Главный инспектор и заместитель министра
Главный инспектор и заместитель министра
Ярким солнечным маем встретила Москва Баграмяна. Особенно празднично распахнулась Фрунзенская набережная Москвы-реки, где находилось одно из величественных зданий Министерства обороны. Напротив, за рекой, раскинулся и блестел свежей весенней листвой Парк культуры им. Горького. В Москве-реке серебрились солнечные зайчики и отражались в сотнях окон строгого военного здания. Этот огромный дом построили недавно. Широкая лестница, почти во весь фасад центрального корпуса, вела к массивным, с бронзовыми ручками дверям, похожим на ворота. Два девятиэтажных крыла и весь комплекс были отделаны плитками светло-кофейного цвета. Освещенное солнцем здание казалось легким и не обременяло просторную набережную.
Неподалеку, тоже на берегу реки, виднелся огромный серый дом, так называемый правительственный, в котором слева расположился кинотеатр «Ударник», справа — Театр эстрады. В нем Ивану Христофоровичу выделили большую, удобную квартиру. После работы — пять минут на машине по набережной, по Каменному мосту через реку — и вот серый дом, где ждут его Тамара Амаяковна, дочка Маргарита и сын Мовсес.
Наконец в Москве собралась вся семья
Прежде чем войти в дом, Баграмян некоторое время постоял на лестнице, полюбовался красивым сочетанием домов, Москвы-реки, зелени парка и голубым небом над этой прелестью. Пишу так подробно о здании, в котором предстояло работать Ивану Христофоровичу, потому что в те дни я приходил сюда каждый день. Управление войсковой разведки, в котором я служил, перевели в правое крыло в 1952 году, сразу после окончания внутренней отделки. В этот дом переехали многие управления и отделы Министерства обороны из разбросанных по Москве военных учреждений.
Так что все время пребывания Баграмяна в должности главного инспектора я находился рядом, только на другом этаже этого огромного лабиринта коридоров, кабинетов начальства, служебных комнат подчиненных, залов для заседаний, холлов, экспедиций, секретных комнат и даже торговых киосков разного назначения.
В общем, это был целый город, и не случайно его прозвали «Пентагон». Кстати, в «Пентагоне» США я бывал. Он действительно настоящий подземный и надземный город. Мне там рассказывали о его грандиозных размерах пару анекдотов.
Один лейтенант прибыл из провинции с донесением и так долго ходил по кабинетам и начальникам запутанного Пентагона, что вышел из него только через три месяца, но уже в звании подполковника.
А одна посетительница вдруг начала рожать в одном из холлов. Ее упрекали: «Мадам, как вы решились в таком положении прийти в Пентагон?» Она оправдывалась: «Господа, когда я пришла сюда, я еще не была беременна!»
Наш «Пентагон» был, конечно, поменьше, хотя я не знаю, что у него скрывается в подземной части.
В общем, в те годы я не только работал рядом с Иваном Христофоровичем, но даже участвовал в инспекторских выездах в военные округа. В штате инспекции были специалисты всех родов войск: общевойсковики, летчики, моряки, ракетчики, артиллеристы, танкисты. Но не было отдела, который проверял бы подготовку разведывательных частей и подразделений. А инспектировать их надо, как всех. Из этого затруднения выходили, включая офицеров нашего разведуправления в группы проверяющих при выезде в войска. Я бывал в таких группах до приезда Баграмяна неоднократно. Но с ним выезжать в войска мне не пришлось, в 1954-м, в год его прибытия в инспекцию, я убыл в Ташкент, получив назначение на должность заместителя начальника Военного училища им. Ленина, в котором учился в 1939–1940 годах и был арестован перед выпуском в апреле 1941 года (надеюсь, читателям известна моя тюремная, лагерная и штрафная эпопея).
Но вернемся к приезду Баграмяна в Москву. Иван Христофорович со свойственной ему добросовестностью при исполнении любых приказов и поручений стал основательно готовиться к новым должностным обязанностям. Как командующий округом он проводил инспекторские проверки в своих войсках, знал тонкости строевых смотров, контрольных стрельб, боевых тревог, учений и прочие детали инспектирования.
Однако теперь предстояло проводить инспекции на всеармейском, можно сказать, государственном уровне и поэтому следовало разобраться во всех особенностях этой ответственной службы. Баграмян поручил подготовить для него литературу по истории службы инспекции, не только в советские годы, но и в дореволюционные времена, Положение о работе инспекции, утвержденное Министерством, и несколько актов об инспекторских проверках войск за последние годы.
Все это Иван Христофорович детально проштудировал с карандашом в руке, сделал необходимые выписки. Кое о чем расспросил старых работников инспекции. И через некоторое время имел полное представление о том, чем и как ему предстояло заниматься на новом месте службы.
Я не располагаю записями Ивана Христофоровича, но, зная, что он читал и с чем знакомился, могу предположить, какой объем информации он для себя освоил. И поскольку нам предстоит вникать в работу Баграмяна как главного инспектора, считаю необходимым и полезным познакомить читателей, хотя бы коротко, с тем, что он познал об истории инспекции.
В Российской армии, в военном министерстве в 1721 году была учреждена должность генерала-инспектора и двух инспекторов, которые должны были два раза в год, весной и осенью, инспектировать войска. Генерал-инспектор подчинялся непосредственно военному министру. Должность эта просуществовала до 1917 года.
В РККА с апреля 1918 года создана Высшая военная инспекция. Было разработано и утверждено ВЦИК Положение, штаты и функции инспекции. С января 1922 года она стала называться Инспекцией Красной Армии и Красного флота. В апреле 1924 года преобразована в Инспекторат РККА. В годы Великой Отечественной войны она не функционировала. В 1946 году образована Главная инспекция Вооруженных сил СССР во главе с заместителем министра, главным инспектором.
До Баграмяна главными инспекторами были: Маршал Советского Союза Л. А. Говоров (1946–1950 и 1953–1954); Маршал Советского Союза И. С. Конев (1950–1951); генерал-полковник М. С. Малинин (1951–1952), генерал армии М. В. Захаров (1952–1953).
По инструкциям и актам предыдущих проверок Иван Христофорович определил порядок и объем работы во время выездов в войска. Общая цель — контроль за поддержанием органов управления объединений (округов), соединений (армий, корпусов, дивизий) и частей (полков, кораблей) в их готовности к выполнению задач в соответствии с предназначением. Инспектирование проводится по следующим элементам: состояние боевой и мобилизационной готовности; несение боевого дежурства и боевой службы; уровень оперативной и командирской подготовки; качество полевой, воздушной, морской выучки; состояние учебной материально-технической базы; воинская дисциплина и морально-психологическое состояние личного состава; организация службы войск (караулы, патрулирование); наличие и сохранность вооружения и боевой техники; работа с кадрами; состояние тыла и обеспеченность повседневными и неприкосновенными запасами; бытовое обустройство частей и гарнизонов. Командиры проверяемых частей извещаются за 8–10 суток, но могут проверяться и внезапно, без предупреждения.
Инспектирование обычно начинается со строевого смотра, в ходе которого проводится инспекторский опрос военнослужащих с целью выявить и разрешить их жалобы, заявления и предложения. Уровень боевой и мобилизационной готовности проверяется подъемом частей по учебно-боевой тревоге и выходом их в запланированные или назначенные проверяющими районы с последующим проведением с ними учений (боевых стрельб, пусков ракет, бомбометания). По результатам проверки составляется акт, который с докладом Главного инспектора представляется министру обороны. Обычно ему предлагается и проект приказа по результатам проверки («Кому пышки, кому шишки»).
Первый инспекторский выезд Баграмян проводил в Дальневосточный военный округ, которым командовал маршал Малиновский Родион Яковлевич. Прибыв в штаб округа, Баграмян представил группу инспекторов командующему и объявил, какие соединения намечаются для инспектирования.
Родион Яковлевич встретил гостей радушно, сказал:
— Войска готовы держать высокий экзамен.
Группы инспектирующих в сопровождении офицеров штаба округа поехали в назначенные гарнизоны незамедлительно, потому что территория округа огромна, и в некоторые части придется добираться не один день.
Иван Христофорович остался по приглашению командующего отобедать и отдохнуть после утомительной дороги (поездом ехали неделю! Тогда лайнеров еще не было).
На следующее утро Баграмян отправился в намеченные им части проверять работу своих групп. Он предложил Малиновскому заниматься делами округа, но Родион Яковлевич сказал:
— Инспекторская проверка для меня сейчас самое главное дело. Я с вами.
Так они вместе переезжали из гарнизона в гарнизон. Дальний Восток — край величественный и суровый. В военный округ входили Приморский и Хабаровский края, Амурская, Камчатская, Магаданская, Сахалинская области. В этот приезд инспекция наметила гарнизоны на материке, в далекие окраины не выезжали.
Проверка шла своим чередом, части показывали удовлетворительные результаты. Все подходило к благополучному завершению, но неожиданно одна дивизия «завалила» боевые стрельбы и получила оценку «неудовлетворительно». Это было ЧП! Одна дивизия из трех проверяемых снижала общую оценку округа. Малиновскому грозили крупные неприятности. Он стал просить Баграмяна:
— Проверьте другую дивизию. Или этой разрешите перестрелять.
Иван Христофорович колебался — как поступить? Выполнить просьбу Малиновского — это послабление. А допустить какие-то кривотолки по поводу такого своего решения при первом же выезде главный инспектор не мог. Но в то же время Баграмян сам был несколько лет командующим округа, понимал — несдобровать Родиону Яковлевичу за «неуд»! Малиновский — боевой маршал, умело воевал на Западе против немцев и на Дальнем Востоке громил японцев, не хотелось его подводить. Решил Иван Христофорович под свою ответственность:
— Ладно, Родион Яковлевич, я в порядке контроля за своими инспекторами разрешаю одному полку из этой дивизии еще раз отстрелять положенные упражнения.
Малиновский понимал, что Баграмян делает опасную для себя уступку, еще неизвестно, как отнесется к такому решению министр. А министром был всем известный своей крутостью маршал Жуков.
— Спасибо тебе, Иван Христофорович, век не забуду твоей доброты.
В злополучный гарнизон съехалось все окружное начальство, проверяли оборудование стрельбища, пристрелку оружия. Беседовали «по душам» с солдатами: хорошо ли накормлены, как с табаком, получают ли письма от родных? Объясняли: от вашей стрельбы зависит оценка дивизии, авторитет всего Дальневосточного округа. Солдаты скромно обещали — постараемся.
Но на следующее утро стрельба не пошла, как и при первой проверке, мазали стрелки, в мишенях не оказывалось нужного количества пробоин, «неуд» был подтвержден неотвратимо. Малиновский приводил в оправдание большие работы по строительству парков для новой поступающей техники. Упустили огневую подготовку! Баграмян молчал. Что он мог сказать? В армии чем бы ты ни занимался: строительством, выездами на тушение пожаров, оказывал помощь населению при стихийных бедствиях, на уборке урожая — все это не оправдание, боевая готовность дивизии, полка, батальона, каждого солдата — нерушимый закон.
Малиновский перед отъездом комиссии униженно просил Баграмяна:
— Может быть, не включите в акт эту дивизию? Пока вы доедите до Москвы, мы выправим положение. Доложим вам, Иван Христофорович, телеграфом высокие оценки стрельбы, которых мы непременно добьемся.
Добрейший Иван Христофорович переживал не меньше Малиновского, но не мог ничем ему помочь. И так уже допустил послабление с перестрелом.
Не могу подробно описать личные переживания Баграмяна. Но создавшуюся ситуацию и ее возможные последствия постараюсь показать на собственном, почти аналогичном примере.
В 1952 году я выезжал с инспекцией на проверку войск Туркестанского военного округа. Попал в группу инспекторов, которым было поручено проверять части дивизии, расквартированной в Ашхабаде. Все шло нормально: отстреляли полки удовлетворительно, физическая подготовка тоже была удовлетворительной, оставался последний экзамен проверки — подъем по тревоге с проведением учений с реальным выходом частей в поле. Мы, проверяющие этой группы, тоже готовились. Старший нашей команды в этом гарнизоне генерал-лейтенант Журавлев мне приказал:
— Ты — разведчик, тебе и карты в руки, поезжай в район учений, осмотри дороги и рубежи предстоящих «боевых действий». Приедешь, расскажи нашим офицерам, чтобы они не заблукали в ходе учений.
Я отправился выполнять поручение на «газике» с шофером без сопровождающего из местных офицеров, чтобы не раскрыть район, где будут проводиться учения. И вот поздно ночью на рубеже, где должна происходить динамика встречного боя, обнаружил большую группу офицеров. Они сидели на взгорке, а внизу перед ними ходил и давал указания командир проверяемой дивизии генерал Булгаков. Он говорил, кто и что должен делать на этом рубеже.
Я подъехал с поля, вышел из машины и подошел с тыла к этой группе. Они сидели ко мне спиной и не заметили меня. Хотя я и не таился… Подошел, встал в заднем ряду сидящих офицеров и стал слушать, о чем говорит генерал. А говорил он невероятные для слуха проверяющего вещи — излагал ход предстоящего здесь встречного боя, точно по нашей методической разработке! Я не дослушал до конца указания командира, спустился к нему с пригорка и прямо спросил:
— Товарищ генерал, откуда вам известно то, о чем вы сейчас говорили?
Он знал меня, встречались с ним в дни проверки на стрельбище и в расположении полков. Не растерялся, уверенно ответил:
— Я провожу рекогносцировку местности перед предстоящими учениями.
— Именно в том районе, где нами намечено проводить это учение? — подсказал я.
— Я не знаю, где вы собираетесь проводить учения. А я решил проводить рекогносцировку на этом направлении.
— И динамику встречного боя тоже сами разработали?
— Не знаю никакой вашей динамики, товарищ подполковник, не мешайте мне готовить офицеров к предстоящим учениям.
Это было уже прямое хамство с его стороны, но я не стал вступать с ним в пререкание.
— Хорошо, товарищ генерал, не буду вам мешать, поеду и доложу руководству о том, что я здесь невольно услышал.
После моих слов генерал умолк. Молчали все сидящие на взгорке офицеры. Тихо было в поле и прежде, но теперь тишина мне показалась просто ощутимой.
Генерал коротко бросил:
— Пойдем в мой штабной автобус. Объяснимся.
Я последовал за ним. В автобусе комдив поставил на столик бутылку коньяка, достал из ящика закуски. И по-свойски сказал:
— Тоже за день, наверное, помотался. Давай выпьем.
Налил коньяк в стаканы и тут же свой, не торопясь, выпил. Я пить не стал. Он продолжал так же по-панибратски:
— Ты не первый год в армии служишь. Что, не знаешь, как это бывает? Ну узнали мы ваши планы. Подготовимся. Кто из-за этого пострадает? Настучишь?
— Я не настучу, а доложу о том, что мне стало известно.
— Ну, и какая о тебе пойдет слава в армии? Стукач!
— Я не стукач, а проверяющий, товарищ генерал. Выполняю свои обязанности.
— Не зарывайся. Может быть, еще где-нибудь придется служить вместе. Как будешь мне в глаза смотреть?
— Буду смотреть честно. Вы сами не будете меня уважать, если я не буду докладывать вам правду.
— Брось ты эти высокие материи. Давай, пей, и разъедемся по-хорошему.
Я посчитал нецелесообразным продолжать разговор, встал и спросил, как положено:
— Разрешите идти, товарищ генерал?
— Иди! Идите! — Это было сказано тоном, не предвещающем ничего хорошего на всю мою дальнейшую службу, если мы с ним встретимся.
…Наверное, при расставании Малиновский и Баграмян испытывали нечто похожее. Не беру на себя смелость подозревать Родиона Яковлевича в таких не очень приличных мыслях. Но обида и недоброжелательность с его стороны по отношению к Баграмяну позднее проявлялась не раз, об этом говорил сам Баграмян, и еще это стало известно от его бывшего порученца генерал-майора Корнеева.
За два года работы в Главной инспекции Баграмян выезжал во многие округа, работа эта однообразная, не стану утомлять читателей ее описанием.
В эти же годы в жизни Ивана Христофоровича произошло знаменательное событие, ему было присвоено звание Маршала Советского Союза.
УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР
О ПРИСВОЕНИИ ВОИНСКИХ ЗВАНИЙ
Присвоить воинское звание:
МАРШАЛА СОВЕТСКОГО СОЮЗА
Генералу армии Баграмяну Ивану Христофоровичу.
Генералу армии Бирюзову Сергею Семеновичу.
Генералу армии Гречко Андрею Антоновичу.
Генералу армии Еременко Андрею Ивановичу.
Генералу армии Москаленко Кириллу Семеновичу.
Генералу армии Чуйкову Василию Ивановичу.
ГЛАВНОГО МАРШАЛА АВИАЦИИ
Маршалу авиации Жигареву Павлу Федоровичу.
МАРШАЛА АВИАЦИИ
Генерал-полковнику авиации Руденко Сергею Игнатьевичу.
Генерал-полковнику авиации Судец Владимиру Александровичу.
МАРШАЛА АРТИЛЛЕРИИ
Генерал-полковнику артиллерии Варенцову Сергею Сергеевичу.
Генерал-полковнику артиллерии Казакову Василию Ивановичу.
Председатель Президиума Верховного Совета СССР К. ВОРОШИЛОВ.
Москва, Кремль. 11 марта 1955 г.
Секретарь Президиума Верховного Совета СССР Н. ПЕГОВ.
О доброжелательном отношении Баграмяна к подчиненным знают многие. Недавно (в 2005 году) я встретился в санатории «Архангельское» с генерал-майором Козловым Василием Леонидовичем. Узнав, что я пишу книгу о Баграмяне, он сказал:
— Я в прямом подчинении Ивана Христофоровича не служил, но он сыграл в моей жизни очень важную роль. Может быть, вам пригодится?
Маршал Советского Союза Иван Христофорович Баграмян
Вручение маршалам и адмиралам флота Советского Союза маршальских знаков отличия «Маршальская звезда» и грамот Президиума ВС СССР. Москва. Кремль. 27 апреля 1955 года. Сидят (слева направо): И. Х. Баграмян, Н. Г. Кузнецов, А. Пегов, К. Е. Ворошилов, В. И. Чуйков, А. И. Еременко
— Расскажите.
— В 1965 году я служил в Группе советский войск в Германии в звании лейтенанта, в должности начальника склада вещевого снабжения. Приехала к нам инспекторская комиссия. Проверяли все, вплоть до тылов. Я тоже готовил свою службу. Хотел выдать в проверяемые части новые простыни, но побоялся, вдруг посчитают это каким-то мухлеванием. Решил хорошо постирать все белье и выделить как очередную смену. Члены комиссии ко мне в склад не вошли, вещевое обеспечение проверяли практически на солдатах и постелях в казармах. И вот один из проверяющих обнаружил на солдатской кровати простыню, не застеленную в постель под одеяло, сложенную под подушкой. Развернул ее, и все, кто был рядом, онемели. На простыне были нарисованы разноцветными фломастерами мужчины и женщины в самых разных пикантных позах! Кошмар! Это сегодня во многих журналах публикуют и даже по телевидению показывают порнографические сюжеты похлеще того, что было нарисовано на той простыне.
— Представляю, какой шум поднялся! — поддержал я собеседника.
— Не только шум. Оргвыводы последовали. Проверяющий, который обнаружил эту простыню, показал ее руководству инспекции. Те с вопросом к командованию: «Как вы могли допустить такое разложение?» Командованию надо оправдаться, принимать меры. И приняли: отстранить от работы начальника вещевого снабжения — то есть меня. Солдат оказался ни при чем: «Ничего не знаю. Мне подложили!» Ну а простыню повезли в Москву. Показали начальству. Вмешался Главпур: «Это политическая диверсия в рядах армии!» Упрек и втык начальнику тыла Группы войск генерал-полковнику Голубеву Архипу Тихоновичу. А на мой счет дали указание не только снять и уволить, но и исключить из партии. И даже начальнику Тыла Министерства обороны СССР Баграмяну Начглавпур то ли в шутку, то ли всерьез при встрече усмехнулся: «Ну, Иван Христофорович, большие новаторы у вас в тылу завелись». В эти дни на стол Баграмяна положили официальный акт о результатах инспекторской проверки ГСВГ, в котором было упоминание о «политическом ЧП» с порнографией на простыне. Там же был и проект предложения о снятии с должности и увольнении из армии начальника вещевого снабжения полка лейтенанта Козлова, то есть меня.
— И он подписал?
— Другой подписал бы. Тем более после неприятных подковырок в свой адрес и позора всей службе тыла. Но Иван Христофорович не рубил с плеча, когда вставал вопрос о судьбе человека. Он не стал подписывать проект приказа. Сказал: «Надо разобраться в этом деле». Была дана команда в ГСВГ — создать комиссию, провести расследование и доложить. Создали у нас в группе войск комиссию. Работников «особого отдела» в нее включили. Общими силами выяснили — я не виноват — простыни со склада выданы чистыми. В прачечной на мокрых простынях не нарисуешь. Во время сушки тоже. Значит, было разрисовано в казарме. И обнаружили. Писарь этой роты готовился в художники, хорошо рисовал. Он решил пошутить над своим другом, намалевал эти пошлости и положил под подушку. Никто, кроме проверяющих, этот компромат не видел. Никакого злого умысла не было. И тем более политической диверсии. Просто глупая шутка. Художник и солдат к тому времени уже уволились.
— Дело закрыли?
— Нет, как положено, все доложили по инстанции. Баграмян приказал восстановить меня в должности. И я благодаря его рассудительности и доброте остался в армии. А подписал бы маршал приказ (были на то у него все основания), и сломалась бы моя военная служба навсегда. А я, вот, до генерала дослужился!
— И в каких должностях вы побывали?
— Все 35 лет прослужил в тыловых органах, заслужил пять орденов и много медалей. Уволился с должности начальника тыла Гражданской обороны СССР. И все это благодаря Ивану Христофоровичу Баграмяну. В те дни я его даже не видел.
— Вы с ним так и не встретились?
— Позднее видел его много раз, когда служил в управлении Московского военного округа. Но не подошел к нему, не поблагодарил. Стеснялся. А был случай, мог бы это сделать. В 1973 году начальник тыла МВО генерал-полковник Голубев приказал мне поехать на машине в 3-й дом Министерства обороны, что на Фрунзенской набережной, и привезти маршала Баграмяна, который дал согласие на встречу с работниками тыла Московского военного округа. Я поехал. Разыскал маршала на пятом этаже. Представился. Привез в наш штаб. От близости дорогого мне человека стало мне жарко. Очень хотел я напомнить ему о том давнем ЧП и поблагодарить, но так и не решился. Вот такое было в моей жизни судьбоносное решение маршала Баграмяна.
* * *
Другое событие вроде бы не имело прямого отношения к маршалу Баграмяну, но оно касалось все же и его, потому что совершало крутой поворот в политике партии и, можно сказать, было началом развала нашей великой державы. Я имею в виду XX съезд КПСС.
Почти все съезды компартии называли «историческими», желая подчеркнуть масштабность проблем и вопросов, которые на них обсуждались и решались.
История не приняла их в свое лоно, остались эти эпитеты лишь на бумаге. Но XX съезд действительно стал историческим. А почему? Если спросить его современников или даже участников этого съезда — почему вошел в историю этот XX съезд? Каждый из них, не задумываясь, ответит — на этом съезде был развенчан культ личности Сталина.
И поскольку XX съезд имел такое особое значение не только для маршала Баграмяна, но и для всей страны, для народов наших, мне кажется необходимым остановиться на его описании подробнее.
Откроем документ «XX съезд Коммунистической партии Советского Союза (14–25 февраля 1956 года). Стенографический отчет».
Я перечитал два объемистых тома (1100 страниц) и удивление охватило меня на первых же страницах. Я сделал настоящее открытие! Прочитав дальнейшее, — я не верил своим глазам! В повестке дня XX съезда нет вопроса о культе личности Сталина! На 1099 страницах стенографического отчета ничего не говорится о культе личности. (Обратите внимание — я убавил объем отчета на одну страницу. О ней будет особый разговор.) И в то же время (это просто поразительно!) ни один из 126 выступавших на съезде ни разу не произнес имя Сталина, не провозгласил ему здравицу, как этим кончались все выступления на предыдущих съездах. Не ищите этот стенографический отчет, не тратьте время, поверьте мне на слово. В чем секрет, мы вместе разберемся несколько позже.
Первым вопросом был отчетный доклад ЦК КПСС. Докладчик — секретарь ЦК товарищ Хрущев Н. С. Второй вопрос — отчетный доклад председателя Ревизионной комиссии КПСС Москатова П. Г. Третий — Директивы XX съезда КПСС по шестому пятилетнему плану… Докладчик Булганин Н. А. Четвертый — выборы центральных органов.
И все. Никакого обсуждения или принятия решения о культе личности не предусматривалось. Весь первый день был занят докладом Хрущева. К деятельности Баграмяна напрямую относился раздел из доклада Хрущева «Международное положение Советского Союза» и в нем глава «Империалистическая политика сколачивания агрессивных блоков и разжигания холодной войны…»
Не буду утомлять вас длинными цитатами (но признаюсь, кое-что сегодня звучит очень и очень интересно). Приведу лишь несколько принципиальных стратегических заявлений.
«Главную черту нашей эпохи составляет выход социализма за рамки одной страны и превращение его в мировую систему. Капитализм оказался бессильным помешать этому всемирно-историческому процессу». (Никита Сергеевич не один раз перевернулся бы в гробу, если бы увидел торжественное шествие капитализма на нашей земле!)
«Когда мы говорим о том, что в соревновании двух систем — капиталистической и социалистической — победит социалистическая система, то это не значит, что победа будет достигнута путем вооруженного вмешательства социалистических стран во внутренние дела капиталистических стран».
Далее Хрущев изложил утверждение марксистско-ленинской теории об обреченности капитализма на гибель.
Выступил на съезде и маршал Жуков, после ареста Берии его назначили министром обороны. В своем выступлении он ни слова не сказал о культе личности, хотя Сталин не раз обижал его несправедливым отстранением от должности.
Я был в затруднении, как объяснить эту загадку, еще работая над книгами о Жукове и Сталине. Чтобы прояснить это, как говорится, из первых рук, я тогда обратился к бывшему члену Политбюро, Секретарю ЦК КПСС Шипилову Дмитрию Трофимовичу, с которым дружил в последние десять лет его жизни.
Спросил его напрямую:
— Вопрос о культе и постановке его на XX съезде при подготовке не возникал?
Дмитрий Трофимович задумался, помолчал, потом подчеркнуто значительно молвил:
— Я бы не хотел, чтобы вы поняли неправильно то, что я вам расскажу. Неправильно в том смысле, что я хочу преувеличить или приуменьшить свою роль. Боже упаси! Особенно теперь нет в этом никакой нужды. Расскажу вам первому, как это было. В своих воспоминаниях я пишу об этом подробно. Но до их выхода еще далеко, а вам, раз вы просите прояснить, расскажу. Не знаю, отражено ли в стенограмме, что два дня на заседаниях съезда отсутствовали Хрущев и я. Дело было так. Хрущев не раз говорил среди членов президиума, что надо как-то осудить репрессии Сталина, отделить от них партию. И вот в один из перерывов в работе съезде он подошел ко мне и говорит: «Я думаю, настал самый удобный момент поставить вопрос о Сталине. Здесь собран цвет партии со всех уголков страны, более удобного случая в ближайшее время я не вижу». Я поддержал его идею. Он спросил: «Поможешь мне срочно подготовить доклад?» «Разумеется, не сомневайтесь». «Пошли, сделаем это без промедления». И мы в его кабинете работали два дня неотлучно. Только спать уходили. 25 февраля, когда все было написано и отпечатано, мы вернулись на съезд. Хрущев предупредил накануне, что заседание будет закрытое, без представителей прессы и приглашенных.
— Он даже не согласовал это с членами президиума? — удивился я.
— Нет, решения президиума не было. Просто в комнате отдыха президиума съезда Хрущев сказал: «Мне не раз говорили об этом, и вот время пришло доложить коммунистам правду».
Доклад Хрущева произвел ошеломляющее впечатление. Постановление по докладу Хрущева Н. С. «О культе личности и его последствиях» было принято единогласно и состояло всего из девяти строчек. Имя Сталина, как видите, ни в названии доклада, ни в постановлении не упоминается. И приложено оно к 1099 страницам стенографического отчета той самой 1100-й страницей, о которой я говорил в начале этого комментария о XX съезде.
Маршал Баграмян на съезде не выступал. В то время можно было за несогласие угодить в оппозиционеры. Что, кстати, произошло с политическими деятелями очень крупного калибра — Молотовым, Маленковым, Кагановичем и «примкнувшим» к ним Шипиловым…
Маршал Баграмян проработал инспектором два года. В июне 1956 года его пригласил к себе министр обороны Жуков. Он коротко сказал:
— Трудно мне, Иван Христофорович, много теоретических, стратегических, практических проблем в связи с ядерным оружием. Международные вопросы отбирают уйму времени. Предлагаю вам должность моего заместителя.
Предложение было лестное во всех отношениях, и Баграмян согласился, поблагодарив Жукова за доверие.
Сначала работали дружно. Жуков относился к Баграмяну с большим уважением. Но со временем начали сказываться различия в характерах. Об этом достоверно рассказывает порученец Баграмяна генерал Корнеев Андрей Иванович, человек, близкий, преданный и знающий все нюансы в отношениях Баграмяна с Жуковым. Пока они работали вдали друг от друга, Жуков очень высоко ценил Ивана Христофоровича. Но когда он стал его заместителем, начались разногласия, не в проблемах стратегии, не в подготовке войск, а именно на почве разных темпераментов, особенно в отношении к людям. Жуков был жесткий. Часто рубил с плеча: за ошибку или провинность — снять! Уволить! Баграмян всегда относился к подчиненным справедливо, если и наказывал, то с воспитательной целью.
Министр обороны СССР и его заместитель
И вот начались, как говорится, нестыковки: Жуков где-нибудь сгоряча «рубанет» — разжаловать! Уволить! А принесут ему подготовленный письменный приказ, в нем кара снижена: наказан, но не уволен. Баграмян поступал так, надеясь, что Жуков успокоится, отойдет и согласится с проектом.
Жуков спрашивает:
— Кто готовил проект приказа?
— Ваш заместитель.
Министр стерпел раз, другой, но однажды вспылил.
…Не любил он командующего Северо-Кавказским военным округом. После очередной стычки с ним сказал Баграмяну:
— Надо уволить N!..
Баграмян стал мягко убеждать:
— Молодой еще, не очень опытный. Исправится.
Жуков согласился наполовину: снял командующего, но не уволил. Но на Баграмяна за его строптивость стал обижаться. Чашу его терпения переполнил случай с генерал-полковником, который провинился с дачным строительством. Министр не приказал, а в разговоре бросил фразу: «За это надо увольнять немедленно». Через несколько дней приносят ему на подпись приказ — в нем виновнику «выговор с понижением в должности».
— Я же приказал уволить немедленно!
— Но приказ уже подписан.
— Кто подписал?
— Ваш заместитель…
— Опять либеральничает!
После этого случая Жуков решил окончательно расстаться с Баграмяном, но и обижать его не хотел. Придумал такой ход — назначить Баграмяна начальником Военной академии Генерального штаба им. К. Е. Ворошилова. Он умный, хороший теоретик, в условиях обновления форм ведения войны принесет большую пользу в военной науке. Но должность эта занята. Жуков назначил комиссию во главе с Коневым, велел найти недостатки. Конечно, в академии найти что-то трудно, особых недостатков нет. Но приказ был — нашли, что академия слабо перестроилась к современной войне, что ядерное оружие изучено недостаточно. Ну в общем, надо улучшить. И на исправление недочетов «назначить моего заместителя Маршала Советского Союза Баграмяна».
Иван Христофорович подтекст понимал, «за что его», но не очень переживал. Он человек умный, любил науку, вообще, Академия Генерального штаба была для него святая святых. Принял назначение даже с облегчением, что без ссоры расстался с Жуковым.
О том, что Иван Христофорович не обиделся на Жукова, свидетельствует не только ровное, уважительное отношение к Георгию Константиновичу в последующей службе, но и благородный поступок Баграмяна в дни оскорбительной для Жукова расправы над ним в 1957 году.
Поскольку это проблема не личных их отношений, а политических, государственных масштабов, надо рассказать о ней подробнее.
В октябре 1957 года, когда Баграмян работал начальником Академии Генерального штаба, на Жукова обрушилась очередная опала. На этот раз со стороны Хрущева.
Но об этом позднее, по порядку.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.