Молотов в Берлине — на распутье

Молотов в Берлине — на распутье

Идея берлинской встречи зародилась у Шуленбурга во время его краткого визита в Берлин в конце сентября после подписания документов второго венского арбитража. С июня месяца Шуленбург вынашивал мысль о создании союза четырех держав. Он был также обеспокоен тем, что советско-германские отношения все больше окрашивались в мрачные тона. И действительно, к середине сентября переговоры о торговом соглашении зашли в тупик²⁴. Идеи Шуленбурга совпали с мыслями Риббентропа, но были холодно встречены в министерстве иностранных дел. Они были изложены в пространном меморандуме, написанном им совместно с ветераном службы военным атташе в Москве генерал-лейтенантом Эрнстом Кёстрингом и содержали доводы против решения русской проблемы силой. Вряд ли Гитлер видел этот меморандум, так как Гальдер очень боялся передать его по назначению²⁵.

Историки по-прежнему расходятся во мнениях относительно степени искренности Гитлера на ноябрьских переговорах с Молотовым в Берлине. Их позиция по этому вопросу совпадает с позицией по поводу идеологической мотивации политики Гитлера. Зная происшедшие впоследствии события, они склонны полагать, что в лучшем случае Гитлер использовал переговоры в качестве тактического маневра, чтобы продемонстрировать Турции, Испании, Италии, вишистской Франции и балканским странам, что Россия полностью поддерживает его планы установления господства в Европе, и тем самым рассеять их опасения. Кроме того существует версия, что переговоры были использованы Гитлером, чтобы продемонстрировать зависимым от него странам, что Россия понимает только язык силы²⁶. При этом часто приводят слова Гитлера, сказанные им генералам накануне визита, что Россия остается «величайшей проблемой для Европы»²⁷. Но проблему можно решать дипломатическими или военными средствами.

Широко распространенное мнение о том, что переговоры были обречены на провал в связи с появлением «директивы 18» в день прибытия Молотова в Берлин, является ошибочным. При этом часто забывают, что Россия лишь вскользь фигурировала в директиве, в которой рассматривался весь спектр германской стратегии и главное внимание уделялось нанесению решающего удара по Англии. Директива фактически затрагивала вопросы, касающиеся выработки стратегии континентального блока. В ней содержался приказ осуществить операцию «Феликс» (оккупацию Гибралтара) и покончить с британским присутствием в Средиземноморье. Она соответствовала целям берлинской встречи, предусматривая совместные действия с Италией в Северной Африке и на Балканах. Упоминание о России было кратким:

«Начаты консультации с целью прояснения позиции России на ближайший период. Независимо от итогов обсуждений, все подготовительные мероприятия в отношении акции на востоке, о которых уже отдан устный приказ, должны быть продолжены. Инструкции последуют, как только будут представлены и одобрены мною основные положения оперативного плана действий сухопутных сил».

План по-прежнему находился на самой начальной стадии разработки, хотя, начиная с июля, армия занималась подготовкой чрезвычайных планов, сводимых теперь генералом Паулюсом в один оперативный план. Его первый доклад, вместе с оперативными картами, был представлен Гальдеру 29 октября²⁸. Поэтому директива вновь отразила колебания Гитлера. Дверь к политическому урегулированию, которое могло бы ускорить крушение Британской империи, была по-прежнему широко раскрыта, а армию заверяли, что планирование военной кампании не должно прекращаться²⁹. Как заявил Редер, Гитлер «все еще очень хочет вступить в конфликт с Россией»³⁰. Историки, стремящиеся доказать, что решение Гитлера об осуществлении плана «Барбаросса» было продиктовано чисто идеологическими причинами, не замечают того обстоятельства, что его никак нельзя назвать произвольным и односторонним актом. Окончательное решение было принято лишь после того, как русские отвергли немецкие условия, являвшиеся предпосылкой для создания континентального блока. Принятое Сталиным решение мотивировалось не стремлением втянуть Германию в войну, а скорее желанием предотвратить войну. Продиктованные условия соглашения удалили бы Россию с европейской сцены и нарушили основные требования ее безопасности. Как только Россия была бы отрезана от Центральной и Юго-Восточной Европы, она стала бы для немцев легкой жертвой.

Предложение обсудить «разграничение сфер взаимного влияния» было сделано Сталину в качестве предпосылки приспособления к новым условиям пакта Риббентропа-Молотова, оказавшегося «выгодным для обеих сторон». Однако, приглашая Молотова в Берлин, Гитлер явно ставил перед собой цель связать Россию с Тройственным пактом и оторвать ее от Англии. Исходной точкой для вытеснения русских с Балкан стал настоятельный совет не поддерживать англичан в этом регионе. Была поднята шумиха об «английском цинизме» и «предательстве в отношении друзей». Риббентроп довольно бесцеремонно пытался поставить под сомнение профессионализм английской армии. Далее он задел больную струну Советского Союза, подробно остановившись на политических маневрах англичан в Юго-Восточной Европе, напомнив Сталину между прочим о несостоявшихся планах Англии бомбить Баку и Батуми. Сталин получил заверения, что Германия не преследует в регионе политических целей, а заинтересована лишь в поставках оттуда нефти и других ресурсов, необходимых для ведения войны³¹.

Выдержанный в дружественных тонах ответ Сталина был осторожным, кратким и деловым. Он приветствовал представившуюся Молотову возможность обсудить в Берлине разграничение сфер интересов³². Желание Сталина распространить действие пакта Риббентропа-Молотова на Юго-Восточную Европу было скорее всего продиктовано разведданными о продолжающихся происках немцев на Балканах. «Старшина» и «Корсиканец» (немецкие антифашисты, работавшие в главном штабе ВВС и министерстве хозяйства Германии) направляли тревожную информацию о намерениях Германии. Они предупреждали Сталина, что «в начале будущего года Германия начнет войну против Советского Союза… Целью войны является отторжение от Советского Союза части европейской территории СССР от Ленинграда до Черного моря и создание на этой территории государства, целиком зависимого от Германии. На остальной части Советского Союза согласно этим планам должно быть создано дружественное Германии правительство»³³.

Перед самым отъездом Молотова в Берлин внешняя разведка НКВД и ГРУ забили тревогу по поводу намерений немцев. В июле в Польше находилось всего 27 немецких пехотных дивизий и 6 кавалерийских полков; теперь же эти цифры резко возросли: на советской границе были развернуты 70 немецких дивизий, а также пять моторизованных и 7–8 танковых дивизий. Согласно поступившим данным, дивизии были сосредоточены на трех основных направлениях. Из этого следовало, что «против СССР сосредоточено в общем итоге свыше 85 дивизий, то есть больше одной трети сухопутных сил германской армии. Характерно, что основная масса пехотных соединений (до 60 дивизий) и все танковые и моторизованные дивизии расположены в приграничной с СССР полосе в плотной группировке». Такое наращивание сил представлялось как мера, направленная против Греции, которая могла сыграть роль плацдарма для нападения на Турцию и английские колонии. Однако Голиков отметил также, что «одновременно с этим Германия проводит мероприятия, направленные против СССР». Он упомянул ранее имевшиеся сведения о концентрации войск в Кракове и Лодзи³⁴. Сталин был также проинформирован о том, что многочисленные заявления Гитлера о решении сокрушить Англию силой делаются с целью дезинформации, так как уже даны указания свернуть подготовку к вторжению в Англию. Однако Сталин мог предположить, что развертывание вермахта проводится для координации действий с Италией с целью нанесения удара по английским войскам в Средиземноморье и на Балканах³⁵.

Таким образом Сталин знал об опасности, но, разумеется, не был склонен к умиротворению. Еще до отъезда Молотова в Берлин многое свидетельствовало о том, что русские готовы к противостоянию. Это особенно хорошо было видно по шуму, поднятому в связи с деятельностью немцев в Финляндии³⁶. С другой стороны, несмотря на тревожные разведданные, немцы делали вид, что они искренне заинтересованы в политическом решении. Таким образом, переговоры должны были оказать гибельное воздействие на Сталина, заставив его поверить, что передышку можно продлить, если он будет действовать продуманно. О его надеждах можно было судить по тому, какие огромные усилия он прилагал, чтобы ускорить ранее сдерживаемые поставки в Германию необходимого сырья и сельскохозяйственной продукции³⁷.

Молотов прибыл в Берлин с исчерпывающими инструкциями относительно того, какого рода соглашения добивался Сталин. Интересы России простирались на севере от буферной зоны, полученной у Финляндии, через Балканы и далее до турецких проливов на юге. Ясно — и это подтверждает телеграмма, направленная Майскому по окончании переговоров — что Сталин стремился к дипломатическому урегулированию. Но если, как в случае с Польшей, немцы прибегнут к силовому решению, Сталин без каких-либо угрызений совести был готов согласиться на совместную военную оккупацию и раздел территорий, особенно турецких³⁸.

Ход переговоров Молотова в Берлине резко контрастировал с той помпой, которой был обставлен его отъезд с Белорусского вокзала 11 ноября в сопровождении многочисленной делегации. На предварительной встрече с Риббентропом Молотов понял, что немцы провели четкую демаркационную линию, однако не выработали конкретных предложений по разграничению сфер влияния. Они стремятся, озабоченно телеграфировал он Сталину, удалить Россию из Европы, отвлечь ее ближневосточными делами и создать для Англии еще одну проблему³⁹. Риббентроп допустил ряд обескураживающих высказываний относительно Англии, что могло лишь подтвердить полученные Сталиным разведданные о том, что Германия потеряла надежду сокрушить Англию силой и добивается ее капитуляции с помощью сепаратного мира. Англия, заявил Риббентроп, «разбита, но понадобится еще время, чтобы она окончательно признала поражение». Если англичане не сделают это в самом ближайшем будущем, «они наверняка запросят мира в наступающем году». Не удивительно, что Молотов скрупулезно выполнил данные ему инструкции. Как и предвидел Гитлер, Молотова не удалось ввести в заблужение свободой рук, предоставленной России на юге. Он вновь подтвердил заинтересованность России в турецких проливах⁴⁰.

На Молотова не произвела впечатление риторика Гитлера, приветствовавшего прочное мирное урегулирование и заявившего, что «интересы и жизненные пространства Германии и СССР не находятся в противоречии и могут быть урегулированы и на будущее время более, чем на срок жизни человека». Молотов сказал Гитлеру, что он более озабочен тем, что заявления носят «общий характер» и не касаются конкретных проблем, как например, Финляндии и интересов России в Болгарии, Румынии, Турции. В телеграмме Сталину Молотов жаловался на поведение немцев: «Их ответы в разговоре не всегда ясны и требуют дальнейшего выяснения. Большой интерес Гитлера к тому, чтобы договориться и укрепить дружбу с СССР о сферах влияния, налицо. Заметно также желание толкнуть нас на Турцию, от которой Риббентроп хочет только абсолютного нейтралитета. О Финляндии пока отмалчиваются, но я заставлю их об этом заговорить». Когда наконец Молотову дали возможность высказаться, он огласил вопросы для обсуждения, интересующие Россию. Он подтвердил, что приглашение Советского Союза присоединиться к Тройственному пакту «в принципе приемлемо при условии, что Россия будет сотрудничать в качестве партнера, а не объекта». Это было ясным предостережением Гитлеру, что русские не собираются действовать под его диктовку⁴¹.

В целом переговоры продемонстрировали глубокое подозрение и взаимное недоверие участников. Хотя обе стороны говорили в основном о долгосрочных целях, интересовали их по-настоящему краткосрочные. Возможно, это и не проявилось столь явно, так как русские в какой-то мере заискивали перед немцами, боясь их спровоцировать. Но их позиция определялась не алчностью, а соображениями обороны. Например, во время обсуждения проявилась искренняя озабоченность Советского Союза тем, что неурегулированность отношений с Финляндией может привести к войне за Прибалтику⁴².

Берлинская встреча подтвердила скептическое отношение Гитлера к континентальному блоку. Приняв в начале декабря твердое решение осуществить план «Барбаросса», он более не отступал от него. Хотя Молотов умел глубоко оценивать ситуацию, он не мог, разумеется, знать, что его визит фактически похоронил «сердечный союз». Он откровенно признался Сталину, что хотя «хвастаться нечем» и переговоры «не дали желаемого результата», он по крайней мере смог оценить «нынешние настроения Гитлера, которые следует учесть». Хотя Молотов и не ожидал, что Риббентроп поспешит в Москву, чтобы подписать еще одну серию секретных протоколов, он был вполне уверен, что переговоры будут продолжены. Для этого он поднял вопрос о присоединении России к пакту, и в самый последний момент Риббентроп представил ему проект договора о четырехстороннем пакте в духе первоначальной идеи Гитлера о разделе сфер влияния⁴³. Бережков утверждает, что в конце переговоров Гитлер предложил встречу со Сталиным в будущем, хотя подтверждений этому нет.

Эти заключительные жесты и оценка Молотовым переговоров способствовали ошибочному суждению Сталина. Они породили надежды, что данная встреча — лишь первая в длинной череде переговоров. Докладывая на Политбюро, Молотов выразил уверенность, что немецкую угрозу можно предотвратить⁴⁴. Беседы Димитрова со Сталиным и Деканозовым продемонстрировали уверенность русских в том, что они могут защитить свои стратегические интересы в Юго-Восточной Европе, заключив договор о взаимопомощи с Болгарией. Сам Сталин сказал Димитрову, что «тогда и мы сами присоединимся к (тройственному) пакту». На этом фоне он вновь повторил требования к Турции; советское присутствие здесь было необходимо для предотвращения растущей немецкой угрозы и возрастающего вовлечения Англии в дела этого региона. Но больше всего Сталин, несомненно, боялся объединения Англии и Германии путем заключения сепаратного мира⁴⁵.)

Настойчивые попытки Шуленбурга возродить идею четырехстороннего пакта; экономическое соглашение с Германией, заключенное в январе 1941 года; преднамеренная дезинформация, скрывавшая на ранних этапах подготовку к войне; распространение войны на Юго-Восточную Европу и желание воспрепятствовать замирению между Англией и Германией явились для Сталина достаточным основанием, чтобы сделать ставку на Германию.

Вводящее в заблуждение коммюнике, обнародованное сторонами после переговоров, служило интересам германской пропаганды, свидетельствуя о растущих разногласиях между Россией и Англией. Чтобы ослабить влияние коммюнике, русские пошли на чрезвычайные меры. В Берлине русские ставили перед собой цель улучшить свои стратегические и политические позиции, устранив опасность со стороны Германии. Сталин постарался не попасть в ловушку, расставленную ему текстом коммюнике. Стремясь установить свое господство в Европе и создать новый мировой порядок, Гитлер пытался внушить собеседникам, что Англия фактически выбита из игры. Однако фигура Черчилля, все больше и больше усиливающего влияние, ставила под сомнение такого рода суждения. Хотя Сталин презирал англичан и не доверял им, он тем не менее не намеревался сжигать мосты в отношениях с Англией и тем более способствовать англо-германскому сближению, лежавшему в основе его страхов. Берия оперативно предупредил его, что у правительств западных стран, видимо, создалось мнение, что советско-германский военный союз находится в процессе создания⁴⁶.

Пренебрежение к Криппсу и Англии, продемонстрированное визитом Молотова в Берлин, охладили ее отношения с Россией и, казалось, подтвердили широко распространенное мнение о том, что Германия и Россия решили соединить свои судьбы. Криппс, которого Молотов постоянно третировал и бойкотировал, очевидно, из страха, что всякая связь с ним будет рассматриваться немцами как показатель сближения с Англией, теперь стал выступать за ужесточение позиции Англии⁴⁷. С этого времени русским приходилось учитывать, что Криппс впредь объяснял свою изоляцию не только отношением к британскому правительству, но также и «контактами между Москвой и Берлином, которые гораздо теснее, чем полагали многие»⁴⁸.

Чтобы рассеять опасения Англии, Майский был в срочном порядке проинструктирован Молотовым. Ему сообщили, что на переговорах не решался вопрос о сферах влияния. «Никакого договора в Берлине не было подписано и не предполагалось этого делать». Однако Молотов не скрывал надежд, что переговоры по затронутым в Берлине проблемам будут продолжены по обычным дипломатическим каналам. Во время беседы было также сказано, что Сталин не вынашивает агрессивных намерений против Турции, а лишь пытается опередить там немцев и воспрепятствовать возможным английским акциям против России с юга. Немцы же стремятся связать руки туркам под предлогом предоставления им гарантий безопасности на румынский лад, одновременно заманивая русских возможностью изменения конвенции, подписанной в Монтрё. Однако русские выступают против этого, поскольку «во-первых, Турция должна оставаться независимой и, во-вторых, режим в проливах может быть улучшен в результате наших переговоров с Турцией, но не за спиной Турции». В заключение Молотов откровенно заявил: «Ясно, что немцы и японцы очень хотели бы толкнуть нас к Персидскому заливу и Индии. Мы отказались обсуждать этот вопрос, так как считаем такой совет со стороны немцев неуместным»⁴⁹.