Первые встречи с китайцами

Первые встречи с китайцами

Закончились наконец горы Хингана с их подъемами, спусками, узкими карнизами над провалами. Там, где издревле с риском для жизни перемещались лишь запряженные осликами двуколки, пешие путники да всадники, мы сумели провезти длинные пушки с передками, запряженные цугом тремя парами битюгов. Тяжко нам пришлось! Попробуй развернись с двадцатиметровым поездом на узкой дороге с крутыми поворотами над пропастью. Да и трехосному «Студебеккеру» с гаубицей и передком на прицепе непросто обогнуть скалу, когда полколеса повисает в воздухе. Сколько сил потрачено, сколько страха натерпелись, но стокилометровый перевал преодолели, не потеряв ни одного человека, ни коня, ни машины. Успешно скатились мы и с самой последней горы в китайскую долину.

И вот перед нами раскинулась зеленая плоская равнина. За два месяца пребывания в жаркой пустыне Гоби и каменистых ущельях Хингана мы так соскучились по зелени, мирному человеческому жилью, что готовы были, забыв обо всем, просто вдыхать аромат свежих растений и взирать на окружающий мир. Со слезами на глазах смотрели мы на райские кущи благоухающих растений, на бесконечные ленточки хорошо обработанных полей, где росли неведомые нам культуры: высокий, как наша кукуруза, гаолян, но без початков, а с метелкой семян на самой верхушке; чумиза, похожая на наше просо, но с более мелкими и жесткими семенами. Посевы вплотную примыкали к горам, не видно было ни пяди заброшенной, замусоренной сорняками земли. Землю здесь ценили и усердно обрабатывали. Каковы же ее хозяева, китайцы, думали мы, похожи ли они на свои прекрасные поля?

Первым делом осмотрели сломанную кухню. Хорошо, что повар крепко привинтил крышку к котлу, мы обнаружили вполне сохранившийся закрытый котел, изуродованное основание кухни и сорвавшуюся с рессор, отскочившую в сторону ось-диффер с колесами.

И тут мы увидели их. Китайцев. К разбитой кухне они пришли раньше нас и теперь поднялись нам навстречу из густо заросших грядок. Мы их не сразу и заметили.

— А если бы это были японцы?.. — пошутил кто-то из солдат.

К нам подошли мужчина и женщина. Муж и жена, как мы узнали позже. Им было за тридцать. Худые, смуглые до черноты, обожженные солнцем, жилистые. Поразила их одежда. Оба были в замусоленных, оборванных остатках трусов, едва прикрывавших переднюю часть тела. У женщины свисало с плеч еще и подобие простенькой кофточки, вконец полинявшей и изодранной. Длинные волосы женщины были распущены и завязаны сзади какой-то тряпочкой, с головы мужчины свисали мелкие косички. Они приветливо улыбались нам. По жестам мы поняли, что они сочувствуют нашему горю — аварии с кухней. Потом они показали на отскочившую от кухни стальную ось с диффером и колесами, попросили отдать ее.

— Нет, — сказал шофер, — колеса я сниму, они нам самим пригодятся. А вот ось пусть берут.

Так и сделали. Нас удивляло: зачем без колес она нужна им? Когда китайцы из разговора на языке жестов убедились, что мы не возражаем, они чинно поблагодарили нас, попрощались, сгибаясь в поклонах, и вдвоем покатили по дорожке между посевами тяжелую круглую ось.

А мы остановились на двухчасовой привал. Повар сразу открыл крепко завинченную крышку котла, и на нас пахнуло вкусным запахом допревшей, еще не остывшей каши. Мы принялись за ужин. Лошадей покормили овсом и свежескошенной травой, вдоволь напоили. Воду мы уже не жалели, выпили и использовали всю до капли в надежде найти поблизости щедрый ее источник.

Конные разведчики доложили, что на расстоянии десяти километров японцев не обнаружили, и мы двинулись в путь.

Со своим ординарцем Коренным я по привычке ехал впереди дивизиона. Подо мной был уже привыкший к хозяину вороной Монголец. Своими черными, с кровяными прожилками на белках глазами он дико озирался из-поддлинной, свисавшей почти до ноздрей косматой гривы. Ехали мы сквозь высокую зелень посевов гаоляна, и на своих низких монгольских конях едва возвышаясь над зарослями. Впереди и по сторонам, насколько глаз хватало, не было ни одного селения, никакой постройки, однако узкая полевая дорога была набита до пыли, сквозь буйную мураву заметно выделялись наезженные колеи. Значит, по этой дороге происходит интенсивное движение. И все же нигде не видно ни конного, ни пешего, ни единой повозки. Наверное, на полях закончилась прополка и люди на время удалились, чтобы и самим отдохнуть, и не мешать буйному росту посевов.

Вдруг за поворотом чуть не из-под самых копыт вспорхнула стайка ребятишек и тут же исчезла в густых зарослях гаоляна. Они были голые и настолько грязные, что спины их сливались с дорожной пылью, как тельца серых воробьев с густым безлистным кустарником. Мы не сразу их и заметили в пыли дороги, а они, видно, увлеклись игрой, не ожидали нашего появления, поэтому так близко нас подпустили.

Мы спешились. Отдал поводья Якову и стал быстро пробираться сквозь гаолян вслед за убежавшими детьми. Метров через сто посев закончился, и я оказался в густом кустарнике. Осторожно выглянул. Впереди стояла одинокая фанза с плоской крышей, ее окружал небольшой прямоугольный двор, огороженный тонкими слегами. Во дворе не было никаких построек, даже туалета, и ничего не росло, но он был чисто выметен: видно, двор служил хозяевам как ток, на котором они обмолачивали зерновые культуры.

Сразу зайти в фанзу я остерегся: там могли быть и японцы. Решил несколько минут подождать, может, кто и выйдет. Спрятался за куст, наблюдаю сквозь ветки за двором. Яшка с автоматом на шее и поводьями в руках стоит за соседним кустом. Кони, опустив головы, жуют траву. Минут через пять из дома не спеша вышла стройная средних лет женщина. Она была совершенно голой. В руках — ничего. Длинные черные волосы распущены. Женщина медленно шла по двору и внимательно смотрела под ноги. Что-то она искала. Постепенно подошла к забору напротив меня, увидела сухую древесную кору, быстро подняла, затем подобрала несколько сухих травин. Я понял, что она ищет материал для растопки. Не взглянув в мою сторону, вернулась в фанзу. Окликать, тем более разговаривать с обнаженной женщиной я не стал, понадеялся, что следом выйдет мужчина.

Из фанзы не доносилось никаких звуков. Терпеливо жду еще несколько минут. В дверях появляется та же самая обнаженная женщина. Когда она направилась опять в мою сторону, я медленно вышел из-за кустов. Пистолет на ремне загодя убрал за спину, руки мои свободно свисают вниз. Улыбаясь, доброжелательно смотрю на хозяйку. Она сначала испугалась, вздрогнула. Потом, зажав груди руками, стала внимательно меня рассматривать. Между нами метров шесть. Оставаясь на месте, я жестами стал спрашивать, где японцы. Показываю на звездочку на пилотке, кладу ладони на погоны, затем плоскими ладонями провожу от переносицы в стороны вверх, показывая раскосые глаза японцев. Она поняла, что я спрашиваю о военных японцах. Поочередно быстро подняла колени к животу, изображая бег, и, повернувшись ко мне спиной, вытянутой рукой обозначила направление бегства японцев. Чтобы не вести дальше диалог с неодетой женщиной, я изобразил на голове косички, тем спросив: а хозяин — мужчина где? Она и это поняла. Что-то крикнула в фанзу. Появился и встал с нею рядом мужчина, тоже голый и действительно с косичками на голове. Тогда я уперся глазами в китайца и начинаю разговаривать жестами только с ним. Женщина поняла мой намек, пошла в фанзу и быстро вернулась уже «одетая». В жизни не встречал больше женщин, которые бы так быстро одевались! С ее бедер свисали остатки трусов, немного прикрывая переднюю часть тела. Груди она по-прежнему держала в ладонях и всем своим независимым видом показывала, что на этот раз она уже одета и стесняться ей нечего. Теперь я все внимание обратил на лицо женщины. Мужчина догадался, что и ему надо бы одеться. Сходил в фанзу и предстал передо мною в таких же точно трусах, что у жены. Затем хозяин пригласил меня в дом. Я позвал Яшку, он привязал коней к изгороди и встал у входа в фанзу.

Дверей ни в сени, ни из сеней в комнату не было, только проемы. Спрашиваю, где же двери? Китаец показал на лежащие в углу маты из стеблей гаоляна. Входим в комнату размером четыре на четыре метра. Рамы в двух окнах есть, а стекол нет. Ветерок шелестит остатками вырванной промасленной бумаги. Значит, на зиму окна, вместо стекол, заклеивают промасленной бумагой. Пол глиняный, чисто убран. Слева от входа, на некотором отдалении от стен и угла, стоит чугунный котел, вмазанный в печку. По диаметру — сантиметров семьдесят, вписывается в квадрат печки, оставляя вокруг небольшой, в полкирпича, зазор. На этой приступочке лежат штук десять палочек — это их ложки. Котел чисто вымыт. Рядом стоит погнутое, из тонкой белой жести ведерко. Стола нет. Представляю, как готовится обед и идет семейная трапеза. В котел наливают пару ведер воды, засыпают гаолян (крупа по цвету и форме похожая на нашу гречку, но твердая и невкусная) и варят. Потом семья окружает котел, вооружается палочками и быстро опустошает посудину. Из того же погнутого ведерка можно испить воды. Никакого стола, посуды для всего этого и не требуется, и мыть ничего не надо, палочки всегда облизаны.

Больше в фанзе ничего не было. От печки по полу вдоль стен шел квадратный глиняный дымоход-кан, уходящий возле стены вверх. В противоположном от печки-котла углу на полу лежала большая куча золы. Я спросил, почему хозяева не убирают из помещения золу? Китаец сначала не понимал моего вопроса. Тогда я взял в пригоршню часть золы и выбросил во двор через окно. Хозяин понял вопрос и высоким тинькающим голоском начал мне объяснять, зачем здесь зола. Я, естественно, не понимал. Тогда он высунул голову в окошко и громко что-то крикнул. В комнату вбежало четверо ребятишек от трех до семи лет. Все они были голые, грязные, пузатые и улыбающиеся. Они внимательно смотрели на отца, ожидая, зачем он позвал их сюда. Отец что-то сказал сыновьям. Они подбежали к вороху золы, легли на него с разных сторон и быстро зарылись в пепел, оставив на поверхности только головы. Зажмурили глаза и изобразили спящих. Тут я понял: зола служит им постелью. Опять же — остроумно, быстро и просто.

Когда я выходил из комнаты в сени, увидел у стены прикрытую травой нашу ось от разбитой кухни. Я показал на нее рукой и несколько раз потыкал себе в грудь: дескать, это наша ось, это мы отдали ее вам. Китаец понял, внимательно всмотрелся в меня и, узнав, стал низко кланяться. Я же ни его самого, ни жену не признал. Нам все китайцы казались на одно лицо и одного возраста — тридцать лет. Кроме стариков, конечно.

В дальнейшем голые китайцы и китаянки встречались нам и в поле, и в кустарнике, где они работали или пасли скот. В населенных пунктах бедра всех взрослых китайцев были прикрыты. А богатые китайцы шествовали в длинных шелковых халатах. В первых небольших населенных пунктах, которые оказывались на нашем пути, нас поразило, что во всех поселках было по единственному топору на все селение. Топор был прикован цепью к внешней стороне большого пня, на котором люди рубили принесенные хворост, дрова и прочее.

Так произошло наше знакомство с китайцами в августе сорок пятого года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.