1. Чему учат уроки истории?

1. Чему учат уроки истории?

11 ноября 1918 г. в Компьене, в вагоне союзного главнокомандующего фельдмаршала Фоша германская делегация подписала соглашение о капитуляции. Первая мировая война корежила планету 1568 дней и ночей, наполнила трупами недра полей, горные ущелья, морские глубины. На фронтах, перечеркнувших три континента, погибло 10 млн. человек, было переранено и перекалечено около 20 млн. [27, 132]. Впрочем, эти цифры приблизительны и относятся только к боевым потерям. Сюда не входят 2 млн. христиан, вырезанных и выморенных в лагерях в Османской империи. Не входят десятки тысяч жителей Сербии, истребленных австро-германскими оккупантами. Не входят многие тысячи русских, польских, бельгийских, французских заложников, расстрелянных немцами. А миллионы людей, умерших в разных странах от голода и эпидемий, кто их считал?

Теперь над земным шаром, изнемогающим от страданий, воцарилась вдруг тишина. От нее шалели солдаты на позициях. Ни взрывов, ни выстрелов! Высовывайся из окопа, вылезай, тебя уже не убьют, ты уцелел! От тишины бойцы по ночам не могли заснуть – непривычно, будто давит на уши. Шалели и люди в тыловых городах. Больше ничто не угрожает! Можно спать и не прислушиваться, не трещит ли в темном небе мотор аэроплана или дирижабля, не упадут ли оттуда бомбы. Можно не трястись в напряженном ожидании, что прорвется враг и придется эвакуироваться, бросив все нажитое добро. Можно сесть на пароход и плыть куда хочешь, не высматривая в барашках волн перископ подводной лодки, след торпеды.

Шалели десятки миллионов мобилизованных, им предстояло снять форму, возвращаться по домам, к мирным занятиям – а они уже забыли мирные занятия и свои дома. Или домов уже не было. Шалели женщины, детишки. Снимались ограничения военного времени, отменялись продуктовые карточки. Возвращались отцы, братья, мужья. Или просто мужчины – по которым так соскучились. Крепкие, энергичные, радостные.

Мир менялся одним махом. А все понимали, что дело не ограничится прекращением огня. Жило и бурлило такое чувство, что он должен преобразиться качественно, вступает в новую эпоху. Разве могло быть иначе после перенесенных чудовищных катастроф? Неужели человечество не поумнеет? Разве моря пролитой крови и бездны страданий могут пройти бесследно, ничему не научить? Разве после таких уроков человечество не возьмется за ум, сможет как ни в чем не бывало повторять старые ошибки? Разве не пришла пора кардинально исправить их, раз и навсегда, пустить историю по иному пути, светлому и безоблачному? Эти настроения были общими, и люди искренне верили, что так и будет. Мудро, светло и безоблачно…

Действительно, брались за ум. Но у каждого был свой, персональный ум. Поэтому брались по-разному. В России даже не дождались окончания войны. Невесть откуда выныривавшие, но очень бойкие и много знающие агитаторы нашептали солдатикам и матросикам, что как раз и надо браться за свой собственный ум. Зачем погибать, рисковать шкурой? А чтобы не погибать и не рисковать, достаточно нарушить присягу и скинуть царя. Что тебе присяга? Всего лишь слова! Что тебе царь? Неужели родственник? А шкура-то своя. А немцы, пришедшие на русскую землю, «братья по классу». Кого-то, может, расстреливают, кого-то грабят, но тебе лично не сделали ничего плохого.

Масонский заговор подрубил тысячелетнюю монархию, а непобедимая армия быстро стала разваливаться, отравленная и разложившаяся от пропагандистских ядов. Закувыркалась в круговерти братаний, массами сдавалась в плен – почему не сдаться «братьям по классу»? Хлынула в тыл потоками дезертиров. Но и жизнь без царя сразу покатилась в пропасть. Потому что без царя в голове очень уж размашисто думалось – и оказалось, что представления о мудром и светлом будущем слишком сильно отличаются. Особенно о том, кто его будет строить и кто руководить. Россия разделилась и схлестнулась сама с собой в таком месиве, что ужасы Первой мировой по сравнению с кошмарами гражданской выглядели лишь блеклыми цветочками [83, 144].

Посыпались в пропасти революций и проигравшие государства – Германская, Австро-Венгерская, Османская империи, Болгария. Посыпались не настолько круто, как русские. Победители не позволили, поддержали угодные им правительства. Впрочем, и в России поддержали. Белогвардейцев, которые по-прежнему числили себя союзниками Антанты, западные державы не признавали. А большевики заключили сепаратный мир с немцами, исключили себя из списка победителей, крушили Русскую державу своими экспериментами, терроризировали. Для чужеземцев они стали самыми подходящими и полезными правителями. Французский президент Клемансо заявил предельно откровенно: «России больше нет».

А для устройства новой мировой эпохи 18 января 1919 г. открылась Версальская конференция. Здесь присутствовали делегации даже таких «стран-победительниц», как Панама или Либерия (их народы, наверно, и не знали, что они «воевали»). Но решения принимали, конечно, не они, а «великие» державы. Был образован Совет Десяти, куда вошли главы правительств десяти «великих». Это представлялось справедливым и оправданным. Светлый путь человечеству выработают и укажут самые опытные, самые мудрые политические деятели, самые сильные и богатые страны.

Правда, достичь единомыслия в «десятке» тоже оказалось слишком сложно. Но оно и не требовалось. Решения определялись не «десяткой», а «большой четверкой» – США, Англия, Франция, Италия. Внутри «четверки» сложилась «тройка» – американский президент Вильсон, премьер-министр Англии Ллойд Джордж и президент Франции Клемансо всячески старались урезать интересы Италии, а заодно и Японии. Внутри «тройки» «двойка» из США и Англии копала под Францию. А внутри «двойки» заправлял Вильсон. Он вообще чувствовал себя вершителем судеб планеты, задавал тон. Основой для переустройства мира стали «Четырнадцать пунктов», разработанные Вильсоном и его советником Хаусом [2, 133].

Конечно же, проигравшие были серьезно наказаны. Это было и разумно, и справедливо – покрепче вразумить виновников войны, а заодно принять меры, чтобы их впредь не потянуло драться. Болгарию территориально урезали, распустили ее армию, наложили на нее нереальные репарации в 100 млн. фунтов стерлингов. Австро-Венгрию вообще расчленили на части по «принципу национальностей». Османскую империю фактически лишили суверенитета, отобрали у нее Ближний Восток, Ирак, а остальную территорию поделили на зоны оккупации между Францией, Грецией, Италией. Германия лишалась всех колоний и восьмой части собственных земель. Отныне ей запрещалось иметь военный флот, авиацию, танки, химическое оружие. А армию дозволялось держать не более 100 тыс. человек, причем наемную, чтобы немцы не накопили обученных резервистов. Рейнская зона, прилегающая к границам Франции и Бельгии, объявлялась демилитаризованной. Там запрещалось содержать любые вооруженные части. На немцев были наложены гигантские репарации в 132 млрд. золотых марок. А в качестве залога, до выплаты, французы оккупировали промышленные районы Саара и Рура [137].

Наряду с побежденными государствами правители Антанты самозабвенно кроили и недавнюю союзницу – Россию. Пункты Брестского договора большевиков с немцами, касающиеся раздела наших территорий, Версальская конференция в полной мере подтвердила, одобрила. Поддержала возникновение независимых прибалтийских, закавказских республик, Украины. Пыталась еще и развивать подобные тенденции, решать судьбы Средней Азии, Сибири, Севера, Дальнего Востока. Между прочим, именно в Версале по инициативе Вильсона было впервые принято предложение о передаче в состав Украины Крыма – ранее он никогда украинцам не принадлежал, они и не претендовали на полуостров.

Ну а победители себя не обидели. Хотя плоды выигрыша распределились довольно неравномерно. Львиную долю приобретений поделили англичане и французы. Франция вернула Эльзас и Лотарингию, утраченные в прошлых войнах, оккупировала Стамбул, распоряжалась в Малой Азии и на Балканах, в подмандатное управление ей достались Сирия, Ливан, Трансиордания. Англичане получили Ирак, Палестину, все германские колонии в Африке.

Куски разделенной Австро-Венгрии превратились в самостоятельные Австрию, Венгрию, Чехословакию. Сербию, сильно пострадавшую и понесшую большие потери, вознаградили чрезвычайно щедро. Ей передали области хоть и славянские, но совершенно разные по своим историческим судьбам, традициям, культуре – Хорватию, Словению, Боснию, Герцеговину, Македонию, объединили с союзной Черногорией. Возникло Королевство сербов-хорватов-словенцев, позже названное Югославией. А Румыния проявила себя полным нулем в военном отношении, проституировала, перекидываясь то на сторону Антанты, то Германии. Невзирая на это, ее тоже уважили. Отдали ей и австро-венгерскую Трансильванию, и российскую Бессарабию, увеличив территорию страны втрое!

Столь горячие симпатии объяснялись намерением Франции и Англии заменить румынами и югославами союз с погибшей Россией. Соперниками, в отличие от русских, они не будут, экономики этих государств подомнут под себя западные державы. А если понадобится воевать, вести полицейские операции, румыны и югославы пригодятся. Аналогичным образом взяли под покровительство Финляндию, отпавшую от России, и Польшу, слепленную из германских, австро-венгерских, российских областей.

А вот Бельгия пострадала очень сильно, героически сражалась с первого до последнего дня войны, но ей вершители судеб отвесили лишь микроскопические территориальные добавки. Обидели и Италию. В свое время наобещали ей с три короба за вступление в войну на стороне Антанты, теперь же все соглашения похерили. Дескать, воевали-то не блестяще, за всю войну почти не продвинулись. Не союзникам помогали, а их пришлось то и дело выручать. Итальянцам дали небольшой клочок прилегающей земли на Адриатическом море и позволили держать под влиянием Албанию. Перечеркнули и обещания, которые давались Японии. Ее принялись вытеснять с захваченных ею тихоокеанских островов, из Китая.

Что же касается Америки, то президент Вильсон регулировал и дирижировал, кому что дать, но для США… не запросил ничегошеньки! Чего уж размениваться по мелочам! Он нацеливался на большее. На мировое господство. По инициативе американцев в мирный договор был внесен пункт о «свободе торговли» и «снятии таможенных барьеров». Государства, ослабленные войной, конкурировать с США не могли, этот пункт означал экономическое и торговое господство американцев. Вильсон писал: «Экономическая мощь американцев столь велика, что союзники должны будут уступить американскому давлению и принять американскую программу мира. Англия и Франция не имеют тех же самых взглядов на мир, но мы сможем заставить их думать по-нашему».

Каким образом «по-нашему»? Финансовые олигархи США, чьим ставленником являлся Вильсон, разработали детальный план еще в 1916 г. Полковник Хаус, игравший при президенте роль всемогущего «серого кардинала», писал: «Надо построить новую мировую систему» с образованием «мирового правительства», где будет лидировать Америка. Сделать это предполагалось пропагандой «демократических ценностей». Поставить их во главу угла, провозгласить приоритетом всей международной политики. Сама Мировая война и связанные с нею жертвы объяснялись агрессивностью «абсолютизма», недостаточной «демократией» европейских держав. Утверждение «подлинной демократии» объявлялось единственным средством предотвратить подобные катастрофы в будущем. А США выдвигались на роль мирового учителя демократии – и мирового арбитра. Они получали право влезать во внутренние дела других государств, оценивать и определять, какое из них в достаточной степени «демократично», а какое недостаточно. Читай – опасно для мирового сообщества со всеми вытекающими последствиями. Хаус убеждал Вильсона: «Мы должны употребить все влияние нашей страны для выполнения этого плана» [2, 140].

Настало время реализовать его. Усиленно насаждалась демократизация в проигравших державах: Германии, Австрии, Венгрии, Турции. Пропаганда американских установок развернулась и во Франции, Англии, Италии. А на волне этой пропаганды по решению Версальской конференции было создано первое «мировое правительство», Лига Наций. Хаус заранее настраивал Вильсона на роль главы международного органа и проводника американской линии, льстиво называл его «апостолом свободы».

Таким образом, государственные лидеры конструировали новую эпоху по-своему. Но и деловые люди по-своему прокладывали дороги в будущее. Промышленники и финансисты невиданно разжирели на военных поставках во всех государствах – и победивших, и проигравших. Чрезвычайно обогатились нейтральные страны: Голландия, Дания, Швеция, Швейцария. Франция и Бельгия, получая репарации, принялись восстанавливать хозяйство, подорванное войной. Грянул промышленный бум. Открывались новые фирмы, банки, строились предприятия. Военные заводы переходили на выпуск мирной продукции, заваливали рынок самыми современными товарами – телефонами, радиоприемниками, холодильниками, автомобилями. Бум, как это бывает, порождал и кружил всевозможную «пену»: маклеров, деляг, жулье. Увеличивалось население городов. В центры «цивилизации», где жизнь казалась богаче и ярче, стекались вчерашние солдаты, стекались эмигранты – русские, итальянцы, поляки, болгары, сербы.

А богаче и ярче жизнь казалась из-за увеселительных заведений. В войну-то их прикрывали, считали неуместными. Сейчас они плодились в куда больших количествах, чем прежде. Это тоже виделось разумным, справедливым. Надо вознаградить себя за перенесенные лишения, страхи, «затягивание поясов». Если уцелели в бойне, надо пользоваться всеми доступными благами. В сознание внедрялась вроде бы очевидная истина: главная ценность, высшая ценность – это жизнь! Разве не так? Разве погибшим тепло или холодно от того, что Франция вернула Эльзас и Лотарингию? Разве им важны немецкие репарации? Нет, они догнивают на Марне, Сомме, под Верденом и Изонцо. Недолюбившие своих подруг, почти ничего не повидавшие в короткой молодой жизни.

Значит, надо быть умнее, не отказывать себе в удовольствиях! Брать от жизни все что можешь! Чем больше, тем лучше! Прежняя мораль сносилась начисто. Внебрачные связи превращались в норму, тем более что женщин стало в избытке. Больше, чем поредевших и покалеченных мужчин. Менялись моды и вкусы. Укорачивались подолы платьев, исчезали нижние юбки, нижние кофточки, сорочки, подвязки и прочие предметы, признанные лишними. Тела становились более доступными и для обзора, и для осязания. Раньше канканы с полуголыми девицами считались экзотикой, достопримечательностью Франции. Сейчас косяки женщин скакали на подмостках всех европейских стран. И не полуголых, а уже совсем без ничего, как в бане. В театриках и варьете демонстрировались такие «изюминки», что до войны ввели бы в шок самого беспардонного развратника. Классическую музыку заглушали буйные ритмы джазов и похотливые изломы танго. На живопись и скульптуру обрушилась волна абстракции. Литература и философия полезли в темные глубины подсознания, в завлекающие и опасные трясины фрейдизма, экзистенциализма, неоязычества, антропософии и прочих «модных» теорий.

А культ героев и подвигов менялся на идеалы пацифизма. Ведь и правительства, и средства массовой информации твердили об одном и том же – отныне войн не должно быть вообще, конфликты будут решаться только мирным путем. Что угодно, только не война. Падал престиж армии. Военная служба начинала восприниматься как нечто лишнее, отрывающее от более важных занятий. Зачем она, если надо поддерживать мир любой ценой? Любой. А честь, национальные интересы, отечество – разве не «абстрактные» понятия? Главная-то ценность – жизнь… Старая, довоенная Европа с ее стандартами и традициями отбрасывалась, уходила в невозвратное прошлое.

Заодно с прочими традициями, отбрасывалось и христианство. Оно мешало жить так, как диктовала новая мораль. Выглядело устаревшим, неразумным. В окопах, перед лицом смерти, к Богу тянулся каждый. Сейчас об этом не вспоминали. Зачем вспоминать о неприятном, страшном? Веселись, наслаждайся! А в мире сияющих рекламных огней, гремящих музыкой ресторанов и зрелищных заведений, в мире ревущих моторов и животных вожделений, даже Сам Христос показался бы чуждым. Где-то и кто-то сводил религию к формальному минимуму – такому, чтобы не мешал жить в согласии с окружающим бардаком. А кто-то и совсем вычеркивал веру из обихода. Но ведь и это выглядело разумным. Есть культура, образование, наука, есть удобства и удовольствия, где уж тут место и время для архаичных пережитков?

Христианство угасало на Западе, а уж на Востоке, казалось бы, прекратилось совсем. Для строителей большевистской утопии оно представлялось не просто лишним, а враждебным. Непримиримым и противоречащим самой этой утопии. Одним из первых актов советской власти школа была отделена от церкви, а церковь от государства. Не просто отделена. Ее поставили вне общества, вне закона, лишили права собственности. Начались и расправы. Сперва как будто стихийные или за политические «преступления». Александра Коллонтай с матросами пробовала погромить Александро-Невскую лавру, убили монаха, не пустившего их и скликавшего народ. В Царском Селе расстреляли священника, благословившего казаков Краснова… Но «случайностей» и «стихийностей» становилось все больше, убивали и глумились все чаще. А правительство направляло и поощряло подобные акции.

1 мая 1919 г. Ленин издал директиву с весьма любопытным номером, 13/666, «О борьбе с попами и религией» [113]. Священников и верующих в первую очередь хватали в заложники, казнили в мясорубках «красного террора», истребляли при зачистке городов и станиц, отбитых у белогвардейцев. А в 1921–1922 г. Поволжье, Юг России, Украину, Сибирь охватил страшный голод. Ленин и Троцкий не преминули воспользоваться этим, чтобы нанести массированный и, как предполагалось, смертельный удар по Церкви. Ленин писал членам Политбюро: «Сейчас победа над реакционным духовенством обеспечена нам полностью». «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

По храмам и монастырям двинулись отряды – якобы изымать ценности для помощи голодающим. Церковь соглашалась, добровольно отдавала все средства и богатства. Нет, это не устраивало большевиков. Обыски сопровождались повальными грабежами и богохульствами. Прихожане пробовали защитить храмы, произошли кровавые столкновения. И тут-то красная пропаганда раздула шум: дескать, попы из жадности прячут ценности, а люди умирают! По всей стране принялись громить и закрывать храмы. Показательные процессы над священнослужителями прошли в Питере, Москве, Смоленске, Чернигове, Полтаве, Архангельске, Новочеркасске… В 1922 г. только по суду было расстреляно священников – 2691, монахов – 1962, монахинь и послушниц – 3447. А всего было истреблено не менее 15 тыс. представителей духовенства, монахов, послушников, православных мирян [83].

Но можно ли считать случайным, что буквально накануне антицерковной кампании, в марте 1922 г., была созвана Генуэзская торговая и экономическая конференция, фактически признавшая правительство большевиков, открывшая широкую улицу для торговли с ними? Первыми товарами, хлынувшими из Советского Союза на запад, как раз и стали разграбленные церковные ценности. Целыми ящиками, контейнерами, вывозились и продавались по цене золотого и серебряного «лома» оклады икон, чаши, потиры. По символическим ценам 50 – 100 рублей сбывались уникальные древние иконы. Тут уж погрели руки и банкиры, и ювелиры, и частные коллекционеры. Немало православных ценностей и святынь прибрала и католическая церковь. Пускай они краденые, в крови мучеников, но отчего же не прибарахлиться по дешевке? [144]

Правда, удар по Церкви стал последней авантюрой Ленина. Человека, безрассудно занесшего руку на Господа, через месяц хватил инсульт, и он почувствовал себя тем, кем и был на самом деле. Жалким, слабеньким существом. Заливался слезами, бился в истериках, выпрашивая у Сталина яд. Но дело было сделано – Россия перестала быть оплотом мирового Православия. И в целом-то картина выглядела однозначной. Человечество собственными умами сделало выводы из прошлого, намечая и прокладывая дороги в будущее. Как подразумевалось, светлое и безопасное. Дороги получились несколько различными – американская, европейская, советская, но все они и впрямь вели в новую эру. В эру Безбожия…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.