Глава 8 Флот и империя

Глава 8

Флот и империя

Предшествующее отображение имперского флота показывает, что императоры пошли на разрыв с политикой республики, использовавшей военно-морские силы в отдельных необходимых случаях, и сочли желательным постоянный флот. Большую часть своего существования два итальянских флота располагали весьма значительной численностью личного состава, которая одно время достигала 15 тысяч человек, а восемь основных эскадр провинций вместе имели личный состав такой же численности. Корабли и экипажи распространились по всем регионам империи, где мощь флота могла принести пользу. Тем не менее этот флот не участвовал за два столетия ни в каких серьезных сражениях. Опять же речь идет о римлянах, которых обычно, и отчасти справедливо, считали сухопутным народом, но те же самые римляне выработали систему управления и учреждения военно-морских сил, доведя их до самого совершенного уровня в древности.[516] Эти поразительные факты настоятельно требуют объяснения, если нам нужно понять характер флота Римской империи: какие причины оправдывали значительные ежегодные расходы императоров на далекоидущее военно-морское строительство, причем оправдывали в течение ряда веков? Или, если проникнуть в самую суть проблемы, каким образом и до какой степени империя полагалась на военно-морскую силу?

Что касается средиземноморских эскадр, которые составляли основу всего римского военного флота, то такие вопросы легче поставить, чем ответить на них. Надписи слабо помогают в данном случае, а литературных свидетельств немного. В лучшем случае легче сделать предположение, чем подкрепить предположение конкретными цитатами. Один лишь постулат о том, что Римская империя опиралась на Средиземноморье, хотя и правильный, вовсе не разъясняет проблему римского флота. «Легко, в общем, утверждать, что мореплавание и господство на море являлись и являются важным фактором мировой истории. Гораздо труднее выявить и показать их реальное воздействие на определенном этапе. Тем не менее пока этого не сделано, признание значения этого фактора в целом остается неопределенным и несущественным».[517]

Очевидно, что любое количество нынешних исследований не сможет исправить полностью изначальное безразличие к данной проблеме римских историков, но нельзя считать это фатальным препятствием. Остаются горстки свидетельств, они могут быть сведены в устойчивое, хотя и отчасти гипотетическое, целое, которое дает некоторое указание на изменчивое значение военно-морских сил в империи. Выяснится, что предназначение и средиземноморских флотов и флотов северных окраин империи в содействии господству империи, прежде всего в самом Средиземноморье. Выяснится также то, что после того, как овладение Римом всем побережьем региона упростило задачу поддержания императорами мира, флоту поручили дополнительные, не только военные, функции в виде перевозки знатных лиц, войск, депеш и приказов. Само по себе это не было достаточным для оправдания масштабности военно-морского строительства, и флоты Средиземноморья можно считать большей частью своего рода страховкой. Уроки гражданской войны 68–69 годов упрочили традицию поддержания боеготовности военно-морских сил, установленную еще Октавианом Августом, но в мирной обстановке II века эта традиция, а вместе с ней и флот стали постепенно рушиться. Когда во второй половине III столетия появились враждебные флотилии, римский флот повсюду выполнял свою миссию неадекватно и терпел поражения. После этого империя в общем вернулась к республиканской политике спешной подготовки флотов в чрезвычайных ситуациях. Тем не менее фрагменты политики римских императоров с упором на морскую силу сохранились в наследство Восточной Римской (Византийской) империи.

Поскольку имперский флот ведет происхождение от Октавиана Августа, мотивы, повлиявшие на его создание этим деятелем, приобретают главное значение. По мнению французского ученого Кристиана Куртуа, который изучал в последнее время эти мотивы, Августом двигали побуждения, совершенно отличные от тех общих принципов, которыми руководствовались его преемники. В 30 году до н. э. Октавиан (Август с 27 до н. э.) был фактически диктатором, его власть опиралась на военную силу как на суше, так и на море. Мир сохранялся, но он не был ни прочным, ни всеобъемлющим. Опыт прошлого заставлял полагать, что дух мятежа и насилия снова воспрянет. Поэтому, когда Август создавал итальянские флоты, он имел исключительной целью защиту Италии и обеспечение своего господства. Только в правление Клавдия (41–54) функции флота расширились, чтобы объять все Средиземноморье, а затем для патрулирования побережья восточных провинций были созданы флоты в Сирии, Александрии и Понте.[518]

Теория блестяще сформулирована, но фактов, подтверждающих ее, маловато. Хотя основание Сирийского и Александрийского флотов нельзя отнести с уверенностью к периоду до 14 года н. э. (году смерти Августа), различные доводы, которые приводились при обсуждении этих флотов, убедительно показывают, что они создавались во время правления Октавиана Августа (р. 63 до н. э., император с 27 до н. э. по 14 н. э.). Европейские же речные флотилии, которые Куртуа вовсе игнорирует, свидетельствуют о том, что Август хотел использовать морскую силу везде, где она будет полезнее. Хуже того, такой тезис не позволяет рассмотреть миссию Августа или извлечь уроки из неблагополучных лет между первой войной с Митридатом VI (89–85 до н. э.) и битвой при Акции (31 до н. э.). Август действительно думал в первую очередь о Риме и Италии, тем не менее он не упускал также из виду империю в целом. Обеспечение мира в империи даже в правление Августа не ограничивалось регионами Тирренского моря и Адриатики, но должно было распространяться на все воды и земли под господством Рима. И во всяком случае, сужение задачи обеспечения мира до Италии зависело от мира во всей империи. Пиратские набеги, начавшиеся в Киликии и докатившиеся до предместий Рима, когда был разграблен порт Остия, в достаточной степени подчеркнули это положение. Роспуск флота был неприемлем для Августа, как в силу суровой необходимости настоящего, так и в силу предостерегающего опыта прошлого, ибо история всего предыдущего столетия ясно показала, что Средиземноморье нуждалось в постоянных флотах, как в акватории близ Италии, так и в прибрежных водах Леванта. Такие эскадры фактически уже в то время существовали, и существовали уже вместе с постоянным личным составом в течение двух десятилетий. Августу оставалось только отдать приказ учреждениям, которые уже отчасти удовлетворили полускрытые потребности политического общества. Флоты гражданских войн соответственно превратились в постоянные морские силы как раз тогда, когда часть легионов и вспомогательных войск преобразовались в постоянную армию.

Однако организационные методы в двух видах вооруженных сил различались. В то время как большая часть армии была разделена на формирования, занимавшие позиции вдоль границы, с незначительным числом войск в самой Италии, большая часть флота базировалась на итальянские порты, и лишь малые эскадры патрулировали пограничные реки и моря. Можно не сомневаться, что в период правления Августа роль Италии, как центра, была продиктована особыми соображениями. Италия и Рим занимали умы каждого римлянина, Рим был столицей империи. Кроме того, его снабжение продовольствием осуществлялось протяженными морскими путями, которые могли быть перерезаны и лишь совсем недавно прерывались враждебными флотами в многочисленных точках координат Тирренского моря. Вначале Август использовал Мизенум, Равенну и Форум Юлия. Потом он понял, что выбор Форума Юлия в качестве одной из основных баз флота был ошибкой, и сконцентрировал военно-морские силы в двух итальянских портах. В ранней империи они оставались главными морскими базами. Выбор Равенны указывает на особое стремление контролировать морские коммуникации с Иллирией, как с целью его завоевания, так и для защиты северной Италии от набегов. В то же время Мизенский флот господствовал в Тирренском море.

В то же время сосредоточение имперского флота у побережья Италии было целесообразным и с более широкой точки зрения. Постоянной задачей армии была охрана границ, флот же предназначался главным образом для использования в непредсказуемых чрезвычайных ситуациях. Итальянский полуостров занимал в Средиземноморье стратегическое положение, которое в последние десятилетия переосмысливалось. Выходя из своих портов на оперативный простор, мощный флот мог разделить Средиземное море (Внутреннее море римлян) надвое и наносить быстрые и эффективные удары как в восточной, так и в западной частях его акватории. Однако некоторые регионы нуждались в особых флотах. Дальний край Восточного Средиземноморья едва ли можно было контролировать из Италии, хотя левантийские воды имели большое торговое значение и вполне могли стать объектом посягательств со стороны. В связи с этим Август создал Сирийский и Александрийский флоты. Понт Эвксинский (Черное море) можно было оставить временно на попечение вассалов Рима, Аравийский залив (Красное море) после похода Галла забросили, а Британскому морю (Ла-Маншу) не придавали особого значения. Однако великие реки, Рен (Рейн) и Истр (Дунай), давали великолепную возможность для использования флота. Чтобы воспользоваться такой возможностью, были сформированы Германская, Паннонская и Мёзийская флотилии. Это случилось позднее, но Тацит мог вполне оценить империю Августа словами: «Mari Oceano aut amnibus longinquis saeptum imperium; legiones, provincias, classis, cuncta inter se conexa» («Ныне империя ограждена морем Океаном и дальними реками; легионы, провинции, флот – все между собою связано»).[519]

Совокупный ресурс каждого флота определялся в соответствии с его функциями. Подбирались удобные базы и, где было нужно, дополнительные стоянки. Строились необходимые здания и портовые мастерские. Определялись условия службы, включая призыв, сроки, подготовку, жалованье и дисциплину. Разрабатывались штатно-организационные расписания. Большая часть этой работы была завершена в первые десятилетия принципата Августа, и по крайней мере часть ее можно приписать Агриппе.[520] Местами создатели флота принимали новаторские решения, но в целом организационная работа была успешным сочетанием опыта Греции и Рима – последний извлекал наибольшую пользу из людей, материалов и уже готовых баз. В результате такая практика сформировала четко разработанную структуру военно-морских сил древнего мира. Есть какая-то справедливость в нынешней оценке, которая называет Aeneid «l’?pop?e de la marine nationale» (Энеиду «эпопеей флота страны»), причем «l’esprit qui anime la flotte troyenne est celui d’une grande force de mer organis?e» («дух, который оживляет троянский флот, является духом великой организующей морской силы»).[521]

Однако даже в правление Августа дух военно-морской силы отнюдь не переживал триумфа. Хотя флоты были составной частью имперских вооруженных сил, Август не мог попытаться и не пытался уравнять их с армией. В конечном счете господство в Средиземноморье было столь же необходимым для жизнеспособности империи, сколь и защита границ, но это не осознавалось, а римская знать не любила море. Позднее Фронтон выразил ее чувства в простом описании приятеля, который стремился отдохнуть на берегу: «Non maris sed aurae cupidus» («Не моря он желает, но здорового воздуха»).[522] Подобное отношение переносилось прямо, хотя и неосознанно, на постоянный флот. История имперского флота в широком смысле является продуктом конфликта между этим старым предубеждением и душевным настроем Августа. Сам Август поставил флот на прочный фундамент, а Веспасиан ценил морскую силу еще больше. В его правление (69–79) флот достиг апогея развития и был завален почестями. Впоследствии флот пережил период мирных десятилетий, в течение которых застарелое равнодушие римлян к морю в конце концов убило стремление к поддержанию боеготовности на море. Традиция, однако, поддерживала жизнеспособность флота, и даже в Средиземноморье сохранялись очевидные возобновляющиеся потребности, которые он мог удовлетворять.

Что касается Августа, то для него флот был средством обеспечения того устройства мира (pax), бывшего основным принципом Августа, которое должно было объять и землю, и море. После 31 года до н. э. оставалось еще много дел, но сведения о походах Августа против пиратов отсутствуют: это дело осуществлялось последовательно, успешно и без шума. Несмотря на проведение кампании 35 года до н. э. против пиратов Далмации, видимо, требовались дальнейшие акции в Адриатике, в то время как в Киликии мир не был обеспечен и после 25 года до н. э.[523] И флоты, и легионы поддерживали мир и спокойствие, что нашло выражение в великих Одах Горация и прекрасных рельефах ara Pacis (алтаря мира). Трижды Август закрывал двери храма Януса ради символического признания мира «terra marique» («на море и на суше»), который он принес миру. Страбон радуется тому, что, «поскольку пираты повержены, те, кто ходят по морю, испытывают полную безмятежность в сегодняшнем мире». Гораций воспевает это в стихах:

Tutus bos etenim rura perambulat,

nutrit rura Ceres almaque Faustitas,

pacatum volitant per mare navitae,

culpari metuit fides.

Безопасно бредет ныне по пашне вол;

Сев Церера хранит и Изобилие;

Корабли по морям смело проносятся.[524]

Утверждалось, что итальянские флоты пришли в упадок в последние годы правления Августа, но исторические свидетельства не подкрепляют такого утверждения. ?????? (пираты), разорявшие Сардинию в 6 году н. э. и последующих годах, были, видимо, разбойниками, которые действовали главным образом на суше внутри острова. Побережью Адриатики в то же самое время грабители досаждали, но военно-морские силы не могли справиться с пиратством, когда внутренние районы Паннонии были объяты пламенем вспыхнувшего восстания.[525] В последние годы долгого правления Августа флот, видимо, ощущал некоторую запущенность, которая обнаружилась при армейских мятежах в Германии и Паннонии во время восшествия на престол Тиберия и которая обычно бывает в сухопутных войсках, однако мир в Средиземноморье не пострадал. Филон хвалит Тиберия за то, «что, господствуя на суше и на море в течение двадцати трех лет, он не позволял ни одному семени войны упасть в греческую и другие земли, он дарил мир и мирные плоды до конца своей жизни нескудеющей щедрой рукой и разумом».

Плиний Старший в следующем поколении воспроизводит те же самые чувства, которые хотя и становятся клише, но являются верными, несмотря на банальность.[526]

Если кто-то ищет памятник имперскому флоту, то это исчезновение пиратства в сознании людей. Со времени Августа, умершего в 14 году, до правления Септимия Севера (193–211) нет ни одной ссылки современников на средиземноморское пиратство. Римская литература еще отображает в это время опасности, грозящие морякам. Но обнаглевшие пираты уже не встречаются.[527] После Лабеона, современника Августа, не было до III столетия ни одного юриста, который не вел бы дела по этому вопросу в соответствии с духом «Родосского морского права» (свод правил, регулирующих коммерческую торговлю и навигацию в Византийской империи. – Пер.).[528] Пиратство на торговых путях Средиземноморья искоренили. Этого достижения не смогли повторить до XIX века н. э. В действительности наряду с флотом сыграли роль и другие факторы: грабежи, проистекающие из ухудшения политических, социальных или экономических условий, устранили благополучный мир. Армия надежно контролировала пиратские побережья Киликии и Далмации. Такой контроль, следует допустить, явился предпосылкой всеобъемлющего мира. Вдоль контролируемой узкой полосы западного побережья Мавретании местная флотилия могла предупредить набеги племен лишь в редких случаях.

Временами флоты помогали поддерживать мир на побережье. Тацит пишет о подавлении моряками в 24 году мятежа рабов близ Брундизия.[529] Преторианские флоты, патрулировавшие итальянское побережье, помогали, возможно, предотвратить либо подавить и другие мятежи. Отряды моряков из Равенны, Брундизия, Путеол, Остии и Центум Целлы – не говоря уже о военно-морских силах в портах провинций, – по-видимому, выполняли полицейские обязанности в процветающих торговых гаванях, где возникали волнения. После того как преторианская гвардия сконцентрировалась в своем лагере на Виминальском холме в Риме, не осталось необходимых сил, которые могли выполнять такие функции в большинстве других областей Италии.[530]

Можно упомянуть на страницах этой книги и другой памятник миру, сооруженный частично имперским флотом, а именно взлет торговли в эпоху династии Юлиев – Клавдиев. Торговый интерес нуждался прежде всего в безопасности на морях, и ее установление купцы оценили. Во время последнего объезда Августом побережья провинции Кампания моряки и пассажиры александрийского корабля, который зашел в Путеолы, облеклись в белые одежды с цветами и венками на руках. Они возносили ему такую хвалу: «Per illum se vivere, per illum navigare, libertate atque fortunis per illum frui» («В нем вся их жизнь, в нем весь их путь, в нем их свобода и богатство»).[531] Для Августа, «admodum exhilaratus» («безмерно польщенного»), этот прием, возможно, показался выражением последней признательности империи за его долгий и ревностный труд.

Дальше этого, по общему мнению, отношения государства и торговли не заходили. Империя была равнодушна к торговле, или, выражаясь точнее, она придерживалась laissez-faire (неограниченной свободы торговли), которая часто сопровождает здоровую, быстро развивающуюся экономическую жизнь. Для развития торговли никаких усилий не прилагалось, патерналистские тенденции появились лишь в конце II столетия, когда торговля стала клониться к упадку. В последнее время доказывали, что торговля оказывала гораздо большее влияние на государственную политику, чем это обычно допускалось.[532] Проблемы, возникающие из этого расхождения во мнениях, невозможно обсудить здесь обстоятельно, но, как минимум, стоит определить, использовался ли флот где-либо непосредственно для развития торговли по водным путям.

В бассейне Средиземноморья не было нужды в приемах нынешнего империализма, так как безопасность была обеспечена, а тарифы установлены на умеренном стандартном уровне, поскольку Рим контролировал все его берега. Трудно сомневаться в том, что Август имел целью обезопасить моря для торговли. От этого зависели финансовое здоровье и единство империи.[533] Разрешение загадки заключается в том, что вассалы Рима проявляли такую склонность, а императоры ее оберегали. Когда же безопасность была обес печена, деятельность императоров в этом направлении прекратилась. Вопрос менее ясен в отношении отдаленных регионов. Вернер Шур связал Черное и Красное моря в рамках амбициозной теории, которая приписывает Нерону обширные устремления на Востоке, основанные главным образом на торговых мотивах. На юге этот император стремился контролировать Красное море, чтобы держать в зависимости Аксумское царство и развивать торговлю с Индией. На севере (в Причерноморье) он планировал поход с целью приобрести контроль над западной оконечностью северного шелкового пути из Китая.[534] Этот маршрут является мифом, и устремления Нерона в целом преувеличены. Тем не менее в отношении Понта Эвксинского (Черного моря) ясно, что господство Рима в этом регионе имело тенденцию к усилению посредством вмешательства с помощью флота в дела Боспорского царства и других территорий. Римская торговля в Понте Эвксинском развивалась довольно интенсивно. С другой стороны, посты вдоль морских берегов на севере империи образовывали первую оборонительную линию в Малой Азии и Мёзии, Боспорское же царство являлось государством, над которым следовало установить протекторат, чтобы оно не попало во власть враждебных сил. В отсутствие античных свидетельств, мотивы Рима в регионе нельзя формулировать догматически. На Рейне, если переместиться на другой край северной границы империи, усовершенствование портов и речных стоянок было продиктовано военными соображениями. Действия германского флота в устьях Рейна были направлены в первую очередь на защиту прибрежной торговли Галлии. Это служило гарантией обеспечения связи между легионами в Германии и Британии.[535]

Красное море (тогда Аравийский залив) дает прекрасный пример политического действия, опирающегося на торговые мотивы, ибо в 25 году до н. э. Август отправил Элия Галла на покорение сабеев на юго-западе Аравии, посредников в торговле с Индией. Это предприятие, возможно, было продиктовано исключительно коммерческими мотивами, ибо прежде Рим не был вовлечен в дела этого региона, не было у Августа и целей завоевания всей Аравии. Галл совершил поход в 24 году до н. э. и вернулся без триумфа (хотя сабеев разгромил, но потерял много людей не от боевых действий, а от болезней и лишений). В лучшем случае это действо продемонстрировало интерес Рима к Красному морю.[536] Торговля же с Индией процветала феноменальным образом без дальнейших военных усилий. Императоры контролировали по крайней мере северную часть Красного моря, но римский флот никогда не имел там постоянных стоянок.

Современная критика такого «пренебрежения» неоправданна, ибо дипломатические и фискальные меры, видимо, обеспечивали любые необходимые уступки.[537] Более того, военно-морские операции в Красном море затруднялись отсутствием хороших гаваней, неприспособленностью средиземноморских судов к этому региону и тем обстоятельством, что подавление пиратства в древности всегда имело следствием захват побережья, служившего пиратам базой. Завоевание неплодородного побережья Аравии и Эфиопии являлось дорогостоящим предприятием, вероятно, по сути невыгодным с точки зрения быстрой отдачи. Операции в самом Индийском океане были невыполнимыми. Патрулирование в этом регионе, видимо, осуществляли правители Аксумского царства, которые были заинтересованы в защите своих купцов из Адулиса.[538] В любом случае рудиментарная экономическая мысль Римской империи быстро ощутила опасный дисбаланс в торговле с Индией, который, должно быть, убавил имперский интерес к энергичному купцу Горация, который спешил попасть в далекие Индии.[539]

Помимо похода Элия Галла, в дальнейшем нельзя назвать какое-либо другое морское предприятие в Римской империи, которое руководствовалось бы коммерческими мотивами. Нет и сколько-нибудь достаточных свидетельств того, чтобы различные эскадры предназначались в первую очередь для защиты и развития судоходства, поскольку оно было частным. В Средиземноморье у Августа политические мотивы формирования флотов были по крайней мере не менее важными, чем торговые. На северных реках римские флотилии сформировались до того, как там возникло сколько-нибудь интенсивное судоходство, и сохраняли свое военное назначение. В целом политическая экспансия просто для продвижения частной торговли была в Римской империи чуждым явлением. Отсутствие такого импульса, однако, не исключает сопутствующего желания активизировать торговлю как средство получения налогов и поставок. Настойчивость римских судовладельцев, видимо, напрямую вознаграждалась. И некоторые шаги имперской политики, возможно, предпринимались в ответ на протесты и требования купцов, как это было в бассейне Черного моря.[540]

Один вид коммерции, торговлю зерном, императоры всецело продвигали и поощряли, ибо население имперского Рима сильно нуждалось во ввозимом продовольствии. Август столкнулся с народными протестами во время блокады торговых путей Секстом Помпеем и сделал annona (годовую жатву хлеба) своей первейшей заботой. Его преемники, которых подстегивали волнения во время дефицита продовольствия, уделяли проблеме обеспечения народа едой не меньше внимания:

vita populi Romani per incerta maris et tempestatum cotidie volvitur… hanc, patres conscripti, curam sustinet princeps; haec omissa funditus rem publicam trahet

«Жизнь римского народа всечасно зависит от превратностей моря и бурь… Вот какая забота, отцы сенаторы, неизменно отягощает принцепса, и, если она будет оставлена, ничто не сможет спасти государство».[541]

Охрана морских путей была, соответственно, весьма важной заботой государства, духовно связанного с Римом. Об опасениях в 49 году до н. э. блокады, наряду с последствиями давления, оказанного Секстом Помпеем, уже шла речь. Упор на подобное давление играл важную роль в походах Веспасиана и Константина, которые будут далее обсуждаться. То, что больше не предпринималось попыток перекрыть протяженный путь из Египта в Рим, видимо, следует считать заслугой флотов, базирующихся как на Александрии, так и на Мизенуме. Однако весьма маловероятно, что эскадры в Мизенуме или Александрии конвоировали транспортные суда с зерном, которые обычно выходили караваном из Александрии в июне и возвращались из Путеол и Остии с попутными ветрами в августе.[542] Что касается угрозы перекрытия пути, то военно-морской флот считал своим долгом нести непрерывную сторожевую вахту в Средиземноморье перед выходом зерновозов. Однако легкие боевые галеры не могли оказать какую-либо помощь более солидным naves onerariae (транспортным судам) во время шторма. Всего лишь несколько судов могло быть выделено сопровождать караваны и поддерживать связь между ними.

Источники не подтверждают того, что такие военные корабли широко использовались для доставки донесений или приказов. В одном случае Нерон посылал своих курьеров на триремах с подобранными экипажами. К нему также приезжал с одного острова курьер на либурне из состава флота. У Августа же были специальные курьерские судна, когда он проводил зимний период на острове Самос в 21 и 20 годах до н. э. Надпись фиксирует прокуратора с подобного судна в правление Адриана.[543] Однако могло быть так, что эти корабли были выделены из состава флота, поскольку моряки образовывали, несомненно, последнее звено в цепи морских коммуникаций, выступая курьерами между итальянскими портами и императором в Риме или, во время правления Антонина Пия, в Лориуме. В частности, вести с восточных войн, возможно, привозили из Селевкии на кораблях Мизенского флота. Надо помнить, что отряд Мизенского флота дислоцировался там в 166 году. Потенциальный довод для использования таких военных кораблей вытекал из того факта, что они были под рукой, а иногда простаивающие, в то время как передвижение по суше было как дорогостоящим, так и опасным.[544]

Помимо передачи приказов и вестей, итальянские флоты могли заниматься транспортировкой официальных лиц, а в условиях мира им предоставлялась честь принимать на своем борту императора и его свиту. Вслед за Августом, любившим побережье Кампании и обычно путешествовавшим по возможности морем, все императоры династии Юлиев – Клавдиев проводили много свободного времени вместе с придворными в круизах вдоль побережья Кампании. Отпрыски императорской семьи совершали свои поездки на Восток на борту галер итальянских флотов.[545] Путешествие на борту триремы вдоль итальянского побережья было удовольствием, столь привычным для Агриппины, матери Нерона,[546] что первая попытка ее сына убить мать заключалась в сооружении обреченной на гибель галеры. Она чуть не утопила Агриппину.[547] Хотя императоры династий Флавиев и Антонинов меньше путешествовали морем, феноменальные поездки Адриана во все уголки империи то и дело совершались на кораблях.[548] Фронтон ярко живописует Марку Аврелию выход в развлекательное морское путешествие из Альсия: «Ut aethere tranquillo in altum [provectus] portisculorum et remigum visu audituque te oblectares» («Если фантазия привела тебя на борт корабля, выходящего в море в хорошую погоду, ты насладишься видами и услышишь равномерный плеск весел гребцов под стук дубинки ритмоводителя»).[549]

Роль флотов в перевозке знати провинций особенно наглядна на примере старого республиканского пути на Восток, который проходил через Брундизий, Диррахий (Дуррес) и Эгнатиеву дорогу через Балканы. В 24 году н. э. биремы регулярно переправляли официальных лиц в обе стороны моря из Брундизия в Диррахий и в обратном направлении. Некоторые лица могли пользоваться военными кораблями для поездки из Пирея в Азию и Сирию.[550] Другие, однако, целиком пользовались морским путем из Италии в провинции. Сочетание сухопутного и морского маршрутов пользовалось меньшей популярностью, чем прямой путь от западного побережья Италии в Александрию, а оттуда в Сирию.[551] Из этого следует, что официальные лица, ехавшие на Восток или в Африку морем, совсем не обязательно пользовались кораблями военного флота, ибо имеются примеры, когда даже императоры путешествовали на торговых судах. Веспасиан и Тит прибыли с Востока в Рим в 70 году на купеческих кораблях, а Адриан дважды совершал вояжи в Эгейском море на корабле жителя Эфеса.[552] Военные корабли отличались быстроходностью, но купеческое судно было более просторным, а временами, видимо, только такие корабли и были доступны. Иногда военными кораблями официальные лица предпочитали пользоваться из-за нехватки времени, или море было небезопасно, как в 69 году.

Наконец, императоры могли использовать корабли своих флотов так, как им вздумается. Клавдий поручил префекту Мизенского флота, Тиберию Юлию Оптату, разводить устриц вдоль побережья Кампании, чтобы увеличить их поставки. Вителлий посылал даже целые эскадры трирем под командованием навархов добывать деликатесы для своего стола от Малой Азии до Испании, если этот факт не выдумали позднее.[553] Об использовании моряков на работах по сооружению императорских naumachiae (искусственных озер) уже говорилось. Они принимали некоторое участие в почетных караулах, когда император приезжал на морской берег. Должно быть, возникала потребность в патрулировании военными кораблями островов со ссыльными, чтобы они не сбежали.[554] Другие способы использования флота императорами были менее безобидными, ибо они находили временами моряков-перегринов более податливыми, чем высокомерных преторианцев. Сообщение, что Тиберий ставил моряков у подножия утеса на Капри, чтобы добивать преступников, сбрасываемых сверху, является злонамеренным вымыслом, родившимся в результате его уединения на Капри. Но нет сомнений, что Нерон принуждал Аникета, префекта-вольноотпущенника Мизенского флота, чтобы тот помог умертвить Агриппину, сначала посредством постройки обреченного на гибель судна, что не удалось, а затем путем прямого убийства. В этом поступке триерарх и морской центурион стали подлинными злодеями.[555]

Миссии, которые поручали средиземноморским флотам из года в год, носили следующий характер: наблюдение за путями доставки зерна, патрулирование побережий, перевозка императоров, челночные поездки с вестями и приказами, а также многочисленные мелкие задания, которые обязано выполнять любое учреждение. Следует повторить, что они имели прикладное значение. Случалось, что империя переживала кризисы, связанные с внешними или гражданскими войнами. Они возвращали флот к выполнению его основной задачи – использованию своего реального потенциала для военных целей.[556] Даже войны на сухопутных границах требовали операций флота, ибо Средиземноморье было центром имперской экономики.[557] Каждая большая война вела к перемещению войск через просторы Внутреннего (Средиземного) моря к угрожающему сектору. Пока флот доминировал во внутриконтинентальном море, империя пользовалась громадным преимуществом внутренних линий коммуникаций. Заранее подготовленное наступление блеммиев в Египте или германцев на Рейне было попросту невозможно. Посредством переброски войск с одной границы на другую империя долго экономила на военных усилиях.

Само единство империи опиралось на господство в Средиземноморье, которое позволяло императорам править на всем побережье, локализовать любые разрозненные мятежи и сохранять пути отхода при временных неудачах. Лояльность флота являлась важным фактором во время любого сколько-нибудь продолжительного кризиса первых двух столетий новой эры. Однако имперский флот лишь однажды выдвинул независимого кандидата на трон, и пример Караузия уникален во многих отношениях. Внутри Средиземноморья у моряков не было никаких прямых контактов с сенатом, почвой для возвышения императоров, поскольку их командующие происходили из сословия equites (всадников), а морские базы располагались на некотором расстоянии от Рима. Кроме того, согласованной морской операции и даже достижению взаимопонимания препятствовали как географические разделения двух итальянских флотов, так и этническое различие внутри каждого из них. Роль флотов в политической истории империи была побочной, но и важной в то же время.

В 31 году Тиберий был готов бежать в расположение Мизенского флота, если бы его попытка уничтожить Сеяна провалилась. Гай Цезарь Калигула подготовил флот, «subsidia fugae» («для бегства»), «uno solacio adquiescens transmarinas certe sibi superfuturas provincias» («надеясь найти единственное прибежище в заморских провинциях»), когда разнесся слух о восстании германцев на Рейне. В последние дни жизни Нерона его вольноотпущенников послали в Остию, чтобы убедиться в сохранении верности тамошнего отряда кораблей, ибо Нерон собирался отбыть в Александрию и начать новую жизнь.[558] Страницы труда Тацита, посвященные правлению Нерона, заставляют предположить большое значение флота в тот период, когда император проводил много времени в морских поездках. Один из соучастников в заговоре Пизона пытался подорвать доверие Мизенского флота к импера тору, а Нерон отправил в ссылку свою бывшую супругу Октавию под фальшивым предлогом того, что она отдалась Аникету, префекту Мизенского флота, чтобы поднять восстание.[559] В это время Мизенский флот насчитывал более десяти тысяч моряков, а Равеннский флот – более пяти тысяч. Численный состав обоих итальянских флотов, видимо, равнялся численности войск в Риме.

Гражданская война 68–69 годов н. э. великолепно иллюстрирует роль, которую играли военно-морские силы в возведении на престол и свержении императоров. По получении вестей о восстании Гальбы в Испании в апреле 68 года Нерон спешно сформировал из моряков Мизенского флота временный легион, но все другие легионы оставили его, и он покончил жизнь самоубийством. Когда моряки легиона выбежали на Мильвийский мост на встречу с Гальбой и потребовали от него в несколько нагловатой и агрессивной манере своего «орла», то есть штандарт, тот резко отверг их требования и направил своего коня в толпу, пролив кровь моряков, не оказывавших сопротивления. Когда его положение в Риме стало шатким, Гальба освободил из заключения оставшихся моряков и даровал статус legio classica (легион моряков) этому формированию под названием I Adiutrix (1-й Вспомогательный). Вместе с «орлом» пришло для моряков, служивших в легионе, и римское гражданство. Тех из них, которые были не пригодны для службы по возрасту или здоровью, уволили 22 декабря 68 года.[560] Эти запоздалые усилия не принесли пользу. Гальба и его цезарь, Пизон, были убиты 15 января 69 года, а Отон при помощи преторианцев взошел на трон.

Отону во время его кратковременного правления преданно служил легион I Adiutrix, который так и не простил Гальбе жестокости, и два итальянских флота.[561] Однако легионы на Рейне выдвинули в качестве претендента на трон наместника Нижней Германии Вителлия. В начале 69 года две армии Вителлия вступили в Италию, одна через перевал Монженевр, другая через перевал Большой Сен-Бернар. Несколько тысяч моряков Мизенского флота отправились вместе с Отоном и преторианской гвардией на север навстречу этой угрозе.[562] Сама Мизенская эскадра образовала базу для наступления, которое, возможно, добилось серьезных результатов. Фактически стратегия Отона зависела главным образом от действий флота.

Короче говоря, эскадра должна была патрулировать побережья Лигурии и Нарбонской Галлии с целью задержать и отбросить западную колонну войск Вителлия под командованием Фабия Валента. В то же время полководцы Отона, получив подкрепления в виде легионов из Иллирии, должны были разгромить Цецину на реке Пад (По).[563] С этой целью флот под командованием префекта-вольноотпущенника Мосха усилили городскими когортами и многими преторианцами, «ducibus consilium et custodes» («охранявшими полководцев и даже дававшими им советы»). Всей операцией командовали primpilares (бывшие командиры центурионов) Антоний Новелл и Сведий Клемент вместе с трибуном Эмилием Пацензом. Неблагоприятная погода, как и недостаток организации, возможно, задержали поход, участники которого отправились морем на север в марте, но еще больше драгоценного времени ушло на распри среди командующих и бесцельные грабежи на побережье Лигурии. Прокуратор Приморских Альп, пытавшийся сопротивляться такому мародерству, был разбит. Пока экспедиция добиралась до места назначения, Валент выделил отряд вспомогательных войск для предотвращения угрозы Галлии.[564] Участники похода расправились и со вспомогательными войсками. В ходе этой битвы часть моряков вместе с местными ополченцами заняли прибрежные холмы, преторианцы удерживали равнину у моря, а сам флот ударил в тыл войск Вителлия. Победа обеспечила лояльность Корсики, Сардинии и других островов, так как восстание против Отона на Корсике провалилось, когда корсиканцы решили, что «direptos vastatosque classe etiam quos cohorts alaeque protegerunt» («моряки уничтожали население и губили людей, даже надежно защищенных пешими и конными войсками»).[565]

Как отмечалось, Нарбонская Галлия была напугана вторжением. Быстрым наступлением можно было бы достичь многого. Вместо этого некомпетентные предводители медлили и в конце концов ничего не сделали. Во время битвы на реке По у Кремоны равеннские либурны безуспешно пытались досадить восточной колонне Вителлия под командованием Цецины. Валент соединился с Цециной, и после первой битвы при Бедриаке, в которой отважно бился легион I Adiutrix, Отон покончил с собой, чтобы предотвратить дальнейшую борьбу.[566] Смелый план похода в Лигурию был тем не менее знаменательным явлением, которое еще раз раскрыло потенциальные возможности морской силы в войне. Даже более полезным уроком стал последующий вызов нестабильной имперской власти.

Сначала Вителлий заменил Мосха Клавдием Юлианом в качестве префекта Мизенского флота, затем, когда пришли из Сирии вести о выступлении нового претендента Веспасиана, он назначил Секста Луцилия Басса префектом Мизенской и Равеннской эскадр, чтобы обеспечить единое командование двумя большими итальянскими флотами в грозящей войне.[567] Военно-морские силы империи, однако, больше помогли Веспасиану, чем Вителлию в реальном конфликте.

Поскольку собственный план кампании Веспасиана стал излишним из-за быстрого, кровавого и дерзкого удара Антония Прима, самоназначенного полководца Веспасиана, который привел сильные придунайские легионы в Италию, значение, которое Веспасиан придавал военно-морской силе, еще полностью не оценено. Однако в свете его мер, направленных на принуждение армий Вителлия к капитуляции без кровопролития, важность обеспечения господства на море становится очевидной. Военный совет, состоявшийся в Берите (Бейруте) после начала выступления Веспасиана, решил, что наместник Сирии, Муциан, который был главным приверженцем Веспасиана, поведет сирийские легионы через Малую Азию в Италию и разгромит вооруженные силы Вителлия, в то время как Веспасиан будет господствовать в Египте и, таким образом, заставит голодать Рим.[568] В то время как Антоний Прим выигрывал войну вопреки приказам Веспасиана, план последнего тоже реализовывался, хотя и в более осмотрительной манере. Муциан продвигался к городу Византий, к которому вызвал значительные силы Понтийского флота, чтобы использовать их в том случае, если сочтет лучшим идти морем прямо из Диррахия в Италию.[569] Веспасиан отправился в Египет.

Лояльность этой провинции была необходимым условием успеха восстания. Ее префект Тиберий Юлий Александр с двумя легионами поддержали дело Веспасиана, присягнув ему 1 июля. Даже до прибытия Веспасиана египетские власти, несомненно, прервали поставки зерна в Рим. Вероятно даже, что зерновозы прекратили свои ежегодные ходки туда еще до того, как эмбарго вступило в силу.[570] Веспасиан возлагал большие надежды на это эмбарго и последовательное наступление войск Муциана:

quando Aeguptus, claustra annonae, vectigalia opulentissimarum provinciarum obtinerentur, posse Vitellii exercitum egestate stipendii frumentique ad deditionem subigi

«Пока мы владеем Египтом, держим в руках ключ от житницы империи и располагаем доходами от богатейших провинций, говорил он, мы можем принудить вителлианцев к сдаче, лишив их денег и продовольствия».[571]

Дальнейшим этапом плана было завоевание Африки, в которую Веспасиан хотел вторгнуться «terra marique» («по суше и по морю»). В это время поступили вести о кровопролитном триумфе Антония в битве при Кремоне.[572]

Антоний Прим отвергал такой метод достижения победы, подобающий государственному деятелю, но Веспасиан был обязан этому методу, хотя бы из-за реальной помощи флота. В этой связи показательно столкновение мнений на военном совете, который Антоний провел в Петовии (Петовионе, ныне Птуй) до начала кампании. Сам Антоний настаивал на быстром продвижении своих сил. Вителлий, господствуя в Средиземноморье и особенно в Адриатике, мог получить подкрепления с моря и атаковать на Балканском полуострове, когда захочет. Однако другие участники совета, сидя за одним с ним столом, решительно возражали ему. Они доказывали, что Веспасиан располагал «mare, classis, studia provinciarum» («морем, флотом, поддержкой провинций»). Обе стороны были по-своему правы. Антоний упирал главным образом на то, что в распоряжении Вителлия была Италия и большие итальянские флоты, в то время как его оппоненты имели в виду состояние умов моряков этих эскадр. Не принимая Вителлия из-за предпочтения Отона, итальянские флоты лишь внешне сохраняли лояльность. Разные инциденты заставляют даже предположить, что сторонники Веспасиана на флоте, действуя через своих тайных эмиссаров, готовили мятеж в удобный момент.[573] Ход событий явно заставляет предположить, что Вителлий не мог полагаться на итальянские флоты и что Веспасиан понимал это. Иначе он не был бы уверен в своей способности удержать Египет, противодействуя восточными эскадрами большим итальянским флотам. Если Муциан всерьез задумывал отправиться в Италию морем, он должен был рассчитывать, что итальянские флоты не будут противодействовать его небольшой Понтийской эскадре и грузовым судам.

Самое убедительное доказательство таких настроений в итальянских флотах состоит в том, что, как только Антоний Прим оказался в Италии, флоты переметнулись на сторону Веспасиана со всей готовностью. Равеннский флот бросил Вителлия, когда продвижение Антония за Аквилею гарантировало безопасность отступничества. Хотя морской префект Басс делал вид, что он поддерживает мятеж, триерархи, командующие моряками, уже сделали выбор человека, которого они желали видеть префектом. Это был Корнелий Фуск. То, что он propere (быстро) перешел из армии Антония Прима на этот пост, свидетельствует о предварительном согласовании этой кандидатуры.[574] Тацит справедливо связывает эту смену лояльности с преданностью Отону, а также с тем, что равеннские моряки происходили с Балканского полуострова, где легионы поддержали Веспасиана.

Вителлий, нежившийся в Ариции (ныне Аричча в горах Альбани, юго-востоке Рима), и полководец Валент, двигавшийся на север со своими наложницами и солдатами для отпора Антонию Приму, были крайне встревожены вестями об отступничестве флота. Теперь все Адриатическое побережье Италии было открыто для Прима, который воспользовался флотом, чтобы обезопасить свой фланг вплоть до Аримина (ныне Римини). Его линии коммуникаций с Балканами, которые он пытался оберегать от неожиданной морской операции до присоединения к нему Равеннской эскадры, теперь были надежно защищены. Снабжение его войск облегчилось, в то же время войска Вителлия на реке Пад (По) попали в трудное положение.[575] Далее, что более важно, лояльность Мизенского флота теперь оказалась под сомнением, и Вителлий попытался привязать его к себе теснее, сократив численность этого флота путем формирования из моряков временного легиона и отправки его на помощь защитникам Апеннин. Когда положение стало еще более отчаянным и Мизенский флот восстал наряду с большей частью Кампании, Вителлий быстро принял меры.[576] Если бы этот флот сохранил свою позицию, продовольственное снабжение Рима, а с ним и столица были бы потеряны. Вителлий сразу вернулся в Рим и послал Клавдия Юлиана, который оказался слабым командующим флотом, уговаривать моряков. После дезертирства Клавдия брату императора Луцию был отдан приказ нормализовать обстановку в Кампании. Луций почти захватил Таррацину с большими потерями моряков.[577] События, однако, развивались повсюду слишком быстро, и Вителлий был убит. Сразу после этого Веспасиан отправил в Италию большие объемы египетского зерна, чтобы повысить свою популярность среди населения Рима.[578]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.