Чжанцзявань

29 июля

29 июля в 3 часа дня, пройдя около 12 ли, наши войска пришли в опустошенный китайский город Чжанцзявань. В 6 часов утра наша и японская кавалерия производили рекогносцировку. Наши казаки неожиданно наткнулись на китайцев, которые засели в гаоляне и стреляли по нашим. Сотня стала отстреливаться залпами, затем подошли главные японские силы: пехота и две их горные батареи, которые прогнали китайцев несколькими орудийными выстрелами. Китайцами зарезан один казак, другой ранен.

Сегодня в авангарде были: 3 батальона японцев и их 2 горные батареи (12 орудий), за которыми шла наша 2-я легкая батарея, а за ней 2 1/2 роты 2-го полка. Всего 4 батальона, 20 орудий. Лазутчики передали, что еще минувшей ночью в этом большом городе, укрепленном стенами, Чжанцзяване ночевал китайский генерал Сун Цин с немногими оставшимися у него войсками. Утром он бежал, оставив город без боя.

Из Пекина вести весьма благоприятны: все посланники и иностранцы здравствуют и имеют продовольствие еще на несколько дней… Китайские войска бегут из Пекина: там остались теперь только маньчжурские солдаты. Войска, бегущие перед нами, отступают на Тунчжоу и на Пекин. Общая численность их не более 5000, из которых часть в Тунчжоу, часть в пути.

Послезавтра мы надеемся достигнуть Пекина, который от нас в расстоянии 40 верст.

Очень трудно писать корреспонденции в походе. Благодаря тому, что выступление на Пекин из Бэйцана было назначено совершенно неожиданно, я не мог ничем запастись, и весь мой багаж состоял только из записной книжки, карандаша и хлыста. Мне не на чем было даже писать. Бумагу благосклонно давали штабные писаря. Писал я где придется: то в гаоляне или кукурузе, то в фанзе, на двуколке, на пне, под тенью ивы. Приятнее всего было писать в кумирне, среде идолов, жертвенных сосудов и курильных палочек. Присутствие божества ученых и литераторов Вэнь Чан Ди Цзюнь, с глубокомысленным лицом, длинной черной бородой и книгой в руке, действовало на меня успокоительно и ободряюще.

^{Японская кавалерия в Чжанцзяване}

Однажды я писал на огороде, окруженный сетью гороха и бобов, в тени оранжевых подсолнухов. В фанзе и на дворе валялись брошенные впопыхах домашние вещи, еда, зерно и платье. Бродили забытые куры и поросята. Избушка была так бедна, что в ней не нашлось ни одного стола, кроме одного, занятого семейными кумирами и дощечками с именами предков, которых я не решился тревожить. Входная дверь была сломана и лежала. Пришлось ею воспользоваться и писать корреспонденцию на двери. Из фанзы послышались жалобные стоны. Я вошел в избушку и неожиданно разыскал среди наваленного старого скарба маленькую жалкую сморщенную и полуодетую старушонку, которая с ужасом отвернулась от неожиданного пришельца и, дрожа, ожидала, когда он ее убьет. Вероятно, ее родственники забыли о ней в переполохе или бросили ее, полагая, что ей все равно не жить. Она была так дряхла и слаба, что едва могла двигаться. Я поставил возле нее чашку с водой, но старушка отвернулась и только стонала.

В Чжанцзяване наш отряд стал биваком в поле, вне древних полуразвалившихся стен города, в котором уже хозяйничали японцы. Под вечер, когда весь отряд отдыхал, недалеко от ставки генерала Линевича из гаоляна вышел высокий старик с решительным лицом и длинными седыми усами. Наши стрелки приняли его за китайского солдата, схватили старика и привели в штаб. Генерал Линевич поручил мне опросить его.

Старик ответил, что он не солдат, а землепашец и скрылся в гаоляне, спасаясь от выстрелов китайских солдат. Он вышел из гаоляна, так как ему нужно идти в город домой, и он надеется, что ему ничего дурного иностранцы не сделают. Он не солдат и поэтому относительно китайских солдат ничего не знает.

Генерал Линевич приказал сказать старику, что если он будет отпираться и не скажет всего, что он знает о количестве, состоянии и направлении китайских войск, то он будет расстрелян. При этом одному стрелку было приказано взять ружье.

Старик выпрямился, гордо поднял голову и смело взглянул в черное зияющее смертоносное дуло, направленное против него. Он ничего не ответил и был готов принять смерть.

— Отпустите его! — приказал генерал.

He знаю, что сделали наши стрелки со стариком, но они были уже озлоблены против китайских солдат, которые скрывались в кукурузе и гаоляне, стреляли из хлебов, а в случае опасности сбрасывали свои форменные куртки, бросали ружья, вылезали, кланялись и выдавали себя за мирных поселян.

Трудно сказать, кто был этот старик, но, судя по его рослой фигуре и неустрашимости, в нем можно было заподозрить старого китайского солдата.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.