Глава 9. Поколение Соуэто Июль 1977 года. Восточная Германия

Глава 9. Поколение Соуэто

^{Июль 1977 года. Восточная Германия}

В июне 1976 года Южную Африку потрясло восстание чёрных школьников. Оно началось в Соуэто и вскоре распространилось по всей стране.

Его непосредственной причиной было решение правительства ввести язык африкаанс, как обязательный язык для обучения в школах для чёрных детей. Когда школьники Соуэто организовали 16 июня массовый марш протеста, то полиция открыла огонь. Двенадцать детей были убиты. Однако это проявление жестокости не смогло подавить гнев поколения, которое выросло в период после расстрела в Шарпевилле и поражения в Ривонии, когда их родители были покорны властям. Молодёжное сопротивление как лесной пожар распространилось по стране.

Бушевали уличные битвы, когда подростки использовали крышки от мусорных баков для защиты от пуль. На полицейских и солдат сыпались камни и бутылки с зажигательной смесью. В боях, в которых преимущество одной стороны было слишком велико, погибли сотни молодых людей. По некоторым оценкам эта цифра составила за год более 600 человек. Многие из них имели самое туманное представление об АНК и «Умконто ве сизве».

Начало быстро увеличиваться число желающих вступить в АНК. В предыдущие годы они шли тонкой струйкой, а теперь потекли мощным потоком. Подростки покидали Южную Африку толпами, направляясь в соседние страны в поисках АНК с единственным желанием: научиться стрелять, получить оружие и вернуться назад домой, чтобы покончить с бурами.

Молодёжь обратилась к АНК, как к наиболее популярной и последовательной из организаций чёрных южноафриканцев. Как только движение сопротивления приобрело развитую форму, они обнаружили среди поколения своих родителей бывших политических заключённых, которые могли направлять их. Большинство из них были ветеранами АНК и диверсионной кампании. У АНК были инфраструктура и возможности для подготовки бойцов. И он поддерживал тесные отношения с партизанскими движениями, такими, как ФРЕЛИМО и МПЛА, которые изгнали португальцев из Мозамбика и Анголы. Пропагандистские акции, планировавшиеся из Лондона, также производили свое действие.

Телевизионные передачи об уличных битвах, о героизме подростков, бросающих вызов бронемашинам, о первой жертве — 13-летнем Гекторе Петерсоне, изо рта которого текла кровь и которого уносил на руках мальчик в комбинезоне — всё это побуждало нас в Великобритании удвоить наши усилия.

В Южной Африке наши пропагандистские группы работали круглосуточно. Но не без риска. Раймонд Саттнер был арестован в 1977 году и приговорён к семи годам тюрьмы за распространение литературы АНК. В то время ему было 30 лет, и он был старшим преподавателем права в Натальском университете.

Мы объединили в одну группу Джереми Кронина с Дэвидом и Су Рабкин. Как и другие подразделения, они работали в лихорадочном темпе. Тим Дженкин и Стивен Ли также действовали в Кейптауне. Мы готовили проекты листовок в Лондоне и тайно провозили их в Южную Африку в невинных подарках. Затем их перепечатывали на ротапринтах, спрятанных в гаражах и кладовках, и рассылали в тысячи адресов. Они также разбрасывались с помощью листовочных бомб около железнодорожных и автобусных станций. Тим Дженкин в этом вопросе оказался самым способным из наших оперативников. Он иногда устанавливал одновременно до восьми листовочных бомб в центре города. Когда бомбы Тима взрывались, то я вспоминал о Су и её вопросе о численности подполья. Тим в одиночку мог создать у неё и у полиции безопасности впечатление, что у нас в Кейптауне действовала целая армия.

Листовки, которые мы писали в Лондоне, были пронизаны духом открытого неповиновения. В листовке, распространённой в Йоханнесбурге в марте 1977 года, после неудачного вторжения южноафриканской армии в Анголу, говорилось: «Условия для развития нашей освободительной борьбы, для разгрома апартеида и завоевания свободы сегодня лучше, чем когда бы то ни было. Ничто не может скрыть того факта, что белая Южная Африка находится в состоянии необратимого кризиса. Форстер думал, что он может направить свою армию в Анголу и привести своих марионеток к власти. Но МПЛА растрепала его в боях и заставила его белых солдат и марионеток бежать в ужасе».

Через несколько дней после бойни в Соуэто листовочные бомбы начали взрываться по всей стране, разбрасывая послание, написанное Дэвидом Рабкиным, в котором он чествовал мучеников Соуэто. Оно призывало людей к действию и в нём говорилось: «Форстер и его убийцы не вынесли никого урока из Шарпевилля. Он снова призвал своих убийц стрелять в невинных людей во имя сохранения «закона и порядка»… Выходите на демонстрации против жестокого убийства наших детей. Выражайте протест против государства апартеида и бойни наших людей».

В начале июля Дэвид и его беременная жена должны были возвращаться в Лондон, где должен был родиться их второй ребёнок. Я с нетерпением ожидал встречи с ними, чтобы получить информацию из первых рук. Но за день до отлёта они и Джереми было арестованы.

Мы недоумевали о причине их ареста. Потом выяснилось, что один из первых людей, с которыми Джереми вступил в контакт ещё в 1968 году, тоже был арестован. Этот человек, журналист, был склонен к болтовне в трактирах и мы «заморозили» отношения с ним. Джереми узнал в тюрьме, что именно этот наш бывший партнёр был тем слабым звеном, которое привело к арестам.

Судебный процесс над Су, Дэвидом и Джереми оказался рекордным по быстроте, поскольку проводился в соответствии с печально известным Актом о терроризме. Судьба Су, которая в момент вынесения приговора была на восьмом месяце беременности, получила огласку и это ускорило ход событий. Её отец, знаменитый педиатр, который ездил на велосипеде из своего врачебного кабинета на Уимпол Стрит на пикеты к посольству ЮАР, несомненно помог делу.

Дэвид, которому тогда было 28 лет, был приговорён к 10 годам тюрьмы, а Джереми, которому было 26 лет — к 7 годам. Су была приговорена к месяцу тюрьмы. Она родила дочь — Франни — и была депортирована обратно в Великобританию.

Полиция безопасности праздновала и ещё один успех, когда в марте 1978 года они арестовали Тима Дженкина и Стефена Ли. Они были обвинены в распространении 17 листовок и взрыве почти 50 листовочных бомб за два года. Они также были организаторами нескольких удачных уличных магнитофонных выступлений. Тим был приговорён к 12 годам, а Стефен — к 8 годам тюрьмы.

Их усилия не были бессмысленными. На многих из поколения 1976 года непосредственно повлияла наша пропагандистская деятельность.

АНК направил некоторых из нас из Лондона в Восточную Германию — в тогдашнюю Германскую Демократическую Республику — чтобы помочь политическому обучению наших новобранцев, которые проходили там подготовку. В число преподавателей входили Азиз Пахад и Палло Джордан. Каждый из нас вёл обучение в течение двух недель.

Я вылетел из Хитроу через аэропорт Шипол в Амстердаме, где пересел на самолёт восточногерманской авиакомпании «Интерфлюг», направлявшийся в аэропорт Шонефельд в Восточном Берлине. По прибытии меня встретил и проводил в зал для особо важных персон мрачноватый парень в кепке из клетчатой шерстяной ткани. С ним я поближе познакомился в ходе последующих приездов. Мне, конечно, хотелось посмотреть город и «Стену» и он обещал повозить меня по городу в конце моего визита. Затем мы на машине ехали часа два, пока не добрались до учебной базы, расположенной в лесу.

Это была специальная школа, в которой каждые полгода группа из 40 наших новобранцев обучалась ведению партизанской войны. Преподавателями были молодые восточные немцы. Я исходил из того, что они были членами партии и были военнослужащими вооружённых сил ГДР. В возрасте от 30 до 40 лет, все они были прекрасно подготовлены в физическом отношении и деловиты. Как и военные инструкторы во всём мире, они обучали своим специальностям, используя смесь юмора и дисциплины.

Мне было интересно встретиться с молодыми бойцами и сравнить их с моим поколением — «mgwenya» 60-х годов.

То поколение опиралось на опыт нерасовой политики Движения Конгрессов. Это же поколение не было знакомо с АНК, который был запрещён на протяжении большей части их жизни. Они были молоды и выросли в политическом вакууме. Единственными белыми, с которыми они были знакомы, были высокомерные инспектора школ, администраторы чёрных посёлков и надувающиеся от важности хулиганы в полицейской форме.

А теперь их обучали офицеры армии ГДР, их обслуживал штат пожилых женщин, и я должен был читать им лекции по истории борьбы.

Мой опыт учёбы в Одессе придал мне нужную уверенность. Слушатели были одеты в военную форму; создавалось впечатление, что они находились в хороших отношениях с преподавателями и работницами столовой. Командиром группы был беззаботный молодой человек по имени Сейисо. Он сразу же тёплым приветствием снял мою напряжённость.

Моё преимущество заключалось в том, что Палло и Азиз уже побывали в школе и познакомили слушателей с ранними этапами истории. Я должен был рассказать им о создании и развитии МК.

Я начал с рассказа о воздействии Шарпевилльской бойни и о запрете АНК в конце марта 1960 году. Я почувствовал, как внимание моей аудитории усилилось по мере того, как мы анализировали условия, в которых было принято историческое решение о начале вооружённой борьбы. Я отметил, что основным мотивом была не ненависть к белым и любовь к насилию, а тот факт, что режим апартеида, как все тиранические режимы в истории человечества, не оставил нашему народу никакой альтернативы.

Товарищей интересовал марксизм, который был включён в учебную программу, и все они особенно подчёркивали свое презрение к религии. Однако во время матча по волейболу, в который они часто играли по вечерам после занятий, выяснилось, что они были предрасположены к суеверию. Озорной молодой парень по имени Боб, который в ходе дискуссий показал определённое знание сельской культуры, играл в проигрывающей команде. И вот наступила его очередь подавать.

— Я собираюсь заколдовать вас, — заявил он, поводя рукой над мячом. — У меня есть сильнодействующее muti (колдовское средство).

Его соперники начали издеваться над ним, но он подал такую мощную подачу, что соперники не смогли принять её.

Его товарищи заорали от восторга, а он готовился подавать снова, уверенно и хвастливо заявляя, что его снадобье действует. Следующая подача была повторением предыдущей, и я разглядел тень испуга в глазах Сейисо, когда тот пытался реорганизовать свою команду. Две следующие подачи Боба заставили его соперников лишь обороняться и после нескольких суетливых попыток удержать мяч в игре, они проиграла эти два очка.

Встреча начала приобретать нервный характер, а Боб хвастался перед своими товарищами по команде и заявлял о силе muti. Он опять подал и собравший все свои силы Сейисо с трудом смог принять мяч и поднять его в воздух. Последовала ожесточенная борьба за очко: Сейисо подбадривал свою команду, а Боб носился по площадке, пытаясь нанести заключительный удар. Мяч взлетел высоко над сеткой и выпрыгнувший Сейисо сильным ударом послал его вниз, завоевав своей команде право на подачу.

Команда Сейисо пришла в экстаз и начала отпускать ехидные замечания насчёт muti Боба. Преодолев кризис, они выиграли и всю встречу. На следующий день на занятиях я объявил тему: «Старик и колдун».

История, которую я им рассказал, была случаем из жизни. Смешанная группа бойцов МК и зимбабвийских партизан проникла в Родезию из Замбии в 1967 году. После первых столкновений с войсками Яна Смита они нашли убежище на холмах около одной деревни.

Затем они познакомились со стариком по имени Мадала, который начал помогать им. Он стал посыпать им пищу и передавать информацию, а также согласился поместить одного из раненых партизан в своей хижине в деревне. Он выдал его за больного родственника из города. От Мадалы партизаны узнали, что в деревню должен был приехать знаменитый sangoma (колдун). Местный вождь должен был по этому случаю забить корову и выставить пиво. Некоторые из партизан считали, что по крайней мере один из них должен участвовать в этом культовом событии вместе с Мадалой и раненым товарищем. Тогда они смогут получить благосклонное отношение местного вождя и благословение колдуна. Это предложение, однако, столкнулось с возражениями со стороны остальных бойцов, которые сочли, что это рискованно.

Рассказав это, я предложил сделать перерыв на десять минут и попросил слушателей, чтобы они приготовились после перерыва принять решение, «как будто они были членами той партизанской группы, на холмах». Шум в коридоре, пока они обсуждали следующий шаг в этой истории, стоял оглушительный. Директор школы, кабинет которого был в конце коридора, выглянул с любопытной улыбкой на лице, чтобы узнать у меня, что происходит. «У нас сейчас будет интересный спор между сторонниками диалектического материализма и идеализма», — объяснил я.

Спор разгорелся с силой, по страстности сравнимой с волейбольным матчем. Боб и Сейисо опять были на противоположных сторонах. Спорщики разбились ровно на две части, как это и было в действительности в Зимбабве. Одни утверждали, что обычай требовал, чтобы они приняли участие в церемонии. Некоторые, как Боб, с достаточной уверенностью заявляли, что средство колдуна должно было помочь им нанести поражение солдатам Яна Смита.

Несогласные с ними утверждали, что это было крайне опасным предприятием, что колдуну попросту нельзя было доверять, что в снадобье не было никакой силы, и что при всей важности культовых традиций прежде всего имели значение соображения безопасности.

В конце концов я рассказал им о том, что их обсуждение точно повторяло спор, который в действительности разгорелся на зимбабвийских холмах. Тогда было решено, что один товарищ должен сопровождать Мадалу и раненого товарища на угощение с пивом. Они должны были сказать, что приехали из города. Когда они встретились с колдуном, то он пристально посмотрел на них и внимательно исследовал рану бойца. Колдун сказал им, что ощущает, что они подвергаются большой опасности. Затем он произнес заклинание, заверив их в том, что в следующий раз, когда они подвергнутся опасности, на них опустится густой туман и укроет их от врагов. В ту ночь после празднества Мадала отвел двух бойцов в свою хижину. На следующее утро деревня очень рано была разбужена родезийскими силами безопасности, которые прибыли в поисках старика и его двух друзей. Мадала поднялся рано, чтобы собрать хворосту. Он видел издалека, как солдаты окружили хижину и открыли огонь по её обитателям. Он побежал к холмам, чтобы предупредить партизан.

— Наши товарищи уже поднялись, разбуженные выстрелами и грохотом вертолетов, — объяснил я. — Они увидели, что Мадала бежит вверх по холму в сторону их позиций, а его преследуют солдаты. Поняв, что они его догонят, он изменил направление с тем, чтобы увести их от партизан. И в тот момент, когда он пересекал ручей, в него ударила пулемётная очередь.

— Вот что случилось с Мадалой, — завершил я. — Он был смелым старым человеком, который отдал жизнь за освободительную борьбу.

Я остановился, и в классе повисла долгая тишина. Все были опечалены жертвой, которую принес Мадала. Об этой истории я узнал из первых уст от одного из товарищей, который уцелел. Заключительная часть лекции состояла в напоминании о необходимости бдительности, безотносительно, веришь ли ты в мир духов или нет.

Всё это не означало неуважительного отношения к культурным традициям наших народов. Традиционные знахари могли быть исключительно хорошими знатоками трав и психологами. Современной медицине можно было многому поучиться у них. Но когда дело доходило до вопросов безопасности, все остальные соображения должны отходить на второй план. Было ясно одно: магия не обеспечивает безопасности. Невозможно вызвать туман в тот момент, когда в нём возникает нужда. Нет muti (снадобья), которое сделает вас непобедимыми. Победа зависит не от muti, а от знаний, подготовки и от того факта, что мы ведем справедливую войну.

Я посмотрел на Сейисо и Боба, которые сидели рядом, и сказал, что мы должны учиться у жизни. Примером был матч по волейболу в предыдущий день. Я сослался на использование Бобом muti. Я сказал им, что Боб был хорошим психологом. Ему почти удалось заставить команду Сейисо засомневаться в своей способности противостоять его секретному оружию. Они заколебались, поскольку Боб играл хорошо. Но затем Сейисо стряхнул сомнение и настроил свою команду. Не так ли?

Все засмеялись, и Сейисо кивнул головой в знак согласия. Но Боб, проказничавший до конца, повернулся к классу и, вращая глазами, предупредил: «Бойтесь колдунов».

Товарищи работали в течение недели, зачастую проводя целый день, а иногда и часть ночи в окружающих школу лесах. Они занимались тактикой, устраивали друг другу засады, и совершали внезапные налёты на учебные цели. На одной из стадий подготовки они жили в подземных бункерах, которые сами же и построили. Здесь было гораздо больше творчества и практических занятий, нежели когда мы учились в Одессе. Это, по-видимому, было результатом опыта, накопленного в течение последних десяти лет.

Директор школы повел меня познакомиться с местностью и предложил попытаться найти подземные убежища.

— Я ничего не вижу, — признался я, прощупывая глазами территорию.

Он нагнулся и вскрыл секретный вход в разветвлённую систему туннелей, вырытых по вьетнамскому образцу. Мы стояли прямо над ними.

Он объяснил, что они начали с обучения товарищей созданию небольших тайников, чтобы прятать оружие. Тайники должны были быть глубиной не менее одного метра под уровнем земли. Бойцам показывали, как упаковывать оружие и взрывчатку в защищённые от сырости контейнеры. Их предупредили, чтобы они не оставляли никаких следов. Одна группа, вернувшаяся через неделю, чтобы проверить сохранность тайника, обнаружила, что он раскопан кабанами. Директор засмеялся: «Когда они копали тайники, то ели конфеты и бросали фантики в яму».

Я был поражён тем, что животные способны улавливать запах конфетной обертки на метр в глубину. К этому необходимо было относиться очень серьёзно в пограничных и сельских районах Южной Африки, где водилось много диких животных.

Я присутствовал на лекции по вопросам безопасности, которую проводил сам директор. Он рассматривал проблемы революционного движения, которые возникали из-за проникновения врагов в его ряды. Он подчёркивал, что в этом была большая опасность, нежели в непосредственном нападении. После лекции, за кофе в его кабинете, я сказал директору, что проникновение шпионов становилось всё большей головной болью для нашего Движения, особенно с наплывом в наши ряды такого большого числа людей, неизвестных нам. Проблема была в том, что во многих случаях без убедительных фактов трудно было проверить подозрения.

— Где же, в конечном счёте, — спросил я, поскольку меня это очень интересовало, — ответ на этот вопрос?

Он постучал по носу, понюхал воздух и ответил одним словом:

— Интуиция.

Это удивило меня.

— Интуиция? — спросил я с сомнением. — Не оказываемся ли мы в царстве мистики?

Он засмеялся. Его глаза заблестели и в них появился интерес.

— Nein! Nein! Сначала идёт теория. Практическое применение возникает на базе знаний. Из практики возникает опыт. И тогда… — заявил он с триумфом, — из большого, большого опыта возникает нечто, похожее на шестое чувство… — Он опять постучал по носу, в его глазах были искорки, — …интуиция.

Все его преподаватели были людьми столь же убеждёнными, как и он. Они производили впечатление людей с хорошим знанием предметов, которые преподавали, и с прочными идеологическими взглядами. Они были тверды и уверены во всём. Ни один из них не выказывал никаких признаков сомнений. Эта необходимость в решительности проистекала из угрозы со стороны их большого соседа — Западной Германии. Тень Федеративной Республики падала на все дискуссии. Она рассматривалась как преемник гитлеровского антикоммунизма. Это было государство, которое мягко относилось к бывшим нацистам. Оно было намерено разрушить ГДР и именно поэтому «Стена» была необходимой. Что плохого в границе между двумя государствами, одно из которых вело себя исключительно враждебно по отношению к другому? Всё это звучало убедительно.

По вечерам после занятий они расслаблялись в небольшой клубной комнате. Они пили пиво и шнапс. Это была весёлая компания — как у всех офицеров, где бы то ни было. Они могли вести себя непринужденно и обмениваться шутками. Некоторые из этих шуток были о проблемах строительства социализма. Они любили грубые солдатские шутки, и когда я вбрасывал одну из английских разновидностей, копируя произношение верхов английской буржуазии, они падали от хохота. В одной из этих шуток использовалось слово «чудак» (на букву М) — английское слово, с которым они ещё не сталкивались. Когда я объяснил его значение, то они его хорошо поняли. Один из них сказал, что немецкий эквивалент никогда нельзя произносить публично. Он был слишком грубым. К их удивлению это матерное слово было использовано в одном из авангардных телефильмов, который мы смотрели в конце недели. Это вызвало такое изумление, что стало основным предметом для разговоров на всё оставшееся время моего пребывания.

Суббота и воскресение отводились для отдыха. В субботу после обеда мы играли в футбол с парой преподавателей, которые оставались в школе на эти дни. В тот вечер мы организовали барбекю[32] с начиненными специями немецкими сосисками и с изобилием чешского пива и ГДРовского коньяка. Это давало возможность расслабиться и ближе познакомиться друг с другом. На улицу вынесли проигрыватель и Сейисо начал танцевать под самую популярную в этот момент песню Боба Марли «Нет женщин, нет слёз».

— Мне очень нравится эта песня, — сказал он мне, закрывая глаза и сопровождая мимикой слова песни.

Некоторые другие товарищи начали танцевать и показывать мне последние веяния танцевальной моды из чёрных посёлков Южной Африки.

Преподаватели уже хорошо познакомились с нашими товарищами и подтрунивали над их сильными и слабыми сторонами, которые выявились в ходе учёбы. «Не закрывай глаза, Сейисо. Ты помнишь, что я велел тебе научиться спать, оставляя один глаз открытым».

Некоторые из членов обслуживающего персонала приходили пообщаться. У них было отдельное жильё на этой территории. Одна из поварих привела свою дочь, которой было лет 15–17, чтобы она познакомилась с товарищами и попрактиковалась в английском. Скоро она была окружена толпой поклонников, включая Сейисо, который начал подшучивать над ней. Я не обращал никакого внимание на происходящее, поскольку вечеринка шла полным ходом.

На следующее утро Сейисо попросил меня присутствовать на заседании руководителей группы. Он выглядел встревоженным. Остальные выглядели напряжённо и рассерженно. Я спросил, в чём дело. Комиссар группы, излишне тучный человек по имени Исмаил, объяснил: «Вчера было выпито слишком много алкоголя и товарищи опозорились с этой школьницей». Он пристально посмотрел на Сейисо: «Включая командира».

На какой-то момент я подумал, что она подверглась физическому насилию. Однако когда я стал разбираться дальше, всё, на что Исмаил мог пожаловаться, было только туманное упоминание о неприличном поведении. Когда я спросил, были ли жалобы на их поведение, в ответ было только неопределённое пожатие плечами. Я пообещал всё выяснить на следующее утро у директора и заседание было закрыто.

Позже расстроенный Сейисо заявил, что «никаких глупостей» по отношении к девочке не делал ни он, ни кто-либо другой из группы. Он сказал, что несколько человек, включая Исмаила, выступали против употребления алкоголя, хотя его принимали только по субботам и воскресениям и в очень ограниченных количествах.

— Это последствие восстания (1976 года), — разъяснил он, — когда студенты сжигали лавки, где торговали алкоголем, в знак протеста против того, что многие взрослые топили свои проблемы в алкоголе.

Вокруг товарищей в это воскресение витал дух подавленности. Даже обычно полный кипучей энергии Сейисо не хотел организовывать какие-либо игры и ходил со смущённым выражением лица.

Я почувствовал облегчение, когда в ответ на мой вопрос, который я первым делом задал директору в понедельник утром, он ответил, что ни от родителей девочки, ни от кого-либо из обслуживающего персонала не поступало никаких жалоб. С их точки зрения наши товарищи вели себя предельно хорошо. Когда я объявил об этом в классе, атмосфера сразу же разрядилась. Сейисо и другие скоро вернулись в свое обычное жизнерадостное состояние. Этот инцидент показал мне, какие противоречия могут легко выявиться внутри легковозбудимой группы молодых людей, ещё ищущих стабильности в мире.

Последние выходные с товарищами оказались самыми приятными. Нас свозили на экскурсию в Тюрингию (около границы с Чехословакией), где мы посетили исторические места, связанные с Гёте. Затем была памятная поездки в замок в Вартбурге, где Мартин Лютер перевёл библию на немецкий язык.

Субботу и воскресение я провёл в Берлине. Меня разместили в партийной гостинице. Это был скромный, но удобный отель, где Социалистическая единая партия Германии размещала своих гостей. Я провёл эти дни, осматривая достопримечательности в сопровождении гида или гуляя самостоятельно. На улицах чувствовался порядок и безопасность. Не было ощущения преступной атмосферы, не было ни попрошаек, ни бродяг. «Стена» без скрипучего «музыкального сопровождения», свойственного фильмам о «холодной войне», выглядела вполне заурядно. Везде были впечатляющие музеи, статуи, театры и открытые скверы: всё разрушенное войной было восстановлено. Мы не без удовольствия посидели за рюмкой на Унтер-ден-Линден, которая заканчивалась «Стеной». Туристы, приехавшие на один день из Западного Берлина, выглядели совершенно расслабленными. Везде были современные дома и хорошие магазины, что подтверждало тот факт, что ГДР имела самую быстрорастущую экономику из всех социалистических стран. Я быстро научился пользоваться метро, и на меня произвело сильное впечатление то, что билет стоимостью всего несколько пфеннигов позволял ехать в любом направлении.

Только на встречах с жителями Восточного Берлина — друзьями южноафриканских студентов — я узнал о циничном отношении к той форме социализма, которая строилась здесь. Например, Моника и её кружок, интеллектуальные отпрыски твёрдых коммунистов, были явно недовольны официальной линией.

Да, улучшение материальных условий жизни рабочих и крестьян было впечатляющим. Запад не мог угнаться за успехами в медицинском обеспечении и в социальных гарантиях. Но Моника и её друзья не принимали патернализма, контроля за свободой художественного творчества и однопартийной линией. Они были сторонниками Пражской весны и по крайней мере это привлекало меня.

Это были взгляды молодых интеллектуалов, которые никогда не принимали участия в борьбе. Но это были взгляды и их родителей, которые пережили концлагеря. Как и преподаватели в школе, старшее поколение утверждало, что прочная экономическая база и сильное социалистическое государство, которое может защитить себя от Запада, являются необходимыми условиями большей свободы.

Слабость последнего аргумента заключалась в механическом разделении между экономическим развитием и безопасностью с одной стороны и духовной свободой — с другой. Обо всем этом легко говорить в ретроспективе. Мои проблемы в то время усугублялись нашим недостаточно критическим отношением к противоречиям внутри этих стран Восточной Европы.

Дебаты в ГДР шли вокруг того, достигли ли они просто социализма или более продвинутой стадии. Поскольку социализм строился уже более 25 лет, и были достигнуты впечатляющие экономические успехи, было решено, что они достигли стадии «развитого социализма».

Даже мой сопровождающий из СЕПГ шутил о неопределённости этого понятия. Когда я прощался с ним в аэропорту Шонефельд, я сказал, что им нужно знать об опасности «перезревания», иначе это может перейти в «загнивание». И когда мы смеялись, никто из нас не предполагал, насколько пророческой станет эта шутка.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.