Глава II Офицеры и матросы в 1917–1921 гг

Глава II

Офицеры и матросы в 1917–1921 гг

Вопрос о политической роли вооруженных сил и о структуре управления ими напрямую связан с подбором их личного состава. В дореволюционное время командный состав флота был сравнительно однороден: в расчет следовало принимать только офицеров. Нижние чины, служившие в штабах и учреждениях, составляли лишь обслуживающий персонал, который не имел возможности влиять на принятие решений. После революции ситуация изменилась, в учреждениях морского ведомства появились комиссары – большей частью выходцы из матросов или профессиональных революционеров. Выдвиженцы из этих же групп заняли часть командных должностей. Командный состав флота в послереволюционное время стал менее однородным с точки зрения его происхождения и пополнения, следовательно, его изучение усложняется.

Система подготовки морских офицеров установилась в России к началу ХХ в. Будущие «строевые» офицеры проходили обучение в общих и специальных классах Морского кадетского корпуса. Корпус в 1906 г. был переименован в Морской его императорского высочества наследника цесаревича корпус, а после Февральской революции – в Морское училище. Для простоты мы будем употреблять название «Морской корпус» (МК) применительно ко всему периоду, рассматриваемому в настоящей работе. Это военно-учебное заведение сохраняло свой привилегированный характер до 1914 г. и наряду с Пажеским корпусом являлось наиболее аристократическим по составу учащихся и архаичным по своей организации. Потребность в командных кадрах после русско-японской войны настолько увеличилась, что осенью 1914 г. было разрешено принимать в МК недворян.

Это учебное заведение было небольшим: ежегодный выпуск составлял до 1910 г. 80–90 мичманов, затем количество выпускников в год увеличилось до 120[75]. Чтобы ликвидировать некомплект офицеров, в 1913 г. открываются временные гардемаринские классы в Севастополе.

Незначительное число флотских офицеров производилось в чины из юнкеров флота (аналог вольноопределяющихся сухопутной армии), молодых людей, получивших среднее или высшее образование, добровольно прослуживших на матросских должностях 2–3 года и сдавших экзамен на чин прапорщика запаса по морской части или более сложный экзамен на чин мичмана.

Офицеры инженеры-механики и кораблестроители проходили обучение в Морском инженерном училище императора Николая I (МИУ). Сюда принимали всех молодых людей, имевших среднее образование и выдержавших установленный экзамен. В 1906–1912 гг. из МИУ выпускалось около 30 инженеров-механиков и кораблестроителей в год[76].

В русском флоте в начале ХХ в. существовал еще ряд корпусов: морской артиллерии, гидрографов, флотских штурманов, морской строительной части, по Адмиралтейству, морское судебное ведомство. Они были немногочисленными. В корпуса флотских штурманов и морской артиллерии с начала 80-х годов XIX в. практически никого не зачисляли, так что в апреле 1916 г. на службе числилось всего 37 морских артиллеристов и 4 флотских штурмана. Корпус гидрографов (120 человек в 1916 г.) пополнялся строевыми морскими офицерами, получившими специальное дополнительное образование. Малочисленные корпуса морской строительной части и морского судебного ведомства комплектовались офицерами, окончившими «посторонние» (говоря языком послужных списков того времени) учебные заведения: Александровскую юридическую академию, Николаевское инженерное училище, либо одноименную академию, Институт гражданских инженеров и др. В 1916 г. числилось 27 морских строителей-офицеров (кроме того, было еще 45 чиновников морской строительной части) и 37 юристов.

Корпус офицеров по Адмиралтейству был наиболее пестрым по своему составу и самым многочисленным (после строевых офицеров).

В апреле 1916 г. на действительной службе состояло 1268 офицеров этого корпуса. Они либо окончили сухопутные военные училища, либо были произведены из матросов до 1895 г. (когда было введено звание кондукторов и производство нижних чинов в морском ведомстве в офицеры было официально прекращено), либо окончили морские военно-учебные заведения с плохими оценками, либо были произведены в прапорщики запаса флота из юнкеров флота, а затем призваны на военную службу, или, наконец, переименованы из строевых офицеров, в свое время не выполнивших плавательный ценз. Необходимо отметить, что прапорщики по морской или механической частям, хотя и занимали должности строевых офицеров или инженеров-механиков, числились по Адмиралтейству. В справочниках по личному составу (например, «Список личного состава судов флота, строевых и административных учреждений морского ведомства» за определенный год) такие прапорщики указывались в разделе, посвященном офицерам по Адмиралтейству. Производство прапорщиков запаса и военного времени в полноценные офицеры флота не предусматривалось, так как до начала Первой мировой войны не предполагалось, что война может настолько затянуться, что кто-то из них сможет претендовать на мичманский чин. Четкое разделение офицеров запаса и военного времени (т. е. начинавших службу прапорщиками по морской или механической частям) и кадровых офицеров (одновременно с выпуском из учебного заведения или вскоре после выпуска получавших чин мичмана) преследовало цель охраны прав кадровых офицеров при демобилизации флота. Предполагалось, что в этом случае на службе могут быть оставлены только кадровые офицеры, поэтому изредка практиковавшееся во время Гражданской войны у белых причисление офицера запаса к кадровому составу носило характер особого отличия. Например, окончивший школу прапорщиков мичман военного времени М. И. Фетелего в октябре 1919 г. был «переведен в кадровый состав флота мичманом»[77].

Во время Первой мировой войны Морской корпус и гардемаринские классы в Кронштадте и Севастополе продолжали выпускать мичманов, имевших солидное военно-морское образование, про учившихся по 2–3 года. В 1914 г. было сделано два выпуска из МКК (обыкновенный – летом и ускоренный – в декабре), в общей сложности – 260 мичманов, в 1915 г. было выпущено еще 173, а в 1916–1917 гг. – 400 мичманов.

В 1913 г. были созданы Временные классы юнкеров флота, впоследствии преобразованные в Отдельные гардемаринские классы (ОГК). Первоначально они размещались в Крюковских казармах, а затем были переведены в здание 2-го Балтийского флотского экипажа на Васильевском острове[78]. В сентябре 1913 г., в соответствии с ограничениями, принятыми для Морского корпуса, на курсы были зачислены дети потомственных дворян, дети христианских священнослужителей не ниже иерея, дети офицеров, дети гражданских чиновников не ниже VIII класса, лица всех сословий христианского исповедания с высшим образованием[79]. Первый выпуск из этого учебного заведения (не более 60 гардемарин) состоялся 29 января 1916 г. (выпущены корабельные гардемарины, в феврале того же года они произведены в мичманы), второй – в марте 1917 г. и последний – в феврале 1918 г. Учащиеся этих классов получили прозвище «черные гардемарины» – по цвету погон (в отличие от МКК, где носили белые погоны, учащиеся ОГК носили черные погоны с белыми выпушками и такими же как в МКК медными якорями). По данным С. Д. Морозова, в ОГК за 1913–1916 гг. было принято 558 человек, из которых около 180 были выпущены в 1917 г., еще 114 могли сдавать офицерские экзамены до апреля 1918 г., а 265 человек набора 1916 г. не успели окончить курс[80]. Нетрудно заметить, что в подсчетах допущена незначительная ошибка, так как сумма 180, 114 и 265 равна 559. Кроме того, в число выпущенных в 1917 г. исследователь, видимо, включил и гардемарин выпуска января 1916 г. Известный советский военно-морской историк и теоретик В. А. Белли, служивший на флоте перед Первой мировой войной, считал, что система подготовки офицеров в ОГК лучше, чем в МКК. Он видел особое преимущество ОГК в том, что «черных гардемарин» «сразу же отправляли в годичное плавание на учебном крейсере зимой за границу. Таким образом выявлялась склонность или несклонность к морской службе того или иного гардемарина»[81]. Насколько можно судить, по крайней мере первый выпуск ОГК совершил не одно годичное, а два более коротких летних плавания в 1915 и 1916 гг.[82]

Политические настроения гардемарин ОГК несколько отличались от настроений в Морском корпусе. По свидетельству Ф. Ф. Раскольникова, наряду с монархистами среди учащихся ОГК были и представители революционно настроенной молодежи, и такие же «политически неблагонадежные», как сам Ф. Ф. Раскольников[83].

Летом 1917 г. была намечена серьезная реформа системы военно-морских учебных заведений. Согласно постановлению Адмиралтейств-совета от 22 июня, предполагалось постепенно упразднить как общие, так и специальные классы МК и Морской кадетский корпус в Севастополе, а единственным учреждением для подготовки строевых офицеров оставить ОГК, которые планировалось передислоцировать в Севастополь[84]. Впрочем, эту реформу провести не успели.

До лета 1915 г. при 2-м Балтийском флотском экипаже в Кронштадте для облегчения молодым людям подготовки к экзаменам на офицерский чин существовали рота юнкеров флота (для имеющих высшее образование) и рота вольноопределяющихся (для имеющих среднее образование). Юнкера производились в мичманы, а вольноопределяющиеся – в прапорщики. Летом 1915 г. рота юнкеров была переименована в гардемаринскую (прозвище – «серые гардемарины»). С декабря 1916 г. она была преобразована в Курсы гардемарин флота (КГФ) с морским, механическим, гидрографическим и кораблестроительным отделениями. 17 декабря 1916 г. на Курсы были зачислены 106 человек для подготовки по морской части, через два дня – еще 20 человек по механической и 19 – по корабле строительной части. Позднее было набрано еще 30 человек на гидрографическое отделение. Курсы располагались в Петрограде на Лоцманской ул., д. 3. Первый выпуск «серых гардемарин» состоялся в мае 1917 г. На 27 ноября (ст. ст.) 1917 г. их начальником был генерал-майор П. Н. Вагнер, на курсах числилось в морском отделе – 219 гарде марин, в механическом – 85, в гидрографическом – 27[85]. Надо полагать, что на кораблестроительном отделении к тому времени уже никого не осталось. В конце года Верховная морская коллегия приняла решение: «Гидрографическому отделению продолжать свои занятия до 1 июня. Гардемаринам флота по морской части в количестве не более 30 и гардемаринам по механической части в количестве не менее 15 человек, желающих сдать оставшиеся экзамены, дать возможность закончить в срок до 28 апреля»[86]. 28 марта 1918 г. было объявлено о закрытии Курсов при сохранении гидрографического отделения, переименованного в Класс гидрографов военного флота (существовал до июля 1918 г.), а также механического и кораблестроительного отделений, переименованных в Краткосрочные курсы военного кораблестроения (существовали до 1 августа 1918 г.). По другим данным последний выпуск КГФ состоялся в апреле 1918 года[87].

В ОГК и КГФ принимали лиц с высшим образованием, а выпускали мичманов или подпоручиков по Адмиралтейству (в случае малоуспешной сдачи экзаменов)[88].

Весной 1916 г. была создана Школа прапорщиков флота, в которую набрали 200 человек вольноопределяющихся, охотников флота, нижних чинов, ратников морского ополчения и молодых людей со стороны «христианского исповедания, возраста не менее 17 лет», имевших «свидетельства об окончании полного курса мореходных училищ или судовых механиков»[89]. Осенью 1916 г. учащиеся были выпущены прапорщиками. Надо полагать, что именно это учебное заведение было затем переименовано в Школу мичманов военного времени, которая в ноябре 1917 г. размещалась вместе с КГФ в Пет рограде[90] и находилась на стадии ликвидации. Учащихся в ней уже не было[91].

В июле 1916 г. в Ораниенбауме была открыта Школа прапорщиков по Адмиралтейству, в которую принимали лиц со средним образованием. Выпуски прапорщиков по морской и механической частям состоялись в октябре 1916 г. и марте 1917 г. В апреле – мае 1917 г. школа была переведена в Петергоф[92] и переименована в Школу мичманов военного времени берегового состава. Тогда же состоялся первый выпуск мичманов военного времени берегового состава. В сентябре выпущены мичманы военного времени по механической части и мичманы берегового состава, а в конце того же месяца – третья группа мичманов военного времени, уже без обозначения специальности[93]. В конце ноября 1917 г. школа находилась в процессе ликвидации, в ней числилось 105 гардемарин, уволенных в отпуск до 31 декабря[94]. Школу окончательно расформировали 18 февраля 1918 года[95].

Осенью 1916 г. был создан особый корпус офицеров морской авиации и установлено, что офицеры – морские летчики должны носить сухопутные чины. 8 сентября 1917 г. офицеры морской авиации переименовываются в военно-морские чины[96]. Тем не менее, в «Мартирологе…» фигурируют 11 летчиков морской авиации с указанием их сухопутных чинов (подпоручиков и поручиков) и 20 других офицеров-летчиков с указанием морских чинов[97]. Это как раз указывает на специфическое отношение эмигрантов к своему служебному прошлому и на фактическое сосуществование сухопутных и морских чинов в морской авиации.

Подготовка морских летчиков первоначально велась в сухопутных авиационных школах. Недостатки этого пути пополнения кадров заставили открыть 10 августа 1915 г. Офицерскую школу морской авиации на Гутуевском острове в Петрограде. В начале 1917 г. школа была переименована в Ораниенбаумскую. В связи с тем что зимой летать на гидросамолетах в Петрограде было невозможно, осенью 1916 г. открыли отделение школы в Баку. В январе 1917 г. морские авиационные школы были выведены из подчинения сухопутному ведомству и подчинены морскому, а Бакинское отделение стало самостоятельной Бакинской школой морской авиации. Одновременно в этих школах обучалось небольшое количество курсантов: по 20–25 офицеров и 15–20 нижних чинов. Летом 1917 г. была создана Школа воздушного боя в Красном Селе (ее штат был утвержден 17 июня[98]), предназначенная для переподготовки летчиков широкого профиля в истребителей. В конце лета ввели четкие правила производства в офицеры-морские летчики. Обучавшиеся в течение 6–9 месяцев слушатели производились в чин мичмана[99].

После Февральской революции делались попытки демократизации системы чинопроизводства на флоте, что было особенно важно, если учитывать постоянный рост числа должностей морских офицеров. В мае 1917 г. были введены чины старшего лейтенанта, лейтенанта и мичмана военного времени и старшего лейтенанта и мичмана военного времени флота по механической части[100]. Предусматривалось, что эти чины будут получать все лица, окончившие учебные заведения морского ведомства, кроме МК, ОГК и МИУ. Производство в следующий чин для офицеров военного времени было возможно только «за отличие, преимущественно боевое»[101], по окончании военных действий на службе могли быть оставлены только те из них, кто сдаст экзамен за полный курс МК или МИУ, также только сдавшие экзамен могли быть произведены в капитаны 2 ранга. Те молодые люди, которые обучались в военно-морских учебных заведениях лишь береговым предметам и не проходили практического плавания, производились в мичманы военного времени берегового состава. Состоявшие к тому времени на службе офицеры запаса могли подать прошение о переименовании их в новые чины: прапорщики и подпоручики – в мичманы, поручики и штабс-капитаны – в лейтенанты, капитаны – в старшие лейтенанты. Матросы, производимые за подвиги в офицеры, могли сами выбирать себе чин – прапорщика по морской или механической части, прапорщика или подпоручика по Адмиралтейству или мичмана военного времени.

Таким образом, в чине подпоручика по Адмиралтейству оставались только офицеры тыловых учреждений. Эта реформа помогла разделить офицеров боевого и тылового состава и ввести на флоте тот же порядок чинопроизводства офицеров запаса и военного времени, что и в армии.

В дореволюционном флоте сложились достаточно напряженные отношения между матросами срочной службы, с одной стороны, и, с другой стороны, сверхсрочнослужащими, а также кондуктурами (промежуточная категория между унтер-офицерами и офицерами, наподобие современных мичманов и прапорщиков российских Вооруженных сил). Подыгрывая настроениям матросов срочной службы и призванных из запаса в июле 1917 г., флотское руководство упразднило категории кондуктуров[102] и сверхсрочнослужащих[103]. Те из них, кому исполнилось 44 года, могли немедленно уволиться в отставку (таких оказалось 310 чел.), потому что на военной службе находились в то время военнообязанные до 43-летнего возраста. Оставшиеся на службе кондукторы были произведены в мичманы военного времени или в подпоручики по Адмиралтейству (546 чел.), в классные фельдшеры (303 чел.) или переименованы в старшие специалисты (1052 чел.)[104]. В мичманы военного времени были произведены и многие сверхсрочнослужащие унтер-офицеры.

23 мая 1917 г. Центробалт принял постановление о том, что прослужившие не менее трех лет «воинские чины специалисты» (то есть матросы и унтер-офицеры, закончившие специальные школы), могут быть произведены в прапорщики или подпоручики по Адмиралтейству в соответствии с уровнем их общего образования[105]. Это означало, что имеющие образование в объеме четырех классов гимназии или реального училища могли быть произведены в прапорщики, а имеющие полное среднее образование – в подпоручики. Появился новый канал пополнения офицерского состава: это постановление впервые открывало возможность производства в офицеры по морскому ведомству лиц, не имевших полного среднего образования. Видимо, Центробалт руководствовался тем, что в школы прапорщиков сухопутной армии принимали имевших неполное среднее образование, а кроме того, матросы и унтер-офицеры этой категории уже прослужили на флоте достаточно долго и имели неплохую подготовку в школах специалистов. На основательную подготовку этой категории нижних чинов указывал активный монархист, кирилловец капитан 2 ранга Г. К. Граф: «Среди новобранцев были и такие, которые уже получили до службы начальное образование. Из них выбирались кандидаты на унтер-офицеров, которых особо учили по их специальности в течение двух лет. Эти матросы получали довольно серьезное образование, которое в некоторых отношениях даже было немногим ниже общесреднего. Таким образом, из них получались уже полуинтеллигенты»[106].

Нужда в офицерах вспомогательных судов флота была настолько велика, что в 1917 г. появилась новая промежуточная категория между офицерами и бывшими нижними чинами (которых переименовали в «воинских чинов»): это были зауряд-прапорщики по морской и механической частям. Такое звание присваивалось штурманам и механикам малого плавания и речных судов, не имевшим полного среднего образования, необходимого для получения чина прапорщика флота.

Для оценки численности офицерского корпуса флота важно установить, какие потери были понесены им в военное время.

За время войны (август 1914 – сентябрь 1917) потери русского флота убитыми, умершими и пропавшими без вести составили 140 офицеров[107]. Потери среди нижних чинов составляли к 15 января 1918 г. 2931 человек убитыми и умершими от ран и болезней, 181 матрос пропал без вести, 197 человек попали в плен. Еще 636 матросов числились ранеными[108]. Судя по тому, что это число невелико, можно предположить, что подразумеваются раненые, не вернувшиеся в строй к моменту составления справки (15 января 1918 г.). Вероятно, в число 140 погибших и пропавших без вести офицеров не входят те, кто был убит матросами или покончил с собой во время Февральской революции или в течение 1917 г.

Обращает на себя внимание то, что соотношение погибших и умерших офицеров и матросов (примерно 1:21) отличается от соотношения офицеров и матросов в составе флота (примерно 1:16–17). Как представляется, причина такого положения кроется в том, что на береговых должностях числилось достаточно большое количество офицеров при не столь значительном числе нижних чинов, а соотношение погибших офицеров и матросов примерно соответствует их соотношению в корабельных командах.

С. В. Волков считает, что «к 15 марта Балтийский флот потерял 120 офицеров, из которых 76 убито (в Гельсингфорсе 45, в Кронштадте 24, в Ревеле 5 и в Петрограде 2). В Кронштадте, кроме того, было убито не менее 12 офицеров сухопутного гарнизона. Четверо офицеров покончили жизнь самоубийством и 11 пропали без вести. Всего, таким образом, погибло более 100 человек, если не включать сюда троих, покончивших жизнь самоубийством (По другим сведениям, Февральская революция стоила Балтийскому флоту 70 офицеров – 67 убитых (в т. ч. 8 адмиралов и генералов). – Примеч. С. В. Волкова). На Черноморском флоте также было убито много офицеров во главе с вице-адмиралом П. Новицким, трупы которых с привязанным к ногам балластом сбрасывались в море; имелись и случаи самоубийства (например, мичман Фок с линкора “Императрица Екатерина II”)»[109]. Точку зрения С. В. Волкова разделяет М. А. Елизаров: «В Февральскую революцию на флоте погибли около ста офицеров: в Гельсингфорсе около 45, немногим меньше в Кронштадте, в Ревеле 5, в Петрограде 2, а также свыше 20 боцманов, кондукторов и сверхсрочников. Кроме того, 4 офицера покончили жизнь самоубийством, 11 пропали без вести (вероятно, убиты или сбежали)»[110].

Бросается в глаза недопустимая небрежность С. В. Волкова, которая оставляет читателя в полной уверенности, что убийства офицеров на Черном море происходили в марте 1917 г. В действительности же они имели место почти год спустя, в декабре 1917 – марте 1918 г. В основном, расправы над офицерами происходили в Севастополе 16–17 декабря 1917 г. Это прямо следует из биографических статей мартиролога того же автора, изданного в 2004 г. С. В. Волков учел 49 офицеров и генералов, убитых на Черноморском флоте в конце 1917 – начале 1918 гг.

Что касается Балтийского флота, то в мартирологе С. В. Волкова учтены 77 жертв из числа офицеров, генералов и адмиралов, погибших в марте 1917 г., 3 офицера, убитых летом 1917 г., еще 1 – без указания месяца и 1 гардемарин, пропавший без вести «после марта 1917 г.» В их числе: 49 в Гельсингфорсе, 18 в Кронштадте, 3 в Петрограде, по 1 в Выборге, Ревеле и в Либаве, а также 9 без указания места гибели.

К сожалению, в мартирологе С. В. Волкова встречаются явные ошибки. Так, в сборнике есть следующая статья: «Вильгельмс? Альфредович. Убит матросами в Либаве в 1917 г.»[111] Основания для причисления данного лица к офицерам морского ведомства непонятны, так как не указан даже его чин. В Либаве в 1917 г. Вильгельмс мог быть убит разве немецкими матросами, ведь этот город русские войска сдали еще в 1915 г.! А вот другой случай: генерал-майор корпуса гидрографов барон Э. В. Майдель якобы «убит большевиками 15 июня 1918 в Гельсингфорсе»[112]. Столица Финляндии была оккупирована немцами еще 30 марта 1918 г., поэтому трудно представить себе, что большевики могли спокойно чинить там расправы. Кроме того, в отношении 8 убитых в марте 1917 г. на Балтике офицеров указано, что они были «убиты большевиками», тогда как подавляющее большинство остальных жертв приписано «матросам», а одна жертва – «революционной толпе». Возникает естественный вопрос: на каком основании С. В. Волков приписал гибель части офицеров именно большевикам, а не анархистам или эсерам? Трудно поверить в то, что члены РСДРП(б), только что вышедшие из подполья, позабыв о своей программе, вдруг занялись индивидуальным террором, причем направленным в основном против офицеров по Адмиралтейству (большевикам приписана гибель 7-ми офицеров по Адмиралтейству (от штабс-капитана до полковника), а также 1-го контр-адмирала). В мартирологе С. В. Волкова находим указание на то, что контр-адмирал П.П. Владиславлев был «расстрелян большевиками 10 августа 1917 г. в Гангэ»[113]. Интересно, как большевики могли расстрелять адмирала в то время, когда сами были в подполье? В действительности П. П. Владиславлев погиб в ночь на 5 октября 1917 г. Тело его было обнаружено в воде: возможно, кто-то в темноте столкнул адмирала с пирса, но обстоятельства его гибели до сих пор не выяснены[114]. Относительно А. М. Щастного указано, что он «расстрелян большевиками 22 мая (21–22 июня) 1918 в Петрограде»[115]. В данном случае несомненно, что А. М. Щастный был расстрелян по приговору революционного трибунала, вынесенному голосами большевиков, левые эсеры выступили против приговора. Широко известно, что он был казнен в Москве 22 июня, арестован 25 мая также в Москве, а 22 мая не только не был расстрелян, но и находился на свободе. Что должна означать тройная дата расстрела, остается только догадываться.

Видимо, С. В. Волковым при составлении мартиролога руководило желание обвинить большевиков во всех смертных грехах. В этой установке составителя есть свои плюсы – можно предположить, что в «Опыте…» численность эмигрантов скорее завышена, чем занижена. Составитель полагает, что основная масса офицеров встала на сторону антибольшевистских сил. В этой точке зрения нет ничего оригинального, она была присуща советской историографии до конца 50-х годов, когда считалось, что из числа офицеров «лишь одиночки примкнули к рабочему классу»[116].

Было бы грубой ошибкой полагать, что матросами уже с первых дней Февральской революции руководили антивоенные, антибуржуазные или какие-нибудь «левоэкстремистские» (термин, используемый А. М. Елизаровым в диссертации) настроения. Так, самоубийство мичмана П. И. Фока на линкоре «Императрица Екатерина Великая» произошло из-за того, что матросы заподозрили в нем шпиона благодаря его немецкой фамилии. В те дни матросы требовали удалить с линкора всех офицеров с немецкими фамилиями, опасаясь повторения участи линкора «Императрица Мария», погибшего в результате взрыва, причиной которого, по одной из гипотез, была диверсия[117]. Следовательно, П. И. Фок пал жертвой шпиономании и германофобии матросов, а не каких-то «левоэкстремистских настроений». В. А. Белли отмечал, что уже зимой 1914–1915 гг. у матросов линкора Балтийского флота «Цесаревич» отмечалась крайняя подозрительность к офицерам с иностранными фамилиями, вплоть до того, что ходили разговоры о необходимости расправиться с ними («побросать за борт»[118]).

К сентябрю 1917 г. на флоте числились 7151 офицер и около 300 зауряд-прапорщиков. Ожидалось, что к 1 января 1918 г. численность офицеров достигнет 8050 чел., а для полного укомплектования флота будет необходимо 8500 офицеров[119]. В действительности на 1 января 1918 г. на флоте насчитывалось 8060 офицеров (без зауряд-прапорщиков)[120].

В результате, к ноябрю 1917 г. морской офицерский корпус был неоднороден. Он включал в себя офицеров, окончивших Морской корпус до войны и прошедших через сито сословного отбора (36 % от числа всех офицеров); окончивших МИУ до 1914 г., где им был привит соответствующий корпоративный дух (14 % офицеров морского ведомства); кадровых офицеров по Адмиралтейству (9 %); офицеров военного времени из числа студентов и гимназистов, прошедших ускоренное обучение в различных формах, бывших кондукторов и сверхсрочнослужащих, гражданских штурманов и пароходных механиков (38 %). Еще 3 % составили офицеры строительной части, судебного ведомства и сухопутного гарнизона Ревеля, связанные с морским ведомством чисто формально[121]. Таким образом, около 60 % офицеров морского ведомства к концу 1917 г. были кадровыми (сюда включены также строевые офицеры, инженеры-механики и офицеры по Адмиралтейству). В принципе, к кадровым офицерам можно было бы отнести окончивших МКК и ОГК в военное время, так как они учились там по 2¹/₂ года – ненамного меньше, чем до начала Первой мировой войны. Впрочем, включение этой категории повысит процент кадровых офицеров незначительно.

Процент кадровых офицеров на флоте к ноябрю 1917 г. намного выше, чем в сухопутной армии, где, по некоторым подсчетам, оставалось 4–5 % кадровых офицеров[122]. Вот как об этом пишет Г. К. Граф: «Среда морских офицеров была очень однородной. Большинство из них были кадровые офицеры, вышедшие из Морского корпуса. Вой на не повлияла на такую однородность, так как за все время потерь было очень мало. Таким образом, все главные должности, как например – начальников бригад, дивизий, отрядов, командиров судов, старших офицеров и специалистов, были заняты кадровыми офицерами. Только младший состав на кораблях был частью из мичманов «военного времени», да должности в тылу флота замещались офицерами из запаса, моряками торгового флота и произведенными кондукторами. Таким образом, в общей массе офицерство было монархично и совершенно не сочувствовало перевороту. Только среди офицеров «военного времени», в число которых вошло довольно много студентов, были его сторонники»[123].

Вместе с тем нельзя утверждать, как это делают некоторые современные исследователи, что «во флоте не практиковалось во время войны производство (в офицеры. – К. Н.) из унтер-офицеров и матросов»[124]. Кроме приведенных расчетов, в опровержение такого утверждения можно привести следующий пример. В декабре 1916 г. был произведен в мичманы военного времени и артиллерийский кондуктор А. Б. Елисеев, в будущем советский военачальник, возглавлявший береговую оборону Балтийского и Тихоокеанского флотов в конце 20-х – 30-е годы[125]. Правда, факт производства в мичманы приводится в статье В. И. Калинина и В. М. Лурье лишь со ссылкой на автобиографию А. Б. Елисеева. Учитывая то, что чин мичмана военного времени появился только после Февральской революции, мы предполагаем, что будущий генерал-лейтенант береговой службы был произведен в прапорщики по Адмиралтейству, а уже весной 1917 г. – в мичманы военного времени берегового состава. Для производства сразу в подпоручики ему не хватало образовательного ценза: А. Б. Елисеев закончил городское четырехклассное училище, то есть имел неполное среднее образование. Вместе с тем обратим внимание на то, что А. Б. Елисеев не значится в списках офицеров на октябрь 1917 г.[126]

Факт значительной неоднородности офицерского корпуса старой армии отмечался уже во время Гражданской войны. Так, в своем выступлении на VIII Съезде РКП(б) член Реввоенсовета Республики А. И. Окулов отмечал: «Военные специалисты есть известный слой служивой интеллигенции. Раздел всей судьбы ее – в зависимости от колебаний общего политического положения. Если мы обратимся к старой так называемой офицерской касте старого периода, мы увидим, что эта каста никогда не была единой. Она разделялась на гвардейцев, которые презирали армейцев, на казаков, которые презирали какие-нибудь драгунские части, на самых несчастных армейцев, которые завидовали кавалеристам, и так далее. Словом, тот миф, которым помахивают перед нами, что офицерство от рождения является белогвардейской глыбой, – это миф, который не опирается ни на один серьезный аргумент, не оправдывается нашей собственной практикой»[127].

Морской офицерский корпус сохранил свое кадровое ядро в несравнимо большей степени, чем сухопутный, тогда как армейское кадровое офицерство было в большинстве уничтожено в боях Первой мировой войны[128]. Учитывая происхождение большинства офицеров и их длительную службу монархии, логичным было бы предположить массовый переход морских офицеров на сторону антисоветских формирований. Действительно, если мы обратимся к зарубежным параллелям, например, к истории гражданской войны в Испании, то увидим, что там из 19 адмиралов на стороне Республики остались двое (10 %), из 31 капитана 1 ранга – двое (6 %), из 65 капитанов 2 ранга – семеро (11 %) и из 128 капитанов 3 ранга – тринадцать (10 %). В общей сложности из 243 старших офицеров и адмиралов на стороне законного, но составленного из представителей левых политических сил, правительства оказались всего 24 человека (10 %)[129].

В странах Европы в начале ХХ в. существовали различные подходы к комплектованию офицерского корпуса армии и флота. Так, во Франции треть офицерских вакансий была еще в 1818 г. закреплена за офицерами, выслужившимися из сверхсрочнослужащих солдат и окончивших специальные курсы (как тот пехотный капитан, о котором пишет А. А. Игнатьев)[130]. В то же время в России и Германии производство из нижних чинов было в мирное время практически исключено. Для того чтобы еще сильнее ограничить это производство, в русском флоте в 1894 г. была введена категория кондукторов, занимавшая промежуточное положение между офицерами и матросами. Это было предпринято, с одной стороны, чтобы практически полностью исключить производство нижних чинов в офицеры, а с другой – выделить привилегированную группу сверхсрочнослужащих и сделать сверхсрочную службу более привлекательной. В русской сухопутной армии аналогичную роль играли подпрапорщики. В Германии, чтобы любой ценой избежать производства нижних чинов в офицеры, но в то же время заполнить офицерские вакансии в военное время, был введен в 1877 г. особый чин фельдфебель-лейтенанта. Кстати, о силе феодальных традиций в немецкой армии свидетельствует тот факт, что, хотя формальные ограничения для производства в офицеры нехристиан в Пруссии были отменены еще в 1815 г., вплоть до 1914 г. не было ни одного случая производства иудея в строевые офицеры. В 1909 г. «Союз германских евреев был вполне способен назвать (всего лишь! – К. Н.) двадцать шесть случаев, в которых крещеные сыновья еврейских родителей стали офицерами запаса прусской армии»[131]. Это объяснялось большим влиянием общественного мнения офицеров на пополнение их корпорации: в Германии первый офицерский чин присваивался после голосования офицеров полка, в котором служил кандидат в офицеры[132].

Практически во всех европейских странах флотский офицерский корпус был более закрытой корпорацией по сравнению с сухопутным. В тех странах, где для поступления в военно-морские учебные заведения не существовало формальных сословно-профессиональных ограничений, присутствовали ограничения неформальные. Так, в Великобритании взималась высокая плата за обучение в военно-морских училищах, которая делала чин флотского офицера недоступным для выходцев из низов[133].

Неверно представлять себе офицерский корпус русской армии и флота состоящим из одних придворных аристократов, в то же время нельзя и делать далеко идущие выводы о серьезной демократизации русского офицерства на том основании, что процент потомственных дворян в его среде к началу ХХ в. сократился. На наш взгляд, определяющим в складывании мировоззрения кадрового офицера было длительное обучение в военно-учебном заведении, а затем – сравнительно замкнутая жизнь в «полковой семье» или в рамках кают-компании. Происхождение офицера, как правило, не только не имело определяющего значения, но и могло оказать воздействие на его убеждения, обратное тому, которое предполагается, когда речь идет о «выходце из народа». Сам по себе факт приобщения к привилегированной корпорации мог сделать сына крестьянина или рабочего более лояльным членом «офицерской семьи», чем выходца из дворянства, для которого военная служба была естественным.

Благодаря тому, что в свое время были сделаны обстоятельные подсчеты, представляется возможным оценить поведение русских морских офицеров различных категорий в годы Гражданской войны. В РГА ВМФ хранятся справки о численности бывших офицеров разных чинов и корпусов, состоящих на службе в Красном Флоте на 1 января 1918 г.[134] и на март 1921 г.[135] К сожалению, эти справки составлены не по единому формуляру, поэтому возникают некоторые вопросы при интерпретации содержащихся в них сведений. Вместе с тем представляется, что приведенные в справках цифры ни в коем случае не являются вымышленными. Во-первых, указанные справки составлены весьма тщательно, о чем свидетельствует то обстоятельство, что бывшие офицеры в них разбиты на группы в соответствии с их чинами и специальностями. Во-вторых, как будет показано ниже, советское руководство весьма внимательно относилось к использованию и учету бывших офицеров, а принадлежность к офицерскому корпусу в целом и к одной из его категорий в частности выступала критерием профессиональной пригодности специалиста. Справка за 1 января 1918 г. позволяет оценить максимальное число офицеров русского флота с некоторыми уточнениями относительно окончивших военно-морские учебные заведения в 1918 году.

Численность офицеров флота, оказавшихся на стороне белых, можно оценить благодаря двум изданиям, в которых собраны многочисленные сведения о судьбе офицеров-эмигрантов. Это изданный под редакцией В. В. Лобыцына «Мартиролог русской военно-морской эмиграции»[136] и составленный С. В. Волковым «опыт мартиролога» «Офицеры флота и морского ведомства»[137] (далее – «Опыт…»).

В «Мартирологе…» В. В. Лобыцына насчитывается 1909 фамилий, хотя составитель заявляет о 1890[138]. 378 человек (19,8 %) (кадеты, юнкера флота и гардемарины, члены семей офицеров, чиновники, священники, отставные и сухопутные офицеры, нижние чины и охотники флота, штатские лица, офицеры созданного бароном Врангелем Корпуса корабельных офицеров (ККО)) вовсе не являлись офицерами морского ведомства. Около 115 человек (6 %) были произведены в офицеры белыми властями не ранее осени 1918 г. Не более 1416 (74,1 %) являлись офицерами действительной службы к 1 января 1918 г. В предисловии к своему «Мартирологу…» В. В. Лобыцын заявляет, что все сведения о смерти в эмиграции лиц, статьи о которых вошли в сборник, фигурировали в периодических и непериодических изданиях, вышедших за границей. Эти издания подробно перечислены в предисловии. Кроме того, эти лица имели какое-то отношение к флоту[139]. Принцип отбора персоналий для «Мартиролога…» представляется совершенно логичным. Оправдано включение в издание статей о женах и вдовах морских офицеров, гардемаринах, кадетах, охотниках и юнкерах флота, матросах и т. п. В «Мартирологе…» В. В. Лобыцына имеются ссылки на источники сведений о кончине каждого лица, включенного в издание.

С. В. Волков, составитель «Опыта мартиролога», собрал сведения о 5711 лицах, включая большинство упомянутых В. В. Лобыцыным. Исключены С. В. Волковым по большей части лица, не получившие офицерского чина, хотя иногда причины игнорирования того или иного лица представляются загадочными. Весьма спорным является принцип отбора сведений составителем. С. В. Волков заявляет о том, что у него «собраны имена офицеров, расстрелянных большевиками в ходе красного террора, во время Гражданской войны, погибших в Белом движении в 1917–1922 гг., умерших в эмиграции, а также оставшихся в России (в том числе мобилизованных большевиками) и репрессированных в 1920–1930-х годах. В порядке исключения упомянуты и погибшие в Гельсингфорсе, Кронштадте, Петрограде, Севастополе и других местах от рук революционных матросов в марте – октябре 1917 г. То есть мартиролог включает имена практически всех морских офицеров, о чьей судьбе после 1917 г. составителям удалось найти хоть какие-то сведения. Не вошли в него только лица (их сравнительно немного), которые добровольно поступили на службу к большевикам или ревностно им служили»[140]. Критерий добровольности поступления на службу во время Гражданской войны крайне расплывчат, не говоря уже об оценке степени ревностности службы. Так, не вошли в «Опыт…» статьи о репрессированных офицерах – лейтенанте и флагмане флота 1 ранга М. В. Викторове, мичмане и флагмане флота 1 ранга В. М. Орлове, лейтенанте и флагмане флота 2 ранга И. К. Кожанове, лейтенантах и флагманах 1 ранга Э. С. Панцержанском, Г. В. Васильеве, Г. Г. Виноградском, мичмане и флагмане 1 ранга И. М. Кадацком-Рудневе, мичмане и флагмане 2 ранга В. П. Калачеве, капитане 2 ранга и адмирале советского флота Л. М. фон Галлере, капитане 2 ранга и вице-адмирале советского флота А. К. Векмане, мичмане и контрадмирале советского флота И. К. Самойлове и др. Даже если С. В. Волков принимал за признак ревностной службы партийность, то И. М. Кадацкий-Руднев вступил в ВКП(б) только в 1931 г., М. В. Викторов и Л. М. Галлер – в 1932 г., а А. К. Векман и Э. С. Панцержанский вовсе остались беспартийными. В то же время в сборнике помещены сведения о Н. Н. Зубове, капитане 2 ранга царского флота, командовавшем запасным батальоном в колчаковских войсках. Он попал в плен к красным и служил в СССР, став директором Океанографического института и инженер-контр-адмиралом советского ВМФ[141]. Вполне очевидно, что Н. Н. Зубов «ревностно служил большевикам», не был репрессирован, его именем были названы залив в Антарктиде и два научно-исследовательских судна[142]. Кроме Н. Н. Зубова в «Опыт…» были включены сведения о более чем ста лицах, оставшихся в СССР, о чьей судьбе С. В. Волкову не удалось собрать сведения, и которых явно неверно было бы относить к категории «репрессированных в 1920–1930-х годах». Составитель посчитал возможным включить в состав сборника под названием «Офицеры флота и морского ведомства: Опыт мартиролога» гардемарин, кадетов, юнкеров флота, не только произведенных в офицеры белыми властями, но и тех, о которых ему известно, что они никогда не получили офицерского чина (таких насчитывается более 600). В «Опыте…» приводятся сведения о женщинах, священниках и чиновниках, к числу офицеров никак не относившихся. Из сказанного следует вывод о субъективизме, проявленном С. В. Волковым при составлении мартиролога. Кроме того, у С. В. Волкова, в отличие от В. В. Лобыцына, полностью отсутствуют ссылки на источники информации, поэтому читателю приходится полагаться лишь на его научную добросовестность. Вместе с тем можно надеяться на то, что состав чинов морского ведомства, умерших в эмиграции, отражен достаточно полно и их численность завышена, а не занижена. Несмотря на указанные выше недостатки, сведения, приводимые как В. В. Лобыцыным, так и С. В. Волковым, позволяют дополнить картину политического выбора офицерского корпуса морского ведомства в годы Гражданской войны.

Переходя к анализу сведений, содержащихся в справках 1918 и 1921 гг., а также в мартирологах, необходимо оговориться: в справках и в мартирологах остается возможность двойного счета одного лица в составе РККФ в марте 1921 г. Особенно это относится к мартирологу С. В. Волкова, который и не ставил задачей включать в свой сборник лишь данные тех, кто умер в эмиграции. Теоретически бывший офицер мог состоять в списках РККФ, а после марта 1921 г. покинуть страну. Видимо, именно так и произошло, например, с И. К. Григоровичем. Усложняет картину и то обстоятельство, что в ходе Гражданской войны часть офицеров переходила из одного лагеря в другой. К марту 1921 г. в составе РККФ оставались бывшие офицеры, которые могли спустя годы умереть в эмиграции. Понятно, что такие офицеры, оказавшись за границей, не стремились подчеркивать факт своей службы в РККФ. В сообщениях об их смерти в эмигрантской печати этот факт, очевидно, опускался, а ведь такие сообщения служили основным источником для составителей мартирологов.

Исходя из сказанного выше, для упрощения расчетов мы будем считать, что все офицеры, упомянутые в «Мартирологе…» и «Опыте…» не состояли на службе в РККФ в марте 1921 г., за исключением тех, о которых прямо сказано, что они остались в СССР. При подсчетах мы, в основном, будем опираться на данные С. В. Волкова, так как в «Опыт…» вошли данные практически на всех лиц, упомянутых в «Мартирологе…».

Если суммировать количество офицеров соответствующих чинов и корпусов, находившихся в составе РККФ в марте 1921 г., и количество умерших в эмиграции (попавших в «Мартиролог…» и в «Опыт…»), то получившаяся сумма значительно превысит численность офицеров этих категорий на 1 января 1918 г.[143]

Рассмотрим сначала численность высшего командного состава флота. Учитывая, что в справке 1921 г. нет сведений о бывших чинах Военно-морского судебного ведомства, Морской строительной части и Морской крепости императора Петра Великого, мы опустим сведения об этих чинах и в тех случаях, если они доступны. Кроме того, следует иметь в виду, что данные о многих персоналиях, вошедших в «Опыт…» С. В. Волкова, неполны. Сведения о произведенных в следующий чин белыми властями, а также вышедших в отставку или погибших очень лаконичны.

На 11 апреля 1916 г. на службе в морском ведомстве числилось 225 адмиралов и генералов (если не включать указанные выше корпуса), к 1 января 1918 г. их число сократилось до 174 (у С. В. Волкова упомянуты 22 человека, вышедшие в отставку, и еще 22 погибших в 1917 г.) При этом Временным правительством не менее 37 человек были произведены в контр-адмиралы, а еще 18 – в генерал-майоры[144]. В марте 1921 г. в РККФ, однако, оказалось 128 бывших адмиралов и генералов морского ведомства, тогда как в «Опыте…» упомянуты 236. Правда, следует учесть, что из числа упомянутых С. В. Волковым адмиралов и генералов 32 вышло в отставку до 1917 г., так что «действующих» адмиралов и генералов морского ведомства на 1 января 1918 г. (с учетом погибших и вышедших в отставку в 1917 г.) было всего 119. Кроме того, 12 (?) генералов и адмиралов вернулись из отставки для службы в белых формированиях, 41 был произведен в генеральские чины белыми властями, 22 погибли или умерли во время Гражданской войны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.