгновенно погасли, словно испугавшись летящей на них огромной махины… Правда, я уже успел заметить, что вписаться в эту небольшую ВПП все-таки можно. Но здесь от меня потребуется предельная собранность – в подобных ситуациях права на ошибку нет и быть не может…
Ухожу на второй круг, вновь выстреливая красную ракету, затем – еще одну. На земле вняли моим отчаянным призывам, и полоса вновь осветилась огнями. Хорошо, можно садиться. Убираю газ, насколько это возможно, и самолет начинает плавное снижение. Глаза впиваются в посадочный знак. Если удастся коснуться его боковыми колесами, считай, полдела сделано. Гептнер бы точно смог, а вот я…
И у меня получилось, даже на пару метров раньше. Отлично! Места для пробега совсем немного, поэтому даже за такое незначительное расстояние стоило побороться. Тут же опускаю нос, выключаю моторы и начинаю потихоньку придавливать тормоза. Машина понемногу замедляет ход, но, увы, слишком медленно… А прямо за полосой – кювет, отделяющий ее от проходившей немного впереди дороги… Жму на тормоза сильнее… Самолет всей своей массой наваливается на переднюю стойку, еще чуть-чуть – и сорвутся покрышки… Но конец полосы приближается слишком быстро, и вот он уже подобрался почти к самому носу, а впереди… «Все, – думаю, – капут мне!»
Но мой ангел-хранитель и здесь не отвернулся от меня. Самолет, прокатившись еще немного, замер, как мне тогда показалось, на самом краю. На самом деле до него оставалось еще около десяти-пятнадцати метров, но это стало известно немного позже. А тогда, стоило машине остановиться, я, смахнув стекавший со лба ручьями соленый пот, закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья: «Вновь повезло…»
Немного передохнув и отрулив свой «Бостон» в сторону, чтобы не мешать полетам, я выбрался из кабины.
– Кто такие?! – неожиданно раздался из темноты строгий писклявый голосок.
Маленькая щупленькая фигурка его обладателя, стоявшая справа от меня, казалась совсем детской. Даже ладно сидящая на ней военная форма и крепко сжимаемая в руках винтовка совершенно не придавали ей взрослости. «Наверное, – решил я, – парнишка из разоренного фрицами села. Прибился к летчикам и служит в аэродромной охране». Такие ребята очень гордились тем, что выполняют нужную и важную для фронта работу, и относились к ней не по-детски серьезно.
Я спокойно и обстоятельно рассказал маленькому солдату о том, кто мы, и попросил его провести меня и моих товарищей на командный пункт. Лишь там, при хорошем освещении, мне удалось разглядеть своего спутника подробнее. Оказалось, это девушка, совсем еще подросток. Мало того, весь летный состав полка, гостеприимством которого нам суждено было воспользоваться в ту ночь, состоял исключительно из женщин. И хоть старый добрый трудяга «По-2», на котором они работали, по довоенным взглядам вряд ли мог считаться полноценной боевой единицей, наши храбрые летчицы отработали на нем практически всю войну, нанося точечные ночные удары по врагу. Не за красивые глазки фрицы окрестили наших девушек «ночными ведьмами».
Здесь, на КП, я и узнал, что приземлился недалеко от Каунаса. Попросив связистку сообщить об этом в свой полк, мы присели за стол, чтобы попить чаю, приготовленного заботливой девчушкой-солдатом. Никаких разговоров особо не велось, и не удивительно. Даже после удачного полета никаких сил на это не остается, а тут… Сидишь, не спеша потягивая горячую жидкость, и безразлично смотришь вниз. Даже весельчак Федоренко и тот несколько приуныл. Вскоре нас отвели в сарай, и мы, тут же упав на солому, провалились в объятия сна. На следующее утро наш самолет приземлился дома, в Паневежисе.
На этот раз наша блудежка не прошла безнаказанно. Я получил трое суток, а штурман – пять. Причем с занесением в личное дело. Правда, фактически «отбывать срок» нам так и не пришлось, и в отношении свободы перемещения мы ничем не отличались от остальных однополчан. Пришлось, конечно, лишних пару раз побывать в роли дежурного экипажа, но это ничего страшного, обычная боевая работа. Удивительно другое: Федоренко, главный «виновник» случившегося, отделался лишь «легким испугом», то есть устным выговором от Борзова, естественно, с пристрастием.
Как это ни покажется странным, но на моем отношении к стрелку-радисту история с тумблерами совершенно не отразилась, чего никак не могу сказать об Иване Михайловиче. Хотя впоследствии он больше не допускал подобных неприятных промашек, я все-таки не смог заставить себя целиком и полностью доверять его штурманским умениям в той степени, в которой совсем недавно полагался на Бабанова.
Прошло несколько дней, и со мной вновь приключилась довольно неприятная история. Началась она с очередного безрезультатного поиска врага на просторах Балтики. Большая часть полета проходила в условиях относительно хорошей видимости, и лишь иногда плотный серый туман напрочь лишал нас обзора. Правда, он довольно быстро рассеивался, вновь открывая нашему взору пустынную морскую панораму. Прошлись от Либавы к Данцигской бухте, оттуда – до острова Борнгольм, делая по несколько проходов в местах наиболее вероятного появления противника, но, несмотря на все старания, так и не смогли отыскать хоть какое-нибудь суденышко.
– Пора возвращаться, командир, – напоминает штурман.
– Хорошо, – отвечаю я, ложась на обратный курс.
Не так давно нам разрешили сбрасывать свои торпеды в подобных ситуациях просто в море, но мы пользовались этим правом лишь в самом крайнем случае. Слишком дорого стоит эта блестящая «сигара», чтобы просто так избавиться от нее, словно от ненужного хлама. Лучше привезти ее домой – не сегодня, так в другой день, но она все равно будет выпущена по цели. Похожим образом обстояли дела и в том полете – моторы работали как часы, топлива на обратную дорогу хватало с избытком… Словом, никакой необходимости облегчить машину не наблюдалось, поэтому я решил возвращаться назад с торпедой…
Но вот незадача: Паневежис полностью закрыт облаками, пробиться сквозь которые нет никакой возможности. Мало того, на ближайших к нему аэродромах – те же самые погодные условия. Оставалось лишь топать дальше на восток. Там, в Даугавпилсе, в ста пятидесяти километрах от Паневежиса, находился занимаемый истребительным полком полевой аэродром. Длина его взлетно-посадочной полосы позволяла взлетать и садиться таким тяжелым самолетам, как наши «Бостоны», поэтому мы сочли за благо воспользоваться гостеприимством наших коллег-авиаторов. Приняли нас, как всегда в подобных случаях, радушно, но мы, слишком измотанные длительным полетом, предпочли поскорей отправиться спать.
Утро следующего дня поставило меня перед трудноразрешимым вопросом: сможет ли мой «Бостон», нагруженный торпедой, взлететь с раскисшего от ночного дождя аэродрома? Поскольку подобного опыта в моем активе не имелось, мне пришлось полагаться на собственную интуицию. Пройдясь несколько раз по чавкающей грязи взлетно-посадочной полосы, я все-таки решился возвращаться в Паневежис: «Не так уж сильно она размыта, чтобы машина не смогла разогнаться. Тем более топливные баки уже здорово выработаны…»
Посмотреть на взлет торпедоносца собрались все, кто только мог. Понять их нетрудно, ведь столь тяжелые машины – очень редкие гости на аэродроме истребителей, поэтому его обитатели никак не могли пропустить подобное зрелище. «Ну что же, – думаю, – пусть полюбуются».
Прогрев моторы, перевожу регулятор топливной смеси во взлетное положение и полностью отдаю обе ручки газа от себя. Послушный моей воле «Бостон», легонько покачиваясь из стороны в сторону, понемногу начинает набирать скорость. Но вязкая грязь берет свое, неподъемным грузом схватив его за колеса. Машина все еще слишком тяжела, а ведь позади уже половина длины полосы. Делать нечего, приходится тормозить. Слишком велик риск не вписаться в ее границы…
Возвратившись на исходную позицию, пробую еще раз… И вновь не удается разогнать машину до требуемой для взлета скорости: «Черт возьми! – выругался я про себя. – А ведь самой малости не хватило!» После непродолжительного совещания со штурманом принимаю решение на пару часов отложить следующий заход, понадеявшись на то, что за это время полоса немного просохнет.
Наконец пришло время третьей попытки. Дымят на полном газу надсадно ревущие моторы, заставляя машину изо всех сил тянуться вперед. На этот раз, как мне показалось, «двойка» идет несколько более резво, но все же не так, как хотелось бы. Что же делать – отказаться от дальнейших попыток или рискнуть, немного увеличив длину разбега? Мгновенно выбираю второй вариант и продолжаю разбег… Но увы, стрелка прибора скорости замерла словно заговоренная, и никаким моим стараниям не удалось сдвинуть ее с мертвой точки… Убираю газ, понемногу придавливая педали тормозов. Машина нехотя начинает замедляться.
И вдруг почти у самого края полосы, в тот момент, когда самолет уже был готов остановиться самостоятельно, переднее колесо попадает в канавку. Вздрогнув от неожиданного удара, «Бостон» замирает на месте, а торпеда… срывается с держателя и несется вперед по размокшей земле, разбрасывая по сторонам коричневые брызги…
Что тут началось! Большинство «зрителей» словно ветром сдуло, а оставшиеся тут же рухнули в грязь, прикрыв головы руками. Я же отогнал самолет на безопасное расстояние и, выключив моторы, побежал к торпеде, которая, пройдя около сотни метров, замерла неподалеку от штаба истребительного полка. Штурман и стрелок-радист последовали за мной. Обошли мы пару раз вокруг нашей стальной «сигары», смотрим: а ветрянка, предохраняющая взрыватель от приведения в боевое положение, практически отвернута. Иван Михайлович взял да и прикрутил ее на пару оборотов…
Неожиданно сзади раздался шум подъезжающей машины. Из нее выскочили командир полка со своим начштаба и давай кричать на меня:
– Убирай ее отсюда!
– Так для этого специальное оборудование требуется… – пытаюсь возразить я, но мой голос, в котором явно прослушивается некоторая растерянность, звучит не слишком убедительно. – Сейчас торпедистов вызову, они приедут и разберутся…
– Ничего не знаю! – сказал, как отрезал, командир полка. – Чтоб ее здесь не было!
В это время «зрители», оправившись от пережитого потрясения, стали собираться возле нас… И надо же такому случиться – двигатель этой злосчастной торпеды вдруг как заработал! Винты начали бешено крутиться, а несколько мгновений спустя повалил густой серый дым… Все стоявшие рядом как по команде вновь рухнули в грязь, а заместитель начальника штаба, наблюдавший за происходившим из окна второго этажа, с перепугу сиганул вниз, сломав себе ногу…
Третье действие «спектакля» состоялось на КП 1-го Гвардейского. Главная роль в нем принадлежала Борзову. Он нервно метался по комнате, выкрикивая в мой адрес всевозможные ругательства. Иногда Иван Иванович останавливался почти вплотную передо мной, чтобы в очередной раз посмотреть мне в глаза своим испепеляющим взглядом и затем продолжить свое прерванное занятие. Мне же оставалось лишь навытяжку замереть перед своим командиром, сгорая от стыда. Я прекрасно понимал, что все произошедшее – целиком и полностью моя заслуга, поэтому никакого оправдания у меня нет и быть не может. Правда, я и не пытался искать его, а просто дожидался окончания этой неприятной для меня сцены…
Вскоре наши торпедисты прибыли в Даугавпилс, чтобы осмотреть оставленную нами «сигару» и принять соответствующее ее состоянию решение. Детальное освидетельствование выявило, что двигатель и все прочие механизмы торпеды полностью сгорели, поэтому она подлежала списанию. Ее разобрали и привезли в Паневежис.
Интересно другое: до снятия взрывателя с предохранителя оставалось всего пару оборотов ветрянки… А там… Достаточно было удара лишь около двадцати килограммов, и тогда все вокруг взлетело бы на воздух. Шутка ли дело, двести с лишним килограммов тротила, да еще и керосин…
Примерно тогда же произошел еще один хорошо запомнившийся мне случай. Точно сказать, когда это случилось, весьма проблематично – слишком много воды утекло с тех пор. Могу лишь ориентировочно назвать довольно значительный временной промежуток – от последних дней сентября до первой половины октября…
Встретить во время крейсерского полета вражескую подводную лодку считалось очень большой редкостью, ведь при хорошей видимости на море субмарины стараются держаться под водой, всплывая лишь при плохой видимости или в темное время суток. Но даже если и попалась таковая в поле зрения торпедоносца, то для атаки у него есть лишь одна попытка – стальная «акула» уйдет на спасительную глубину раньше, чем пилот успеет развернуться для второго захода.
Зато в качестве противника подводная лодка, оборонительное вооружение которой не может идти ни в какое сравнение даже с парой-тройкой небольших зенитных установок самого обычного транспорта, представляет собой практически идеальную мишень – на ее палубе расположена всего лишь небольшая пушечка, вот и все. Пытаться стрелять из нее по атакующему торпедоносцу – занятие абсолютно бесполезное, так что в этом случае ему можно действовать без оглядки на сопротивление противника, спокойно и хладнокровно, словно на учениях. Так что единственный шанс экипажа субмарины на спасение – экстренное погружение. В противном случае ему остается надеяться либо на ошибку летчика при прицеливании, либо на неисправность торпеды.
21 августа, как раз в тот самый день, когда был ранен Бабанов, Саша Пресняков совершал групповой крейсерский полет. Выскочил он в море в районе Мемеля, видит: узенькая полоска над водой. Оказалось, подводная лодка, причем как раз бортом к нашим самолетам развернута. И расстояние до нее как раз то, что нужно. Грех было упустить такую возможность, и Саша воспользовался ею сполна, метким ударом отправив немецкую субмарину на дно. Но такое везение случалось считаные разы…
…Однажды, по-моему, в конце сентября или в начале октября, мой экипаж отправился на «свободную охоту». От Мемеля и до самой Данцигской бухты, заданной нам в качестве основного района поиска цели, погода не слишком благоприятствовала нам. Серая вата облаков, принимавшая по прихоти небесных сил причудливые формы, сквозь разрывы в которой виднелись изрезанные волнами пустынные участки морской поверхности, – вот и вся картина, наблюдаемая нами во время полета. Обнаружить хоть что-нибудь в таких условиях можно было лишь по счастливой случайности, которая в этот раз решила не баловать нас своей благосклонностью, поэтому мне пришлось выбирать: либо возвращаться назад ни с чем, либо попытаться пройти в сторону Кольберга, надеясь на улучшение погоды. Остановившись после недолгих колебаний на втором варианте, доворачиваю самолет вправо и лечу на запад. Надо сказать, мои ожидания некоторым образом оправдались: непроглядные облака стали постепенно превращаться в полупрозрачную пелену, открывавшую, хоть и довольно смутно, видимость чуть меньше километра вперед, да и разрывы в них заметно увеличились.
И вдруг сквозь сероватую дымку практически мгновенно проступает длинная темно-серая полоска, лежащая на волнах, слишком тонкая для транспорта или боевого корабля. Лишь контуры командирской рубки, гордо возвышавшейся над морем, позволили мне идентифицировать возникший передо мной объект как подводную лодку. Но расстояние между нами не позволяло мне атаковать своим главным оружием. Слишком близко была от меня субмарина, и поэтому торпеда, будь она сброшена, все равно бы прошла ниже цели, не успев выйти на нужную глубину. Все, что я смог сделать, – это, резко наклонив машину носом вниз, полоснуть по врагу очередью из курсовых пулеметов. В следующее мгновение моя «двойка» пронеслась над подводной лодкой, изрядно напугав ревом своих моторов двух человек, которых мне удалось разглядеть на командирской рубке…
А еще несколько секунд спустя пришла моя очередь замереть в ужасе – впереди показались две черные точки, с угрожающей скоростью увеличивавшиеся в размерах. Вскоре в сотне метров надо мной промелькнули хорошо знакомые мне тупоносые силуэты пары «Фоккеров»…
Резко беру вправо, врываясь в самую гущу облаков. В кабине тут же становится заметно темнее, а стекло затягивается пленкой дождевой воды. Но это ничего, дело привычное. Зато истребители вслед за мной точно не сунутся, не их дело в облаках летать. Чтобы гарантированно сбить своих преследователей с толку, решаю не идти домой на восток, а топать в противоположную сторону: «Они ведь будут ловить нас именно там. Знают, черти, откуда мы пришли!»
– Ваня, – спустя десять минут вызываю стрелка-радиста, – я сейчас немного над облаками приподнимусь, а ты смотри в оба.
– Хорошо, командир, – деловито отвечает он.
К счастью, мой расчет полностью оправдался, и «Фоккеров» мы так и не увидели. Конечно, о том, чтобы попытаться вновь отыскать потерянную нами субмарину, не могло быть и речи – скорее всего, испуганная нашим внезапным появлением, она уже скрылась в морских глубинах. Всю дорогу проклинал я немецких истребителей, лишивших меня возможности попытаться зайти на нее второй раз…
Но эта история не закончилась с возвращением на свой аэродром. Той же ночью нас со штурманом разбудили, посадили в машину и привезли в штаб дивизии. Возле стола с разложенной на нем картой сидели комдив полковник М. А. Курочкин, начальник штаба подполковник В. П. Попов и еще несколько офицеров. «Видать, дело серьезное», – сразу понял я.
– Сегодня днем ты атаковал подводную лодку, – произнес начальник особого отдела дивизии, – расскажи-ка об этом поподробнее…
– Да это атакой назвать никак нельзя, – отвечаю ему, – она из тумана выскочила, я по ней пальнуть успел из пулеметов. И все. А потом от истребителей уходил.
– Я читал доклад, – сухо проговорил он, – а где ты ее нашел?
– Вот здесь. – Я подошел к столу и показал на карте. – Если нужно, есть и штурманские расчеты. Можем предъявить.
– Хорошо, – немного помолчав, продолжил особист, – а какая она была, можешь вспомнить? Надстройка? Силуэт?
– Да нет, – говорю, – я ее всего несколько секунд видел, – только двух человек на командирской рубке успел заметить…
В общем, расспрашивали нас долго, стараясь поподробнее узнать о мельчайших деталях внешности субмарины. Но, увы, ничего большего, чем было указано в послеполетном докладе, мы с Суриным вспомнить не смогли…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.