Глава 11. Клеветнические измышления

Глава 11. Клеветнические измышления

«Тысячелетний» Рейх доживал свои последние недели. Положение на Восточном фронте было совершенно безнадежным. Фронт на самом важном участке, прикрывающем Берлин, рухнул. Советские танки рвались на запад, города и их гарнизоны попадали в окружение. Гитлер продолжал требовать от своих войск обороны и контрударов в тщетной попытке если не остановить, то хотя бы задержать натиск Красной Армии. Он готов был пожертвовать всеми и каждым в этом своем фанатичном упорстве. Множество немцев, как солдат, так и мирных жителей, расплатились жизнями за упрямство своего фюрера.

Именно про этот период войны ревизионисты распространяют больше всего клеветнических рассказов, в которых стараются представить Красную Армию ордой грабителей и мародеров. С одной стороны, именно за этот период проще всего набрать свидетельств очевидцев о всевозможных случаях, бросающих тень на Красную Армию. Эти рассказы можно не только найти, но и сфальсифицировать, благо это был самый темный период за всю войну, когда немецкие административные органы и связанный с ними документооборот рухнул, архивы во множестве погибли, свидетелей осталось мало. Нехватка материалов иногда настолько значительна, что трудно бывает точно сказать, что именно происходило в том или ином населенном пункте или городе. Картина, созданная на основе сохранившихся документов и воспоминаний, получается очень приблизительной. Документы Красной Армии, мало того что они практически никогда не используются западными историками, также не являются исчерпывающим источником, поскольку в это время войска наступали очень быстро, и командиры часто не имели времени на составление донесений. В таких условиях, особенно при том, что ревизионисты совершенно исключают русскоязычные документы и литературу из рассмотрения, можно придумать любой «случай», насколько позволяет фантазия, и построить на этом свои выводы. Несколько повторений в книгах, и выдумка превращается в «признанный» факт.

С другой стороны, ревизионисты явно имеют цель не только оклеветать Красную Армию и сделать ее виноватой стороной, но и обелить нацистов, которые сотворили в конце войны множество преступлений. Об этих преступлениях всякого рода фюреров и ляйтеров местного и имперского масштабов в сочинениях ревизионистов не найти и полслова. Делается попытка провести подмену понятий, им нужно, чтобы массовый читатель понимал под словом «преступления в конце войны» именно Красную Армию, а ни в коем случае не нацистов.

Потому нужно рассмотреть эту клевету с точки зрения объективных фактов и уже рассмотренного выше опыта Красной Армии в освобождении других европейских стран. Тогда станет понятно, что россказни Гофмана, Лоу и других ревизионистов есть не более чем клеветнические измышления.

Брошенные на погибель

В первой главе мы уже рассматривали несколько примеров того, как немецкое военное командование и нацистские руководители отвергали саму идею о заблаговременной эвакуации гражданского населения, а потом, при появлении советских танков, просто бросали беженцев на произвол судьбы. Так было не только в Восточной Пруссии, а по всей Восточной Германии. Это была общая политика гитлеровского руководства, рассчитывавшего на «тотальную войну» и массовое вступление гражданского населения в фольксштурм. Потом это оборачивалось бегством под обстрелами и бомбежкой, бессмысленными жертвами.

Если сравнить советскую эвакуацию населения и промышленности в 1941 году и немецкую в 1945 году, то видна очень большая разница. Немцы не проявили такой же организованности и распорядительности. К примеру, было более чем достаточно времени, чтобы эвакуировать войска и население из Восточной Пруссии, бои за которую начались в сентябре 1944 года. Сухопутная дорога была перерезана только в начале марта 1945 года, и за эти пять месяцев можно было вывезти все гражданское население, промышленные предприятия, организованно отвести войска. То же самое можно было сделать и на всей территории к западу от Вислы, в наступлении Красной Армии была пауза в четыре месяца. За это время можно было вывезти население, заводы и фабрики, запасы сырья, топлива и продукцию. Но этого сделано не было.

Причины, в общем, лежат на поверхности. Во-первых, Гитлер до самого последнего момента верил в то, что его армия сможет перейти в наступление и отбросить Красную Армию. По этой причине он приказывал держать крупную группировку в Прибалтике, хотя многие генералы требовали от Гитлера ее заблаговременного отвода. В итоге в решающий момент советского наступления в январе 1945 года у него не оказалось резервов на то, чтобы заткнуть прорыв Красной Армии за Вислу.

Во-вторых, Гитлер уповал на прочную оборону, укрепления и всякого рода «цитадели», хотя опыт войны показывал, что Красная Армия, начиная с наступления под Курском, пробивала и прорывала любые оборонительные линии, валы, брала все эти цитадели с громкими названиями.

Гитлер, конечно, крепко ошибался в оценке обстановки в конце войны, и эти его ошибки приводили только к грандиозным поражениям, облегчали наступление Красной Армии и приближали конец его государства. Но дело было не только в этих ошибках Гитлера. Важнейшей причиной поражения гитлеровской армии в 1945 году было то, что эта армия оставалась до самого последнего момента захватнической и грабительской армией. И нацистское руководство тоже было с менталитетом захватчиков и грабителей. Они изначально были настроены на легкую войну со слабым противником, с «недочеловеками», захваты и нажива были для них высшей ценностью. Из этого вытекала, во-первых, сильнейшая недооценка противника. Геббельсовская пропаганда конца войны представляла Красную Армию как орду дикарей и азиатов, хотя в действительности Красная Армия была уже прекрасно вооруженной и оснащенной, слаженной и приобретшей большой опыт войны военной машиной, бившей «юберменшей» везде, где появлялась. Во-вторых, когда ситуация становилась критической, нацистское и военное руководство думало главным образом о своем спасении, бросая солдат и гражданское население на произвол судьбы. Есть много случаев, когда первыми бежали именно те нацисты, которые совсем незадолго до этого убежденно говорили об упорной обороне и неизбежной победе в войне.

Таким образом, гитлеровская верхушка в конце войны оказалась пленником собственной же идеологии, и потому оборона у нее не получилась.

Наконец, был еще третий, немаловажный фактор. Для гитлеровцев все вокруг были врагами. Мы это видели на примере румын, болгар, венгров, которых немцы грабили и заставляли воевать, а потом валили на них вину за свое поражение. В самом конце войны врагами для гитлеровцев стали и немцы, и отношение к ним стало такое же. Гитлер и его единомышленники не руководствовались идеей спасения немецкой нации от уничтожения, а напротив, бросали рядовых немцев в пламя войны. В 1945 году с национал-социализма окончательно сползла всякая маскирующая риторика, и полностью обнажилось его нутро, настоящая суть. Многие очевидцы описывали, как военная полиция и отряды СС вешали гроздьями на деревьях тех, кого они заподозрили в уклонении от войны, с табличками «Я – дезертир»[188]. В немецком фильме «Der Untergang», снятом по воспоминаниям личной секретарши Гитлера Юнге Траудль, тоже прекрасно отображено, как нацисты в последние дни сражения за Берлин хватали и вешали тех, кого заподозрили в нелояльности. Закоренелые убийцы использовали последние дни, чтобы еще кого-нибудь повесить, неважно кого. Немцы должны благодарить красноармейцев за то, что они постреляли подобных любителей виселиц.

В литературе описывается, пожалуй, единственный случай, когда партийное руководство планировало и осуществляло заблаговременную эвакуацию гражданского населения. Этим занимался гауляйтер и имперский комиссар обороны Данцига и Западной Пруссии Альберт Фостер, несмотря на категорический отказ гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха даже обсуждать эвакуацию, а также приказ Мартина Бормана об остановке эвакуации. Ему удалось эвакуировать из Мариенвердера около 1 млн человек. Туда бежало население Восточной Пруссии, в день в Мариенвердер прибывало 70-80 тысяч человек, которые стремились уйти за Вислу. Майор Рудольф Йенек описывал дорогу из Данцига на Грауденц на Висле: «В долине Вислы и к Эльбингу и к Мариенбургу колонны восточных пруссаков стояли буквально колесо к колесу. Можно было едва видеть их лица. Многие из них натянули на голову картофельные мешки с отверстиями для глаз… За Мариенвердером дороги были столь переполнены, что какое-то время мы пробовали продвигаться по полевым дорогам. Но даже там колонны беженцев блокировали путь. Люди, волокущие за собой фантастические транспортные средства – неописуемая призрачная процессия, – укутывались так, что можно было видеть только их глаза, полные страдания и безысходности, тихой покорности и безмолвного стенания»[189]. Через реки Вислу и Ногату шли тысячи повозок, лошади скользили по льду, падали и ломали ноги. Большая часть этих беженцев смогла добраться до Одера или была вывезена из портов морскими судами и баржами.

1 марта 1945 года советские войска, наступавшие на Кольберг, прорвались к Балтийскому морю и окончательно отрезали Восточную Пруссию. В Грауденце было блокировано около 10 тысяч солдат и фольксштурмистов и около 45 тысяч человек гражданского населения. Гарнизон получил приказ на оборону, хотя у его гарнизона было очень мало боеприпасов, продовольствия, одно зенитное и одно полевое орудие. До 3 марта, пока не вскрылась Висла, осажденные наблюдали, как через реку идут бесконечные колонны советских войск, танков и грузовиков.

Город тем не менее оборонялся. Советская артиллерия обстреливала его непрерывно, прерываясь только на пропагандистские передачи, в которых члены комитета «Свободная Германия» уговаривали гарнизон сдаться. Бои шли за каждый дом, гражданское население отступало вместе с войсками, переходя из одного здания в другое. Наконец, 6 марта 1945 года, когда боеприпасы кончились, а гарнизон поредел до 4 тысяч человек вместе с 2,5 тысячи раненых, генерал-майор Фрике послал парламентеров и просил советское командование о милосердии, объяснив, что ему запрещено говорить о сдаче.

В Данциге и Гдыне было в тот момент около 1,5 млн беженцев и 100 тысяч раненых. 15 марта 1945 года советские войска начали приступ к этим портам и 22 марта прорвались между ними к морю. Беженцы отступали вперемешку с войсками, попадали под обстрелы артиллерии и самолетов. «По обе стороны шоссе от города до гавани лежали трупы – не только людей, которые умерли от голода или истощения, но теперь также и тех, что попал под пулеметы русских самолетов. Фургоны стояли там с мертвыми лошадьми в упряжи, и здесь и там женщина или ребенок еще сидели в фургоне, тоже уже мертвые»[190]. Командующий танковым корпусом «Великая Германия», а потом и армией «Восточная Пруссия» генерал танковых войск Дитрих фон Заукен оборонялся только для того, чтобы сдержать натиск советских войск и вывезти побольше беженцев и раненых. Погрузка на суда в порту шла до 24 марта, а с 26 марта на берегу около Оксхёфта скопилось около 8 тысяч солдат и несколько десятков тысяч беженцев. Солдаты и беженцы лежали вместе на позициях в дюнах и лесу. С 26 марта по 1 апреля 1945 года командующий, проигнорировав приказы об обороне, вывез оставшихся на полуостров Хела и оставил позиции.

Беженцам в Данциге и Гдыне еще крупно повезло. В остальных случаях эвакуация либо вообще не начиналась, либо начиналась с большим опозданием. В Кёнигсберге эвакуация не объявлялась, партийные чиновники заказали целый поезд и попытались 22 января 1945 года тайно удрать из города. Эрих Кох не стал бежать по железной дороге, а бежал на ледоколе «Восточная Пруссия» сначала в Копенгаген, а потом во Фленсбург. 5 мая 1945 года он потребовал от рейхспрезидента Карла Дёница подводную лодку, чтобы удрать в Южную Америку. Получив категорический отказ, Кох сделал себе подложные документы и спрятался под чужим именем в британской оккупационной зоне.

Однако железнодорожные служащие в Кёнигсберге не стали хранить тайну бегства партийных чиновников. Поползли слухи об эвакуации. В панике население бросилось на вокзал и пыталось сесть в поезда. Некоторым удалось выехать, но уже на следующий день советские войска блокировали сообщение, и часть поездов вернулась обратно в город.

В Торне – крупном городе на Висле к югу от Данцига эвакуация также не объявлялась. Партийные функционеры провозгласили, что победа Германии в войне неизбежна, после чего удрали из города. Торн был окружен 24 января 1945 года, и задача вывода оставшихся гражданских и войск легла на плечи генерал-лейтенанта Отто-Иоахима Людеке. 2-7 февраля 1945 года три колонны вышли из Торна и соединились с немецкими войсками. Однако этот марш привел к огромным потерям. Из 32 тысяч солдат и гражданских лиц дошли только около 19 тысяч человек[191].

Во многих случаях эвакуация проводилась очень поздно. К примеру, более чем миллионное население Бреслау начали эвакуировать по приказу гауляйтера Карла Ханке только с 20 января 1945 года, когда советские танки уже наступали по Силезии к Одеру. Эта эвакуация проводилась жестко, с полным пренебрежением к нуждам населения. Из северных и восточных окраин города, готовящегося к обороне, население выгоняли насильно. Железнодорожного транспорта не хватало, да и он был занят эвакуацией многочисленных учреждений, потому населению приказали построиться в колонны и идти пешком в Дрезден. Это был настоящий «марш смерти», множество беженцев: стариков, женщин и маленьких детей – замерзли насмерть.

Однако в Бреслау и после этого оставалось около 250 тысяч человек гражданского населения, и еще прибывали жители окрестных сельских районов. Им предстояло изведать жестокую осаду и штурм Бреслау, продолжавшиеся до 6 мая 1945 года. Часть беженцев из Бреслау, которая сумела добраться до Дрездена, погибла во время знаменитого налета американской авиации 13-14 февраля 1945 года.

Когда ревизионисты заводят речь о «зверствах Красной Армии» по отношению к мирному населению, они, по сути, пытаются оправдать нацистов, бросивших массы рядовых немцев на произвол судьбы и на убой, на гибель в боях, чтобы только удрать самим.

Todesmarsch

Тот же Йоахим Гофман в своей книге на нескольких десятках страниц убеждает читателя в «зверствах Красной Армии», опираясь на многословный пересказ кровожадных призывов Ильи Эренбурга. Что же, он прославился своей агитацией и своим лозунгом «Убей немца!». Вот из этого ревизионисты, все, как на подбор, делают вывод, что Красная Армия якобы ворвалась в Германию убивать всех немцев без разбора. Гофман лишь наиболее педантичный и многословный сторонник этого мифа.

Полное несоответствие этого обвинения действительности настолько очевидно, что даже опровергать его не нужно. Красная Армия, как говорил Сталин, воевала с гитлеровским режимом, а не с немецким народом. Этому есть множество подтверждений, некоторые из которых будут приведены ниже. Что же до призывов Эренбурга, то тут нужно отметить такое немаловажное обстоятельство. Вплоть до сентября 1944 года, а на других участках фронта и до марта 1945 года все немцы, которых могли встретить красноармейцы, были одеты в «фельдграу» – немецкую военную форму. Таким образом, для солдат и офицеров, вплоть до вступления на территорию Германии, понятие «немец» было равнозначно понятию «немецкий солдат», если не хуже: «эсэсовец» или «каратель». Это отождествление фронтовики принесли домой, и в русском языке даже появилось выражение «фрицы», обозначающее как раз немецких солдат Вермахта. Потому Эренбург вполне мог призывать «Убей немца!», и этот призыв войсками понимался правильно.

Но когда советские войска вступили на территорию Германии, тут же войскам было разъяснено, что цель войны состоит в свержении гитлеровского режима. В обращении к войскам Военного совета 1-го Белорусского фронта в связи со вступлением в Германию 22 апреля 1945 года говорилось: «Наш закон таков – воин Красной Армии никогда не уподобится фашистским людоедам, никогда не уронит достоинства советского гражданина»[192].

Однако зададимся вопросом: зачем ревизионистам, которые все до одного считают себя объективными историками и исследователями, прибегать к такому хлипкому и ненадежному аргументу, как ссылки на Эренбурга? Дело не только в том, что фактически подтвердить «зверства Красной Армии» весьма и весьма затруднительно, но и в том, что есть тема, которую эти самые ревизионисты очень не хотят обсуждать и от которой желают отвести внимание.

Название темы вынесено в название подраздела. Todesmarsch по-немецки означает «марш смерти». Это понятие используется главным образом применительно ко Второй мировой войне и обозначает принудительный пеший переход, во время которого погибает много людей от истощения, голода, жестокости конвоиров. Первыми такие марши организовали, по всей видимости, японцы: Батаанский марш смерти на Филиппинах в 1942 году и марши смерти на Борнео в 1945 году. Но немецкие «марши смерти» многократно превзошли все, что было до этого, и из немецкого языка пришло само название.

Перед наступлением Красной Армии нацисты выводили узников многочисленных концлагерей и пешком гнали их за десятки километров до другого лагеря. Конечно, для многих из них этот путь был не по силам, истощенные люди падали и умирали. Эсэсовцы добивали упавших, преследовали и убивали тех узников, кто пытался спастись, а также расстрелами подгоняли колонну. В начале 1945 года в немецких концлагерях содержалось 714,2 тысячи заключенных, примерно треть из которых, около 240 тысяч человек, погибли во время «маршей смерти». По неполным данным, нацисты организовали 52 таких марша.

Самые известные из них были связаны с эвакуацией самых крупных концлагерей. 18 января 1945 года 60 тысяч узников Освенцима выгнали из лагеря и погнали за 56 км в город Лослау (Водзислав-Шлёнски), на границе с Чехией, откуда их поездами вывезли в концлагеря в Германии. В ходе этого марша погибло около 15 тысяч узников. В среднем 267 человек на каждый километр. Как это еще назвать, как не Todesmarsch?

Мы уже упоминали в первой главе «марш смерти», начавшийся 31 января 1945 года из Кёнигсберга в Пальмникен, в котором из более чем 3 тысяч узников выжило лишь 15 человек. 25 марта 1945 года начался «марш смерти» из концлагеря Штуттгоф, к востоку от Данцига. Узников прогнали до берега Балтики, потом до Лауенбурга, к западу от Данцига, а затем вернули обратно в лагерь. Из 50 тысяч отправленных в «марш смерти» узников около 25 тысяч человек погибло и было расстреляно.

В самые последние дни войны эсэсовцы выгоняли в «марши смерти» узников концлагерей на территории Германии: 7 апреля – Бухенвальд, 21 апреля – Заксенхаузен, 26 апреля – Дахау. Это уже была не эвакуация, эвакуировать узников уже было некуда. Это было убийство ради убийства. Из концлагеря Заксенхаузен выгнали 68 тысяч узников, в том числе женщин и детей. На следующий день эсэсовцы стали убивать одного за другим, трупы лежали слева и справа от дороги, в придорожных кюветах. Специальные команды прочесывали кусты и леса вдоль дороги, чтобы найти и убить тех заключенных, кто сумел отстать от колонны и спрятаться. В этом «марше смерти» погибли 9,5-10 тысяч человек[193]. Потом узников освободила американская армия.

В освобожденных концлагерях советские солдаты и офицеры видели апокалиптические картины массового уничтожения людей: горы и штабеля трупов, ямы и траншеи, еще дымящиеся исполинские костры, в которых сжигали тела убитых, груды золы, огромные склады вещей, обуви, личных вещей узников. 27 января 1945 года части 60-й армии 1-го Украинского фронта освободили Освенцим и концентрационные лагеря вокруг него. В них оставались только те узники, которые не могли идти и были брошены немцами на погибель. Командующий 60-й армией генерал-полковник Г.Н. Курочкин распорядился незамедлительно развернуть два походных госпиталя, чтобы спасти оставшихся в лагерях.

Так что разговоры о «зверствах Красной Армии» имеют цель также замазать и затушевать реально совершенные, массовые зверства нацистов в отношении узников концлагерей. Ревизионисты, должно быть, полагают, что чем громче они будут кричать про «зверства» красноармейцев и про мифические изнасилования, тем быстрее забудут об этих нацистских «маршах смерти» и почти четверти миллиона их реальных жертв.

Трофеи и «барахольство»

Еще один тезис, выдвигаемый ревизионистами, состоит в том, что Красная Армия чуть ли не поголовно состояла из мародеров, которые будто бы бросились грабить мирное население, как только до этого дорвались. Тут упоминаются истории с наручными часами, разрешение красноармейцам отправлять посылки на родину, ну и, конечно, расследование злоупотреблений генералитета, «Трофейное» или «Генеральское дело» 1946-1948 годов.

Понятно, что дело тут выворачивается таким образом, чтобы создать впечатление у читателя, будто бы в мародерстве участвовала вся Красная Армия. Мол, если воровал Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, то что о других-то говорить? Однако даже если говорить о генералитете Красной Армии, то это явление затрагивало ничтожное меньшинство высших военачальников. По «Трофейному делу» было арестовано 11 человек, трое из которых были приговорены к расстрелу, а четверо – к лишению свободы. Итого, виновными были признаны семь высших командиров.

При этом в 1944 году в Красной Армии было 2952 генерала, и еще в Наркомате ВМФ, НКВД и НКГБ служило 495 генералов и адмиралов. Итого, весь высший командный состав состоял из 3447 человек. Среди них было 12 Маршалов Советского Союза. Надо ли после этого говорить, что утверждение о том, что якобы советский генералитет поголовно мародерствовал, это наглая и беспардонная ложь?

Спустимся с генеральских высот к рядовым солдатам. Обвинение их в мародерстве также является грубой ложью сразу по нескольким причинам. Во-первых, в Красной Армии существовали весьма строгие правила насчет мародерства, в которое попадало любое самовольное изъятие какого-либо имущества у гражданских лиц, даже если оно предназначалось для выполнения боевой задачи. Выше мы рассматривали примеры, что мародерством, к примеру, считалась разборка жилых домов колхозников для сооружения блиндажей. Красная Армия подчинялась простому принципу: не трожь то, что местные жители не дают сами.

Во-вторых, как следует из многочисленных фронтовых воспоминаний, солдаты брали то, что им было нужно в первую очередь и что не тяжело нести. Все же в конце войны войска наступали настолько быстро, что марши по 30-35 км вовсе не считались чем-то необычным. Конечно, для солдата, нагруженного оружием, патронами, пайком, делающего в день многокилометровые марши, не было возможности что-то еще прихватить с собой. Кто в это не верит, может сам поставить эксперимент: взять полную выкладку и отмахать за день 30 километров пешком. Потому наиболее массовыми трофеями у советских солдат были вещи, нужные им самим на войне: часы, ножи, бритвы, бинокли, иногда брали немецкие пистолеты и ракетницы. В основном их брали с убитых вражеских солдат или в захваченных блиндажах.

В-третьих, ревизионисты ни слова не говорят о том, что Красной Армии совершенно не было никакой необходимости грабить гражданское население по очень простой причине. В конце войны трофеи захватывались колоссальные и разнообразные: сотни танков и самолетов, тысячи орудий и автомобилей, десятки армейских складов, эшелонов, набитых самым разным добром, заводы и фабрики, фольварки и многое другое. К тому же немецкие беженцы бросали свои дома со всем имуществом, по пути выбрасывали свои чемоданы и узлы, чтобы легче было бежать. Дороги Германии были местами буквально усеяны этим бесхозным имуществом, на обочинах лежали кучи чемоданов и горы всякого барахла, и это описывают многие очевидцы. В крупных городах, особенно в Берлине, были захвачены склады и магазины.

Выше уже говорилось о том, что 1-й Белорусский и 1-й Украинский фронты во время наступления в Польше захватили столько трофейных складов, что обеспечили себя продовольствием на несколько месяцев вперед. Начальник тыла 1-го Украинского фронта докладывал о трофеях, которые трудно было подсчитать, и просил прислать дополнительный штат для формирования новых фронтовых складов.

Именно в силу обретения огромного количества трофеев ГКО 1 декабря 1944 года разрешил солдатам и офицерам Красной Армии отправлять вещевые посылки на родину. И это вовсе не означало, что этим приказом Сталин разрешил мародерство. Весь процесс был тщательно организован и регламентирован. Раз в месяц рядовым и сержантам разрешалось посылать 5 кг стоимостью до 1000 рублей, офицерам – 10 кг стоимостью до 2000 рублей и генералам – до 16 кг стоимостью до 3000 рублей. Для приема и отправки посылок были созданы специальные отделы и сформированы специальные военно-почтовые поезда, которые из европейских стран шли в Ригу, Минск и Киев. Посылки разрешалось отправлять только военнослужащим, отлично несущим службу, с письменного разрешения командира части. Посылка предъявлялась на военно-почтовой станции в открытом виде, после осмотра зашивалась или забивалась, после чего оформлялась ее пересылка.

В донесении политуправления 1-го Украинского фронта есть интересные детали по поводу отправки посылок. С 1 января по 15 февраля 1945 года фронт отправил 135,9 тысячи посылок, в том числе 68 тысяч посылок от бойцов переднего края. При том что в составе фронта во время Сандомирско-Силезской наступательной операции было не менее 1 млн человек, видно, что посылки отправляло около 13-15 % личного состава, то есть меньшинство. Достаточно часто посылки отправлялись с разрешения командира родственникам погибших или раненых солдат и офицеров.

Сбор и отправка посылок проводились организованно, под контролем представителей политотдела. Бойцы передовой отправляли посылки в полках и батальонах, куда приезжали представители военно-почтовых станций. Вещи брались со складов частей или соединений, куда трофейные отделы сдавали все найденное и собранное имущество. Сначала формирование посылок шло на усмотрение интендантов и самих солдат, но потом этот процесс также был регламентирован. 16 марта 1945 года Военный совет 1-го Белорусского фронта принял постановление об упорядочивании выдачи вещей, в котором приводился список того, что мог получить солдат или офицер. В него входило: 1 кг сахара, 200 грамм мыла, 3-5 предметов широкого потребления (носки, чулки, перчатки, носовые платки, женская или детская одежда, гребни, расчески, бритвы и лезвия, зубные щетки, одеколон, пуговицы, бумага, карандаши). На эти нужды было выдано 1650 тонн трофейного сахара, а начальник трофейного управления должен был подобрать вещи и выдать их на склады интенданта фронта. То же самое сделал и 1-й Украинский фронт.

Это был, так сказать, типовой список. Также отправлялась, к примеру, обувь, отрезы тканей, швейные принадлежности, особенно иголки, ставшие за войну ценностью, тетради, перья и так далее. Посылалось то, что было нужнее всего в быту. Политуправления фронтов отмечали, что многие солдаты отправляют на родину только вещи с советскими фабричными клеймами, то есть возвращают награбленное гитлеровцами.

Как видим, отправка посылок была организована таким образом, чтобы исключить даже отдаленный намек на мародерство. Источник вещей для посылок – интендантские склады, на которые поступало трофейное и бесхозное имущество.

Конечно, в этом деле были и злоупотребления, прозванные «барахольством». У этого явления было и официальное название – разбазаривание трофеев. Под этим понималась незаконная выдача со складов трофейного имущества, отправка сверх установленного лимита либо расхищение посылок. Весьма заметные масштабы имели хищение и спекуляция продовольствием, например, за первое полугодие 1944 года военная прокуратура конфисковала у осужденных за хищения имущества с военных складов 70 тонн муки и хлебопродуктов, 22 тонны мяса и рыбы, 33 тонны бензина, 4,6 млн рублей. В документах время от времени встречаются упоминания о проведенных расследованиях и наказанных за преступления, а очевидцы рассказывают о проведении целых операций по перехвату «барахольщиков». Есть документы, в которых говорится о расследованиях расхищения вещевых посылок. Виновные в этом получали приговоры к лишению свободы.

Таким образом, «барахольство» – это вовсе не мародерство. «Барахольщик» не грабил гражданское население освобожденных стран, а расхищал трофейное имущество на складах, сплошь и рядом используя свое служебное положение и доступ к этому имуществу. Судя по тому, какое это занятие получило название, красноармейцы относились к любителям имущества с большим презрением.

После Красной Армии не было «жестокого континента»

Чтобы закончить уже с темой мародерства и изнасилований, надо сказать, что ревизионисты в попытках представить Красную Армию ордой грабителей и насильников, больше давят на эмоции, чем на документы и факты. Вот, например, один из таких западных ревизионистов Кит Лоу так начинает свою книгу «Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны»: «Представьте себе мир без общественных институтов. Это мир, где границы между странами как бы исчезли, и остался один бесконечный ландшафт, по которому бродят люди в поисках уже не существующих сообществ себе подобных. Никаких правительств в государственном масштабе и даже на местах. Нет школ и университетов, библиотек и архивов, отсутствует доступ к любой информации. Исчезли кинотеатры, театры и, естественно, никакого телевидения. Радио работает время от времени, но сигнал далекий, да и вещание почти всегда на иностранном языке. Много недель никто не видел ни одной газеты. Не функционируют железные и автодороги, телефон, телеграф, почтовые отделения. Словом, никаких средств связи, исключение составляет информация, передающаяся из уст в уста.

Упразднены банки, в которых, собственно, нет никакого смысла, поскольку деньги потеряли свою ценность. Нет магазинов, ибо нечего продавать. Существовавшие ранее огромные предприятия уничтожены или демонтированы, как и большинство других зданий. Из орудий труда только то, что можно откопать среди обломков камня. Нет продовольствия.

Закон и порядок практически не существуют, потому что нет полиции и судов. В некоторых районах, похоже, стерлись границы понимания того, что хорошо и что плохо. Люди берут себе все, что хотят, не обращая внимания на то, кому это принадлежит, кроме того, само понятие «собственность» почти совсем не работает. Все принадлежит только тем, кто достаточно силен, чтобы удержать это «все» у себя, и тем, кто в состоянии это охранять ценой жизни. Мужчины с оружием в руках бродят по улицам и забирают все, что захотят, угрожая каждому, кто встает у них на пути. Женщины всех сословий и возрастов продают себя за еду и защиту. Ни стыда. Ни морали. Только выживание»[194].

С первого взгляда нельзя не согласиться с таким красочным описанием бардака и развала в послевоенной Европе, где всем заправляют вооруженные люди и их полный произвол. Но эта картина, нарисованная Китом Лоу, не имеет к реальности никакого отношения. В предыдущих главах уже приводилось немало примеров того, как Красная Армия создавала в освобожденных районах местные власти, экономику, прессу, делилась продовольствием и медикаментами, участвовала в восстановительных работах. Западные историки, даже сторонники тщательной работы с источниками, как уже цитированный венгерский историк Кристиан Унгвари, практически ничего не знают о том, что предпринимало советское командование в освобожденных странах, как был устроен и организован тыл Красной Армии, и потому обычно пишут всякий бред про «депортацию в Сибирь» и прочие высосанные из пальца ужасы.

Между тем, и это следует из уже рассмотренного опыта Красной Армии, никакого «жестокого континента» на освобожденной советскими войсками территории не было и не могло быть. Как только район покидали бойцы передовой, тут сразу же возникала власть: сначала советский военный комендант, потом органы местного самоуправления. В течение нескольких дней возникали все принадлежности организованной жизни: милиция, финансовые органы, открывалась торговля, начинал работать транспорт, кинотеатры, учреждения. Так было везде, где проходила Красная Армия, не исключая и городов, разрушенных на 90 %, как Варшава. В Варшаве и других польских городах власть появлялась в тот же день, когда их освобождали, а в Берлине советский военный комендант и первый магистрат был назначен еще до окончания боев за город.

Военная комендатура первым делом принимала меры к тому, чтобы не допустить брожения по городу вооруженных людей – в первом приказе советского военного коменданта обычно оглашалось требование к жителям сдать в ближайшие сутки или двое оружие, боеприпасы и военное снаряжение. Комендантские патрули наводили порядок на улицах, движение автотранспорта регулировалось военно-дорожной службой, кроме того, в освобожденных городах и районах работал СМЕРШ, очищавший тыл от вражеских агентов и диверсантов. Следом создавалась система перевозок, распределения продуктов среди населения и предпринимались другие необходимые меры.

Когда западные союзники явились в Берлин, чтобы занять предназначенные им оккупационные зоны, они обнаружили, что в Берлине советской комендатурой уже создана местная власть, политические партии, профсоюзы, работает торговля, финансовая система, организовано снабжение населения продовольствием, вплоть до выдачи кофе и молока для детей, созданы радиостанции и газеты на немецком языке, в том числе ежедневная газета Tagliche Rundschau[195]. Союзникам это очень не понравилось, поскольку они рассчитывали взять Берлин под свой контроль и использовать свою власть в германской столице в своих политических интересах. Проведенная советской комендатурой работа лишила их этой возможности.

Так что период безвластия, когда и могли происходить какие-то инциденты, связанные с преступлениями в отношении мирного населения, был в полосе наступления Красной Армии очень коротким, в самом худшем случае несколько дней, если были тяжелые бои. Потом появлялась военная и гражданская власть, которая устраняла всякие условия для подобных инцидентов. Потому-то преступлений красноармейцев против гражданского населения в освобожденных странах было так мало.

Красной Армии сплошь и рядом приписывали преступления, совершенные пока еще неподконтрольными массами людей: репатриантами, возвращающимися в разные страны Европы, дезертирами из немецкой армии и всяких немецких национальных формирований, беженцами. Это касается и грабежей, и изнасилований. В донесениях политуправлений фронтов и армий приводятся сведения о раскрытии таких ложных обвинений. В первые недели после прекращения боев брожения масс людей представляли собой большую проблему, но и они постепенно брались под контроль, и обстановка входила в нормальное русло.

Таким образом, мы можем сказать, что сама организация тыла Красной Армии, военных комендатур и тыловых органов, принципы взаимоотношений с местным населением и местными органами власти, подкрепленные многочисленными приказами, совершенно ликвидировали условия для любого возможного насилия со стороны красноармейцев в отношении местного населения. Эта система была отработана еще в сражениях на советской территории, и к моменту вступления в Германию была обкатана и усовершенствована в других освобожденных европейских странах. Главное в ней состоит в том, что советское командование старалось не допустить образования на фронте и в тылу безвластия, даже на короткое время, и это было главным способом не допустить преступлений против гражданского населения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.