Вместо послесловия Столетняя годовщина: юбилей или тризна?

Вместо послесловия

Столетняя годовщина: юбилей или тризна?

Профессор  Мюнклер в объяснении причин войны близок к позиции Кларка.

Последняя книга Шона Макмикина – всего лишь продолжение его ревизионистских усилий

В книге Хольма Зюндхаузена об истории Сараево есть глава, посвященная покушению и сербскому участию в развязывании Первой мировой войны

Книга Маргарет Макмиллан переиздавалась не раз. На полпути к ревизии

Гитлер получает в подарок на день рождения мемориальную доску Г. Принципу, которую солдаты вермахта сняли со стены 17 апреля 1941 г.

В преддверии столетней годовщины начала Первой мировой войны было озвучено предложение восстановить не только памятник Францу Фердинанду и его супруге, установленный в 1917 г., но и «отпечаток ног» Г. Принципа, демонтированный после распада Югославии

Исследователь, который посвятил свой капитальный труд процессу создания общего государства югославян, политической, культурной и социальной истории, освободительной борьбе и роли великих держав на Балканах, наблюдает за тем, как отмечают в мире столетие войны, и задается вопросом, чему мы стали свидетелями – скорбной годовщины, юбилея или обновления военной атмосферы времен Сараевского покушения и Первой мировой войны?[498]

Кое-что из происходящего, несомненно, вызвало бы озабоченность и у выдающегося историка, которого мы потеряли накануне годовщины, – Андрея Митровича, из-под пера которого вышли основополагающие труды о германской и австрийской политике в отношении Балкан и Сербии в начале ХХ в. Будучи отличным знатоком немецких, австрийских и сербских архивов и литературы, он поддерживал отношения с Иммануилом Гайсом и другими немецкими и австрийскими историками, высоко ценившими его профессиональные достижения. Он тонко чувствовал политические тенденции и не стеснялся высказывать о них свое мнение[499]. И сегодня не преминул бы вынести взвешенное критическое суждение о книгах, которые, хоть и дискредитируют их авторов с профессиональной точки зрения, тем не менее активно продвигаются и навязываются обществу. Корреспондент «Политики» Драган Вукотич напоминает, что А. Митрович думал о влиянии политики на изучение причин Первой мировой войны, о вольном и невольном приспособленчестве историков, соглашающихся обслуживать политические интересы. По его словам, политики формируют атмосферу, озвучивают требования – запрещают или, наоборот, поощряют определенные трактовки исторического прошлого. Есть примеры того, как историки о чем-то друг с другом «договариваются», следуя линии собственного правительства. Однако затем появляется такой незаурядный и честный человек, как Фриц Фишер, который следует профессиональной этике и своими исследованиями нарушает эти «договоренности». «Государство и общество, – говорил Митрович, – не должны опасаться того, что признание ими исторической истины о самих себе обернется утратой престижа»[500].

Владимир Дедиер – автор получившей мировое признание книги «Сараево 1914», которую в 1984 г. «Нью-Йорк Таймс» объявила книгой года, – в конце жизни предсказывал новые глобальные потрясения, одной из жертв которых могла стать истина о Первой мировой войне. Слова Дедиера по этому поводу, сказанные в мае 1989 г., записал публицист Слободан Клякич: «Великие державы, не зная жалости к остальным, рвутся к доминированию и удовлетворению своих имперских аппетитов… Малым народам и государствам придется искать свое место под солнцем, а сильные мира сего потребуют от них отречься от собственных моральных ценностей, прежде всего от стремления к справедливости и правде. Это станут поддерживать запряженные в телегу актуальной политики историки, получающие большую или малую мзду из рук властей предержащих. Критически настроенную историографию ждут большие испытания, ей придется вести тяжелую борьбу против исторического ревизионизма»[501].

Дедиер предупреждал, что будут реанимированы империалистические политические и «научные» тезисы о вине Сербии и сербов в развязывании Первой мировой войны. Когда Клякич спросил ученого, как это возможно, ведь он раз и навсегда решил этот вопрос в своей книге, которая получила международное признание, то услышал ответ умудренного опытом человека: «Так решили серьезные историки – люди, приверженные моральным ценностям, для которых историческая правда – высший критерий. Политика великих держав ни то, ни другое не принимает во внимание. Они хотели бы, чтобы история изображала их ни в чем не виноватыми. Для них за все несут ответственность малые народы и государства, которые борются за правду, свободу и справедливость. Сильные мира сего злопамятны и мстительны»[502].

В 2013–2014 гг. сербским обществом широко обсуждалась публикация ряда книг, которые сразу были заклеймены, как «ревизионистские». При этом по большей части имелось в виду их политическое, а не чисто научное значение. Эти работы не стали новостью для специалистов, поэтому острота реакции скорее обусловлена агрессивностью их продвижения в определенных кругах. И ранее появлялись исследования, приводившие в изумление своим радикализмом, однако нечасто им уделяли столько внимания глобальные средства массовой информации. Сегодня мы наблюдаем, как о таких книгах рассуждают государственные деятели, как они вручают награды авторам, доводы которых становятся аргументами актуальной политики. Сербская общественность стала опасаться, что за всем этим скрывается какое-то иное намерение, тем более что именно в этих монографиях, о которых мы писали в предыдущих главах, весьма сомнительным с научной точки зрения образом сложный комплекс причин Первой мировой войны сводится к обвинениям в адрес Сербии с ее «злокачественным национализмом». Всю сербскую историю XIX–XX вв. начали рассматривать через призму политических оценок войн, разразившихся на территории бывшей Югославии в 1991–1999 гг. По словам немецкого историка Оливера Янца, исторические исследования, по-видимому под влиянием новейших конфликтов в регионе, «в большей мере сосредоточились на Балканах, где произошла катастрофа»[503].

На одну доску с Сербией ставится и Россия: «Русская мобилизация стала тем преступлением, которое развязало войну». Если бы не она, все бы ограничилось локальным конфликтом Сербии и Австро-Венгрии. Россия виновата в том, что в 1914 г. не бросила этого «изгоя» на произвол судьбы. С одной стороны, утверждается, что спустя сто лет ни один народ больше не должен быть обременен чувством вины, так как все одинаково страдали. А с другой – волшебным образом указывается пальцем на два государства, две нации, которые в настоящий момент вне Европейского союза или, точнее, вне «международного сообщества». Что это – «новая политическая корректность», с которой мы вступим в новую холодную войну?

Не оставляют тягостные сомнения относительно того, что такими «методами» нас подводят к релятивизации оценок Второй мировой войны. Ведь все мы в равной мере виноваты. Все мы одинаково страдали. Немецкие и японские города подверглись безжалостному разрушению, как и Лондон, Роттердам, Ковентри, Варшава, Белград. В 1938 г. Франция, Великобритания и Италия пожертвовали Чехословакией. Точно так же, как и Россия в 1909 г. согласилась с аннексией Боснии и Герцеговины сама и Сербию заставила с этим смириться. Почему в 1939 г. западные демократии не продолжили в том же духе? Легче доказать, что Франция и Великобритания навязали Германии войну, а не наоборот. Отреклись бы от Польши – сохранили бы мир в Европе. Разве не те же «аргументы» используются для подтверждения того, что Россия совершила «преступление», не бросив Сербию? Версальский мир «несправедлив», особенно его 231-я статья. Версальский мир создал противоестественные государства – Чехословакию и Югославию. Об этом нам поведали в 1991 г.[504]

В июне 2014 г. на одном круглом столе, посвященном «контроверсиям» и ревизии Первой мировой войны, Джон Рель, касаясь того факта, что в Германии на тот момент уже разошлось 300 000 экземпляров «Сомнамбул», обратил внимание присутствовавших на статью в «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг». В ней утверждалось, что доказано отсутствие какой-либо связи между довоенной политикой Германии и Июльским кризисом 1914 г., а также между Июльским кризисом и военными целями Берлина. Поэтому можно отбросить Фишера со всеми его тезисами. По словам Реля, «Шпигель» зашел еще дальше: раз клаузула об ответственности за развязывание войны несправедлива, то и весь Версальский мир несправедлив, и, может быть, тогда нападение третьего рейха на Польшу было оправданным (!!!). Рель в заключение признался, что обеспокоен сегодняшними настроениями в Германии[505].

Обеспокоенность общественности вызывает и использование термина «терроризм» для оценки деятельности молодежных организаций в Австро-Венгрии, которых откровенно сравнивают с Аль-Каидой – этим олицетворением террора, жестокости и экспорта джихадизма. При этом в вышеупомянутых книгах и посвященных им хвалебных рецензиях отрицается оправданный характер сопротивления колониализму и империализму того времени. Вспомним, как разыгрались страсти, когда обсуждался вопрос, был ли Гаврило Принцип террористом или героем, символом борьбы за свободу. Некоторые участники общественного обсуждения, рядившиеся в тогу рационализма и беспристрастности, назвали его идеалистом, который дорого обошелся сербскому народу и всей Европе. Писатель Владимир Кецманович в связи с этим спросил не без иронии: «Если Принцип обошелся дорого, сколько же стоил Обилич?». А писатель Владимир Пиштало напоминает о словах Иво Андрича, утверждавшего, что свободомыслие в Боснии развивалось не благодаря, а вопреки австрийской оккупации. «Если бы Гаврило Принцип, вместо того чтобы стрелять, пал бы ниц перед Францем Фердинандом и передал ему каллиграфически написанное “прошение” облегчить положение… боснийских кметов, то оказался бы персонажем рассказа Кафки “Перед законом”»[506]. Вообще, к чему это отклонение от темы? Убийцу эрцгерцога и его подельников судили за «государственную измену», а не терроризм. В обвинительном заключении так и написано.

Беспокойство вызывает скорость и масштаб реакции на публикацию письма губернатора Боснии и Герцеговины генерала Оскара Потиорека министру Билинскому от 28 мая 1913 г., в котором содержится призыв не упустить возможность свести счеты с Сербией. Белградские историки Мирослав Перишич и Мирослав Йованович напомнили об этом послании и спровоцировали лавину откликов в отечественных и прежде всего австро-германских СМИ. Письмо как будто встало костью поперек горла приверженцам некоторых тенденций, хотя оно лишь один из десятков аналогичных документов, свидетельствующих о том, что определенный круг лиц стремился к войне и пропагандировал ее как наиболее эффективное решение. Безвременно ушедший от нас Мирослав Йованович сказал в связи с этим: «На наших глазах появляются книги, настаивающие на крайне условном характере существующих трактовок Первой мировой войны. Новые интерпретации фокусируют внимание на Сербии и стоявшей за ней России как на главных виновниках ее начала. Однако такие документы опровергают ревизионистов. Австро-Венгрия стремилась к войне с Сербией, потому что полагала, что таким способом решит три задачи: восстановит пошатнувшийся авторитет великой державы; докажет, что является равным по силам союзником Германии; устранит проблему своих югославянских подданных, которых подстрекает Сербия»[507].

Большинство германских и австрийских изданий, а также их собеседники пытались убедить публику, что сам документ не относится к делу и ничего серьезного не доказывает. Мюнхенская «Зюддойче Цайтунг» расценила его публикацию как безуспешную попытку Белграда снять с себя бремя вины (а кто это бремя на него возложил?), а «Вельт» утверждает, что такие предложения, как то, что сделал Потиорек, «мало значили». Та же газета приводит еще один «аргумент»: Австрия в середине 1914 г. вообще не была готова к войне, после того как не удалось найти мирный выход из Июльского кризиса. Немецкий таблоид «Бильд» назвал публикацию попыткой Сербии снять с себя всякую ответственность и «доказать» свою невиновность в связи с началом Первой мировой войны. Развязал ее Г. Принцип – агент Сербии, а не австро-венгерский подданный. Резкую позицию занял «Тагесшпигель», согласно которому опубликованное письмо – аргумент в пользу тех, кто не согласен с тем, что «Сербию несправедливо и безосновательно объявляют априорным виновником Первой мировой войны». Австрийское издание «Клайне Цайтунг» считает, что публикация письма и заявления директора Архива Сербии Мирослава Перишича демонстрируют как тот факт, что «Сербия хочет показать свою невиновность», так и то, что «она по-прежнему не отказывается от своих старых националистических замыслов». Газета пишет, что чем ближе годовщина покушения, тем активней Сербия настаивает на своей роли жертвы германо-австрийской агрессии. Упоминается, как правило, в негативном ключе и основатель Института И. Андрича, известный режиссер Эмир Кустурица, которого пресса в связи с его заявлениями по проблеме пытается представить невеждой[508].

Германский «Тагесшпигель», анализируя то, как сербы отреагировали на книгу Кларка, столь популярную в Германии, приходит к выводу, что «у Сербии проблема с восприятием исторической истины. Остальная Европа трезво и отстраненно относится к собственным национально-историческим мифам, а Сербии еще только предстоит этому научиться». В специальном номере «Шпигеля», посвященном Первой мировой войне, Сербии отведено важное место. Журналисты издания настаивают, что именно накануне столетия следует пересмотреть «фишеровский тезис» об ответственности Германии. Далее идет перечисление тех, кто «переводит стрелки» на другие государства: Ш. Макмикин – на Россию; Штефан Шмидт – на Францию; К. Кларк – на все великие державы. Сербские государственные деятели названы тайными руководителями заговорщиков, совершивших Сараевское покушение[509].

Историк Хольм Зюндхаузен на конференции, состоявшейся в Берлине в июле 2014 г., ставит в упрек Фрицу Фишеру, что в его 700-страничной монографии сараевским заговорщикам и Королевству Сербия отведено ничтожное место, если они вообще упоминаются. Ничего не сказано о Гавриле Принципе даже в сносках, а Пашич фигурирует лишь однажды. Тем же, по словам Зюндхаузена, грешат и приверженцы школы Фишера. «Почему они так легкомысленно отмахнулись от покушения и проигнорировали роль Сербии? Потому что они убеждены, что и без покушения рано или поздно (но неизбежно!) началась бы великая война. Им не требовался аттентат, чтобы объяснить ее причины. А если покушение и не сыграло никакой роли, то и не важно, была ли официальная Сербия замешана в подготовке не/имевшего место события, знала ли о планах его осуществления, могла ли (была обязана) его предотвратить». Таково мнение Зюндхаузена, полагающего, что «значительность фигуры Фишера в том, что он критически оценивал собственное, германское историческое прошлое. Может, его позиция страдает односторонностью (sic!), что и стало причиной неприятия, с которым он поначалу столкнулся. Однако то, что он делал, было необходимо, неизбежно и своевременно. А где же сербский “Фишер”?»[510]. Зюндхаузен, как и многие другие, инсинуирует, будто все задумано и инспирировано Белградом: и Сараевское покушение, и югославянское национальное движение. Этот его тезис, хоть и не высказанный, подкрепляется утверждением, будто хорватов со словенцами все устраивало и в Австро-Венгрии в целом, и в Боснии и Герцеговине в частности[511].

На тех же позициях стоит и Оливер Янц, считающий, что сегодня немногие соглашаются с утверждением Фрица Фишера, что Июльский кризис был на руку Германии, власти которой увидели в нем долгожданный предлог для развязывания заранее спланированной крупномасштабной войны за господство в Европе. Напротив, пишет Янц, Германия и Австро-Венгрия удовлетворились бы победой над Сербией[512]. Пытаясь «доказать», что Вена и Берлин стремились к локализации конфликта, автор игнорирует колоссальный объем документов, опубликованных И. Гайсом, А. Момбауэр, а также работы Грейдона Танстола. Последний на основании изысканий австро-венгерского майора генштаба Хубке показал, что для Вены было догмой, что любая (!) война с Сербией означает войну с Россией. Все расчеты, произведенные во время Июльского кризиса, предсказывали это с вероятностью в 90 %[513].

Нельзя не замечать, что кое-где в Европе пытаются изменить культуру сохранения памяти о Первой мировой войне, стирая различия между победителями и проигравшими. Вводная статья к посвященному Дню перемирия номеру французского ежемесячного журнал «История» (L’Histoire) за 2013 г. гласит: «Не может быть и речи о том, чтобы праздновать победу над немцами или прославлять тех, кто погиб, защищая отечество». Именно Франция инициировала и спланировала поминальные торжества, которые начались 28 июня 2014 г. в Сараево в виде культурных мероприятий и продолжились 14 июля военным парадом в Париже, на который пригласили 72 страны-участницы Первой мировой войны безотносительно к тому, на какой стороне они воевали. Все завершилось 11 сентября на севере Франции, где был открыт мемориал памяти 600 000 солдат французской и других армий, погибших в этих местах[514].

22 сентября 1984 г. Франсуа Миттеран сказал германскому канцлеру Гельмуту Колю, что нет разницы между французским и немецким солдатом – оба хотели поскорее вернуться домой. Сегодняшний президент Франсуа Олланд не хочет на этом останавливаться[515]. Искренне ли все это или делается напоказ, выяснит следующее поколение историков. Своим современникам мы можем напомнить о деятельности в 1920?е гг. французского министра Аристида Бриана и его германского коллеги Штреземана.

До «контроверсии Фишера» схожие тенденции отмечались в 1935 г. и в 1951 г. В начале 50-х гг. в условиях холодной войны необходимость консолидации НАТО побуждала к поиску компромисса с традиционными германскими представлениями. Так появилось совместное заявление французских (П. Ренувен) и германских (Г. Риттер) историков об учебниках будущего. Согласно 18-му пункту этого соглашения «документы не позволяют какому бы то ни было правительству приписать сознательное стремление развязать европейскую войну»[516]. Чуть позднее – в первые годы Пятой республики – курс, проводимый Де-Голлем, достиг кульминации, когда 22 января 1963 г. был подписан договор о дружбе с Германией. Эту идиллию чуть не нарушило появление «контроверсии Фишера»[517]. В 1955 г. аналогичный великодушный жест сделали британцы. Германо-британская конференция историков сформулировала для школьных учебников тезисы о периоде, предшествовавшем 1914 г. Британская дипломатия названа миролюбивой, а на политику Германии повлияло ее «неблагоприятное географическое положение». Другими словами, старая германская теория об «окруженности» получил признание. «Политики – Грей и Бетман – находились в плену обстоятельств, которые они не смогли преодолеть». Более того, утверждалось, что «в 1914 г. европейская война не была целью германской политики, которую в первую очередь определяли союзнические обязательства перед Австро-Венгрией». Для Лондона эти идеологемы имели меньшее значение, чем для Парижа и Бонна. В обоих случаях, по мнению аналитиков, «фишеровская контроверсия» служила раздражителем для ищущих компромисс[518].

В контексте политики примирения и «протянутой руки» следует рассматривать и создание в 1992 г. музея «Перон» на севере Франции. Замысел состоял в том, чтобы представить историю Великой войны не как последовательность сражений, из которых кто-то вышел победителем, а кто-то проигравшим. Важно показать, что имела место массовая гибель людей. Общая участь демонстрирует, что победителей и проигравших объединяло гораздо больше, чем принято считать. В этом ключе написан и совместный германо-французский школьный учебник, по которому преподают во Франции, однако не в приоритетном порядке. «Представление о Первой мировой войне формируется на основе зарисовок о ее парадоксах, жизни в тылу, огрублении масс, роли женщин на войне, окопном сидении, жизни детей. Акцент делается на участи гражданских лиц», – так содержание книги описывает историк Алексиси Труд (Alexis Troude) из Университета в Версале[519].

При музее «Перон» расположен и Международный центр исторических исследований, посвященных Первой мировой войне, в котором работают французские, американские, немецкие, британские, российские, бельгийские, иранские, израильские и итальянские ученые. Во главе центра стоит дуайен науки Жан-Жак Бекер, а помогают ему его дочь Аннет Бекер из Парижского университета, Джей Винтер (Jay Winter), преподающая историю Первой мировой войны в Йельском университете, и Герд Крумайх (Gerd Krumeich) – профессор Университета в Дюссельдорфе на пенсии.

Наиболее масштабные церемонии, посвященные годовщине Первой мировой войны, прошли в Великобритании. 55 миллионов фунтов пошли прошедшие по всей стране торжества, реконструкцию музеев, школьные экскурсии, сбор и оцифровку архивных материалов[520]. Не обошлось без актуальной политики. Поминание общей жертвы, принесенной народами некогда мощной империи, едва ли показалось уместным организаторам референдума об отделении Шотландии от Соединенного королевства.

В Великобритании память о Первой и Второй мировых войнах всегда была тесно связана с политикой формирования общей национально-государственной идентичности. Она берет начало в далеком 1917 г., когда прозвучал призыв создать национальный мемориал. В результате появились ирландский, шотландский, валлийский мемориалы. Построить английский даже не предлагалось. Это противоречило бы усилиям наполнить позитивным содержанием такие понятия, как «локальный», «национальный, «британский». Одним из важнейших шагов в указанном направлении стал состоявшийся в мае 2011 г. визит английской королевы в Ирландию. Елизавета II посетила Ирландский национальный военный мемориал, построенный в 1937 г. Таким образом, на годовщину войны наложили отпечаток опасения, связанные с шотландским референдумом[521].

3 марта 2014 г. газета «Гардиан» сообщила, что в отличие от британского правительства, готового потратить 55 миллионов фунтов, власти Германии на те же цели выделяют всего 4 миллиона евро. Франция – 60 миллионов евро, Австралия – 50 миллионов, а Новая Зеландия – 10. Издание подчеркивает, что эти ассигнования пойдут на мероприятия, напоминающие о событии, в ходе которого погибло или было ранено 37 миллионов человек. После запроса, сделанного одним из депутатов Бундестага, стало известно, что Ангела Меркель не собирается участвовать в совместных церемониях, на которых Берлин будут представлять министр иностранных дел Штайнмайер и министр юстиции Хайко Маас (Heiko Мааs). Первый в конце апреля участвовал в дебатах во Франции, а второй – в мероприятиях, состоявшихся в пограничном франко-германском регионе. Депутат Севим Дагделен раскритиковала германские власти за то, что они никак не собирались отметить годовщину событий, происходивших на восточном фронте: «Странно, что правительство организует мероприятия в Бенине и Боливии, поддерживает манифестации в Южной Африке и на западе черного континента, а ничего не предусмотрело для Восточной Европы». В интервью «Гардиан» Дагделен выразила удивление в связи с тем, что «для правительства миллион жертв Первой мировой войны в Польше, Белоруссии, России и Украине не является заслуживающим внимания фактом. Это скандал». Критические настроенные историки также отмечают непростительное невнимание к восточному фронту. По их мнению, Германии следовало предпринять больше запланированного[522].

Огромные средства, выделенные по всему миру, идут на создание документальных фильмов, сериалов, кинофильмов и т. п. Готовятся к публикации тома документов и сборники статей. Часть денег пошла на тематические выставки и поездки. Реконструируются мемориалы и военные кладбища.

Вопреки желанию некоторых политиков и историков совместные европейские мероприятия не прошли гладко. Кое-что из запланированного в 2012–2013 гг. «затормозилось» в следующем году, в начале которого стало, в частности, известно, что не состоится общеевропейская коммеморация событий столетней давности. В связи с этим были опрошены несколько историков. Джон Хоумс (John Homes) из дублинского Тринити колледжа заявил, что в том, что касается восприятия исторического прошлого, всегда важнее национальный контекст: «Традиция памяти о войне никогда не прерывалась у стран-победительниц – Франции и Великобритании. Поэтому для них она имеет большее значение. В Германии – обратный случай». Аннет Бекер подчеркивает, что и в рамках одной нации встречаются различия в восприятии войны. Например, во Франции, где у каждого региона свои нюансы в этом отношении. Герд Крумайх отмечает, что воспоминания живы в Британии, Франции, Австралии, Новой Зеландии и Канаде. При этом историки указывают, что не следует забывать о чувствах малых стран, таких как Венгрия (радикально уменьшившаяся в размере в результате войны) и Польша[523].

Проблемы не обошли стороной и Балканы. Инициативу сараевского Исторического института и других организаций провести междисциплинарную конференцию некоторые, прежде всего в Белграде, расценили как попытку извлечь политическую выгоду из обсуждения неоднозначной проблематики. Многие историки и целые научные организации задумались, стоит ли участвовать в массовке при открытии памятника Францу Фердинанду, выслушивать доклады в духе актуальной в последние годы «новой» истории, которая повод к войне объявила его причиной, а Сербии приписала решающую роль в том, что в августе 1914 г. началась грандиозная человеческая бойня. Едва ли могла состояться плодотворная научная дискуссия в общей атмосфере релятивизации как исторического контекста, в котором сформировалось югославянское омладинское движение, так и в целом всего огромного корпуса знаний, накопленных историками Югославии (в том числе и сараевскими), о результатах присутствия Австро-Венгрии в Боснии и Герцеговине, об их оккупации и аннексии, обо всех восстаниях и мятежах, о преступлениях, совершенных в отношении собственных подданных в 1914 г. На сомневавшихся, принимать ли во всем этом участие, повлияло и то, что в Сараево отказались приехать коллеги из Баня-Луки, а также некоторые потенциальные европейские участники и спонсоры конференции (например, из Франции и Брюсселя). Отказ белградских институтов выступить в роли соорганизаторов в известной мере разочаровал оргкомитет в Сараево. История с жаром обсуждалась в СМИ, которые подчас сообщали о ней информацию, далекую от действительности. Вместо аргументированного обсуждения началось мелочное сведение политических счетов[524]. Так или иначе, в Сараево отправились те из белградских историков, кто счел, что это целесообразно с профессиональной точки зрения. В этом и смысл научных поездок. Кроме сараевской, сербские коллеги приняли участие в посвященных Первой мировой войне конференциях, состоявшихся в Белграде, Баня Луке и Загребе. Некоторые отправились в Европу и далее по всему свету.

Спросим, неужели забыто, кем были генералы Й. Филипович, М. Варешанин, О. Потиорек, С. Саркотич или сам эрцгерцог Франц Фердинанд? Как они оказались в Боснии? Академик из Сараево Мухамед Филипович, несмотря на все противоречия и разделительные линии, к проведению которых он сам приложил руку, в связи с переоценкой фигуры Г. Принципа и его деяния заявил в конце 2013 г.: «Гаврило Принцип боролся за освобождение своей страны от оккупации, символом которой стал австро-венгерский престолонаследник Франц Фердинанд»; «совершенное покушение нельзя сравнивать с терроризмом». Касаясь атмосферы в боснийской столице, Филипович признался, что «не понимает, для чего определенные силы в Боснии и Герцеговине пытаются представить дело так, что никакой оккупации не было». Развивая свою мысль, академик сказал, что «государства, инициировавшие проведение в день св. Вита в Сараево мероприятий, приуроченных к 100-летней годовщине, не желают ничего хорошего ни Боснии, ни ее народам. Полагаю, что они хотят отмыть свои руки и очистить свой образ, так как они и есть виновники Первой мировой войны»[525].

Однако мы не хотели бы, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто у ревизии, цель которой – «примирение» любой ценой, нет альтернативы. Это, несомненно, грозило бы девальвацией огромного цивилизационного наследия – накопленного знания. Политически окрашенную тенденцию «перепрограммирования» исторического сознания, подразумевающего и устранение «навязанного чувства вины», следует воспринимать как черту нашего времени. Но не единственную. Благо сегодня интернет предоставляет возможность проведения научных дискуссий, аккумуляции знаний и публикации исторических документов. Сербские историки и отдельные научные учреждения не остались в стороне. Упоминания заслуживает международный проект, главный исполнитель которого – Народная библиотека Сербии. Ее усилиями создан и функционирует посвященный Первой мировой войне сайт <www.velikirat.nb.rs>. В 2014 г. в рамках проекта состоялись научные конференции, на которых обсуждались как «контроверсии», так и прочие аспекты Первой мировой войны и ее наследия.

Что касается новых веяний, то их происхождение в интервью «Монд» объяснял Герд Крумайх: «После окончания холодной войны Берлин снова стал политическим фактором, который нельзя не принимать во внимание. С этим связан рост интереса к процессу принятия решений, приведших к началу Первой мировой войны». Немецкий историк подчеркивает, что нет «новых источников», которые бы позволили поколебать сформировавшиеся представления об ответственности за войну. Единственное, что возможно, это появление новых интерпретаций того, что уже известно[526]. В том числе и об этом 14 марта 2014 г. велась дискуссия в Германском историческом музее. Открыл конференцию глава внешнеполитического ведомства ФРГ Франк Вальтер Штайнмайер, а в роли модератора выступил журналист FAZ-а Петер Стурм[527]. Присутствовал и К. Кларк, которому Крумайх имел возможность задать в лицо те вопросы, которые он не раз озвучивал заочно.

Директор венского Государственного архива Вольфганг Мадертанер в связи с полемикой о военной ответственности, с новой силой разгоревшейся в последнее время, неоднократно заявлял в интервью австрийским и мировым изданиям, что «Австрия, как наследник монархии Габсбургов, обязана ясно и недвусмысленно признать свою вину». В январе 2014 г. свою точку зрения он изложил корреспонденту белградской «Политики»: «Вена искала повод, чтобы подтвердить собственный престиж и оправдать статус великой державы. Для этого очень подходила ограниченная региональная “малая война”, из которой Монархия, разумеется, рассчитывала выйти победителем. […] В этом контексте Италия долгое время рассматривалась в качестве приоритетной цели генералом Фон Гетцендорфом и его сторонниками. […] Однако потом их внимание переключилось на Сербию. Она стала восприниматься как препятствие, когда в военном календаре Габсбургской монархии появился новый приоритет – установление контроля над всем Балканским полуостровом, то есть присвоение бывших османских владений. […] Вопрос, конечно, удалось бы в тот момент Фон Гетцендорфу достичь своей цели, если бы не произошло покушение. […] Однако оно состоялось, и Монархия получила повод для войны, в котором она так нуждалась. […] Будем придерживаться фактов, которые по состоянию на 2010 г. считаются неопровержимыми, – Австро-Венгрия и Германия развязали войну»[528].

Аналогичной позиции придерживаются и авторы книги «Грязная война Габсбургов», опубликованной в 2014 г.[529]

Би-Би-Си задала десяти авторитетным историкам вопрос: «Кто несет вину за начало Первой мировой войны?». Ответы дали Макс Хэстингс, Ричард Джей Эванс, (Sir Richard J. Evans), Хезер Джонс (Heather Jones), Джон Рель (John Rцhl), Герхард Хиршфельд (Gerhard Hirschfeld), Анника Момбауэр, Шон Макмикин, Катриона Пеннелл (Catriona Pennell), Гари Шеффилд (Gary Sheffield) и Дэвид Стивенсон (David Stevenson). Большинство согласилось с традиционным мнением, что ответственность главным образом лежит на Германии и Австро-Венгрии, давно желавшей разделаться с Сербией[530].

Макс Хэстингс повторил то, о чем уже неоднократно говорил, что его «не убедили аргументы, направленные против Сербии», что он не верит, будто Россия стремилась к войне в 1914 г. Ведь в Петербурге, продолжает британский историк, знали, что станут гораздо сильнее два года спустя, когда завершится программа перевооружения. Джон Рель тоже указал на Германию с Австро-Венгрией, подчеркнув при этом, что Первая мировая война «началась не из-за какой-то случайности или по прихоти дипломатии». Она стала «результатом сговора правительств империалистических государств – Германии и Австро-Венгрии, – которые надеялись, что Британия останется в стороне». По словам Анники Момбауэр, «война не была случайным бедствием». «Оба правительства (германское и австро-венгерское. – М. Б.) почти не сомневались в том, что Россия придет на помощь Сербии, в результате чего локальный конфликт превратится в европейский, однако они были готовы пойти на этот риск». Не сомневаются в роли Берлина и Вены профессоры Гарри Шеффилд и Дэвид Стивенсон. Последний называет главным виновником Германию, которая «поддержала решение Австро-Венгрии напасть на Сербию, осознавая, что произойдет эскалация конфликта […] Без поддержки Берлина Вена не стала бы вести себя столь жестко». Др. Катриона Пеннелл разделяет мнение коллег: «Ультиматум, предъявленный Сербии 23 июля, сформулирован так, чтобы его практически невозможно было принять».

Хезер Джонс называет главными виновниками Австро-Венгрию, Германию и Россию, «воинственное политическое и армейское руководство которых развязало Первую мировую войну». Покушение, каких происходило множество в Европе, послужило лишь предлогом для нападения на Сербию.

В этом опросе Шон Макмикин озвучил более гибкую позицию по сравнению с тем, что написано в его книгах, в которых вся ответственность возлагается на Россию. Он приближается к Кларку, полагающему, что виновата «шестерка»: Австро-Венгрия, Германия, Россия, Франция, Великобритания и Сербия. Макмикин убежден, что Берлин и Вена стремились локализовать конфликт, который по вине России и Франции перерос в европейскую войну. Схожую позицию занимает и Герхард Хиршфельд из Штутгартского университета. Австро-Венгрия сделала первый ход, затем инициативу перехватили Германия с Россией. Сербия упоминается в последнюю очередь.

Один Ричард Джей Эванс определенно указывает на Сербию как на главного виновника: «На Сербии лежит наибольшая ответственность за начало Первой мировой войны. Сербский национализм и экспансионизм были главными деструктивными факторами, а поддержку, оказываемую Белградом террористам из “Черной руки”, следует считать проявлением крайней безответственности. Вену можно винить за паническую и чрезмерную реакцию на убийство наследника престола Габсбургов».

Наряду со многими конференциями, состоявшимися в Берлине, Вене, Саутгемптоне, Вашингтоне и т. д., заслуживает упоминания и «виртуальный круглый стол», который организовало Издательство Кембриджского университета (Cambridge University Press). Участие в нем приняли Джек Леви (Jack S. Levy), Вильям Маллиган (William Mulligan), Томас Отте (Thomas Otte) и Джон Рель (John C. G. Rohl). Последний еще раз повторил, что и до июля 1914 г. великие державы имели шанс рухнуть в пропасть войны. Например, в 1912–1913 гг., когда только предпринятые Великобританией усилия (8 декабря 1912 г.) спасли мир. Отте в ответ заявил, что канцлер Бетман назвал произошедшее игрой в войну со стороны кайзера, с которым было несогласно его собственное правительство. Ссылаясь на Дэвида Стивенсона, немецкий историк заявил, что сегодня актуален более взвешенный подход. Рель не отступил и напомнил, что новые источники неопровержимо свидетельствуют о том, что 8 декабря германский военный совет постановил, что под влиянием обстоятельств война откладывается на год-два. Британец отметил, что в научный оборот введены и другие материалы, как, например, подвергшийся неоднократному сокращению (фальсификации) дневник адмирала Миллер, которые достоверно отражают происходившее на военном совете. Рель и Фишер реконструировали это еще 45 лет назад. По словам первого, Кларк это игнорирует. В противовес замечанию Отте о том, что канцлер пренебрежительно отзывался о значении военного совета, Рель напомнил, что, согласно новым источникам, уже в начале 1912 г. Бетман-Гольвег и секретарь по внешним делам Кидерлен-Вехтер (Kiderlen-W?chter) требовали от кайзера пообещать Австро-Венгрии поддержку в том случае, если сербская неуступчивость спровоцирует крупномасштабную войну. Не кайзер, а Киндерлен 19 ноября обнадежил Монархию, заявив, что она может рассчитывать на Германию. Далее, 28 ноября 1912 г. Бетман-Гольвег собрал внеочередное заседание с участием глав правительств Баварии, Вюртемберга, Саксонии и Бадена, проинформировав их о том, что Германия предоставила «карт-бланш» Австро-Венгрии. Рель напомнил и о прочих решениях, которые были приняты 8 декабря 1912 г. на военном совете и позднее сыграли роль бомб замедленного действия[531]. На вопрос модератора конференции, можно ли считать Сараевское покушение «актом терроризма, поддерживаемого государством», Рель, Отте и Леви ответили отрицательно. Углядев в этом преувеличение, они заявили, что заговорщики, вероятно, поддерживали связь с отдельными ренегатами и диссидентами, но не с государством как таковым. Вильям Маллиган также согласился с тем, что правительство не участвовало в заговоре. При этом он указал, что существуют два вида терроризма, инспирированного государством. В первом случае оно напрямую поддерживает террористов, а во втором «смотрит в другую сторону». Маллиган, предположив, что имел место второй вариант, отмечает при этом усилия сербских законных властей по установлению контроля над армией. Проблема «карт-бланша», полученного Австрией 5–6 июля, не вызвала крупных разногласий. Тем не менее Леви отметил, что Фишер недооценил роль самой Австро-Венгрии[532].

Немецкая компания Дойче-Велле тоже предприняла анкетирование историков из разных стран. На ее сайте можно ознакомиться с «Венгерским взглядом на Первую мировую войну», с турецким и австрийским «взглядами». Для английской точки зрения выбран заголовок «Британии следовало держаться в стороне». Опубликованные материалы подливают масло в огонь длящейся более ста лет полемики вокруг спорных вопросов истории Первой мировой войны. Присутствуют и «Противоречивые оценки Сараевского покушения». Хотя еще есть время до годовщины окончания войны и подписания мирных договоров, со слов молодого венгерского историка Кристиана Унвари нам известно, что «Трианонский мирный договор стал самым несправедливым из всех подписанных после Первой мировой войны. Было бы хорошо, если бы победители принесли извинения».

Турецкий историк Булент Билмез заявил немецким журналистам, что в Турции присутствуют разные мнения о Первой мировой войне. Поэтому нельзя говорить о солидарной турецкой точке зрения. Что касается Принципа, то его историк называет националистом, про которого «многие знают, что он состоял в террористической организации “Черная рука”, намеревавшейся аннексировать Боснию». Покушение Билмез считает непосредственным поводом для начала войны. «Официальная точка зрения в Турции заключается в том, что все великие державы несут ответственность за войну. Все следовали своим обязательствам перед союзниками, в результате чего произошел эффект домино… В конечном счете виноваты Австро-Венгрия и Германия, не пожелавшие предотвратить войну».

На основании всего изложенного мы можем констатировать, что параллельно существуют два течения. Приверженцы одного из них, вынося суждения, опираются на существующие и общепризнанные научные основы. Сторонники второго, более модного направления сознательно или неосознанно способствуют возобновлению сведения старых политических счетов. Тем, кто лишь прикрывается ширмой «научности», на руку сегодняшняя международная конъюнктура, которую характеризует стремление определенных кругов стереть «последние следы несправедливого Версаля» или, по крайней мере, навязать «компромиссные версии» истории, которые никого бы не обижали в новой Европе. К Востоку это не относится.

Гимназист Гаврило Принцип

«Отпечаток ног Гаврилы Принципа» на месте покушения

Презентация книги Миле Белаяца «1914 – 2014. Зашто ревизија?» в 2014 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.