Глава 3 «…Скоро, скоро горячие лучи весеннего солнца растопят лед старого Дона…» (Из приказа Донского атамана A. П. Богаевского)
Глава 3
«…Скоро, скоро горячие лучи весеннего солнца растопят лед старого Дона…»
(Из приказа Донского атамана A. П. Богаевского)
Подробного отчета о подготовке и начальном этапе восстания пока не обнаружено. Командующий повстанческой армией П. Н. Кудинов позже в мемуарах писал, что восстание вспыхнуло стихийно. Однако уже в ходе восстания появились сведения о подпольной организации, готовившей выступление.
В апреле 1919 г. советская разведка доносила: «Жители говорят, что восстание было подготовлено заранее, для чего оставлялись целые части под видом сдавшихся в плен или не желавших воевать».
Хрисанф Митичкин, милиционер Усть-Хоперской станицы, побывавший у повстанцев, рассказал, что когда он был в «стане», расспрашивал вёшенских казаков, как началось восстание, имеется ли связь с кадетами. Одни отмалчивались, «другие сказали, что восстали против коммуны, расстрелов, грабежей и насильников-коммунистов, но за Советскую власть. Когда им сказали, что в некоторых хуторах жители коммунистами все вырезаны, то они все восстали. Руководителями-зачинщиками были Алферов — подъесаул, Кудинов, который у них сейчас командующий Вёшенским округом. Некоторые же говорили, что восстание было задумано раньше, центр его был в Мигулинской, где велась подготовка. Тогда, когда они восстали, к ним прилетал аэроплан и сбрасывал (они говорят) орудийные замки».[107]
Возможно, ключом к загадке является сообщение Краснова, что 27 января (9 февраля) «командующим армией был составлен следующий план действий, одобренный атаманом. В районе станиц Каменской и Усть-Белокалитвенской генерал Денисов сосредоточивал ударную группу в 16 000 при 24 орудиях, в которую должны были войти лучшие части молодой армии и старые, испытанные в боях войска (в том числе и Гундоровский Георгиевский полк). По сосредоточении, примерно, к 5–6 февраля, группа эта должна была ударить на слободу Макеевку, совместно с частями генерала Фицхелаурова сбить 12-ю дивизию и, действуя во фланг и тыл 13-й и Уральской дивизий, идти в Хоперский округ оздоровлять и поднимать казаков. Такое движение сулило бы быстрый успех и возможное очищение Хоперского округа даже без помощи добровольцев, на которую атаман уже особенно не рассчитывал».[108]
Если прочертить на карте прямую линию от Каменской на Макеевку и далее на хоперские станицы, она пройдет через территорию Верхне-Донского округа. Чтобы устремиться в такой рейд (как минимум 350 верст), надо было иметь гарантии, что по дороге рейдирующая группа получит поддержку и подпитку. Между донецкими станицами, от которых предстояло выступать, и хоперскими, куда предстояло прийти, лежали многочисленные, враждебно настроенные «хохлацкие» слободы и «разложившиеся», но все же казачьи Верхне-Донские станицы.
И здесь, на Верхнем Дону, и на Хопре часть сохранивших верность казаков, как мы уже знаем, была оставлена специально.
В разгар шатаний на фронте генерал Зембржицкий начал организовывать в штабах и этапных хуторах контрразведывательные пункты для борьбы с красными агитаторами и с подстрекателями из своих. 3 января 1919 г. полковники Одноглазков и Волков организовали контрразведывательные пункты в пограничных донских хуторах, занятых войсками Северо-Западного отряда, и при штабе генерала Рытикова, начальника этого района.
Волна бегущих с фронта казаков, а затем волна наступающих советских войск прокатились и ушли к югу. Часть пунктов была разгромлена, часть бежала со штабами. Некоторые контрразведчики были выявлены, избиты и выданы самими казаками. Но кое-кто затаился, выжидал, чтоб в назначенный момент выступить и нанести удар в спину. Мятеж вспыхнул именно в месте сосредоточения этих пунктов, вблизи пограничного хутора Шумилина.
Возможно, заговорщики имели запасной план действий на случай, если они восстанут, а рейдирующая группа не подойдет.
Центр заговора располагался в Мигулинской, наиболее надежной станице. Если другие станицы на Верхнем Дону встречали красных без сопротивления, то каждый хутор в Мигулинской красные брали с боя.[109]
Впоследствии донская газета «Жизнь» писала: «Трудно установить, кто являлся организатором восстания в Верхне-Донском округе, ибо в каждой станице, в хуторе было по одному, по два человека, которые заранее подготовляли восстание. Всех таковых насчитывается до 200 человек. Из них же более популярны у повстанцев — подхорунжий Беляев, М. С. Шумилин, два брата Булаткины, сотник Егоров, хорунжий Прохоров, подхорунжий Коренюгин и хорунжий Колычев».[110] Показательно, что здесь названы казаки не Мигулинской, а Казанской станицы. Егоров в восстание командовал 3-й повстанческой дивизией, Прохоров был у него начальником штаба, Колычев командовал отдельной бригадой.
Вероятно, была согласована и дата выступления, чтобы поддержать рейдирующую группу. Интересно, что именно в день восстания, 26 февраля (11 марта) 1919 года, газета «Военный листок», выходившая за 300 с лишним верст от места событий и отделенная от него линией фронта, писала: «На фронте ходят слухи о начавшихся восстаниях станиц в тылу красноармейцев. Очень упорно говорили о восстании в Мигулинской станице Верхне-Донского округа».
Непосредственно перед восстанием, 24 февраля (9 марта), «Донская волна» выходит с портретом З. А. Алферова на одной из последних страниц. «Организатор восстания на донском севере (последнее фото)» — гласила надпись. А после начала восстания, но задолго до того, как белые узнали о нем из трофейных документов, «Донская волна» № 12 (40) вышла уже с портретом на титульном листе: «Генерал З. А. Алферов, организатор казачьего восстания в Верхне-Донском округе». Правда, речь идет о восстании в апреле 1918 г., но совпадение вряд ли случайное.
К этому времени как раз относится новый «взлет» карьеры Захара Акимовича. Из опального, находящегося под следствием генерала он превращается в начальника войск Ростовского округа, возглавляет делегацию Войскового круга к генералу Деникину, а затем… возглавляет «Донское правительство», где служит своего рода громоотводом, постоянно скандалит с «казачьими социалистами» — Агеевым и Дудаковым.
Мы помним, как сменивший Краснова на посту Донского атамана А. П. Богаевский в первом же своем «обращении к народу» — приказ № 282 от 6 (19) февраля — обнадежил объятых паникой соратников: «Далеко зашел он (враг. — А. В.), незваный и непрошеный, и теперь уже сам чувствует тревогу за свой беспорядочный грабительский тыл: ведь там, позади его, скоро, скоро горячие лучи весеннего солнца растопят лед старого Дона, Хопра, Медведицы, и в их бурных волнах найдет свою могилу тот, кто не успеет вовремя уйти». Вряд ли атаман так уповал на половодье. О Донце, к которому приближался фронт и разлив которого действительно мог сорвать наступление красных, не сказано ни слова. Зато речь очень напоминает место из воззвания казаков Мигулинской станицы в 1918 г.: «Скоро, скоро наступит то время, когда мы, казаки, скажем свою волю открыто».
Уж не начальник ли войск Ростовского округа готовил для Богаевского приказ о том, что «скоро, скоро» вспыхнет мятеж в верховьях Дона?
По случайности приказ этот стал известен в штабе Южного фронта 12 марта, на следующий день после начала мятежа, но и тогда он не вызвал каких-либо раздумий и подозрений. Начоперуправления фронта Перемытов, начальник разведки Панкратьев и политком штаба Житомирский, прочитав его, сделали, как мы помним, самый общий вывод: «Упорство казаков еще не сломлено, и они… еще будут вести борьбу с целью возвращения Донобласти».
И наконец, в докладе Центральному Комитету член Донбюро С. И. Сырцов, опираясь на данные разведки, указал, что восстание подготовили полковник Алферов и два есаула.
Мы помним, что 16 января, когда 28-й полк митинговал в станице Вёшенской, генерал Рытиков, полковник Овчинников и есаул Степанов побывали в Еланской у находящегося «не у дел», но имеющего огромные связи в округе генерала Алферова, тогда же у него появляются первые представители контрреволюционно настроенных казаков из Вешек, недовольных действиями 28-го полка.
Именно здесь, в Еланской, и были связаны в узел контрразведчики генерала Рытикова и «местные кадры» генерала Алферова. Местом базирования «подпольного центра» была выбрана станица Мигулинская, где в то время все еще верховодил небезызвестный Дрынкин.
Непосредственно З. А. Алферов в восстании, как мы видим, не участвовал. Он организовал и уехал. А «двух есаулов» мы сами вычислим путем несложных расчетов.
Среди повстанцев офицеров в чине есаула изначально не было. Были два подъесаула — родственник Алферова, подъесаул 33-го Еланского полка Алексей Семенович Алферов и подъесаул Илья Гурьевич Сафонов, бывший начальник разведотдела войск Верхне-Донского округа, имевший выход на всю красновскую тайную агентуру в округе и близлежащей Воронежской губернии.
Начало репрессий почти совпало с намеченной датой восстания. Более того, именно репрессии сделали восстание массовым. Один из членов Реввоенсовета Республики И. Т. Смилга признавал: «Советское правительство совершило безусловно громадную политическую ошибку в начале 1919 года, когда после ликвидации Краснова бросило лозунг о «расказачивании» казачества и физического истребления «верхов» и тех казаков, которые активно участвовали в борьбе против нас. Эта политика, продиктованная, к сожалению, зноем борьбы, скоро дала свои губительные результаты. Положившее оружие казачество восстало почти поголовно…».[111]
Возможно, ничего не подозревающие об оставленном подполье казаки сами стали группироваться. В пользу этой версии говорит письмо, написанное уже в эмиграции офицером Емельяном Федоровичем Кочетовым П. Н. Кудинову о том, как казаки готовились восставать, но не знали, кого поставить во главе. «Этот вопрос был самым жгучим. Я предложил казакам, что у меня есть сослуживец по 12-му полку, боевой офицер, который находится в станице Вёшенской. Тут же казаки посылают меня к вам, но сами знаете, случай не дал мне поговорить с вами, ибо комиссары следили за всеми зорко. Я повернул от вас и поехал в станицу Еланскую к сослуживцу И. Ф. Голицыну. А потом на хутор Дударевский к подхорунжему Прокофию Благородову. Но и с последним поговорить мне не удалось. Во время восстания они оба играли не малую роль…»[112] (Голицын и Благородов во время восстания командовали Еланским и Дударевским полками).
Как видим, казачье население и без Алферова с Сафроновым само по себе готовилось, организовывалось, присматривало надежных людей. Большое внимание уделялось молодым офицерам из казаков, казакам, которые от имени взбунтовавшихся против Краснова полков вели переговоры с советской властью и тем самым заработали себе репутацию просоветски настроенных.
Какая-то часть заговорщиков была схвачена. Советское руководство сообщало: «Настроение казачьего населения с самого начала было подавленное, но оппозиционное. Начавшийся заговор был раскрыт, участники расстреляны».[113] Донцы впоследствии опубликовали перехваченные документы и среди них письмо председателя Вёшенского ревкома Решеткова председателю Казанского ревкома Костенко от 23 февраля (8 марта) 1919 г., в котором Решетков просил прислать в Вёшенскую 35 человек с пулеметом «как можно скорей, чтоб завтра они были здесь». «У нас уже контрреволюционеры работают вовсю. Даже тайные заседания делают — одно из них арестовано, но некому смертные приговоры выполнять. А потому еще раз прошу не отказать».[114]
В трибунал потащили для дознания всех подозрительных, в том числе работника райвоенкомата П. Н. Кудинова, и тот, известный краснобай и острослов, желал потом всем своим недругам испытать такое же удовольствие. От заговорщиков же Кудинов решительно «отмежевался» и вообще сумел выйти сухим из воды.
Провал «подполья» в Вёшенской не обескуражил казаков. Более того, тела расстрелянных возились по хуторам, над ними устраивались митинги. Так было в хуторе Андроповском Еланской станицы, где хорунжий М. И. Зотьев над телом одного из заговорщиков объявил запись в отряд…
Слухи о предстоящем выступлении ширились, по всем станицам ждали чего-то страшного, жизнь замерла. Многим казалось, что достаточно одной искры, и округ, как стог сухого сена, полыхнет невиданным бунтом. Не выдержав напряжения, за два дня до начала событий бежали из Казанской член ревкома Сиротин и чекист Ковальский.
«Подпольный центр» в Мигулинской, видимо, был обескровлен. В числе 64 расстрелянных ревтрибуналом наверняка были и многие заговорщики, и первые активные действия мятежники начали в северных пограничных хуторах Казанской станицы, в месте бывшего сосредоточения контрразведывательных пунктов Донской армии.
Позже «Донские ведомости» писали, что первые повстанцы были в хуторе Шумилине Казанской станицы. Во время своей поездки на север Дона летом 1919 г. Донской атаман Богаевский «смотрел дом, где вспыхнуло восстание в хуторе, где был схвачен гарнизон большевиков с пулеметом».[115] Красные считали, что «первыми восстали хутора Горниловский (Гармиловский. — А. В.) и соседние».[116]
Таким образом, получается, что подготовленное выступление совпало со стихийной вспышкой протеста казаков против массовых расстрелов.
Следует помнить, что война приняла невиданно жестокие формы. На территории Воронежской и Саратовской губерний белые казаки особой гуманностью не отличались. Грабили, насиловали. Пленных, особенно с наступлением холодов, раздевали до исподнего, а потом рубили, «чтоб не мучились от холода». И долго по белогвардейским штабам ходили телеграммы об исчезновении тысячных колонн пленных, которые из одной станицы вышли, а в другую не пришли. Теперь же озлобленные воронежские и саратовские мужики пришли на донскую землю…
Председатель Московского Совета П. Смидович говорил в сентябре 1918 г. с трибуны ВЦИК: «…Эта война ведется не для того, чтобы привести к соглашению или подчинить, это война — на уничтожение. Гражданская война другой быть не может». Отразилось это и на методах, которыми проводилась политика «нейтрализации середняка» в этих районах (а по отношению к казаку-середняку она проводилась в целом дольше, чем к середняку-крестьянину). На VIII съезде партии В. И. Ленин сказал ясно: «Без дисциплины железа, без дисциплины, осуществляемой, между прочим, пролетариатом над средним крестьянством, ничего сделать нельзя».[117]
В августе 1919 г. комиссар Хоперского округа В. Ларин писал комиссару по казачьим делам М. Макарову: «Сейчас Сырцов, Дорошев заплевываются (на них льется вся грязь — все бессмысленные расстрелы и т. д.). Но одно ясно, что они являются тем элементом, который смотрит на Донщину не с точки зрения «казачьей колокольни», а с точки зрения российского пролетариата».
Как оценивали причины восстания сами повстанцы? Вот их листовка: «…Тяжелые повинности по наряду подвод, реквизиция хлеба и скота и проч. все более и более вызывали недовольство среди населения, но недовольство это пока проявлялось в виде глухого ропота; наконец, конфискация (отобрание) имущества и последних средств к жизни, а также незаконные, ни с чем не сообразные аресты и расстрелы невинных мирных жителей, и аннулирование казачьих денег, тяжело отразившееся главным образом на трудовом казачестве, переполнили чашу терпения, и население восстало и свергнуло коммунистическую власть». Если не считать натяжек насчет «невинных мирных жителей», то это протест против тягот «военного коммунизма».
Как предотвратить восстание? Вот рецепт популярнейшего среди казаков Филиппа Кузьмича Миронова, в то время начальника ударной группы 9-й армии: «…B данный момент не нужно бы брать на учет живого и мертвого инвентаря, а лучше объявить твердые цены, по которым и требовать поставки продуктов от населения, предъявляя это требование к целому обществу данного населения…», т. е. опять-таки не вводить продразверстку, не вводить «военного коммунизма», а если вводить, то постепенно, учитывая исторический, бытовой и религиозный уклад жизни казаков, дать им право строить власть самостоятельно, под руководством опытных политических работников… Эх, вашими бы устами, дорогой товарищ!.. Но голод не тетка. Голодающий Север требовал быстрых и решительных мер, а проводники политики советской власти высокой политической культурой отнюдь не отличались и казачество, мягко говоря, не любили.
Следует вспомнить, что тогда же, в марте 1919 г., началось восстание в Симбирской губернии под лозунгом: «Мы ничего не имеем против большевиков, мы идем против коммунистов», той же весной — мятеж в Ставропольском уезде Саратовской губернии, в Задонском уезде Воронежской губернии. По данным А. Буйского, за первые годы существования советской власти имели место свыше 400 восстаний и мятежей, из них, по данным Д. Кина, 238 приходятся на начало 1919 г. на три черноземные губернии: Курскую, Воронежскую и Орловскую.
Вот письмо Антонова-Овсеенко в Совнарком Украинской Республики (апрель 1919 г.): «Население провоцированно действиями продотрядов… Сначала организуйте местную власть, потом с ее помощью выкачивайте хлеб. Части Григорьева и он возбуждены до крайности… политика, проводимая на местах, создает обиду, возбуждение против центрвласти вовсе не кулацких, а именно всех слоев населения». И вскоре — григорьевщина.
При той продовольственной политике восстание на Верхнем Дону все равно началось бы, имели ль место репрессии или нет, как начался мятеж Григорьева, как начались сотни других мятежей в ответ на реквизиции, без которых население центральных и северных городов страны вымерло бы от голода. Такие уж порядки установила в стране новая власть.
А политика террора в Верхне-Донском округе лишь сплотила казачество и придала восстанию ожесточенный характер войны до конца.
Один из участников восстания, К. Е. Чайкин, казак станицы Казанской, позже вспоминал, что 20 февраля (5 марта) он получил известие от «верного человека», что назначен ряд расстрелов, что в списке он, Чайкин, и 15 его хуторян, а жить им осталось до 27–28 февраля (12–13 марта).
Чайкин объехал ближайшие хутора и узнал, что всюду идет волнение и ожидается восстание. 15 хуторян, попавших в списки, были им предупреждены и решили или убить коммунистов, или разбегаться. У них были винтовки и 9 ящиков патронов. Чайкин «сговорился» с заговорщиками в самой Казанской и «ждал дня, когда позовут». Кто должен был позвать, он не упоминает. Но позже в газете «Жизнь» было опубликовано, что 25 февраля «на последнем заседании» в хуторе Солонцовском казаки решили выступать. «На 27 февраля было назначено выступление». Но «26-го утром на хуторе Гармиловском «чекой» станицы Казанской было арестовано и приговорено к смерти 25 казаков. Казаки решили восставать днем раньше, чтобы спасти арестованных».[118]
В распоряжении ревкомов и исполкомов Мигулинской, Казанской и Вёшенской станиц были 2 заградительных отряда (120 человек), боевая дружина из александро-грушевских и сулинских рабочих (40 человек) и милиция из местных казаков и иногородних. Как сообщали партийные органы, «отсутствие реальной силы — вот причина наглого открытого выступления казачества».[119]
В ночь с 25 на 26 февраля (10–11 марта) Чайкина и его товарищей «позвали». За ними приехал казак и сказал, что дружина повстанцев собрана и пора выступать. Вскоре подошли три подводы и забрали имевшиеся у Чайкина ящики с патронами.
Прибыв к Казанской, Чайкин и товарищи увидели, что там уже собраны 500 человек, «не все с винтовками, но большинство».[120] По другим данным, на питомнике у Казанской в сумерках собрались 300 человек — 200 пеших и 100 конных — под командованием подхорунжего Беляева. На разведку в Казанскую отправился подхорунжий Коренюгин.[121]
В это же время происходят выступления в хуторах Шумилинском и Гармиловском. В Шумилинском группа казаков из Казанской станицы предупредила местного подхорунжего И. К. Ширяева, что через час подойдет отряд для захвата власти. Ширяев, в свою очередь, предупредил подхорунжего К. Е. Медведева. Им удалось собрать 30 местных казаков и напасть на квартиры «штаба» красных и карательного отряда. Красные успели оказать сопротивление, но с помощью «разбуженного» хутора их уговорили сдаться. Перебив или пленив немногочисленные гарнизоны красноармейцев, казаки в конном строю поспешили туда же, к Казанской, охватывая ее со всех сторон.
В 2 часа ночи станица была окружена, телеграфные провода, связывающие ее с внешним миром, перерезаны. В 5 утра повстанцы ворвались в станицу, надеясь застать гарнизон и советских работников врасплох. Но как раз красные были в сборе, так как отправляли партию арестованных в 130 человек. Одновременно к станице подошел обоз в 200 подвод с оружием для фронта в сопровождении сильного конвоя.[122] Завязался бой.
Около 8 утра 1-й и 2-й заградительные отряды, видя, что окружены, прорвались в поле и, преследуемые повстанческой конницей, отступили к деревне Глубокая. Политком 1-го заградительного отряда Наупфассер погиб.
До 10 утра в станице шли аресты и убийства коммунистов и советских работников. Схваченных топили в речке Гущевке. Многие были застигнуты врасплох. Ночной бой был почему-то принят ими за маневры. То и дело вспыхивали перестрелки. Долго отстреливался в своем доме коммунист Алексей Лукин. Они с товарищем успели сжечь на чердаке дела местной ЧК и только после этого застрелились.
Около 1000 конных повстанцев преследовали красных в сторону Воронежской губернии. Примерно 250 казаков двинулись к станице Мигулинской. К обеду 4 сотни казаков Казанской станицы и хуторов Варваринского и Дубровского окружили Мигулинскую. Около 3 часов дня 26 февраля (11 марта) казанцы атаковали станицу с запада, с другой стороны, от хутора Чигонацкого, показались цепи местных казаков.
В Мигулинской в этот день было совещание председателей и секретарей хуторских и станичных советов, собралось около 400 человек. Все они, видимо, были захвачены. Повстанцы взяли 3 пулемета.
Далее силы повстанцев разделились. Командир Казанского полка Егоров с Казанской, Водянской и Богомоловской сотнями утром 27 февраля (12 марта) двинулся на хутор Мешков. Другая часть отряда — казанцы и мигулинцы под командой хорунжего Анистратова и подхорунжего Семина — еще вечером 26 февраля (11 марта) двинулась к станице Вёшенской, с ее приходом сразу же восстали хутора по речке Решетовке.
В ночь с 26 на 27 февраля (11–12 марта) 100 всадников Решетовской сотни (хутора Солоновский, Зубковский, Ермаковский, Антиповский и Чиганацкий лежали на реке Решетовке) под командованием старшего урядника Емельяна Васильевича Ермакова вместе с казанцами и мигулинцами выступили «с целью захватить врасплох окружной ревком и трибунал».[123] Фланги объединенного отряда шли по обдонским хуторам — Перевозный, Пигаревка — и по хуторам Черновским и Гороховским (к северу от станицы). Несколько казаков были посланы на правый берег Дона в хутор Базковский. По другим данным, захватом Вёшенской руководил вахмистр Атаманского полка Антипов с 300 всадниками, вместе с ним командовали вахмистр Илья Ушаков и подхорунжий Афанасий Ломакин.[124]
Силы, защищавшие Вёшенскую, были невелики. Именно в эту ночь отряд в 30 красноармейцев отправился из Вёшенской в Еланскую, где якобы был обнаружен заговор. Окружные власти, узнав каким-то образом о приближении повстанцев, присоединились к этому отряду. В самой Вёшенской оставалось не более 30 красноармейцев.
В 8 утра 27 февраля (12 марта) повстанцы вышли к станице и, спешившись, завязали бой с заставой, прикрывавшей ее с запада. Другие в конном строю стали обходить Вёшенскую с севера.
Красноармейцы и советские работники бросили 2 пулемета и бежали по льду за Дон. Там они были обстреляны у хутора Базковского, но счастливо миновали хутор.
Их надо было преследовать, но конные повстанцы, захватившие Вёшенскую, всю ночь провели в степи и замерзли. Кроме того, в окружной станице сразу же начался дележ власти. Так что вёшенцы остались в Вёшенской, где собрался огромный митинг, и лишь немногие мигулинцы «проводили» остатки красной караульной роты, которые бежали 60 верст до хутора Каменского.
В тот же день вспыхнуло восстание в хуторе Красноярском Еланской станицы, как ответ на аресты, проводимые прибывшим из Вёшенской отрядом. После перестрелки с красноармейцами командир местных повстанцев урядник Константин Атланов послал в Вёшенскую за помощью. Однако из-за ряда причин помощь из Вёшенской была послана через два дня.
27 февраля (12 марта) из Боковской в Вёшенскую был двинут отряд из состава 23-й советской дивизии в 100 всадников, 125 пехотинцев, 3 орудия и 5 пулеметов во главе с комиссаром Лихачевым. Вечером отряд, проделав марш в 30 верст, вышел к хуторам Кружилин и Чукарин. У хутора Чукарина в 10 верстах от Вёшенской отряд остановился и выслал вперед конную разведку, которая под хутором Токиным столкнулась с повстанцами. Это были казаки правобережных хуторов Вёшенской станицы во главе с хорунжим Х. В. Ермаковым и мигулинцы. Красные открыли огонь из орудий по хутору Токину. Повстанцы не отвечали.
П. Н. Кудинов в своих мемуарах описывает события так. После нескольких орудийных выстрелов Лихачев лично выехал на разведку со взводом кавалерии. Цепи повстанцев, лежащие северо-восточнее Токина, в темноте пропустили разведчиков без выстрела и быстро сомкнулись за их спиной. Едва Лихачев, миновав цепь, выехал на пригорок, сзади раздался крик: «Стой!» С криком «Разойдись, стреляю!» комиссар с разведчиками бросился на прорыв. Командир повстанцев Харлампий Ермаков скомандовал: «Взвод, пли!» Раненный в левое плечо и шею, Лихачев упал с лошади. Лишь двум разведчикам удалось пробиться и ускакать.[125]
Однако свидетели, привлекаемые по делу Х. В. Ермакова в 1927 году, показали, что комиссар был захвачен Ермаковым во время переговоров.
Лишившись руководителя, красноармейцы вновь открыли огонь из орудий. Глубоким обходом со стороны хуторов Архиповка и Лиховидов повстанцы принудили их отступить.
Возможно, «обходом» лихачевскому отряду показалось возвращение от хутора Каменского мигулинских казаков, которые преследовали вёшенских милиционеров, а теперь вернулись и оказались в тылу у лихачевцев. А может быть, эту роль сыграли 30 мигулинских казаков, которые утром 27 февраля (12 марта) двинулись по речке Тихой на Мешков, а от Мешкова свернули на восток и через хутора Брехов (Верхне-Чирский), Наполов и Грачев вышли к Каргинской.
Вскоре отряд Лихачева, потеряв 2 убитых и 4 раненых, побежал на Боковскую, бросив все орудия и пулеметы (с двух орудий успели снять замки). Преследуя красных, казаки заняли станицу Каргинскую, где, собственно, и были захвачены орудия лихачевского отряда.
И наконец, 1 (14) марта, после организации в Вёшенской окружной власти (о чем ниже), 1-я Решетовская сотня (170 шашек) только что созданного 1-го Вёшенского полка (этот полк и пеший дивизион были сформированы в Вёшенской 28 февраля — 13 марта) двинулась во главе с подхорунжим Афанасием Ломакиным на Еланскую и заняла станицу.
Сами еланские повстанцы формировали свои силы севернее, в хуторе Попове. Туда в день занятия Вёшенской прибыла сотня из казаков Солдатовского, Алимовского, Ушаковского и Ващаевского хуторов Вёшенской станицы под командой подхорунжего Белова. Местным казакам было передано письмо от подъесаула Алферова, одного из наиболее заслуженных офицеров 33-го Еланско-Букановского полка. «Писал нам, казакам, что вы дремлете, мы уже восстали и находимся в бою с красными. Это письмо воодушевило местных казаков».[126] В хуторе Попове собрались делегаты от еланских хуторов (по 4 от хутора) и выбрали командный состав будущего Еланского полка. Командиром назначили хорунжего Ивана Федоровича Голицына, помощником — Василия Илларионовича Сидорова, адъютантом — Василия Никитича Кочетова. Пока что Голицын объединил в сотню казаков хуторов Верхне- и Нижне-Вязового и поставил командиром старшего урядника Сергея Гортынова, а из казаков хутора Попова собрали Ново-Поповскую сотню под командованием Никона Ивановича Кочетова. Одновременно юнкер Видинеев Виктор Васильевич организовал казаков хуторов Солонцовского, Андроповского, Кочетовского, Терновского, Севастьяновского, Захаровского, Моховского и Безбородовского (практически всех левобережных хуторов станицы).[127]
Таким образом, за 4 дня повстанцы заняли основную часть территории Верхне-Донского округа.
Все это время шла организация власти — параллельно гражданской и военной.
«Учитывая данный момент и принимая во внимание склонность жителей к народоправству, решено было создать окружную власть в окружном совете», — доносили впоследствии повстанцы донскому командованию.
Приказ по Верхне-Донскому округу № 1 от 1 (14) марта сообщал: «По постановлению представителей от хуторов ст. Вёшенской, Еланской, Казанской, Мигулинской избран впредь до окружного съезда Временный Окружной Совет в составе следующих лиц: председатель Совета гр. Никанор Петрович Данилов, товарищ председателя гр. Емельян Васильевич Ермаков. Члены Совета: Куликов, Благородов, Мельников».
Все названные лица были казаками станицы Вёшенской. Донская печать характеризовала их кратко: «Никанор Петрович Данилов — председатель окружного совета — казак х. Верхне-Ермаковского Вёшенской станицы, 35 лет, урядник 12 полка, участник европейской войны.
Емельян Васильевич Ермаков — товарищ председателя — казак того же хутора, 40 лет, урядник 15 полка, участник японской и европейской войн, имеет несколько боевых отличий».[128] Е. В. Ермаков был командиром Решетовской сотни, остальные члены совета — командирами Дубровской, Черновской и Вёшенской сотен.
Давайте отвлечемся и ознакомимся с одним интервью (магнитофонная запись 1984 года).
— Баба Саня, а ты знала Данилова Никанора Петровича?
— Был такой, Данилов, был… Точно, Никанор Петрович…
— А чем он занимался?
— Данилов? Я, ей-богу, не знаю. Они с соседом нашим в Сибирь ездили на священников учиться. Поехали и застряли там. Дают телеграмму: «Не можем выехать. На дорогу не хватает 14 рублей. Высылайте». Ну, дед им выслал.
— Чей дед?
— Да Данилова дед. Бабка ему говорит: «Вышли, а то и до дому не доберутся. Померзнут где-нибудь в Сибири». Выслали, приезжают. Священниками они чегой-то так и не были. А тут — хлоп! — дед помирает. Похоронили, потом через какое-то время слышим — шум! Этот наследник, молодой-то, имущество дедово делит, бабку с хаты выгоняет… А бабка так тыщщится, тактыщщится (возможно — ругается тысячным матом. — А. В.): «Выписали идола на свою голову за 14 рублей!»
— А после гражданской войны куда он делся?
— Я, ей-богу, не знаю… Отступал…
— Ну а Ермакова Емельяна Васильевича знала?
— Да кто ж его не знал? У него сын сейчас живой, Николай, в Черновке живет. А может, уж и помер… Омельян Васильевич красивый был, черный такой, геройского вида. Жена у него была — ох и гулёна! «Сорокой» дражнили. Завеется где, он ее поймает — бьет, бьет, а ей — хоть бы хны… Что твоя Аксинья! Ты у бабки спроси, у бабы Малаши. Ее как замуж отдавали, она с ними рядом жила. Вот он ее раз застукал за чтой-то, Сороку свою, — хвать за шашку! А она от него под койку хорониться. Только головой — а там тыклы… Застряла… А он ее шашкой по ж…, по заду плашмя — хлобысть… хлобысть! Она потом рассказывает, смеется…
Вернемся к восстанию. Во время боя на улицах станицы председателем окружного «Совета» Даниловым Никанором Петровичем была объявлена мобилизация. Но тут обычная тактика мятежников не сработала. «Вкусившая демократии» во время восстания 28-го полка Вёшенская замитинговала.
Правобережные хутора станицы Вёшенской, до которых еще не докатился красный террор, на призыв восставших отвечали нерешительно, открыто раздавались голоса, что борьба с армией бесполезна. Как вспоминал очевидец событий П. П. Лосев: «С… трибуны выступали казаки, призывая к восстанию против расстрелов, грабежей и коммунистов за Советскую власть». Все выступали с обращением «Товарищи!» Но одни воинственно размахивали палашами против красных, доказывая, что они перебьют всех казаков, что они нарушили мирный договор; другие, главным образом казаки 28-го полка, предостерегали против братоубийственной войны, призывали мирно договориться с красным командованием, послать от верхне-донцов делегацию к Ленину, чтоб он вступился за казаков».
Определенный диссонанс вносили те самые «офицеры из народа», которые уже достаточно проявили себя во времена восстания 28-го полка и переговоров с советской властью. Теперь они яро агитировали за восстание, но, с другой стороны, учуяв запах жареного, яростно лезли к власти, оттесняя агентов генерала Алферова и их ставленников.
На митинге Кудинов требовал у собравшихся положительного ответа, кричал, что «страшная участь постигнет не только тех, кто поднял оружие против насилия, но и тех, кто будет отговариваться своей непричастностью. Я вас не уговариваю, а приказываю…». Призывал казаков к восстанию и Харлампий Ермаков. «…Его слова были какими-то взрывами высокого накала, — вспоминал П. П. Лосев, — примерно в таком духе: «Братушки, и чего ж вы стоите тут, раздумываете! А расстрелы и грабежи в это время продолжают комиссары. Опомнитесь и стройтесь по сотням в поход!» Но огромная толпа казаков топталась на площади на месте, не подавая признаков готовности к походу. Лишь немногие голоса выкрикивали: «В поход, в поход!»
Ермаков в безнадежном отчаянии бросается с трибуны на коня и с места в намет скачет в сторону Еланской… Вскоре Ермаков вернулся со стариком из хутора Красноярского, тот срывающимся голосом, краснея от натуги, вопил: «Красные в еланских хуторах хватают всех стариков и гонят на расстрел. Ваших отцов и дедов убивают, а вы топчетесь, как индюки. Вы забыли, что вы казаки! Красноярцы восстали и захватили свою Еланскую станицу. Казаки! Вынимайте шашки из ножен, спасайте Дон!» И этот оратор ускакал в ту же сторону… А на трибуне вновь вразумляющие голоса пробольшевистски настроенных казаков: «Братцы, не верьте этим крикунам. Неужели мы не договоримся со своими русскими братьями, чтоб не проливать братскую кровь. Выберем из фронтовиков окружной исполком Советов, и няхай он устраивает мир на нашей земле. Скоро хлеб нужно сеять. Мы — хлеборобы. Да здравствует Советская власть!» И вдруг к трибуне вновь подлетает на коне всадник… Это опять Ермаков. И вновь его пламенные призывы о спасении казачества, своей жизни, жизни стариков, имущества. Он тоже призывает к советской власти из казаков-фронтовиков. Нет, и на этот раз Ермаков скачет на коне-птице на восток, а огромная инертная толпа вооруженных казаков остается на площади, и митинг продолжается… Моя память тринадцатилетнего подростка удержала лишь наиболее яркие картины этого митинга на площади».
Эти колебания и разногласия подтверждаются первым воззванием повстанческого руководства: «Свободным гражданам станицы Вёшенской и ее хуторов! К вам, станичники, я обращаюсь с призывом прекратить бесполезные разговоры, не приносящие ничего, кроме вреда, для нашего общего дела — освобождения от гнета коммунистической власти… Так что же дальше? Неужели мы должны собираться в кучки на площади, без толку месить грязь и попусту расточать бесполезные слова?.. Обсуждать, кто за нас и кто против нас?.. А мы все стоим на площади в грязи и обсуждаем, кто нас обмундирует, вооружит, накормит… Ну, дело ли это, казаки? Довольно слов, пора и за дело: время не ждет». Воззвание подписано заведующим Вёшенским военным отделом, в прошлом окружным агрономом, Ильей Андреевичем Суяровым. Пока станичники «топтались в грязи, как индюки», активные повстанцы уже «распределяли портфели». В том же военном отделе нашлось место и для Кудинова.
Даже посторонним сущность восстания была ясна с самого начала. Когда повстанцы в конном строю ворвались на улицы Вёшенской, какой-то старик — беженец с Украины — кричал им из-за плетня: «Давай, давай, петлюровцы!», явно намекая на схожесть движений.
Они четко знали, кто и за что восстал, но не знали, насколько это совпадает с программой различных политических группировок России. Неясность возможной расстановки сил, соотношения союзников и противников, отсюда — неясность исхода дела и были одной из причин «топтания на площади». Неслучайно воззвание долго расписывало, «кто за нас, кто — против».
Митинг закончился, когда в Вёшенскую прискакал раненный в ногу предводитель красноярских мятежников Атланов. С криками «Посторонись! Дай дорогу!» он пробился к трибуне и от имени Еланской станицы просил помощи, обещал, что все еланцы присоединятся к мятежникам. В это же время были вывешены захваченные списки казаков, которых ЧК и ревтрибунал предполагали арестовать. Казаки пошли собираться в поход…
Советская разведка сообщала: «Советы встали из казаков организаторов и вдохновителей восстания».[129] В то же время очевидцы вспоминали: «За редким исключением, председатели Советов, избранные до восстания, остались на своих местах».
Донское бюро РКП докладывало: «Многие хуторские революционные комитеты (составленные по назначению, но из местных людей) остались на своих местах. Более того, некоторые хуторские ревкомы Мешковской станицы явились ячейками восстания. Приказ о восстании и мобилизации был ими получен, обсужден, на этом приказе они делали пометку о том, что принят ими к сведению и посылается в соседний ревком».[130]
В Казанской станице, первой поднявшей восстание, Советы большой роли не играли. Советская разведка сообщала, что в Казанской во главе правления «комендант Чайкин, известный богач».[131]
Окружной совет все силы направил на мобилизацию и организацию жизни округа в новых условиях. Учебным заведениям приказывалось продолжать занятия, санитарному отделу по борьбе с эпидемией сыпного тифа продолжить работу, станичным советам приказывалось заняться заготовлением печного хлеба и фуража. Был провозглашен лозунг: «За Советскую власть, но против коммуны, расстрелов и грабежей». Сохранилось обращение «товарищ».
Что касается военной власти, то за нее сразу же разгорелась борьба. Во время боев за Вёшенскую хорунжий П. Н. Кудинов, до этого месяц служивший у красных, «учитывая цену связи и объединения, телефонограммой № 1 подчинил себе военные отряды станиц Казанской и Мигулинской и приказал формировать боевые отряды на местах властью командиров действующих частей».[132]
Однако военная власть на первых порах сосредоточилась в военном отделе Окружного Совета, военный отдел возглавлял казак Казанской станицы, чиновник Г. А. Суяров.
По освобождении станиц Еланской (то есть 1 (14) марта) и Каргинской был организован штаб, руководящий военными действиями. Начальником штаба был назначен подъесаул Алексей Семенович Алферов. Должности командующего пока не было, так как повстанцы, подобно многим народным движениям, отдавали временную дань коллективному руководству.
Алексей Семенович Алферов, казак станицы Еланской, дальний родственник Верхне-Донского окружного атамана генерала З. А. Алферова, закончил в Пензе учительскую семинарию, офицер военного времени, участвовал в Мировой войне в рядах 38-го Донского полка. Гражданскую войну он начал хорунжим, за полгода боев в рядах 33-го Еланско-Букановского полка заслужил четыре ордена и два внеочередных производства. Это, действительно, был один из храбрейших и заслуженных офицеров округа.
Видимо, личность А. С. Алферова не удовлетворяла рядовых казаков, среди которых все еще были сильны антиофицерские настроения.
7 (20) марта П. Н. Кудинов, возглавивший к этому времени военный отдел Окружного Совета, снова попытался подчинить себе повстанческие войска и разослал очередную телефонограмму: «Ко всем действующим отрядам восставших казаков. Братья казаки! Мы окружены со всех сторон сильнейшим врагом; борьба отдельными отрядами без своевременной поддержки и взаимной выручки в бою приведет нас к неизбежному поражению и сраму. Чтобы не быть разбитыми, необходимо вверить общее командование восставшей армией одному лицу. Вашей волей требуется избрать себе командующего, которому вы, с сознанием воина, должны доверить свою жизнь. Ответ об избрании телефонограммой к 12 часам 8 (21) марта. Нач. военного отдела П. Кудинов».[133] В воспоминаниях Кудинов писал, что воинские части единогласно высказались за его кандидатуру.[134] Уже в эмиграции один из участников восстания — Емельян Федорович Кочетов — писал Кудинову, что во время восстания «казаки нашли Вас как единственно достойного казачьего офицера».[135]
Окружной Совет вынужден был издать приказ № 4 по Верхне-Донскому округу о назначении Кудинова командующим отрядами станиц Вёшенской, Мигулинской, Еланской и Каргинской. Казанская станица, где вспыхнуло восстание, в приказе не упоминается. Видимо, казанцы Кудинова не признали.
Вопрос о военном командовании вновь встал на съезде представителей станиц Верхне-Донского округа и представителей от армии, который проходил 12–13 (25–26) марта 1919 г. По итогам решений съезда был отдан приказ № 10 от 14 (27) марта 1919 г. по Верхне-Донскому округу. В нем говорилось: «…Временно командующий армией гр. Алферов А. С. отстраняется от занимаемой должности, прикомандировать его к Вёшенскому Совету впредь до особого распоряжения. 3) Начальнику штаба командующего армией Алферову сдать должность Сафонову И. Г. 4) Назначается с 13 марта начальником штаба командующего войсками армии гр. Сафонов И. Г., которому принять должность от Алферова».[136]
Кандидатура П. Н. Кудинова на посту командующего, видимо, не оспаривалась, поскольку именно в дни съезда он отражал наступление большевиков (о чем ниже), хотя позже интриги вокруг этой должности продолжались. По крайней мере, советская разведка добыла еще один приказ № 13 от 14 (27) марта, где говорилось, что «командующим войсками вместо гр. есаула Алферова назначен гражданин Сафонов».[137]
По всей вероятности, тандем Кудинов — Сафонов был компромиссом между подпольщиками, готовившими восстание, и поднявшимися массами казаков.
Павел Назарович Кудинов (1891–1967) — был человеком, не ведающим предела своим возможностям. За писание стихов он брался так же уверенно, как за затыльник пулемета. Казак хутора Дударевского Вёшенской станицы (сын хуторского атамана), образование начальное, участник Первой мировой войны, полный георгиевский кавалер. В 1916 г. закончил ускоренные курсы Иркутского военного училища, а в 1917 г. (во времена Керенского) — какие-то курсы агитаторов в Петрограде.
Весной 1918 г. — комендант станицы Вёшенской. Мобилизован в 32-й Вёшенский полк, начальник пулеметной команды. Хорунжий. В первом же бою, 2(15) июля 1918 года, ранен разрывной пулей в левую руку, за что награжден орденом Святого Станислава III степени. Лечился. Когда в Вёшенскую пришли советские войска, поступил на службу в караульную часть. Во время восстания перешел на сторону повстанцев и стрелял в спину красноармейцам, бегущим через Дон.
Судя по внешнему проявлению, восстание застало его врасплох. П. П. Лосев вспоминал: «В час восстаний в Вёшенской красноармеец караульной роты Василий, живший со мной во флигеле… отступая от восставших, выполняя, по-видимому, приказание командования, забежал в дом (где жил Кудинов. — А. В.) и крикнул: «Товарищ Кудинов, контра восстала!» (Кудинов был в это время советским военнослужащим.) Василий побежал через Дон, а я остался в переулке. Я видел, как торопливо выбежал из дома вооруженный Кудинов. Он был в полушубке, крытом зеленым шинельным английским сукном, серой папахе, в высоких офицерских сапогах… Увидев Василия уже далеко на льду реки, Кудинов вскинул винтовку к плечу и выстрелил. Скоро красноармеец упал на лед, а Кудинов исчез с поля моего зрения».
После Гражданской войны в эмиграции активно занимался политикой. Возглавлял движение «казаков-националистов», публиковался во многих сборниках, в том числе вместе с Деникиным, Лукомским, Богаевским, и сам издавал журнал, в котором радовали глаз и ласкали слух строки:
«Невесть какая сильная держава
Кубыть и был, и есть Великий Тихий Дон,
Но всему свету чутна его слава.
Ты славой вечною велик,
Родимый Дон!
Твой сын, донской казак,
как сокол встрепыхнулся,
и в бой за свой присуд
пошел бесстрашно он…»
Писал очень слабые подражательные стихи —
Спи, младенец мой прекрасный!
Баюшки-баю!
Как взрастешь, казак (ом) станешь.
Помни родину свою!
Дорожи свободой, волей,
Степь как мать родную чти
И от врагов, злодеев лютых,
Смотри, сын мой, береги…
В борьбе за власть П. Н. Кудинов пользовался массовой поддержкой рядовых казаков, поскольку вторым в полку (12-м Донском казачьем, где служили казаки Казанской, Мигулинской и Вёшенской станиц) стал полным георгиевским кавалером. Первый полный кавалер полка, И. В. Мельников, погиб в 1918 г., третий полный кавалер — казак Мигулинской станицы Брехов — по неграмотности к власти не стремился. Таким образом, в глазах восставших казаков П. Н. Кудинов был наиболее достойным претендентом на пост вождя народного восстания.
Илья Гурьевич Сафонов (1894 —?) — казак хутора Лебяжего Вёшенской станицы, ветеринарный фельдшер по образованию, офицер военного времени, служил обучающим офицером в казачьих лагерях, где, по жалобам современников, белой перчаткой проверял чистку лошадей и нещадно ставил нарушителей дисциплины «под шашку мордой на солнце». В 1917 г. перевелся в 46-й Донской полк и участвовал в боях под Ростовом в декабре 1917 г.
В 1918 г. — начальник разведки штаба войск Верхне-Донского округа, затем — командир сотни 32-го Вёшенского полка, офицер для особых поручений при окружном атамане. Подъесаул. Особой популярностью у казаков не пользовался.
12 (25) апреля 1919 г. вместе с Кудиновым произведен в есаулы. После Гражданской войны в эмиграции возглавлял труппу цирковых джигитов.
Выдвижение рядовыми казаками своих представителей в верхи повстанческой власти самым серьезным образом нарушало планы организаторам восстания.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.