Глава 26. Битва под Мукденом. Апофеоз кризиса системы управления

Глава 26. Битва под Мукденом. Апофеоз кризиса системы управления

К началу февраля 1905 г. в Манчжурских армиях числилось 377,5 батальонов(276 тыс. штыков), 144 эскадрона и сотни(15 727 шашек и сабель), 11,75 батальонов инженерных войск(2 144 чел.), 1089 полевых орудий, 178 осадных и поршневых орудий, 78 мортир и 56 пулеметов{1920}. С подходом армии Ноги японская группировка под Мукденом стала насчитывать 270 000 чел. при 1000 орудиях и 254 пулеметах. Главнокомандующий опасался за сохранность железной дороги в тылу. Перед самым началом сражения два японских эскадрона по 100 отборных кавалеристов в каждом совершили из района Ляояна рейд в глубокий тыл русской армии. Один из них 12 февраля взорвал настил железнодорожного моста недалеко от станции Фанцзянтунь (отремонтирован через 17 часов), приблизительно в 120 километрах севернее Сыпингая, другой 18 февраля совершил набег на станцию Яомынь, в 270 километрах от Сыпингая. Заметить или разбить эти мизерные силы войска, охранявшие тыловые коммуникации, не смогли. Японцам удалось уйти от довольно энергичного преследования.

В штаб Главнокомандующего немедленно поступили панические сообщения — один из японских эскадронов был оценен как отряд в 4 эскадрона, 4 роты пехоты, посаженные на коней, 3000 хунхузов. Хунхузы действительно постоянно нападали на русские железные дороги, иногда их небольшие, как правило, отряды, действительно собирались в значительные по численности банды. Однако они никогда не выдерживали столкновения с частями русской армии, пусть и уступавшими им по количеству. Всего за время боевых действий было отражено 110 нападений на КВЖД. Но после набегов двух эскадронов противника общая угроза коммуникациям в русском штабе была оценена в 30 000 человек. В результате к охранявшему железную дорогу Заамурскому корпусу пограничной стражи Куропаткиным были прибавлены еще 25 000 при 36 орудиях. Вообще перед Мукденом Транссиб охранялся вплоть до мостов через Волгу. В Манчжурии на версту железной дороги приходилось по 28 человек охраны, эта численность постепенно сокращалась по направлению на запад, доходя до 2–3 человек у Волги{1921}. Японская кавалерия отвлекла значительные силы с фронта ценой нескольких раненых, она имела все основания гордиться таким результатом{1922}. После этого набега сообщения о формировании японо-хунхузских отрядов для нападения на железную дорогу в тылу стали восприниматься весьма серьезно. Оценка численности таких отрядов колебалась от 500 до 10 тыс. чел.{1923}.

Почти на каждую угрозу — реальную и воображаемую Главнокомандующий реагировал по привычке — суетливо и сумбурно. До подхода армии Ноги из-под Порт-Артура японцами был распущен слух о ее возможном движении к Владивостоку. Немедленно последовало решение Куропаткина — создать сводную бригаду, сняв по роте из каждого полка 1-й армии. Новая импровизированная часть была направлена во Владивосток для создания там новых частей{1924}. Значительная часть армии, таким образом, была фактически выведена из строя импровизирующим Главнокомандующим. В ближайший тыл была выведена 4-я Донская казачья дивизия и 2-я бригада 41-й пехотной дивизии XVI Армейского корпуса — всего 12 батальонов, 8 эскадронов, 34,5 сотни (окло 10 тыс. чел.), 24 пеших и 12 конных орудий.{1925} «Таким образом, — справедливо отмечал исследователь японской кавалерии, — 300 всадников отвлекли в решительную минуту от решительного пункта по крайней мере 8000 бойцов, а, чего доброго, и 20 000. Японская конница имела полное право гордиться таким блестящим результатом»{1926}. К этому можно добавить — как и японское командование, которое управляло своими войсками по другому…

По свидетельству ген.-л. Танаки, бывшего во время войны адъютантом маршала Ивао Ойямы, во время битвы под Мукденом, в японском штабе не было никакого возбуждения. К началу сражения штабная работа в основном была закончена и большую часть битвы маршал и начальник его штаба Кодама Гентаро играли в крокет, отрываясь на несколько минут для небольших изменений. Также спокоен был и Куроки во время Ляоянского сражения. Разговаривая после Мукдена британским журналистом, попавшим в японский плен вместе с русскими, он высоко отозвался только о качестве русского солдата. Ни один из генералов армии противника не вызвал его интереса: «Они все на одном уровне»{1927}.

Не зря рейд на Хайчен полк. Я. Ф. фон Гилленшмидта 5—10(17–22) февраля 1905 г. силой в 4 сотни в тыл японцам, совершенный в ответ на действия японской кавалерии, не привел ни к каким последствиям в японской дислокации. Необходимо отметить, что, вопреки уничтожающей критике русской кавалерии, которая вообще распространилась после набега на Инкоу, этот рейд продемонстрировал ее неплохие возможности. Гилленшмидт подготовил выступление в секрете, командовал своей частью, которая смогла пройти за 5 суток 375 верст, то есть по 75 в сутки{1928}. Правда, русские кавалеристы, также как и их собратья по оружию с противоположенной стороны, добились мизерных результатов — взрывом был незначительно поврежден однопролетный 10-саженный(21 м.) железнодорожный мост, но японское штаб-квартира продемонстрировала большую выдержку, чем Куропаткин и его ближайшие сотрудники{1929}.

Первоначально русское командование планировало измотать противника в обороне на плацдарме на реке Хуньхе и затем перейти в контрнаступление. Позиция начали создавать еще в апреле 1904 г. из расчета на корпус для прикрытия переправ, а затем постоянно расширялась и получала дополнительные укрепления{1930}. Здесь располагась 3-я Манчжурская армия под командованием Каульбарса. Плацдарм был прилично укреплен. На нем было построено 3 редута и 4 люнета, укрытия для стрелков, одиночные ложементы. Перед этими позициями были устновлены проволочные заграждения, вырыто 2 линии «волчьих ям», перед каждым укреплением на подходе к первой линии заграждений было установлено по 10 фугасов{1931}. В тылу протянули до 20 верст дорог, через Хуньхе построили 6 мостов, частично для пешеходного, а частично для колесного движения{1932}. Поскольку после падения Порт-Артура время стало работать против русской армии, планы изменились. Но методы действий оставались старыми.

Наступление на Сандепу было приостановлено. «Все настаивают на скорейшем наступлении русских армий на японцев, — отмечает в своем дневнике от 5(18) февраля Линевич, — но Куропаткин все медлит и медлит»{1933}. Но медлил не только Главнокомандующий. На 10(23) февраля, воскресенье, Каульбарс назначил армии отдых. Так как начинать наступление в понедельник командующий не хотел, считая это плохой приметой, он перенес начало операции на 12(25), вторник. В какой-то степени суеверные опасения Каульбарса оправдались — 11(24) февраля Куропаткин отказался выделять из резерва для поддержки какие-либо силы, а в ночь с понедельника на вторник, минуя командующего 2-й армией, вывел из его подчинения I Сибирский корпус{1934}. В штабе Главнокомандующего получили информацию о том, что противник концентрирует против 2-й армии значительные силы — 115–125 тыс. чел. против 86 тыс. чел. Каульбарса{1935}.

Войска этого, конечно, не знали, и готовились к атаке. В частях перед Сандепу за молебнами следовали обстрелы позиций противника, подготовка и отмена штурма укреплений врага — все морально подавляло людей, и отрицательно действовало на их настроения{1936}. По плану наступление должно было начаться в 06.00 12(25) февраля. Вместо артиллерийской подготовки на позициях установилась мертвая тишина. Штаб армии получил приказ об отмене в 02.00 и успел известить штабы корпусов и отрядов в 05.30. До недоумевающих частей и младших командиров этот приказ дошел приблизительно в 07.30. В качестве объяснения предложили версию об утере секретности. Вслед за приказом последовала перетряска части командования{1937}. Примерно то же самое происходило и в 3-й армии. «Около 11 часов вечера 11 февраля была получена диспозиция 3-й Маньчжурской армии, — вспоминал офицер штаба VI Сибирского корпуса, — в коей, между прочим, указывалось, что 3-я армия, сохраняя занимаемое ею ныне оборонительное расположение, должна быть готовой к оказанию содействия 2-й армии, которая 12 февраля начнет наступление против левого фланга расположения противника. Соответствующие распоряжения уже были начаты, но около 2 часов ночи приостановлены, в виду телефонограммы штаба армии, что наступление 2-й армии отложено»{1938}. Зато с утра 12(25) февраля Куропаткин начал выдергивать части из плацдарма на Хуньхе{1939}. Выполнить свой план ему так и не удалось.

12(25) февраля 1905 г. началось японское наступление под Мукденом. Маршал Ойяма атаковал частью своих сил укрепленные русские позиции с фронта, отправив армию Ноги в дальний обход с целью выхода во фланг и тыл русских армий. Они занимали фронт длиной в 150 километров (с охраняющими отрядами). Её левый фланг на протяжении 45 километров прикрывала 1-я армия Линевича — 107 000 чел., 370 орудий и 22 пулемета. На правом фланге длиной 25 километров — 2-я армия Каульбарса — 100 000 чел., 439 орудий и 24 пулемета. В центре стояла 3-я армия, имевшая на 20 километров фронта 68 000 чел., 266 орудий и 10 пулеметов. Им противостояли пять японских армий общей численностью 270 000 чел., 1062 орудия и 200 пулеметов{1940}. Моральное значение преимущества в автоматическом оружии было весьма велико. Русские войска называли его «чертовой поливайкой» и начали ценить пулеметы выше орудий{1941}. Японская пехота также всеьма ценила их. «Во время Мукденских боев, — говорит японский отчет, — армия наша уже получила в достаточном количестве пулеметы, что увеличило ее силу. Офицеры и нижние чины глубоко верили в силу огня этого оружия, когда начинался бой, все с нетерпением ждали треска пулеметов со своей стороны, как крестьяне ждут шума капель дождя в знойное лето»{1942}.

Японская армия впервые получила пулеметы системы Максима конце японо-китайской войны, но не успела их использовать. Однако японцы заметили эффективность этого оружия, несколькими образцами которого владели китайские части. В промежуток между 1895 и 1904 годами шли испытания, в ходе которых японское командование стало склоняться в пользу системы Гочкиса. В части эти пулеметы стали поступать уже в ходе войны{1943}. В результате японцы, почти не имевшие автоматического оружия в начале войны, резко увеличили его количество — к концу войны в каждом японском полку была уже пулеметная рота — 7–8 пулеметов. Японские отчеты говорят о высокой эффективности использования этого оружия как для отражения русских контратак, так и для подготовки собственных наступлений{1944}. Все это также сказалось в мукденском сражении — японцы обладали превосходством в средствах обороны, что позволяло им экономить силы на второстепенных участках для концентрации на важных направлениях.

Сражение стало увеличенной и ухудшенной для русских армий копией Ляояна. Японцы осуществляли излюбленный прием окружения, пытаясь отсечь русские армии от железнодорожной артерии. Ойяма, поклонник прусской стратегии, бывший во время франко-прусской войны представителем японской армии при германском командовании, настойчиво пытался реализовать идею «Седана», но только в этот раз не путем одностороннего, как под Ляояном, а двустороннего обхода. Русская стратегия долгое время приучалась на примере Европейского театра военных действий к мысли о необходимости действия из польского выступа, от внутренней коммуникационной линии. Нечто подобное происходило и в Манчжурии.

Главнокомандующий русскими армиями полностью подстраивался под волю противника, диктовавшего ее многочисленными демонстрациями и постепенно терял контроль над войсками. Так Куропаткин действовал с самого начала двухнедельного сражения. Как только обнаружилось наступление противника против армии Линевича, так все приготовления 2-й армии к атаке были отменены и часть её войск, выполняя приказание Главнокомандующего, по словам генерал-квартирмейстера 3-й армии ген.-м. М. В. Алексеева, «как угорелые овцы шарахнулись… к левому флангу»: «Общее убеждение, что силы там у японцев скромные, что действия их там, хотя, как всегда, и энергичные, имеют характер демонстративный. Но они знают, по видимому, характер нашего Главнокомандующего: усиленными переходами все, что было возможно, направлено туда, в эти горы, где и развернуть такие силы трудно. Словом там, на перевалах, узких путях, собрана половина всех наших сил»{1945}.

В армии с места на место перебрасывались не только войска, но и их командиры. Например, 12(25) февраля генерал Ренненкампф вместе с частью офицеров своего штаба был снят с командования своим конным отрядом и отправлен на формирование нового отряда у Линевича. Его заменил генерал Эйхгольц. Но ненадолго — любимец Каульбарса не смог справиться с ситуацией в условиях боя и начал отходить. В результате Куропаткин, минуя командующего 2-й армией, распорядился вернуть Ренненкампфа назад. Последнему пришлось восстанавливать управление над своим отходящим отрядом. Все это произошло всего лишь за сутки{1946}. Подобные действия вызывали раздражение и у командования, и у рядовых. Когда в III Сибирский корпус ген. Н. И. Иванова была прислана на помощь бригада Болотова, то первой реакцией командира корпуса были слова: «Зачем только Куропаткин растрачивает свои резервы? Это не главная атака, ему не стоит волноваться за меня. Хотя Куроки яростно атакует каждый день, он все же несет огромные потери; некоторые из его полков почти полностью уничтожены. У меня хорошие позиции, у япошек нет ни единого шанса, когда дойдет до штыковой с моими доблестными сибирскими стрелками»{1947}. Это происходило уже 11–13(24-26) февраля.

Еще за неделю до катастрофы армия верила в благополучный исход сражения. 16 февраля(1 марта) П. Н. Краснов заявлял в армейской газете: «Новый год начался счастливо. Грозная, под ружьем стоит Маньчжурская армия в сознании скорой победы. И ее не смутят и не потревожат ни японские прокламации, ни жалкое нытье людей тыла, которым все надоело, которые все готовы бросить и во всем видят неудачу. В передовых окопах наших позиций твердо уповают на то, что «на зачинающего Бог!»{1948} Однако именно в это время армию потревожили далеко не японские прокламации или козни готового сдаться тыла.

14(26) февраля кавалерия, стоявшая на флангах русской армии, вскрыла обходное движение японцев. 16 февраля(1 марта) выяснилось, насколько большими массами движется противник — некоторые из его колонн достигали до 4 верст в глубину{1949}. В этот день разведка донесла, что обходные колонны японцев, движущиеся на левом фланге, принадлежат к армии ген. Ноги. Японцы наступали энергично и уверенно, и при обстреле русской артиллерией даже не разворачивали свои колонны — они торопились зайти в тыл Манчжурских армий{1950}. Когда обнаружилось движение Ноги, ему было нечем эффективно противостоять.

Получив известия об обходе, Главнокомандующий фактически вмешался в руководство 2-й армией, еще больше усложняя управление ею. Вмешательство Куропаткина носило мелочный, дезорганизующий характер. Через несколько дней после переброски I Сибирского корпуса, его солдаты снова вынуждены были совершать марш-бросок, теперь уже в обратном направлении, на крайний правый фланг армий, и, как писал тот же британец, который наблюдал их тяжелое движение ранее, «…несмотря на всю усталость и деморализацию, которую несло с собой это бесцельное шатание, они сопротивлялись ужасному напору Ноги с бросающейся в глаза храбростью и упорством»{1951}. Нельзя забывать, что все эти передвижения русские войска совершали при довольно холодной погоде. Температура колебалась от —17,1 градусов по Цельсию в семь утра до -2,8 в полдень и -8,1 в девять вечера{1952}. Силы солдат были не безграничны.

Начиная с Ляояна в полевых армиях постоянно росло присутствие тяжелой артиллерии. Под Мукденом у японцев было уже до 170 тяжелых орудий против 158 русских. Впрочем, с началом японского наступления русская осадная артиллерия снималась с позиций и отправлялась в тыл{1953}. Прок от ее присутствия был невелик — Главнокомандующий запретил даже обстреливать работы противника по установке 11-дюймовых орудий, без разрешения его штаба распорядиться тяжелой артиллерией не мог даже командир корпуса, на позиции которого она находилась{1954}. Однако это было очевидное указание на подготовку к будущему отступлению. Особенно удручающе действовал на солдат этот отвод, потому что сразу же за ним начался обстрел русских позиций японской тяжелой артиллерией. Русская полевая артиллерия не могла бороться с 11-дюймовками противника. Уже 13(26) М. В. Алексеев понял — Куропаткин готовится отходить. По настоянию генерал-квартирмейстера командующий 3-й армией ген. от кав. барон А. А. фон Бильдерлинг написал Главнокомандующему письмо, оно осталось без ответа{1955}.

Переброска войск с правого фланга на левый ослабила армию Каульбарса и на нее навалились японцы. Куропаткин уже 15(28) февраля предупредил командующего 3-й армией, что большая часть его общего резерва израсходована на поддержку 1-й и 2-й армий{1956}. Для укрепления угрожаемых участков теперь ему оставалось лишь прибегнуть к излюбленному средству — созданию импровизированных отрядов. Результатом этого была такая путаница в расположении частей, что даже командующие армиями теряли представление о составе войск, им подчиненных.

«Отрядомания» под Мукденом достигла пика: для прикрытия фланга отступавшей русской армии был сформирован сводный отряд генерального штаба генерала от кавалерии М. В. фон дер Лауница, силою в 51 батальон, из частей всех трех армий, 11 корпусов, 16 дивизий и 43 различных полков{1957}. Отряд обеспечивал выход 2-й армии из полуокружения, в котором она оказалась{1958}. Кроме этих батальонов, в него входили 20 3/4 сотен и эскадронов, и 132 орудия (из 5 артиллерийских бригад). Мало этого, этот отряд еще делился на четыре отдельных отряда. Более мелкие соединения также формировались по принципу калейдоскопа. Для формирования этих новых единиц командование выдергивало из частей отдельные роты, взводы и даже отделения. Смешение войск достигло уровня хаоса, войска не знали своих командиров, командиры — войска, все вместе — соседей. В штабе Лауница (если этот термин применим к тому, с чем он вынужден был начинать руководство своим отрядом, а именно 1 полковника генерального штаба и 2 адъютантов генерала) эффективно действовала только лишь связь с Главнокомандующим, которая поддерживалась по телефону. Командиры вновь прибывавших частей не могли получить ни информацию об общей ситуации, ни точных указаний к действию, нельзя было представить, где именно расположен отряд Лауница. Даже организация нормального снабжения таких отрядов была почти невозможной, управлять ими было очень трудно, активно использовать — нельзя. В этом состоянии они могли лишь обороняться порознь{1959}.

Управление отрядами было также весьма сумбурным. Так, например, с 14 по 15 февраля Конный отряд, начав с 14 сотен и 6 орудий, неоднократно менял свой состав и стурктуру. За эти дни им командовало 4 генерала, но отряд не получил ни одного приказа об активных действиях — кроме приказа защищать Мукден с севера (с 500 шашками!){1960}. Что касается отряда Лауница, то он должен был не только прикрыть отступление 2-й и 3-й армии, но и отбросить противника{1961}. Постепенно сокращалась и боеспособность частей-доноров. Они сокращались, в той же третьей армии вскоре осталось около 40 батальонов, то есть из трех корпусов остался приблизительно один. «Но если бы это был корпус! — Писал М. В. Алексеев. — Нет, это были клочки трех корпусов, а остальные клочки пошли по батальону во 2-ю армию. Что там была за организация! Это лоскутное одеяло; забвение всех основ всех правил и законов организации»{1962}. Каульбарс не предпринимал ничего без санкции Куропаткина. 17 февраля(2 марта) было абсолютно непонятно, кто командует 2-й армией. «В эти дни 17–22 февраля, — отмечал офицер ее штаба, — исчезли растворенные в различных отрядах не только корпуса, но и дивизии нашей 2-й армии»{1963}.

В задержанной военной цензуре телеграмме корреспондент «Нового Времени» Ольгинский (Березовский А. А.) сообщал: «Начать с того, что к 22 февраля у нас не было ни одной цельной комплектной боевой части. Целые полки, батальоны, даже отдельные роты вырывались из своих тактических единиц и усылались то на правый, то на левый фланг, нередко на 70–80 верст расстояния… Менялись, смешивались, перепутывались не только части, но и начальники их… Никто, говорю убежденно, никто не знал, у кого он находится, кто у него справа или слева, где его начальник. Ординарцы, посылавшиеся передать приказания, были самыми несчастными людьми, и вот, когда неожиданно началось отступление, естественно, что разрозненная армия пошла вразброд»{1964}. Неразрозненными оставались только I Сибирский корпус и 25-я пехотная дивизия{1965}.

В результате с огромным трудом Ноги был приостановлен, но Куроки атаковал и прорвал фронт ослабленной 1-й русской армии ген. Линевича. Мукден стал яркой демонстрацией кризиса системы управления. Войска ждали приказа о переходе в наступление и готовились к нему. Их ждало разочарование{1966}. Японцы при поддержке 280-мм. мортир начали штурм «Путиловской» сопки, солидно укрепленной русскими саперами. Разумеется, эти укрепления не могли дать укрытие от обстрела такими снарядами. Он, по свидетельству очевидца, был весьма интенсивным: «Сопка — настоящий вулкан, изрыгающий огонь и железо»{1967}. Артиллерийский огонь был исключительно энергичным. Перед 4-й армией была поставлена задача — удержать русские войска на позициях — ее солдаты шли вперед, не считаясь с потерми{1968}. Впрочем, натиск японцев был отражен. 2 марта гарнизон «Путиловской» отбил 4 штурма, но в ночь на следующий день позиции пришлос оставить из-за угрозы обхода с тыла{1969}.

Уже 18 февраля(3 марта) был начат отвод частей с передовых позиций Это сразу же сказалось на настроении людей. «Движение шло как-то вяло: люди, совершенно не спавшие всю ночь и тяжело нагруженные, шли медленно, точно оттеняя этим неохоту бросать места, где ждали решительных боев»{1970}. В ночь с 22 на 23 февраля (с 7 на 8 марта) Куропаткин начал выводить войска с плацдарма на реке Хуньхе, который предполагалось использовать для начала контрудара. Отступление носило импровизационный характер. Подготовленными были только переправы — пять мостов обеспечивали отступление двух русских корпусов, находившихся на плацдарме{1971}. Люди шли в темноте, не зная конечной цели движения, не понимая приказов, никто не имел представления о том, кто находится по соседству. Они начинали нервничать{1972}.

В их непосредственном тылу были сконцентрированы многочисленные склады. Их располагали поближе к передовой для того, чтобы облегчить бесперебойное снабжение армии после перехода в наступление{1973}. Эвакуировать их не было времени. Армия, уходила, бросая огромные склады с обувью, продовольствием — зерном, сухарями, мороженой рыбой и мясом. Первоначально их запретили поджигать, так как боялись, что дым потянет на позиции за Хуньхе и тем облегчит японцам наступление. С территории складов были сняты караулы и некоторые командиры разрешали солдатам «попользоваться» этими запасами. Их оставление в неприкосновенности многим было непонятно и, казалось, еще более ухудшало моральную обстановку внезапного отхода. Однако то, что за этим последовало, было ужасно{1974}. Для того, чтобы избежать эксцессов, бочки со спиртом и водкой начали разбивать — но ничего не помогало. Солдаты набрасывались на них, «как саранча», и черпали всем, чем было можно из бочек и ручьев спиртного, бежавших по земле{1975}. Вскоре всякое подобие порядка было утеряно.

«Огромное количество водки, хлеба, консервов и прочих съестных продуктов и напитков было выброшено к солдатам, поскольку спасти это было невозможно, — вспоминал очевидец одной из таких сцен, — легко представить себе, что случилось, если вспомнить, что вокруг были тысячи людей, не евших за последние дни ни крошки. Яростные человеческие потоки одновременно вливались в этот грабеж с севера, востока и запада. Многие из них немедленно уносили тяжелые ящики с продуктами, большую часть из которых они без сомнения вынуждены были бросить раньше, чем сумели пройти милю. Тем не менее они яростно огрызались на каждого, кто пытался освободить их от банки-другой консервов. Кто-то сидел на земле и открывал банки шашками и штыками, вываливая их содержимое на месте… Другие открывали их больше, чем могли бы съесть за неделю. Их голод, казалось, рос при простом виде пищи и возбуждение было таким, что иногда люди резали себе пальцы, не замечая того. Но еще более худшие сцены разыгрались у бочек с водкой. По ним били штыками, их рубили ножами, тесаками, топорами, пока они не начали истекать от множества ран. Неистовая толпа людей боролась вокруг этих отверстий, пытаясь подставить рты под драгоценную жидкость или поймать ее шапками, банками, пустыми упаковками от сардин, даже осколками японских снарядов, которые лежали рядом»{1976}.

Наличие армейских запасов в ближайшем тылу сыграло самую злую роль в при отступлении — практически повсюду возникали одни и те же картины. При отходе войск 2-й армии и они столкнулись со своими складами. До последнего момента там поддерживался почти идеальный порядок — стоял караул и даже подъезды к большим деревянным баракам были аккуратно подметены. Но как только был отдан приказ об уничтожении имущества — немедленно началась вакханалия его «спасения от неприятеля». Сказалось отсутствие надежной военной полиции, немногочисленные часовые были сметены отступавшими. «В то время как невидимые люди поджигали высокие ометы чумизной и гаолянной соломы, — вспоминал офицер штаба 2-й армии, — солдаты и казаки начали грабить — «разбирать» склад. Ящики варварски разбивались с большой торопливостью шанцевым инструментом или ружейными прикладами. Я видел несколько сломанных ружей (были сломаны шейки прикладов) при исполнении этой экстренной операции. Слышались не только удары топоров и прикладов и — треск коловшихся досок и клепки, но было даже отчетливо слышно шуршание сотен пудов кускового сахара-рафинада, сыплевшегося на землю из разбитых бочонков. Солдаты с жадностью хватали сахар и совали его по карманам, белье запихивали себе за пазуху, застегивая полушубки и шинели; поперек ружей повисли одна или две пары новых сапог. Соленую рыбу некуда было запихнуть, так ее натыкали на штыки, и впереди меня образовался как бы целый батальон жалонеров, у которых на штыках, вместо жалонерных значков, болтались огромные розовые рыбы. Участвовавшая в разборке склада войсковая часть моментально разложилась, порядка — как не бывало: офицеры кричали, выбивались из сил, но их не слушали, ибо жажда грабежа (а может быть чувство ревности и озлобления, чтобы склады не достались японцам) оказались сильнее чувства дисциплины»{1977}. Хватая все, что попадалось под руки, люди скоро понимали, что награбленного им не унести и через 100–200 шагов освобождались от добычи, бросая ее на землю и затаптывая в грязь. К счастью, противник не обстреливал и не преследовал — иначе эта толпа не смогла бы переправиться через реку{1978}.

Ситуация осложнялась тем, что ночной отход был плохо организован и в другом отношении — так, в частности, в ряде случаев пехоте и артиллерии были выделены для движения 2 дороги, в то время как имелась одна, на которой они в конечном итоге и перемешались{1979}. В 3-й армии вскоре догадались отдать распоряжение поджигать склады, не дожидаясь того, как они станут непреодолимым соблазном для измученных и голодных частей{1980}. Это происходило ночью, офицерам трудно было поддерживать порядок, а в это время справа и слева от дороги занимались огромные пожары, освещавшие плацдарм, гремели взрывы — в горящих скалдах взрывались боеприпасы{1981}. «Все это, — вспоминал один из командиров, производило отвратительное впечатление и нервировало людей»{1982}. Наличие армейских запасов в ближайшем тылу сыграло самую злую роль в при отступлении — практически повсюду возникали одни и те же картины. При отходе войск 2-й армии и они столкнулись со своими складами. До последнего момента там поддерживался почти идеальный порядок — стоял караул и даже подъезды к большим деревянным баракам были аккуратно подметены. Но как только был отдан приказ об уничтожении имущества — немедленно началась вакханалия его «спасения от неприятеля». Сказалось отсутствие надежной военной полиции, немногочисленные часовые были сметены отступавшими{1983}.

Офицер штаба армии вспоминал: «Переход из Сахетуни в Импань был очень печален: в полной темноте горели подожженные огромные склады и деревни; госпитали и разного рода обозы спешно и в беспорядке двигались к Хуньхе, многие еще продолжали укладываться; от грохота колес по мерзлой земле стоял шум, смешивавшийся с нестройными криками и звуками от лопавшихся патронов, в изобилии бросаемых в огонь; кое-где спешно разбирали какие то интендантские склады, слышалась пьяная ругань… Заметны были признаки полного беспорядка… На переправе у Хуньхепу — давка, беспорядок. Как я узнал потом, в подобной обстановке был тяжело ранен своими же солдатами, грабившими какой то склад, инспектор госпиталей нашей армии, полковник Тимофеев, хороший, жизнерадостный человек, впоследствии скончавшийся»{1984}. Тимофеев был братом жены Куропаткина и умер от ран в июне 1905 года. Пытаясь остановить солдат, он угрожал им револьвером и был расстрелян ими{1985}.

Впереди была другая проблема — река. Сама Хуньхе была была покрыта льдом и неширока — всего около 40 метров, но расстояние между ее берегами в 3–4 раза превосходило русло, к тому же они были высокие. Спуски и подъемы были готовы только у мостов. Только отсутствие преследования позволило избежать больших проблем{1986}. Прикрывавшие отход части не имели соблазна в виде оставляемых складов и действовали организованно и четко. Некоторые части, отразив исключительно энергичные атаки, выходили из такого близкого контакта с противником, что были слышны разговоры в передовых постах японцев{1987}. Последние 5 батальонов и строители конно-железной дороги отступили в порядке, буквально перед носом японцев вывозя секции переносного железнодорожного полотна. К счастью, японцы дали русским частям переправиться через реку и только после этого продолжили наступление{1988}.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.