1. Древняя Польша

1. Древняя Польша

Среди данных, на которые опирались и Граус, и другие историки, писавшие о «большой дружине», первостепенное значение имеет сообщение арабского купца и дипломата Ибрагима ибн Якуба, еврея по происхождению и подданного испанского халифа, который посетил Германию и Чехию в середине 960-х гг. и оставил записки о путешествии. Эти записки содержат важные и интересные данные по истории ранних славянских государств. В сочинении рассказывается, в частности, о славянском государстве на север от Чехии, возглавляемом правителем, имя которого ибн Якуб передаёт как «мшк». В науке общепризнанно, что имеется в виду Мешко I, князь из династии Пястов, при котором Польша сформировалась как государство и приняла крещение (годы правления: около 960–992).

Рассказ о государстве Мешка стоит привести целиком, поскольку большая часть рассказа посвящена описанию военной организации под началом князя. В 1878 г. В. Р. Розен перевёл сочинение ибн Якуба с арабского на русский язык, однако с тех пор текстологическое и историческое изучение записок значительно продвинулось вперёд, и перевод Розена устарел[515]. Классическим считается перевод на польский язык Т. Ковальского[516], а недавно Д. Е. Мишин, опираясь на перевод Розена, перевёл записки на английский[517]. Русский текст, который я ниже предлагаю, основан на переводе Розена, но учитывает поправки и варианты по двум последним переводам:

«Что касается страны Мешка, то она самая обширная среди их [славянских] стран. Она богата продовольствием, мясом, мёдом и рыбой (вариант: пашнями). Подати собираются им (Мешком) в весовых торговых мерах (миткал ал-маркатия)[518] и идут на оплату его людей (мужчин-«мужей»). Ежемесячно каждый из них (мужей) получает определённое число их (миткалей). У него (Мешка) три тысячи воинов в брони, [разделённых] на отряды. И одна сотня их равняется десяти сотням других (воинов). Он даёт этим мужам одежду, коней, оружие и всё, что им потребуется. И когда у кого-то из них родится ребёнок, тотчас по рождении он (Мешко) приказывает выплатить ему деньги, будет ли ребенок мужского или женского пола. Когда ребёнок достигнет совершеннолетия, то он женит его, если это мужчина, и выплачивает за него свадебный подарок (вено) отцу девушки. Если же это женщина, то он выдаёт её замуж и выплачивает вено её отцу».

Записки Ибрагима ибн Якуба сохранились в двух основных вариантах (редакциях) – в составе географических трактатов позднейших арабских авторов: ал-Бакри (вторая половина XI в.) и ал-Казвини (вторая половина XIII в.). Более близким к оригиналу признаётся вариант ал-Бакри, и по нему в этой части сделаны переводы. Ал-Казвини, правда, последние фразы излагает несколько иначе, добавляя некоторые сведения и комментарий: «…Когда ребёнок достигнет совершеннолетия, то он женит его, если это мужчина, причём берёт вено у его отца и передаёт отцу девушки… А женятся у них с ведома их короля (то есть Мешка – П. С), а не по собственному выбору. Король берёт на себя полное их содержание. На нём также лежат расходы по устройству свадьбы. Он словно заботливый отец для своих подданных»[519]. Твёрдых оснований для определения, восходят ли эти дополнительные указания к оригиналу ибн Якуба, в литературе приведено не было.

Таким образом, из рассказа Ибрагима ибн Якуба мы узнаём, что польский князь Мешко в 960-х гг. содержал три тысячи воинов-«мужей». Эта военная организация вызывала, очевидно, повышенное внимание современников – во всяком случае, она заслужила особого упоминания в записках арабского путешественника, а значит, показалась ему или его информаторам (сам ибн Якуб не был в «стране Мешка»), или и ему, и его информаторам заслуживающей такого упоминания как нечто выдающееся. Поскольку говорится о её боевой мощи («одна сотня их равняется десяти сотням других» воинов), вероятной выглядит догадка, что процветание «обширной страны» Мешка стояло в какой-то связи – по крайней мере, в глазах современников – с наличием в его распоряжении этих «мужей». Ибн Якуб пишет о них, что они имели доспехи (были «в брони»), что на их содержание шли доходы от податей в пользу князя и что князь не только выплачивал им жалованье ежемесячно, но и давал «одежду, коней, оружие и всё, что им потребуется», а также помогал так или иначе (как именно, зависит от оценки вариантов ал-Бакри и ал-Казвини) в устройстве их семейных дел.

В тексте есть одно не совсем ясное место – там, где говорится о «миткал ал-маркатия». Миткаль по-арабски – «мера веса»[520], ал-маркатия указывает на связь этих миткалей с рынком и торговлей (ср. лат. mercatus, нем. Markt)[521]. В итоге получается, что речь идёт о каких-то торговых мерах веса, но остаётся неясным, почему подати в пользу Мешка то ли собираются в виде этих мер (или, как можно поправить Розена и Мишина, согласно с ними), то ли ими становятся (по Ковальскому). Напрашивается мысль, что речь идёт о монетах, которые, как известно, в то время могли использоваться не только как денежные единицы, но и как меры веса. В литературе предпринимались попытки такого рода интерпретации[522]. Эти попытки вызывают сочувствие (тем более что в Польше в X в., как свидетельствует археология, циркулировали разные монеты, прежде всего, серебряные арабские дирхемы и европейские динарии[523]), но какие именно имелись в виду монеты и какое их количество составляло меру веса, а тем более сколько их собиралось в виде податей и раздавалось потом воинам – об этом на основании данных ибн Якуба судить невозможно. Не лишено смысла также предположение, что словосочетанием «миткал ал-маркатия» ибн Якуб просто пытался передать многозначный славянский термин гривна[524]. Д. Тржештик предложил видеть в этих податях некий первоначальный «элементарный» налог со свободного населения в пользу правителя, который, как он считал, в Чехии называли «tribut?m pads», а в Венгрии «liberi denarii», однако эта догадка обречена оставаться лишь догадкой[525].

В целом, в достоверности информации Ибрагима ибн Якуба нет оснований сомневаться. Разумеется, отдельные детали его рассказа могут быть поставлены под вопрос, тем более что оригинальный текст дошёл до нас только в составе более поздних сочинений (хотя нет никаких признаков, которые заставляли бы полагать, что ал-Бакри или ал-Казвини предприняли кардинальную переработку текста ибн Якуба)[526]. Усомниться можно в цифре, которой обозначена численность Мешковых «воинов». Хорошо известно, что именно указания на количество тех или иных групп и масс людей в средневековье были всегда крайне неточны, да просто носили условный характер. Естественно, нет никакой гарантии, что информаторы ибн Якуба сообщили ему точные цифры и что он точно передал сообщённое ему, и надо скорее всего предполагать, что численность военных сил Мешка была преувеличена[527]. Решающее значение здесь имеет сравнение известия арабского писателя с другими данными. Поскольку такие данные есть и они заставляют скорее доверять ибн Якубу (см. далее), большинство польских историков видят именно в описанной им военной организации Мешка объяснение успешной деятельности первого исторически достоверного польского правителя по объединению разных племён и земель под одной властью, что заложило основы будущей Польши. Эта организация была главной ударной силой князя, которая обеспечивала ему военное превосходство над конкурентами в борьбе за власть и позволяла противостоять соседям[528]. И именно её имел в виду Ф. Граус, предложив для её обозначения термин «большая дружина»[529].

Сын Мешка Болеслав Храбрый (годы правления: 992-1025) успешно продолжил объединительную и завоевательную политику, начатую его отцом, и логично предположение, что при нём функционировала та же военная организация. Подтверждение этой мысли видят в сообщении «Хроники польской» Галла Анонима о численности войск Болеслава. Польский хронист (по происхождению француз или итальянец), прославляя Болеслава и его победы, писал не только вообще о мощи и многочисленности польского войска в то время, но в одном месте (кн. I, гл. 8) даже указал точно, что князь «в Познани имел 1300 рыцарей (loricatimilites) с 4 тысячами щитников (clipeatimilites), в Гнезно – 1500 рыцарей и 5 тысяч щитников, в городе Влоцлавке – 800 рыцарей и 2 тысячи щитников, в Гдече – 300 рыцарей и 2 тысячи щитников»[530].

Учёные до сих пор не пришли к единому мнению, откуда взял эти цифры Галл, писавший во втором десятилетии XII в., и насколько им можно верить. Но в целом, по крайней мере в польской историографии, преобладает убеждение в их достоверности. К выводу о достоверности этих данных пришёл Р. Барнат, который посвятил специальную статью этому сообщению Галла[531]. Исследователь заключил, что хронист в данном случае черпал сведения либо из каких-то мобилизационных «реестров» XI в., либо из неизвестного ныне агиографического сочинения о св. Адальберте (Войцехе) (на это сочинение ссылается сам Галл, обозначая его как «Liber de passione martiris»[532]). Но даже если верить этим цифрам, большие разногласия вызывает их толкование. Разные ответы предлагаются на вопросы, были ли это все или хотя бы основные военные силы Болеслава или только их часть, были ли они размещены по указанным городам или эти пункты служили только местом сбора военных частей, кого с социальной и военной точек зрения представляли эти «loricati» и «clipeati milites» и др.

Несмотря на всю сложность и спорность этих вопросов, давно обсуждаемых в историографии, убедительнее выглядит точка зрения, которая предполагает прямое соответствие между 3 тысячами Мешковых «воинов в броне» и теми «loricati milites» (дословно – воинами в панцирях, в броне), то есть тяжеловооружёнными воинами, о которых пишет Галл Аноним и число которых по его данным составляло при Болеславе Храбром 3900 человек. Эта точка зрения была высказана ещё давно[533], с теми или иными уточнениями или оговорками её поддержали X. Ловмяньский, Р. Барнат и другие исследователи[534]. При этом, правда, польские историки, как правило, допускают, что в число этих 3900 «loricati» входили не только воины на содержании князя, но и воины из дружин представителей высшей знати (а может быть, даже и какие-то другие силы – наёмники и т. д.), и тогда первые составляли только какую-то часть (пусть и большую) этих 3900 человек[535]. Можно также думать, что численность военного корпуса польских князей выросла со времён Мешка в правление Болеслава, особенно если допускать, что цифра 3000 в известии ибн Якуба является преувеличением. Это вполне соответствовало бы расширению территории государства и размаху военных предприятий во времена Болеслава Храброго по сравнению с временами его отца.

Как бы то ни было, в известиях ибн Якуба и Галла просматриваются явные переклички, и они вполне подтверждают мысль о наличии некоей «большой дружины» в Польше эпохи Мешка и Болеслава, тем более что сами современники подчёркивали именно многочисленность воинов в их распоряжении. Помимо приблизительного соответствия в численности военных сил надо отметить ещё одну аналогию: арабский писатель упоминал об «отрядах», на которые поделены «воины» Мешки, а польский хронист размещает всех «loricati» по нескольким городам. Эти города были главными опорными пунктами раннепястовской монархии, и в сопоставлении с археологическими свидетельствами эти упоминания позволяют говорить о системе размещения воинов, бывших на службе и содержании князя, гарнизонами по разным городам (в польской историографии для обозначения такой системы используется термин dru?yna rozproszona – ср. в главе I)[536].

Вне зависимости от того, как польские историки интерпретируют сообщения ибн Якуба и Галла, общепризнанным в польской историографии является тот факт, что организация и двора польских князей, и их военных сил претерпела существенные изменения после кризиса, потрясшего польское государство в 1030-е гг. Данные хроники Галла Анонима, к сожалению, слишком лапидарны для того, чтобы составить о военной организации Польши ясное представление, но всё-таки понятно, что люди в непосредственном окружении польских князей второй половины XI– начала XII в. принципиально отличались от Мешковых «мужей», для которых князь был «словно заботливый отец». Так, в одном месте хроники, рассказывая о молодых годах Болеслава Кривоустого (II, 33), Галл описывает сражение Болеслава с поморянами и упоминает, что при князе было 80 человек «pueros et iuvenes», то есть слуги и юноши, причём среди последних, как выясняется, кто-то (или даже многие) были из знатных родов[537].

В другом известии более позднего времени Галл рассказывает о походе Болеслава против чехов 1110 г. (III, 22–23). Непосредственное окружение князя названо «acies curialis» («дворцовая дружина» в русском переводе), и снова в значительной части эта группа состоит из юношей (juvenes)[538]. При этом, кроме княжеской «дружины», отдельные отряды войска поляков составляли люди Скарбимира, воеводы (comes palatinus) Болеслава, названные по аналогии с княжеским окружением «acies palatine», какая-то «гнезненская дружина (Gneznensis acies)» – видимо, городской полк, – а также «некоторые знатные и другие храбрые рыцари (cum quibusdam palatinis aliisque militibus animosis)».

Личные слуги и юноши из знатных семейств, для которых служба князю была началом придворной карьеры, – вот те люди, которые окружали князя спустя столетие с небольшим после путешествия ибн Якуба. И их численность измерялась уже не тысячами и даже не сотнями, а десятками. Не только в хронике Галла, но и в других источниках на передний план выступают представители знати – «можновладцы» (типа Скарбимира), которые, как единодушно утверждают исследователи, заняли ведущие позиции в государстве[539].

К сожалению, для других государств «среднеевропейской модели» нет столь же ярких и подробных свидетельств о военно-административной организации X–XI вв., которые можно было сравнить с польскими. Особенно скудны данные о раннепшемысловской Чехии. Тем не менее, по ряду отдельных упоминаний и косвенных указаний, а также по общей канве политического развития чешского государства во второй половине Х-ХI в., видимо, можно говорить об аналогичных, в целом, процессах. Первоначальные успешные завоевания сильной княжеской власти, опиравшейся, очевидно, на нечто вроде «большой дружины», сменились кризисом (в самом начале XI в.)[540]. За кризисом последовало установление господства знати– тех чехов, которые, по словам чешского хрониста начала XII в. Козьмы Пражского, были «более сильные по оружию, более верные и храбрые во время военных действий, более выдающиеся своим богатством (quos norat armis potentiores, fide meliores, milicia fortiores et divitis eminentiores)» и благодаря которым «Чешская страна стоит, стояла и будет стоять вечно»[541].

Такая общая схема – резкое сокращение численности военных слуг на непосредственном содержании правителей Польши и Чехии и доминирующая роль знати в XI–XII вв. – в самом деле вырисовывается ясно и убедительно. Вместе с тем, хотя понятно, что детали и частные особенности этих процессов трудно различить в скудных и разрозненных данных древних источников, всё-таки на один аспект современные польские и чешские историки, как мне кажется, обращают недостаточное внимание. Имея в виду громадную роль, которую сыграла «большая дружина» на первоначальном («трибутарном») этапе становления государства, едва ли можно допускать, что она совершенно бесследно исчезла с переходом к более развитым формам производства и мобилизации ресурсов (будь то «среднеевропейская модель» или что-то другое). Логично и естественно было бы предположить, что и в XI–XII вв. сохранялись в каком-то виде и объёме (пусть и более скромном), например, те «гарнизоны», которые размещались как составные части «большой дружины» по укреплённым пунктам на территории, подчинённой первыми правителями Польши и Чехии. Не воины ли этих «гарнизонов» прежде всего составили в XI–XIII вв. низшие слои привилегированного сословия знати, о которых глухо упоминают польские и чешские источники? В Чехии, например, именно эти слои следует предположить, прежде всего, за обозначением «milites secundi ordinis», которое впервые употребляет Козьма Пражский (II, 39), – то есть «воины второго порядка» или «рыцари второго разряда», как в русском переводе Г. Э. Санчука[542]. О каких-то людях «не из знатного рода, а из простых воинов (non de nobilium genere, sed de gregariis multibus)» мельком упоминает Галл (I, 20)[543].

Больше известно об этой социальной категории по венгерским источникам, в основном, второй половины XII – первой половины XIII в. В Венгрии эти воины, служившие королю (или назначенным им агентам), назывались ?obag?ones castr?– «замковые йобагионы»[544]. Они были «прикреплены» к определённым крепостям-городам (castr?) и в этом смысле составляли некоторое единство с «замковыми людьми (castrenses, civiles, cives)». Но между «замковыми йобагионами» и «замковыми людьми» была принципиальная разница: первые исполняли военную службу, имели земельные владения и более привилегированный статус, вторые – жили на «замковой земле (terra castr?)», занимаясь сельским хозяйством, и их главной обязанностью было поставлять продукты и платить налоги в пользу короля и его людей (в том числе тех же йобагионов). С военной точки зрения «замковые йобагионы» имели в XII в. существенное значение, но в течение XII–XIII вв. параллельно усилению и сплочению знати их слой, наоборот, дифференцировался и распылялся. Ко второй половине XIII в. этот процесс завершился: часть ?obag?ones castr? влилась в сословие знати, а часть превратилась в крестьян.

В XIII в. сами йобагионы называли себя «liberi Sancti Regis» – «свободными Святого короля», то есть Иштвана Святого (годы правления: 997-1038). Современные учёные считают, что категории людей, связанных с «замками», действительно, восходят к учреждениям XI в. и что они стоят в тесной связи с военно-административной системой 72 «графств»-комитатов (comitatus). Известный венгерский историк П. Энгель прямо связывает «замковых йобагионов» с теми «milites», о которых упоминает Иштван Святой в «Наставлениях» сыну Имре как своих воинах[545]. Хотя никаких данных о численности этих «milites» нет, ввиду польских и чешских параллелей можно предположить, что эти военные слуги короля составляли нечто вроде «большой дружины». Мысль о происхождении «замковых йобагионов» от этих «milites» заставляет далее предполагать явление типологически сходное: те элементы военной организации, которые находились под покровительством центральной власти в XI–XII вв., генетически связаны с «большой дружиной». Иными словами, не только в Венгрии (где, возможно, эти элементы оказались более заметны благодаря сравнительно сильной милитаризации общества), но и в двух других государствах, которые причисляют к «среднеевропейской модели» (Польша и Чехия), «большая дружина» правителя сохранялась в период функционирования этой модели в трансформированном виде. В этой связи можно также напомнить о роли такого важнейшего элемента «среднеевропейской модели», как «служебная организация» – ведь она обслуживала явно не только собственно княжеский (королевский) двор, но и какие-то военные силы на попечении правителя, причём именно размещённые по градам-замкам. В Венгрии такое соотношение вполне наглядно: «замковые люди», составляющие «служебную организацию», обеспечивают «замковых йобагионов». Наконец, правомерность этих аналогий подтверждают и данные древнерусских источников, которые, как увидим ниже, прекрасно вписываются в такую схему.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.