Белорусские добровольцы в войсках СС
Белорусские добровольцы в войсках СС
Среди «восточных» народов, представители которых служили в войсках СС, белорусы стали последними, кто получил такое право. В силу целого ряда причин (как политических, так и военных) история белорусских эсэсовских формирований началась фактически на заключительном этапе войны – летом 1944 года. Однако документы сохранили как минимум два примера обращений белорусских общественно-политических деятелей к немецким властям, где они поднимали вопрос о создании отдельных частей, которые бы находились в подчинении командования войск СС. В сентябре 1942 года с инициативой создания Белорусского легиона войск СС выступил проживавший во Львове (Украина) В. Федоров[640]. Целью легиона должна была быть борьба с советскими партизанами. Свое предложение Федоров написал на имя фюрера СС и полиции округа «Львов» польского Генерал-губернаторства, а тот, в свою очередь, передал этот документ в Берлин. В конце концов он оказался на столе у Гиммлера, который в письме от 9 января 1943 года дал понять, что СС не нуждается в услугах Федорова. Не было нужды и в новых белорусских добровольцах – на тот момент они в достаточном количестве и так служили во «вспомогательной полиции порядка». Тем не менее следует сказать, что этот факт не был главной причиной отказа Гиммлера. Как известно, полицейские власти стремились свести к минимуму роль белорусских националистов в деле создания добровольческих формирований[641].
Выше уже было много сказано о конфликте между генеральным комиссаром «Белоруссии» В. Кубе и эсэсовским руководством. И одним из пунктов этого конфликта являлось то, что Кубе был горячим сторонником создания белорусских формирований с подчеркнуто национальным характером. Весной 1943 года было ликвидировано его «детище» – Корпус белорусской самообороны. Однако Кубе не оставлял попыток воссоздать его, и на этот раз – в виде формирования в составе СС. Об этом свидетельствует бурная переписка между белорусским генеральным комиссаром, руководством рейхскомиссариата «Остланд» и Главным управлением СС на протяжении лета 1943 года. В частности, он предлагал создать для начала добровольческий полк смешанной структуры, в составе которого имелись бы пехотные, кавалерийские и артиллерийские подразделения. Интересно, что Кубе в своих письмах обращал внимание не столько на военную, сколько на политическую пользу от такой акции. В целом руководство СС крайне отрицательно отнеслось к его инициативе, мотивировав свой отказ тем, что «восточные» добровольцы стали в последнее время крайне ненадежными как с политической, так и моральной точек зрения. В связи с этим в одном из писем, адресованных Кубе, было отмечено, что «организация соответствующего белорусского подразделения является делом не только ненужным, но еще и очень опасным»[642].
Гибель генерального комиссара летом 1943 года приостановила на время попытки создать Белорусский легион СС. Однако вскоре ситуация изменилась коренным образом. Нельзя не отметить, что до середины 1943 года инициатива по созданию частей восточных легионов принадлежала различным структурам вермахта. Однако уже с декабря 1943 года она перешла в руки руководства СС, что было обусловлено несколькими причинами. Во-первых, это было связано с общим усилением роли СС во всех сферах жизни Третьего рейха. И набор иностранных добровольцев не был исключением. Во-вторых, если раньше представители «неарийских народов» и думать не могли, что попадут в эти элитные войска, то теперь в воинские части этой организации брали всех, невзирая на пресловутые расовые стандарты. И наконец, в-третьих, с 1943 года рейхсфюрер СС Гиммлер начал проводить свою восточную политику. И организация легионов СС из представителей советских народов была только ее частью.
Ситуация с Белорусским легионом складывалась в данном случае следующим образом.
В конце июня 1944 года СС-группенфюрер К. фон Готтберг отдал приказ о создании в тылу группы армий «Центр» так называемой Заградительной бригады (Sperrbrigade). Эта бригада и подобные ей формирования должны были сдерживать наступление советских войск до тех пор, пока немцы не восстановят сплошной фронт, уничтоженный советскими войсками в ходе операции «Багратион». С этой целью в район Лангры (Польша) были стянуты все уцелевшие части полиции с территории Белоруссии. Из них и была сформирована Заградительная бригада, получившая 20 июля официальное наименование – Бригада вспомогательной полиции «Зиглинг» – Schutzmannschaft («Schuma»)-Brigade «Siegling»[643].
Организационно бригада состояла из четырех полков вспомогательной полиции, основой для формирования которых послужили следующие части[644]:
В этот период численность бригады была невелика – примерно 1,5 – 2 тысячи человек, так как входившие в нее подразделения были очень сильно потрепаны в летних боях 1944 года и не были равноценны ни по численности, ни по боеспособности. Например, в 61-м батальоне осталось всего 102 человека (2 офицера, 2 унтер-офицера и 98 рядовых), тогда как 65-й батальон сохранил, как и положено, четырехротную структуру и был почти полностью укомплектован (в одной из его рот было 98 немцев и 167 добровольцев). По этому первоначально каждый из полков бригады состоял только из двух батальонов. Исключением являлся 4-й полк, в составе которого находилось три батальона[645].
Командиром бригады был назначен СС-оберштурмбаннфюрер и подполковник охранной полиции Г. Зиглинг, который до лета 1944 года командовал 57-м полицейским полком. По словам Ф. Кушеля, «это был человек молодой, малоопытный и несдержанный»[646]. Однако, на взгляд немецкого командования, все эти недостатки компенсировались храбростью Зиглинга. Кроме того, он обладал еще одним качеством, которое не часто встречалось у немецких командиров «восточных» формирований. В данном случае речь идет о «более-менее человеческом отношении к персоналу своего батальона»[647].
Одновременно с процессом формирования бригада использовалась в антипартизанских операциях на территории Польши. Следует сказать, что имевшие большой боевой опыт белорусские и украинские полицейские действовали в этих операциях весьма удачно. В результате рейхсфюрер СС Гиммлер решил сформировать на основе этой бригады новую дивизию войск СС. А 1 августа 1944 года был отдан соответствующий приказ о передаче всего личного состава и материальной части из-под юрисдикции Главного управления полиции порядка Главному управлению СС. Вслед за этим бригада из района Лангры и Цеханова переводилась под Варшаву (Польша). Организация дивизии шла довольно быстро, и в течение августа она в целом была уже сформирована, получив официальное наименование: 30-я гренадерская дивизия войск СС (2-я русская) – 30. Waffen-Grenadier-Division der SS (russische Nr. 2)[648].
Уже само наименование дивизии говорило о том, что в ее составе были не только белорусы и немцы. Так, помимо них, в соединение были включены несколько «восточных» батальонов, укомплектованных русским персоналом. Немного позднее, в июле 1944 года, в состав дивизии были также введены 61, 62 и 63-й украинские батальоны Schuma. Это произошло на том основании, что в период с 1942 по 1944 год эти части несли охранную службу на территории Белоруссии. Кроме того, целый ряд документов свидетельствует о том, что в составе дивизии было также очень много поляков (например, ими почти полностью были укомплектованы 1-й и 2-й батальоны 2-го полка, противотанковая и комендантская роты) и некоторое количество армян, поволжских татар и даже чехов[649].
Несмотря на то что состав дивизии был очень пестрым, руководство СС не считало нужным создавать в нем подразделения по национальному признаку. Больше всего это беспокоило лидеров белорусских националистов, которые поначалу полагали, что дивизия будет организована как белорусское формирование. На это у них были свои причины: Кушель писал в своих воспоминаниях, что в сентябре 1944 года из 11 600 человек личного состава дивизии 7 тысяч были белорусами, а бывший солдат этого соединения К. Акула указывал на более чем 80 процентов белорусов и 20 процентов всех остальных[650].
Для того чтобы придать дивизии хотя бы частично «белорусский вид», в ее штаб в конце августа 1944 года было направлено шестнадцать офицеров БКА, чтобы они заняли командные должности в тех частях, где большинство составляли белорусы. Однако командир дивизии Зиглинг отказался принять этих офицеров, сказав, что в его формировании «нет места разделению по национальной принадлежности», так как оно является частью германских вооруженных сил[651]. Со временем такое отношение немцев к белорусским офицерам послужило причиной многочисленных конфликтов. Еще один инцидент произошел 24 июля на конференции командного состава дивизии в городе Эльбинг (Восточная Пруссия). Эта конференция была созвана по инициативе генерального комиссара фон Готтберга. На ней русским, украинским и белорусским офицерам должны были сообщить, что отныне они члены нового воинского формирования, и представить им нового командира. Кроме того, от них требовалось подтвердить свою готовность и дальше сражаться рядом с немцами. В принципе ни один из пунктов повестки дня конференции не вызвал каких-либо разногласий. Однако, после того как Зиглинг произнес новое название дивизии (а именно ту его часть, которая указывала на национальную принадлежность – «2-я русская»), возникла целая дискуссия. Этому дополнению воспротивился заместитель Кушеля капитан БКА В. Микула, который заявил, что он против такого названия, так как белорусских солдат в дивизии большинство, и на этом основании отказывается подчиняться «москалям» (то есть русским офицерам). Протест Микулы ни к чему не привел, и этому есть целый ряд объяснений. Во-первых, почти все офицеры-белорусы не занимали высоких командных должностей и не пользовались большим авторитетом у немецкого руководства. Во-вторых, большинство даже этих офицеров не захотели поддержать своего соотечественника. И наконец, в-третьих, как пишет Акула, Зиглинг находился под большим влиянием русских офицеров (особенно своего бывшего сослуживца по 57-му полку и «правой руки» майора В. Муравьева[652]), которые убедили его, что не следует принимать во внимание белорусский протест. Этот инцидент закончился в целом для Микулы без серьезных последствий. Его, правда, понизили в должности и отправили командовать одним из взводов дивизии, где он, естественно, не мог оказывать большого влияния на весь белорусский персонал. Однако он напрасно думал, что немцы о нем забыли. Осенью 1944 года они, воспользовавшись тем, что из батальона, где служил Микула, дезертировало несколько солдат, арестовали его и сожгли в крематории Дахау[653].
История конференции в Эльбинге является весьма показательной в том плане, что даже на третьем году войны немцы так и не научились разбираться в национальных отношениях среди «восточных» народов. Кроме того, эта конференция дает некоторое представление о национальном составе офицерского корпуса дивизии. Так, можно понять, что он в целом состоял из немцев (в их число входят также «фольксдойче» из Польши), русских, украинцев, белорусов и поляков. Почти половина офицеров были немцами. Следующей по величине группой были русские. Украинцы, в основном сильно русифицированные, были третьей группой. Численно меньшая по сравнению с другими белорусская группа имела также и наименьшее количество офицеров высокого ранга: всего два майора и несколько капитанов. «Еще меньше среди них, – подводил итог Акула, – было белорусских патриотов»[654].
После организации дивизии все командные должности в ней (вплоть до ротного звена) заняли немцы или «фольксдойче», а русские, украинские и белорусские офицеры были при них в качестве заместителей, помощников или командиров более низкого ранга. Зиглинг считал, что так он не нарушит статус дивизии как соединения германских вооруженных сил и не обидит тех, кто поддержал его на конференции в Эльбинге. Только для Муравьева, как близкого друга командира дивизии, было сделано исключение. Более явственно это соотношение между немецким и национальным персоналом можно увидеть на примере 3-го батальона 4-го полка дивизии. Всего в нем по состоянию на 31 июля 1944 года было: 22 офицера (17 немецких и 5 белорусских), 138 белорусских унтер-офицеров и 433 рядовых. Слабым местом кадрового состава дивизии было отсутствие в ней достаточного количества офицеров специальных и технических служб, а также офицеров-переводчиков, что особенно было важно в условиях такого национального разнообразия. Например, в том же 3-м батальоне было всего 3 офицера-инженера, 1 офицер-связист и 3 переводчика (хотя последних требовалось как минимум от 7 до 10 на батальон)[655].
Первое время структура дивизии оставалась такой же, как и в бригаде, только ее полки получили другую номенклатуру:
• Штаб дивизии (Stab der Division);
• 1-й гренадерский полк войск СС / 4-й русский (Waffen-Grenadier-Regiment der SS Nr. 1 / russische Nr. 4);
• 2-й гренадерский полк войск СС / 5-й русский (Waffen-Grenadier-Regiment der SS Nr. 2 / russische Nr. 5);
• 3-й гренадерский полк войск СС / 6-й русский (Waffen-Grenadier-Regiment der SS Nr. 3 / russische Nr. 6);
• 4-й гренадерский полк войск СС / 7-й русский (Waffen-Grenadier-Regiment der SS Nr. 4 / russische Nr. 7);
• 30-й артиллерийский дивизион войск СС / 2-й русский (Waffen-Artillerie-Abteilung Nr. 30 / russische Nr. 2);
• кавалерийский эскадрон (Reiter-Schwadron);
• учебный батальон (Feldersatz-Bataillon).
В этот период в каждом полку дивизии было по два гренадерских (пехотных) батальона[656].
За всю историю своего недолгого существования дивизия, по разным причинам, претерпела целый ряд мелких и крупных реорганизаций. В основном они сводились к следующим изменениям. 12 сентября 1944 года в дивизии был организован так называемый Добровольческий батальон Муравьева (Freiwillige-Bataillon «Murawjew»), который должен был использоваться как часть специального назначения[657]. 28 сентября были организованы практически все основные подразделения дивизии. В дальнейшем их количество либо уменьшалось, либо увеличивалось, тогда как «скелет» соединения оставался уже неизменным. 18 октября в каждом гренадерском полку прибавили еще по одному батальону, а уже 24 октября была проведена очередная реорганизация дивизии. В результате из батальонов всех гренадерских полков сформировали два новых гренадерских полка, а из батальона Муравьева и 654-го «восточного» батальона – третий полк[658]. Эти полки, вместе с остальными частями дивизии, получили новую, двойную номенклатуру, после чего ее структура стала выглядеть следующим образом:
• Штаб дивизии (Stab der Division);
• 75-й гренадерский полк войск СС (4-й русский) – Waffen-Grenadier-Regiment der SS Nr. 75 (russische Nr. 4);
• 76-й гренадерский полк войск СС (5-й русский) – Waffen-Grenadier-Regiment der SS Nr. 76 (russische Nr. 5);
• 77-й гренадерский полк войск СС (6-й русский) – Waffen-Grenadier-Regiment der SS Nr. 77 (russische Nr. 6);
• 30-й артиллерийский полк войск СС (2-й русский) – Waffen-Artillerie-Regiment der SS Nr. 30 (russische Nr. 2):
– штаб артиллерийского полка;
– штабная батарея;
– две батареи 12,2-см трофейных русских орудий;
– батарея реактивных установок (Nebelwerfer);
• 30-й разведывательный батальон СС (SS-Aufkl?rung-Abteilung Nr. 30):
– штаб батальона;
– штабной кавалерийский эскадрон;
– три кавалерийских эскадрона;
• 30-я саперная рота СС (SS-Pionier-Kompanie Nr. 30);
• 30-я рота связи СС (SS-Nachrichten-Kompanie Nr. 30);
• 30-й запасной батальон СС (SS-Feldersatz-Bataillon Nr. 30):
– штаб батальона;
– три пехотные роты;
– рота тяжелого пехотного оружия;
– саперная рота;
• 30-й хозяйственный полк СС (SS-Nachschub-Regiment Nr. 30);
• большая автоколонна 60-тонных грузовиков (Gro?e Kraftwagenkolonne (mot) 60 t);
• административная моторизованная рота (Verwaltungs-Kompanie (mot);
• моторизованная ремонтная рота (Werkstatt-Kompanie (mot);
• санитарная рота (Sanit?ts-Kompanie)[659].
2 ноября в составе дивизии произошли новые, и окончательные, изменения. Ее 77-й полк был расформирован, а часть его личного состава была распределена по двум остальным полкам[660].
В первой половине августа 1944 года дивизия была направлена из Польши на Западный фронт, в Эльзас (Франция). Ее передислокация осуществлялась по железной дороге отдельными частями, поэтому первые подразделения дивизии прибыли на новое место к 17 августа, а последние – к концу месяца. По прибытии подразделения дивизии были расквартированы в районе между Бельфором, Мюльхаузеном и Дижоном в следующих населенных пунктах:
• Штаб дивизии, административные, вспомогательные и хозяйственные подразделения – Маркольсхайм;
• Штаб и подразделения 1-го гренадерского полка войск СС – Мюссиг;
• Штаб и подразделения 2-го гренадерского полка войск СС – Саазенхайм;
• 30-й разведывательный батальон СС – Макенхайм;
• 30-й артиллерийский дивизион войск СС – Хессенхайм;
• 654-й «восточный» батальон – Бутцхайм;
• 30-й запасной батальон войск СС и 30-й учебный батальон СС – Нойбрайзах (на полигоне для подготовки саперов);
• Добровольческий батальон Муравьева – Штрайткопф;
• 30-я саперная рота СС – Хайдельсхайм[661].
Здесь перед ее личным составом была поставлена следующая задача: борьба с французскими партизанами («маки»). Надо сказать, что эта задача преследовала двоякую цель. Во-первых, непосредственное военное умиротворение данного района. Во-вторых, дальнейшая подготовка дивизии. Немецкому командованию было ясно, что передислокация соединения прервала подготовку его частей, которая фактически так и не успела начаться. Естественно, что, имея такой уровень подготовки, эта дивизия не могла быть использована на фронте против регулярных частей противника. Ее бы уничтожили еще до начала какого-либо организованного сопротивления. Поэтому, используя «восточных» добровольцев против французского Сопротивления, немцы надеялись, что они, помимо всего прочего, смогут безопасно приобрести боевой опыт. Однако реальность оказалась несколько иной. Руководство отрядов «маки» почти сразу же получило информацию о том, какого уровня подготовки и вооружения части прибыли бороться против них. В результате весь сентябрь прошел в непрерывных стычках бойцов дивизии и партизан. По словам американского историка А. Муньоса, «они атаковали их там, где только могли застать»[662].
Атаки «маки» не были, конечно, значительными с военной точки зрения, однако они выматывали силы добровольцев и действовали крайне негативно на их боевой дух. Командование дивизии планировало навязать Сопротивлению свою тактику и извлечь из нее пользу, однако в ответ получило классическую «малую войну», которая никак не способствовала успешному обучению личного состава. Наоборот, и немецкие офицеры, и «восточные» добровольцы были вынуждены находиться все время под ружьем, не получая полноценного отдыха[663].
После высадки союзников на Атлантическом побережье Франции стратегическая обстановка на этом участке Западного фронта значительно изменилась. В середине сентября 1944 года 1-я французская армия начала угрожать Дижону – самой южной точке операционной зоны 30-й дивизии. В результате дивизия, чтобы не попасть в окружение, начала отступать на северо-восток, подвергаясь постоянным нападениям французских партизан. К концу сентября ее удалось вывести из-под непосредственной угрозы в район Кольмара (между Рейном и Вогезами). Зиглинг думал, что здесь, наконец, удастся завершить подготовку соединения, не боясь постоянных нападений партизан. Однако новый приказ командования опять нарушил этот график. Дивизии было приказано как можно скорее выступать на фронт, чтобы поддержать отступающие из Франции немецкие войска. И это несмотря на то, что Зиглинг неоднократно предупреждал, что его люди еще не готовы к таким акциям. Вооружение же и моторизация дивизии вообще оставляют желать много лучшего: личный состав полков был вооружен трофейным французским, чешским, советским и немецким оружием, в основном стрелковым. Тяжелого и противотанкового оружия было очень мало, а в некоторых частях его попросту не было вообще[664].
Тем не менее 25 октября перед дивизией была поставлена следующая задача: охранять мосты через Рейн до тех пор, пока как можно большее количество частей попавшей в Кольмарский мешок 19-й немецкой армии не перейдут на немецкую сторону реки. После этого ее личный состав должен был приложить все усилия для того, чтобы мосты был взорваны, а французы и американцы не смогли бы на плечах отступающих немецких войск перейти Рейн. 75-му полку дивизии было приказано занять позиции в районе Груссенхайма. Его 2-й батальон первым прибыл в этот город и сразу же взял под охрану находящийся здесь мост. Остальные батальоны полка прибыли позже и заняли оборонительные позиции между Кюнхаймом и Маркольсхаймом. Сходная задача была поставлена и перед 76-м полком дивизии, который занял оборонительные позиции рядом с 75-м полком в районе Артольсхайм – Бутцхайм – Маркольсхайм – Артенхайм. Вскоре после сосредоточения разведывательный батальон дивизии провел разведку боем, после которой немецкому командованию стало ясно, что главной целью союзников являются четыре моста через Рейн-канал между Маркольсхаймом и Кюнхаймом. 26 октября французы и американцы начали наступление, и, если бы не упорное сопротивление 30-й дивизии, мосты были бы захвачены неповрежденными. Эти в целом успешные арьергардные бои решили судьбу дивизии. И 75-й, и 76-й полки понесли такие значительные потери, что на их доукомплектование был пущен новый 77-й полк[665].
Однако дальнейшие бои в Вогезах полностью обескровили дивизию. Особенно их интенсивность возросла в середине ноября, когда почти не имевшим тяжелого и противотанкового оружия частям противостояла 1-я французская бронетанковая дивизия. Результатом этих боев стало то, что 30-я дивизия почти полностью утратила способность ко всякого рода боевым действиям. Поэтому немецкое командование отправило ее в тыл[666].
Вследствие того что немецкий фронт постоянно отодвигался на восток, дивизию перебрасывали из подчинения одного немецкого корпуса к другому. В целом за относительно недолгий период своей недолгой истории она имела следующую систему подчинения[667]:
Примечания:
* В это время эта воинская часть была известна как бригада Schuma «Зиглинг».
** С этого времени дивизия носила следующее наименование: 30-я гренадерская дивизия войск СС (2-я русская).
*** С декабря 1944 по 9 марта 1945 года дивизия считалась расформированной, однако кадровый персонал, который от нее остался, формально носил наименование «Гренадерская бригада войск СС (1-я белорусская)».
В целом немецкое командование не очень высоко оценивало боеспособность личного состава 30-й дивизии. Записи в журнале военных действий 19-й полевой армии, в состав которой входило это соединение, свидетельствуют о его весьма небольшом вкладе в оборону Германии. Так, в записи, датированной 26 ноября 1944 года, говорится: «30-я дивизия стала абсолютно ненадежной. Она иногда открывает огонь по своим собственным частям». В более подробном сообщении можно прочесть следующее: «Центральная часть фронта подвергается серьезной опасности вследствие плохого состояния 30-й дивизии СС. Русские из 30-й дивизии обращаются в бегство при одном только появлении танка противника. В последние несколько дней также много дезертиров»[668].
Такие катастрофические потери дивизии были только одной причиной, вследствие которой ее сняли с Западного фронта. Еще одним фактором, повлиявшим на это, была низкая дисциплина в большинстве ее частей. Следует сказать, что отправка дивизии на Западный фронт не вызвала особой радости среди ее «восточного» персонала. Дело в том, что русские, украинцы и белорусы хотели сражаться на Восточном фронте против большевиков, чтобы потом вернуться на свою родину. Немцы же гнали их в бой с англо-американскими союзниками, что вызывало протесты руководства БЦР[669]. Следствием этого стало ухудшение морального состояния бойцов дивизии, которое и до этого уже было не особенно высоким. Видя это, немецкое командование еще больше укрепилось во мнении, что дивизию необходимо отправить подальше от Восточного фронта. Зиглингу и его начальникам из Главного управления СС казалось, что там, вдали от родины и во враждебной обстановке, солдаты дивизии будут вести себя лояльнее. Одновременно они надеялись решить еще одну проблему, связанную с дисциплиной, – дезертирство. К слову, эта проблема носила эпидемический характер и преследовала все части дивизии на всем протяжении ее существования. Так, уже 4 августа 1944 года из 12-й роты 3-го батальона 4-го полка дезертировало 5 человек, 11 августа – еще четыре, а к 20 августа личный состав этой роты уменьшился на 50 человек. Эти случаи настолько разозлили Зиглинга, что он даже хотел расформировать весь 4-й полк[670].
Во Франции же подобные настроения не только не прекратились, а, наоборот, привели к тому, что наиболее недовольные белорусские солдаты и офицеры стали налаживать связи с французскими партизанами и переходить на их сторону поодиночке или группами. Наконец, белорусский и украинский персонал 1-го и 2-го гренадерских полков подняли в ночь с 26 на 27 августа мятеж. Они убили немецких офицеров и унтер-офицеров и частично перешли на сторону «маки». Командование дивизии безжалостно подавило это выступление, казнив всех зачинщиков и распустив 2-й батальон 1-го полка. После этого оно, чтобы поднять дисциплину среди других ненадежных частей, перемешало батальоны остальных полков. Все солдаты, которые участвовали в мятеже, а также те, кто казался Зиглингу ненадежными (всего 2300 человек), были удалены из дивизии и отправлены в строительные части на линию Зигфрида[671].
Однако самый большой удар по доверию Зиглинга к персоналу соединения нанес его друг Муравьев, который вместе со своим батальоном перешел на сторону союзников в ходе ноябрьских боев под Мюльхаузеном[672].
В конце концов, эти события также убедили немцев, что держать 30-ю дивизию во Франции крайне неосмотрительно. Поэтому, как уже говорилось выше, в декабре 1944 года она была отведена в Германию, где ее разместили на германо-швейцарской границе в местечке Грайфенвор. Из-за дезертирства и тяжелых боевых потерь в дивизии на тот период оставалось всего 4,4 тысячи человек. Взвесив ситуацию, Главное управление СС решило 11 января 1945 года расформировать это соединение, а его кадровый состав передать в другие части. Однако для начала гестапо арестовало нескольких наиболее патриотично настроенных белорусских офицеров и расстреляло их (именно под эту репрессивную кампанию попал капитан Микула)[673]. После этого началось распределение кадрового персонала дивизии. Немецкие офицеры и унтер-офицеры пошли на укрепление 25-й гренадерской дивизии войск СС (1-й венгерской) и 38-й моторизованной дивизии СС «Нибелунги». А все русские солдаты и офицеры были переданы в 600-ю (русскую) пехотную дивизию вермахта (больше известную как 1-я пехотная дивизия Вооруженных сил КОНР)[674].
Оставшиеся белорусы послужили основой для создания нового формирования: Гренадерской бригады войск СС (1-й белорусской) – Waffen-Grenadier-Brigade der SS (wei?ruthenische Nr. 1). На 1 марта 1945 года структура этого соединения была следующей:
• Штаб бригады (Stab der Brigade);
• 1-й гренадерский полк (Grenadier-Regiment Nr. 1), в составе трех батальонов[675];
• противотанковый батальон (Panzerj?ger-Abteilung);
• артиллерийский батальон (Artillerie-Abteilung);
• кавалерийский (разведывательный) эскадрон (Reiter-Schwadron);
• запасной батальон (Feldersatz-Bataillon).
Командиром бригады продолжал оставаться СС-оберштурмбаннфюрер Зиглинг. Все командные посты в ней также занимали только немцы[676]:
В декабре 1944 года все обязанности по созданию белорусских добровольческих формирований были переданы в ведение Главного управления СС. А 24 января 1945 года в Берлине состоялось совещание между представителями СС (Г. Зиглинг) и БЦР (Р. Островский и К. Езовитов). В результате переговоров было принято решение о формировании новой дивизии войск СС, на этот раз – «чисто белорусской». При этом президент БЦР Островский и его «военный министр» соглашались сотрудничать с СС, только если дивизия будет создана на следующих условиях:
1. Командиром дивизии должен быть немец.
2. Штаб дивизии – смешанный.
3. Командиры полков и ниже – только белорусы; однако при каждом из них должен был находиться немецкий офицер связи.
4. Все команды – только на белорусском языке.
5. В названии дивизии обязательно должно быть слово «белорусская».
6. Дивизия может быть использована только на Восточном фронте[677].
В результате 9 марта 1945 года Гренадерская бригада войск СС была переименована в 30-ю гренадерскую дивизию войск СС (1-ю белорусскую) – 30. Waffen-Grenadier-Division der SS (wei?ruthenische Nr. 1)[678].
Все вопросы по вербовке добровольцев для новой дивизии были возложены на Военный отдел БЦР. Но, поскольку среди военных их было недостаточно, в начале марта было принято решение набирать в дивизию так называемых «восточных рабочих» – белорусов, которые были вывезены со своей родины для работы в сельском хозяйстве или промышленности Германии. Однако результаты такой вербовочной кампании были незначительными. В одной из докладных записок Кушеля по этому вопросу говорилось следующее: «Организация дивизии СС идет крайне медленно… Военный отдел БЦР сумел завербовать в дивизию только несколько сот человек. Из обещанной тысячи молодежи… прибыло только около четырехсот человек, при этом часть из них не может быть солдатами по причине молодого возраста – 14– и 15-летние юноши. Кроме того, набранная в дивизию молодежь – самая плохая как в физическом, так и в моральном отношениях»[679].
Причины таких негативных результатов Кушель видел в общем военном положении Германии в это время и недоверии к немцам по причине их предыдущей политики относительно белорусского вопроса. Не вызывала энтузиазма и личность Зиглинга, который опять был назначен командиром дивизии[680].
Не лучше обстояло дело и с командными кадрами. Как было сказано выше, все офицеры и унтер-офицеры – немцы и русские – были переданы в другие соединения. Отчасти положение спас 1-й Кадровый батальон БКА. Так, в течение декабря 1944 года из него к месту формирования дивизии в местечко Вайнергамер (юго-западная Германия) в полном составе были переведены офицерская и унтер-офицерская школы. Однако следует сказать, что и в этом случае Зиглинг остался верен себе. Всех прибывших офицеров-белорусов он выделил в особую группу и отправил на переподготовку, а унтер-офицеров распределил на разные хозяйственные должности. Со временем белорусская офицерская школа была низведена Зиглингом до уровня унтер-офицерской, а унтер-офицерская вообще ликвидирована[681].
В итоге как из-за недостатка кадрового и личного состава, так и из-за отсутствия необходимого вооружения из всей планируемой дивизии был сформирован только один полк – 75-й гренадерский полк войск СС (1-й белорусский) – Waffen-Grenadier-Regiment der SS Nr. 75 (wei?ruthenische Nr. 1)[682].
Организационно полк состоял из одного фузилерного и двух гренадерских батальонов, частей дивизионного подчинения и имел следующий командный состав[683]:
По состоянию на 30 апреля 1945 года в дивизии значилось: 50 офицеров, 132 унтер-офицера, 912 рядовых, 50 лошадей, 16 подвод и 6 полевых кухонь[684].
Кроме того, Зиглинг еще в период развертывания дивизии выбрал наилучших белорусских офицеров, унтер-офицеров и рядовых и сформировал из них специальное подразделение, так называемую «Охотничью команду» (Jagd-kommando). Эта команда была присоединена к 38-й дивизии СС «Нибелунги». Начальником команды был немец, и она не имела никакой связи с Военным отделом БЦР, так как место ее дислокации было строго засекречено. Позднее Кушель узнал от белорусских солдат, которые дезертировали из этой команды, что во время американского наступления в Баварии немцы бросили ее на произвол судьбы. Однако белорусы не захотели воевать с американцами: часть рядовых и унтер-офицеров сдалась без боя, а другие разбежались. Офицеры-белорусы же были увезены немцами в неизвестном направлении[685].
Дальнейшая организация дивизии была прекращена в начале апреля 1945 года. Поэтому ее единственный полк было решено передислоцировать в Южную Германию, где в это время немецкое военно-политическое руководство вынашивало план так называемого «Альпийского редута». В результате 15 апреля СС-штурмбаннфюрер Геннингфельд, который фактически исполнял обязанности командира дивизии, получил соответствующий приказ. Надо сказать, что этот приказ устраивал и руководство БЦР. Только оно решило использовать его по-своему: находясь в Южной Германии, было удобнее сдаться американским войскам и, таким образом, избежать пленения Красной армией. 21 апреля полк прибыл в местечко Айзенштайндорф (Чехия). Здесь его командование вступило в переговоры с находящимся неподалеку штабом командующего Военно-воздушными силами КОНР генерал-майором В. Мальцевым. Власовцы также направлялись навстречу американцам. В ходе этих переговоров Кушель, являвшийся после исчезновения Геннингфельда фактически командиром белорусской дивизии, и Мальцев договорились о совместном переходе линии фронта на следующих условиях:
1. Немецко-американский фронт должен быть перейден совместно, при этом если немцы окажут сопротивление, то его следовало бы преодолеть общими силами.
2. От войск СС, при переходе на американскую сторону, также требовалось обороняться совместными усилиями.
3. После перехода на американскую сторону фронта белорусская дивизия и формирования генерал-майора Мальцева действуют дальше самостоятельно[686].
Наконец, в ночь с 29 на 30 апреля белорусский полк двинулся в свой последний поход в составе группы Мальцева. Согласно общей диспозиции, белорусским солдатам предстояло захватить мост через реку Реген, которая разделяла немецкие и американские войска, и охранять его до тех пор, пока вся группа войск вместе с обозами не перейдет на ту сторону реки. В результате этой успешно проведенной операции германо-американский фронт перешли все части группы Мальцева. Таким образом, в районе города Цвизель (Бавария) в американский плен сдалось примерно 5100 человек (4 тысячи русских и 1100 белорусов)[687].
После капитуляции русские и белорусские коллаборационисты были разоружены и заперты в помещении местной фабрики. В своих воспоминаниях Кушель отмечал, что американские офицеры отделили солдат 30-й дивизии от власовцев, что, на его взгляд, было признанием самостоятельной белорусской национальности и вселяло некоторую надежду[688].
Однако разоружение было только началом. Белорусская дивизия была не единственной, кто в апрельские и майские дни 1945 года добровольно сдался западным союзникам. В надежде избежать советского плена это делали власовцы в Чехии, казаки в Австрии и туркестанцы и кавказцы в Италии. Многие из них справедливо полагали, что, попади они в руки советских «компетентных органов», конец для них будет только один. Сдаваясь же в плен американцам и англичанам, они надеялись, что те не выдадут в Советский Союз солдат в немецкой военной форме. Во-первых, как думали одни, это бы противоречило всем законам ведения войны, а во-вторых, как полагали другие, не согласовывалось с британскими и американскими традициями предоставления политического убежища тем, кого преследовали на родине. Но последующие события показали, что и те и другие жестоко ошибались, кто по неведению, а кто – по наивности.
С 4 по 11 февраля 1945 года в Ливадийском дворце проходила Ялтинская (Крымская) конференция глав трех великих держав – СССР, США и Великобритании. В ходе этой конференции были приняты разные решения. Нет нужды говорить о значении большинства из них для истории: как известно, они более чем на полвека определили устройство послевоенного мира. Однако среди этих решений были и такие, о которых предпочитают умалчивать до сих пор – и на Западе, и в бывшем СССР. Одно из таких решений было не менее важным, чем предыдущие, а по своей судьбоносности даже превзошло многие из них, так как его исполнение на практике обернулось трагедией для миллионов людей. Речь идет о так называемой репатриации советских граждан, волею судеб оказавшихся на территориях, оккупированных немцами.
В юридической плоскости это решение было закреплено в серии договоров глав трех великих держав от 10 и 11 февраля 1945 года. Согласно подписанным документам, все договаривающиеся стороны обязались передавать друг другу граждан союзных государств, которые окажутся в зоне оккупации их армий. Как казалось Рузвельту и Черчиллю, суть проблемы была проста. На территориях, освобождаемых их армиями, имелось некоторое количество перемещенных лиц – граждан союзной державы, которых было необходимо отправить на родину. Однако третий лидер «большой тройки» – И. Сталин – понимал, что не все оказавшиеся за пределами СССР захотят в него вернуться. Поэтому он настоял, чтобы лидеры западных союзников дали согласие на «безусловную и всеобщую репатриацию всех находящихся в их оккупационной зоне советских граждан» по состоянию границ на 1 сентября 1939 года[689]. Это соглашение подлежало выполнению без учета индивидуальных пожеланий. При необходимости допускалось применение силы. И в первую очередь это касалось лиц, «взятых в плен в немецкой военной форме», то есть всех бойцов «восточных» добровольческих формирований. Эти репатриации начались в мае 1945 г. и продолжались до лета 1947 года. Иногда они проходили спокойно, если союзники применяли хитрость, иногда, как в случае с казаками и солдатами Русской освободительной армии, сопровождались кровавыми эксцессами и гибелью десятков людей. В результате англичане и американцы передали с применением силы в СССР более 2,2 млн советских граждан, которые проходили службу в «восточных» частях германских вооруженных сил (в это число входят также члены семей последних и беженцы, группировавшиеся вокруг тех или иных добровольческих формирований)[690].
Поэтому коллаборационистам, сдавшимся в районе Цвизеля, также предстояло испытать на себе все пункты Ялтинских соглашений. Части авиационной группы Мальцева и белорусский полк были разделены американцами на три группы, погружены в машины и отправлены в лагеря военнопленных. Первая и вторая группы (соответственно 800 и 1600 человек) включали в себя летчиков-власовцев. Третья, самая большая, группа (3400 человек) была смешанного состава: в нее были включены как русские, так и белорусские добровольцы. Сначала американцы отправили ее в лагерь военнопленных в город Хам, а оттуда – через Нюрнберг, Вюрцбург, Ашаффенбург и Майнц – в район Трибур-Нирштейн (южнее Майнца). По мнению бывшего адъютанта генерала Мальцева Б. Плющова, все эти мероприятия американцы проделывали намеренно, чтобы спасти сдавшихся русских и белорусов от немедленной выдачи в СССР. «Иначе нельзя понять, – пишет он, – зачем было американскому командованию перебрасывать такое большое количество военнопленных на такое дальнее расстояние в то время, когда боевые действия еще продолжались и транспорт был нужен для военных целей»[691].
Некоторое время после сдачи в плен эта группа пыталась поддерживать воинскую организацию в надежде, что генералы А. Власов и В. Мальцев договорятся с западными союзниками о сохранении Вооруженных сил КОНР и других национальных частей для дальнейшего использования по назначению. Почему-то все они были уверены, что скоро начнется война Сталина с западными демократиями, в которой советские антикоммунисты планировали принять самое деятельное участие. Однако после капитуляции Германии надежды на такой исход событий рассеялись, и пленные стали в одиночку или группами уходить из лагеря, пользуясь попустительством охраны. В конце концов, летом 1945 года сами американцы распределили оставшихся власовцев и белорусов по лагерям «перемещенных лиц», где они, переодетые в гражданскую одежду, смешались с общей массой беженцев и тем самым избежали немедленной насильственной репатриации. Таким образом, судьба этой группы «восточных» добровольцев (и белорусов в том числе) оказалась менее трагической, чем судьба участников других коллаборационистских формирований[692].
Так закончилась эпопея 30-й белорусской дивизии войск СС. Однако в принципе это был конец всех белорусских добровольческих формирований, многие бойцы которых в марте 1945 года пополнили ряды этого соединения. Вообще же после капитуляции Германии судьба белорусских политических и военных коллаборационистов сложилась по-разному. Кто-то, как было сказано выше, вернулся в Советский Союз – сам или против своей воли. Кого-то «компетентные советские органы» арестовали на территории Восточной Европы, вывезли в СССР, судили и казнили. Так, например, закончили свои дни К. Езовитов, В. Радько, И. Гелда и Г. Зыбайло. Некоторым же удалось избежать и первого, и второго вариантов – либо самим, либо при помощи западных спецслужб они смогли остаться в Западной Европе или переехать в США. Такими счастливцами стали, например, Р. Островский, Ф. Кушель, Б. Рогуля и И. Сажич. Находясь на Западе, часть из них отошла от политики. Другие, наоборот, с еще большей активностью стали ею заниматься, пополнив ряды многочисленных эмигрантских организаций, которые зачастую всю свою энергию тратили на соперничество друг с другом, а не на «борьбу с большевизмом и московским империализмом», как провозглашалось в их программах.
Создание белорусских добровольческих формирований в составе германских вооруженных сил можно условно назвать вторым этапом белорусского военного коллаборационизма. Его основными отличиями от первого этапа – создания белорусских сил по охране правопорядка – были следующие моменты. Во-первых, организация этих частей только за редким исключением проходила на территории Белоруссии. Главным образом они создавались за ее пределами: в Германии, Польше, Франции. Во-вторых, инициатором создания этих формирований выступали разные инстанции, а именно: абвер, ОКВ, ОКХ, ОКЛ и Главное управление войск СС. И наконец, в-третьих, хронологически их создание относится к периоду после июля 1944 года. Все эти нюансы можно объяснить тем, что до указанной даты монополия на создание коллаборационистских формирований находилась в руках полицейских инстанций. Они, в свою очередь, организовывали только такие части, которые были необходимы для несения охранной службы вдали от фронта. Единственным исключением из этого правила являются 1-й штурмовой взвод и 13-й батальон при СД, однако, как было показано, они создавались в особых условиях.
Участие в процессе организации белорусских коллаборационистских формирований такого количества немецких инстанций обусловило то, что и создавались они для разных целей, а именно: как специальные части, вспомогательные подразделения и боевые соединения. То есть формирования для выполнения определенных чисто военных функций без политико-пропагандистской нагрузки. Однако, и это нельзя не отметить, белорусские националисты, которые оказались в эмиграции, продолжили и здесь попытки создать белорусские национальные части или белорусифицировать уже имеющиеся. Причем если коллаборационисты не оставляли надежды создать ядро национальной армии, что в условиях скорого поражения Германии было явной утопией, то антинацисты подошли к этому делу более рационально. Формирования, прежде всего специального назначения, были нужны им для организации партизанской борьбы на родине. Создать повстанческое движение по примеру ОУН-УПА им не удалось, однако причина этого кроется не в уровне подготовки и боеспособности специальных частей, а в общей ситуации в послевоенной Белоруссии.
Трудно оценить боеспособность белорусских коллаборационистских формирований как единого целого в составе германских вооруженных сил. Это можно сделать только по их отдельным компонентам. В целом она была довольно высокой у специальных частей, средней у вспомогательных и крайне низкой у белорусских добровольцев в войсках СС. О причинах таких колебаний боеспособности было сказано выше, здесь же можно подчеркнуть следующее. Части, в основу комплектования которых был положен не просто принцип добровольности, а добровольности, основанной на идейности, имели более высокий боевой дух и дисциплину, чем набранные принудительно или созданные путем механического объединения разных подразделений. В результате даже вспомогательные части люфтваффе, организованные из подростков, воевали гораздо лучше, чем боевые подразделения 30-й дивизии войск СС, состоявшие из обстрелянного и опытного персонала. И здесь не было ничего удивительного. Многие «помощники люфтваффе» являлись членами СБМ – одной из самых влиятельных в идейном плане белорусских коллаборационистских организаций. В 30-й же дивизии пропаганда каких-либо национальных идей была вообще запрещена, и в результате личный состав этого соединения, состоявший на две трети из белорусов, был совершенно чужд идеям белорусского национализма.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.