Смерть и прощальное письмо фельдмаршала фон Клюге

Смерть и прощальное письмо фельдмаршала фон Клюге

Тем временем на Нормандском фронте произошли важные события. Противник, готовившийся окружить наши армии, продолжавшие там сражаться, направил свои танки в Бретань через Рен, а его выдвигавшиеся из Нормандии разведывательные отряды изучали районы к востоку от нее. 9 августа войска союзников уже были в Ле-Мане, 10 августа – в Алансоне, 17 августа – в Шартре.

Вместе с тем 20 июля продолжало требовать новых жертв. Одну из них оно нашло в лице фельдмаршала фон Клюге, чье имя гестапо обнаружило в каком-то списке заговорщиков. 17 августа в мой кабинет пришел фельдмаршал Модель и сообщил мне, что назначен на место фон Клюге. Я спросил его, в курсе ли последний. Модель отрицательно покачал головой. И я тут же понял, что происходит: фельдмаршала собираются повесить!

Я внимательно всматривался в лицо Моделя, и мне показалось, что он понимает, какая тягостная задача ему предстоит. Фельдмаршал был решительным солдатом, который в самый разгар боя часто приземлялся на своем маленьком самолетике среди сражающихся войск, чтобы отдать быстрые и четкие приказы. Его назначили командующим группой армий и Нормандским фронтом, где завершалось окружение наших войск. Я сделал ему краткий обзор ситуации в Париже, и он, как мне показалось, одобрил принятые мною меры. Я показал ему афишу, напечатанную по моим указаниям. На ней я велел воспроизвести приказ о мобилизации, объявленный комитетом Сопротивления, предварив его следующим предупреждением: «Парижане, будьте благоразумны и не подчиняйтесь этому призыву!»

Я не сказал фельдмаршалу ни слова относительно полученного мною приказа о взрыве мостов. Он прибыл с Восточного фронта, поэтому настрой его ума совершенно отличался от настроений, царивших здесь. К тому же мне показалось, что сейчас был неподходящий момент для обсуждения столь сложных вопросов с многократно раненным, утомленным тридцатишестичасовым перелетом фельдмаршалом.

Тем временем фельдмаршал фон Клюге выехал на фронт; невзирая на усталость и опасность для жизни, он сумел пробраться сквозь кольцо окружения к нашим частям. Ему целыми часами приходилось находиться под вражеским огнем. Известно, что, когда он получил из рук фельдмаршала Моделя приказ о своем снятии с должности, 19 августа он выехал из армии на машине, а по дороге (в Меце, где он воевал во время Первой мировой войны) покончил с собой, приняв яд. Но прежде он написал Гитлеру следующее письмо:

«От главнокомандующего группой армий «Запад».

18.8.1944

Мой фюрер!

Ваш приказ, переданный мне вчера фельдмаршалом Моделем, освобождает меня от обязанностей главнокомандующего группой армий «Запад» и войсками группы армий «Б». Причиной данного решения мне представляется неудача прорыва танковой дивизии на Авранш, следствием которого стала невозможность закрыть прорыв до моря. Тем самым определена моя «вина», как ответственного командующего.

Позвольте мне, мой фюрер, со всем уважением высказать свое мнение. Когда Вы будете читать эти строки, кои Вам передаст обергруппенфюрер Зепп Дитрих, которого за эти тяжкие недели я узнал и проникся уважением к нему как к храброму и честному человеку, меня уже не будет в живых. Я не могу согласиться с обвинениями в мой адрес в том, что неверными маневрами я предрешил судьбу Западного фронта. С другой стороны, я не имею возможности оправдаться. Поэтому я делаю соответствующие выводы и отправляю себя туда, куда еще раньше ушли лучшие из моих боевых товарищей. Для меня, чье имя включено в списки подлежащих выдаче военных преступников, жизнь потеряла смысл.

По вопросу же о моей виновности я скажу следующее.

1. В результате предшествующих боев танковые и моторизованные дивизии были слишком ослаблены, чтобы их атака могла обеспечить успех. Даже если бы их ударную силу удалось повысить более искусными мерами, они, даже несмотря на первоначальные успехи, возможность которых легко предположить, никогда бы не дошли до моря. Единственной дивизией, имевшей штаты, которые можно было назвать нормальными, была 2-я танковая дивизия. Однако нельзя сравнивать ее успехи с теми, что могли бы достичь другие дивизии.

2. Если предположить, что было возможно дойти до Авранша и тем самым закрыть брешь, это отнюдь не устраняло бы угрозу для группы армий, но, самое большее, отсрочило бы на некоторое время. Мощный удар танковым кулаком, как того требовал Ваш приказ, а также соединение с остальными нашими силами ввиду перехода в наступление, которое бы решительно изменило общее положение, было абсолютно исключено. Всякий, кто хотя бы отчасти знает состояние наших войск, в первую очередь пехоты, подтвердит мои слова. Поэтому полученный мною Ваш приказ основывался на неверных данных. Читая этот решительный приказ, я немедленно понял, что он предполагает такую операцию, которая по своему грандиозному замыслу и дерзости должна была бы войти в историю, но, к сожалению, практическое ее осуществление было невозможно, а провал возлагался на командующего.

Я сделал все, что было в моих возможностях, для выполнения Вашего приказа. Должен признать, что было бы лучше отложить начало наступления на один день, хотя никаких фундаментальных изменений это не дало бы. Я уношу с собой в могилу твердое убеждение в том, что ситуация так безнадежна, что уже ничто не может ее изменить. Перед южным флангом группы армий уже находились слишком крупные силы противника, которые, даже в случае закрытия бреши под Авраншем, могли снабжаться по воздуху.

Наши собственные линии обороны были уже настолько слабы, что нельзя было от них ждать, что они продержатся сколько-нибудь долго, тем более, когда только что высадившиеся новые американо-английские силы вместо того, чтобы проходить через брешь под Авраншем на юг, навалились на нее. Если, не обращая внимания на движение противника в южном направлении, я, ввиду подготовки быстрой операции и вопреки техническим сложностям, принял предложение командующего танковой дивизией 7-й армии, то лишь потому, что все мы точно знали слабую способность к сопротивлению этой армии на северном участке ее фронта и не возлагали на нее больших надежд. Превосходство противника в воздухе вынуждало нас действовать без промедления, что исключало ведение боя в дневное время, еще более снижая шансы на успех. Еще сегодня метеорологические условия благоприятствуют воздушным операциям противника.

Опираясь на эти факты, я остаюсь при своем утверждении: шансов на успех операции не было; напротив, атаки, которых требовал Ваш приказ, могли только серьезно ухудшить общее положение группы армий, что и произошло.

3. Вследствие катастрофического положения на Востоке, войска на Западе, в деле получения пополнений в живой силе и технике, могли рассчитывать только на себя. Можно объективно доказать, что вывод из строя большого числа танков и противотанковых средств, а также чувствительная нехватка легкого пехотного вооружения создали в оборонявшихся дивизиях такое положение, которое до крайности ухудшилось вследствие потерь, понесенных в результате окружения наших войск.

Поскольку с новым начальником Генерального штаба Гудерианом, который видит во мне своего врага[78], у меня сложились напряженные отношения, я не мог обратиться к нему с просьбой о выделении подкреплений в танках, необходимых для Западного фронта. Все эти факторы стали решающими для развития ситуации в целом.

Мой фюрер, я считаю себя вправе утверждать, что сделал все от меня зависящее, чтобы улучшить положение. Возможность такого развития событий я уже излагал в моем сопроводительном письме к меморандуму фельдмаршала Роммеля, который Вы получили в свое время. Роммель, так же как и я, и другие генералы Западного фронта, имеющие опыт боев против англо-американцев, обладающих техническим превосходством над нами, предвидели возникновение теперешней обстановки. Наше мнение основывалось не на пессимизме, а на точном знании фактов. Не знаю, сможет ли фельдмаршал Модель, повсюду проявивший себя с лучшей стороны, выправить положение. Я ему этого желаю от всего сердца. Но если события решат иначе, и новое оружие, которое Вы с таким нетерпением ждете, особенно ракеты типа V («Фау»), не принесут успеха, тогда, мой фюрер, Вы должны положить конец войне. Немецкий народ перенес уже такие страдания, что пора бы остановить эти ужасы.

Должен существовать какой-то путь, который убережет рейх от участи добычи большевизма. Я не могу понять поведение значительной части офицеров, попавших в плен на Восточном фронте. Мой фюрер, я всегда восхищался Вашим величием и Вашей решительностью, проявленной в этой грандиозной борьбе, равно как и Вашей непоколебимой волей жить лишь ради национал-социализма. Если судьба окажется сильнее Вашей воли и Вашего гения, то это сам рок, и История станет тому свидетелем. Проявите вновь величие своей души и положите конец борьбе, ставшей теперь безнадежной.

Убежденный в том, что исполнял свой долг до последнего предела, я заканчиваю, мой фюрер, будучи более привязан к Вам, чем Вы, вероятно, полагали.

Хайль мой фюрер!

(подпись) фон Клюге

Генерал-фельдмаршал».

Вся натура фон Клюге, военная карьера, полководческая деятельность свидетельствовали о его большом личном мужестве. Идеи, высказанные в письме, по всем пунктам совпадали с теми, что вынашивали и часто высказывали вслух мы, генералы Западного фронта. Он изложил факты в исключительно вежливой манере, с покорностью, если хотите, и без гордыни. Но, возможно, именно в этом находится объяснение его письму, одновременно загадочному и волнующему. Убежденный патриот, фон Клюге без колебаний пожертвовал бы жизнью, если этим актом мог сослужить последнюю службу своей родине.

При диктатуре приходится прибегать к суровым методам; по отношению к Гитлеру доводы убеждения не действовали. Фон Клюге хотел вызвать у него шок, который мог заставить его задуматься. Гитлер должен был осознать очевидное: у него оставался единственный выход – принести в жертву свою неудавшуюся жизнь и тем самым создать возможность заключения перемирия с противником. Но высказать подобные вещи Гитлеру можно было только ценой собственной жизни.

Но эта жертва оказалась напрасной. Мы знаем, что ни гибель сотен тысяч гражданских лиц от бомбардировок, ни все более отчаянное положение на фронтах не могли призвать Гитлера к разуму. И даже смерть великого воина не стала для него предупреждением – он отреагировал на известие о ней сарказмом. Ему показалось более достойным закончить свои дни в бункере рейхсканцелярии после тягостной личной комедии, чем пожертвовать собой ради блага своего народа.

В конце концов, фон Клюге наткнулся на тот же подводный камень, что угрожал многим: невозможность продолжать повиноваться перед лицом безвыходной ситуации.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.