Глава 2. ФРОНТ ВДАЛЕКЕ (Боевые действия в июне — первой половине сентября 1941 г.)
Глава 2. ФРОНТ ВДАЛЕКЕ (Боевые действия в июне — первой половине сентября 1941 г.)
Последние дни накануне начала войны на Черном море были пропитаны тревогой. Среди населения циркулировали слухи о скорой войне с Германией, а тут еще внезапно традиционные осенние общефлотские маневры решили провести с 11 по 19 июня. На них Черноморский флот во взаимодействии с войсками Одесского военного округа одновременно отрабатывал и высадку и отражение морского десанта. 19-го корабли вернулись в Севастополь, но здесь моряков вместо традиционного массового увольнения на берег ждало указание наркома о переводе флота в готовность № 2 — «повышенную». 19 и 20 июня в соответствии с планом мероприятий на этот случай суда принимали топливо, продовольствие и боезапас. 21-го часть экипажей, в первую очередь женатый командный состав, все-таки была отпущена в увольнение. Вечером в Доме флота состоялся концерт, на котором присутствовал и командующий вице-адмирал Ф. С. Октябрьский. После концерта он уехал на свою загородную дачу.
Для того чтобы правильно оценить то, что произошло дальше, необходимо кратко охарактеризовать общую атмосферу в армии и стране, которая сложилась к лету 1941 г. в плане восприятия внешней угрозы. Известно, что в августе 1939 г. СССР заключил пакт о ненападении с Германией, больше известный как «пакт Молотова — Риббентропа». Тогда обе стороны были уверены, что обманули друг друга: за счет пакта Германия получала свободу рук в отношении Польши и на Западе, СССР — в отношении прибалтийских республик, Финляндии и Молдавии. К лету 41–го каждой из сторон большей частью удалось осуществить свои планы, и тогда встал вопрос: что дальше? Перед Германией оставалась непокоренная Англия, которую все более и более откровенно поддерживали США. Перед СССР находилась весьма и весьма разросшаяся Германия, усиление которой произошло гораздо более быстрыми темпами, чем того ожидали в Кремле. В ноябре 40-го нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов и Гитлер встречались в Берлине, но на этот раз не нашли общего языка по вопросу дальнейшего раздела сфер влияния. Кроме непосредственного столкновения интересов, на войну с СССР Гитлера толкало еще и то соображение, что «советы» являлись последним потенциальным союзником Англии на континенте, и ликвидация их могла сделать британцев более сговорчивыми.
С конца 1940 г. по различным каналам к Сталину стала стекаться информация о проведении немцами на их восточной границе различных мероприятий, которые обычно предшествуют нападению. К этому относились и перегруппировка войск, и строительство новых дорог и аэродромов, и воздушная разведка советской территории. О готовящемся нападении прямо предупреждали англичане и некоторые из агентурных разведчиков, например, небезызвестный Рихард Зорге. В качестве времени возможного нападения называлась весна, а затем лето 1941 г. С одной стороны, Сталин с тревогой следил за этими приготовлениями, с другой — понимал, что его страна и армия не будут готовы к отражению агрессии к этому сроку. Когда заключался пакт, Сталин считал, что он перехитрил Гитлера, а теперь получалось, что обманутым оказался он сам. Крупная техническая модернизация вооруженных сил, наращивание их боевой подготовки, начатые после окончания «Зимней войны», еще не успели дать результатов. Сталин хотел выиграть время, отсрочить немецкое нападение до следующего лета, когда СССР смог бы противопоставить нацистам большую, хорошо подготовленную и вооруженную армию. А как это время можно выиграть? Не ссориться с Гитлером, не злить его, не замечать его враждебных действий, строго соблюдать условия торгового договора, не поддаваться на провокации. Кроме того, еще теплилась надежда, что Гитлер не станет вести войну на два фронта и нападет на Советский Союз не раньше, чем заключит мир с Англией. В конечном итоге, психическое напряжение, нежелание признать себя обманутым, страх перед нападением переродились у Сталина в нежелание слышать что-либо новое о приготовлениях немцев. Когда ему докладывали об этом, он нередко впадал в ярость и, подобно императорам Средневековья, приказывал казнить тех «гонцов», которые приносили нежеланные вести. В апогее этого напряжения 14 июня агентство ТАСС сделало заявление о ложности слухов о готовящемся нападении Германии на СССР. В Берлине на него никак не отреагировали. Гитлер тоже знал о плане модернизации Красной Армии, и оттого в своем стремлении напасть он становился только решительней.
Все вышеизложенное отнюдь не свидетельствует о том, что в СССР ничего не делалось для подготовки к отражению агрессии. Строились оборонительные рубежи на новой границе, к ней подтягивались соединения из внутренних округов. Неоднократно отдавались приказы по усилению бдительности войск, но при этом каждый раз подчеркивалось, что они не должны поддаваться на провокации. 19 июня все западные флоты СССР перешли на готовность № 2. Последней каплей стало сообщение, поступившее из штаба 5-й армии, находившейся в Западной Украине. По информации, полученной от немецкого солдата-перебежчика, нападение Германии на СССР должно было начаться в ночь на 22 июня. После многократной проверки сообщения и долгих раздумий около 17 часов 21 июня Сталин созвал совещание высшего военного руководства, на котором, наконец, было принято решение о приведении всех войск в полную боевую готовность и разрешении открывать огонь по врагу, правда, при этом вновь подчеркивалось, что на провокации поддаваться не следует. Около 11 часов вечера эта информация была доведена и до командования военно-морского флота. Немедленно в адрес всех западных флотов были отправлены шифрованные телеграммы о переходе в боевую готовность № 1. Не дожидаясь их прохождения, нарком Н. Г. Кузнецов поочередно обзвонил все три флота и продублировал указание устно. Черноморский флот стал последним в этом списке, и нарком дозвонился до него незадолго до часа ночи 22-го.
— Вы еще не получили телеграммы о приведении флота в боевую готовность? — спросил Н. Г. Кузнецов начальника штаба ЧФ контр-адмирала И. Д. Елисеева.
— Нет.
— Действуйте без промедления! Доложите командующему.
Телеграмма прибыла в 01.03, и с ней в руках начальник штаба прибыл на командный пункт, где в ту ночь дежурил капитан 2-го ранга Н. Т. Рыбалко. В 01.15 готовность № 1 была объявлена по флоту.
Комплекс мероприятий, предусмотренных этим сигналом, включал вызов всего личного состав на корабли и в части, а это с учетом увольнений требовало времени. Первоначально осуществляли скрытый сбор — через посыльных. За командующим флотом послали машину на дачу. Затем И. Д. Елисееву показалось этого недостаточно, и в 01.55 был объявлен «большой сбор» — по всей главной базе флота. Загудели сирены кораблей и судоремонтного завода, зазвучали сигнальные выстрелы береговых батарей. Постепенно начали гаснуть огни на бульварах и в окнах домов. Городские власти и некоторые командиры звонили в штаб и с недоумением спрашивали:
— Зачем потребовалось так спешно затемнять город? Ведь флот только что вернулся с учений. Дали бы людям немного отдохнуть.
— Надо затемниться немедленно, — отвечали из штаба.
Последовало распоряжение выключить рубильники городской электростанции. Город мгновенно погрузился в такую густую тьму, какая бывает только на юге. Лишь один маяк продолжал бросать на море снопы света, в наступившей мгле особенно яркие. Связь с маяком оказалась нарушенной, и к нему пришлось посылать мотоциклиста, который на полной скорости гнал через темный город.
В 02.30 первый секретарь Севастопольского горкома партии Б. А. Борисов (в советское время так называлась должность мэра города [неверно, должности мэра соответствовал Председатель Горсовета — Прим. lenok555]), получив информацию от командующего флотом об ожидающемся нападении, собрал бюро горкома на заседание. Было решено привести в готовность МПВО (местное ПВО — военизированное формирование местного населения, занимавшееся наблюдением за воздушной обстановкой, тушением зажигательных бомб, оказанием помощи раненым и т. д.), вызвать на предприятия всех руководителей и коммунистов, обеспечить в городе порядок. Обо всем этом было доложено в Симферополь секретарю областного комитета партии B. C. Булатову.
В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие неприкосновенными до этого часа. На аэродромах раздавались пулеметные очереди — истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохранительные чеки со своих пушек. В темноте двигались по бухте катера и баржи. Корабли принимали снаряды, торпеды и все необходимое для боя. На береговых батареях поднимали свои тяжелые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота. К 03.00 доложили о переходе в полную готовность 61-й зенитный полк, четыре дивизиона береговой обороны и одна из истребительных эскадрилий на аэродроме Бельбек (весь 32-й иап доложил о переходе в готовность только в 03.13). Готовность большинства кораблей запаздывала. На командный пункт прибыл адмирал Октябрьский, который, как и многие в ту ночь, еще до конца не поверил в необходимость всех этих мероприятий.
События же не заставили себя долго ждать. В 03.07 Константиновский пост СНиС (СНиС — служба наблюдения и связи; в отличие от службы ВНОС осуществляла контроль над прибрежными водами) ГБ донес оперативному дежурному штаба ЧФ, что он слышит шум моторов самолетов в воздухе. Почти сразу вслед за этим на командный пункт позвонил начальник ПВО флота полковник Жилин.
— Открывать ли огонь по неизвестным самолетам? — спросил он.
Сам принять такое решение дежурный не имел права. Он продублировал вопрос начальнику штаба.
— Доложите командующему, — ответил И. Д. Елисеев.
Н. Т. Рыбалко доложил Октябрьскому. В голове последнего в этот момент, должно быть, пролетела тысяча противоречивых мыслей. А если это провокация и он поддастся на нее? А если это война и он не примет необходимых мер? И в том, и в другом случае командующий не сохранил бы не только свой пост, но и голову! Риск был слишком велик.
— Есть ли наши самолеты в воздухе? — немного подумав, спросил командующий флотом.
— Наших самолетов нет, — ответил дежурный.
— Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны.
— Товарищ командующий, как быть с открытием огня?
— Действуйте по инструкции, — отрезал Октябрьский и положил трубку. Но инструкций за последние месяцы было столько, что ими можно было оклеить стены штаба, причем многие из них противоречили друг другу. Естественно, такой ответ не мог удовлетворить дежурного, и он вновь обратился к стоявшему рядом с ним начальнику штаба флота И. Д. Елисееву:
— Что ответить полковнику Жилину?
— Передайте приказание открыть огонь, — решительно сказал И. Д. Елисеев.
— Открыть огонь! — скомандовал Н. Т. Рыбалко начальнику ПВО.
Но и полковник Жилин хорошо понимал весь риск, связанный с этим.
— Имейте в виду, вы несете полную ответственность за это приказание. Я записываю его в журнал боевых действий, — ответил он, вместо того чтобы произнести короткое «Есть!».
— Записывайте куда хотите, но открывайте огонь по самолетам! — уже почти кричал, начиная нервничать, Рыбалко.
Тем временем Не-111 группы II/KG 4 подходили к Севастополю на небольшой высоте. Точное число самолетов, вылетевших к городу в ту ночь, неизвестно, по данным ПВО, от пяти до девяти, но нужно учесть, что часть бомбардировщиков из-за затемнения цели вообще не нашла. Представляется, что в этом вылете было задействовано никак не меньше эскадрильи, а может, и вся группа. Ее задачей было не бомбардировка кораблей, что казалось командованию ЧФ наиболее вероятным, а минирование выхода из Северной бухты. Причем в качестве боевой нагрузки использовались не беспарашютные мины ВМ-1000, а парашютные LMB. Парашюты демаскировали минную постановку, но на это и делалась ставка — русские испугаются, что гавань заминирована, и не станут пытаться выводить свои корабли в море. Как мы увидим впоследствии, отчасти этот план удался, но в ту ночь у пилотов люфтваффе в небе над Севастополем все прошло далеко не так гладко, как они ожидали. Внезапно вспыхнули прожектора, яркие лучи стали шарить по небу. Заговорили зенитные орудия батарей и кораблей. Должно быть, этот свет осветил затемненную бухту и помог части экипажей сориентироваться в обстановке. Другие, попав в лучи прожекторов, поторопились сбросить свой груз, где придется. В 04.12 оперативный дежурный получил сообщение, что один из самолетов сбит 59-й отдельной железнодорожной зенитной батареей и упал у берега. В 04.13 над Севастополем начал дежурить истребительный барраж (5-я эскадрилья 32-го иап под командованием капитана И. С. Любимова на И-16), но к тому времени налет уже фактически закончился.
На аэродромах перехватчиков события развивались примерно так. Вспоминает заместитель командира 1–й эскадрильи 8-го иап К. Д. Денисов: «В ночь на 22 июня, сменившись с боевого дежурства, разморенный, выжатый как лимон (и это при полном-то бездействии!), добрел до палатки и, едва расстегнув комбинезон, свалился на кровать. Казалось, только закрыл глаза, как грозное «Тревога!» подняло меня с постели. Через считаные минуты оказался на самолетной стоянке. Здесь уже были комэск и комиссар эскадрильи старший политрук В. М. Моралин. Вскоре собрался и весь личный состав.
— Первому и второму звеньям, — приказал Демченко (командир эскадрильи. — М. М.), — во главе со мною, высота две тысячи, третьему и четвертому звеньям во главе со старшим лейтенантом Денисовым, высота три тысячи, следовать в зону номер один, имея задачу: не допустить пролета самолетов-нарушителей, предположительно немецких, со стороны моря в глубь Крыма. Взлет — по готовности.
Самолеты в воздухе. Короткая июньская ночь на исходе — на востоке брезжит рассвет. Звенья достроились в боевой порядок «клин самолетов», короткими очередями в сторону моря опробовали оружие — все пулеметы работали безотказно.
Разворот в наборе высоты, курс — в свои зоны. Только после этого взглянул в сторону Севастополя (полк базировался в Каче. — М. М.) и увидел секущие небо лучи прожекторов, разрывы зенитных снарядов».
Однако вернемся к событиям в самом Севастополе. Мины спускались на парашютах, и многие жители думали, что это выбрасывается воздушный десант. С 03.15 и до 03.50 множество донесений о парашютистах поступило на командный пункт флота от постов СНиС. В темноте принять мины за солдат было немудрено. Невооруженные севастопольцы, женщины и даже дети бросились к месту приземления, чтобы схватить нацистов. Но мины взрывались, и число жертв росло. В 03.48 и в 03.52 две мины, упавшие на сушу, самоликвидировались: одна разрушила жилой дом на перекрестке улиц Щербака и Подгорной, другая взорвалась на мелководье в районе памятника затопленным кораблям, повредив здание санатория, где было ранено несколько человек. Некоторые мины оказались сброшены и совсем далеко от моря. Одна из мин взорвалась на территории штаба 156-й стрелковой дивизии в Симферополе. Жертв не было. По воспоминаниям одного из штабных работников, собрали еще теплые осколки и сложили их вместе на стол. Собралась группа офицеров. Подавляющее большинство из них не имели никакого боевого опыта, поэтому неудивительным кажется восклицание одного из них: «Так вот чем убивают людей…»
И все-таки подавляющее большинство населения и даже отдельные чиновники высокого ранга не понимали, что происходит. Происходило это не потому, что они страдали слабоумием, а оттого, что до 22 июня даже говорить громко вслух о возможности войны между СССР и Германией было запрещено.
Вскоре после начала налета Ф. С. Октябрьский позвонил первому секретарю Крымского обкома ВКП(б) B.C. Булатову и сообщил, что Севастополь бомбят.
— Как бомбят?! Кто бомбит и почему бомбит? — возмутился Булатов.
— Почему и кто — узнаем после, а сейчас ставлю тебя в известность, прими соответствующие меры.
Секретарь Севастопольского горкома ВКП(б) Б. А. Борисов вспоминал, что во время налета авиации непрерывно звонили телефоны; некоторые не хотели верить, что это война, а не учебная тревога. «Почему такая стрельба? Из Симферополя и Евпатории запрашивают, что делается в Севастополе, почему над городом зарево, стрельба». Борисов не стал сам придумывать ответ на этот животрепещущий вопрос и позвонил Октябрьскому. На его вопрос «Это война?» командующий флотом ответил: «Нападение». В свою очередь, Борисов стал так отвечать всем остальным.
Но стоит ли удивляться тому, что происходило в Крыму, если схожее поведение демонстрировали высшие государственные лица в Москве. Еще в 03.15 Октябрьский доложил о начале налета Кузнецову:
— На Севастополь совершен воздушный налет. Зенитная артиллерия отражает нападение самолетов. Несколько бомб упало на город…
Кузнецов немедленно набрал номер кабинета Сталина, но того на месте не оказалось. Тогда нарком флота дозвонился до наркома обороны С. К. Тимошенко. Хотя в этот момент немецкие самолеты и артиллерия вовсю громили приграничные укрепления и аэродромы, последний еще не имел никакой информации о нападении. Снова попытка дозвониться Сталину оказалась безуспешной. Н. Г. Кузнецов сказал дежурному по его кабинету:
— Прошу передать товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь. Это же война!
— Доложу кому следует, — ответил дежурный.
Через несколько минут Кузнецову позвонил один из членов Политбюро партии Г. М. Маленков:
— Вы понимаете, что докладываете?
— Понимаю и докладываю со всей ответственностью: началась война.
Потом выяснилось, что в течение ближайших часов командующему ЧФ Октябрьскому звонили и Г. М. Маленков, и нарком НКВД Л. П. Берия, и начальник Генштаба РККА Г. К. Жуков. Каждый из них интересовался деталями произошедшего, и каждый намекал на то, что, если в информации Октябрьского содержится хоть малая доля преувеличения и он поддался на провокацию, ему не сносить головы. Только в 12.00, когда с избытком поступили подробности из приграничных округов, В. М. Молотов объявил по Всесоюзному радио о том, что началась война с Германией. Такие особенности управления страной и армией в период правления Сталина постоянно необходимо учитывать, когда оцениваешь действия тех или иных полководцев и гражданских деятелей. Что же касается событий в первую военную ночь в Севастополе, то, как выяснилось после войны, он стал единственной советской базой, оказавшей организованное сопротивление противнику при внезапном нападении.
Однако «оказать сопротивление» еще не значит «сорвать нападение», и в этом штабу ЧФ очень скоро предстояло убедиться. О том, что с самолетов сбрасывали не парашютистов и не бомбы, а именно мины, в штабе догадались быстро. Уже в 04.35 22 июня Октябрьский приказал провести траление в бухтах и на выходном фарватере. Траление провели, но мин нигде не нашли. Дело в том, что траление осуществлялось обычными тралами, рассчитанными на якорные контактные мины, а самолеты люфтваффе выставили донные неконтактные мины, срабатывавшие под воздействием магнитного поля корабля. Кроме того, мины обладали приборами срочности (могли приходить в боевое состояние не сразу, а спустя несколько суток) и кратности (срабатывали не под первым проходившим, а под определенным по счету кораблем). Тралить такие поля следовало в течение многих дней, проходя по нескольку раз над одним и тем же местом. На вооружении ВВС ВМФ таких мин не было, так что применения таких мин никто не ожидал и от немцев. Но что хуже всего, у советского флота не было и специальных тралов, для того чтобы бороться с этими минами. Лишь накануне войны советские ученые занялись практическими экспериментами по размагничиванию кораблей при помощи специальных обмоток и создали принципиальную схему электромагнитного трала. Убедиться в том, что флот безоружен перед новой угрозой, довелось уже вечером 22-го. В 20.30 в Карантинной бухте подорвался и затонул буксир «СП-12», прибывший туда для подъема якобы сбитого самолета. Подошедшие катера спасли 5 человек, остальные 26 погибли вместе с судном. Это была первая потеря Черноморского флота в войне, но далеко не последняя от донных мин.
На этом противостояние с вражескими воздушными миноносцами отнюдь не закончилось. В ранние часы 24 июня в Севастополе опять зазвучали сирены воздушной тревоги, которая длилась четыре часа. Из-за затемнения немецким пилотам вновь не удалось точно отыскать город, в результате чего большинство мин (как минимум шесть) упало на сушу. Две мины взорвались на побережье Карантинной бухты, где разрушили пристань, а четыре легли на внешнем рейде базы. Одна из упавших на сушу мин не взорвалась, что стало ценным подарком для советских минеров. Тогда-то и отпали последние сомнения в том, мины какого типа применяет противник. Тем не менее днем вновь велось траление внешнего рейда обычными контактными тралами. На этот раз взрыв раздался под 25-тонным плавучим краном. Из его экипажа 9 человек погибли, а 4 — получили ранения и контузии.
Третьей ночью минирования стала ночь на 27 июня. Пять мин упали на внешнем рейде, одна — на военно-морское училище и одна — на деревню. Впервые немецкие летчики попытались минировать Днепровский лиман, где находилась важнейшая судостроительная и судоремонтная база ЧФ — Николаев. После этого Октябрьский предупредил всех командиров баз, что противник может попытаться заминировать их с воздуха, а способов траления донных мин все еще нет. В качестве единственного средства предлагалось организовать ночные посты наблюдения на шлюпках и катерах, которые в случае минирования точно засекали бы места падения мин, которые потом бы обвеховывались и уничтожались глубинными бомбами. Одновременно он доложил наркому ВМФ, что отсутствие средств борьбы с донными минами «частично парализовало активную деятельность флота. По этой же причине, а также из-за боязни потерять транспорты от атак подводных лодок и авиации противника, в первые дни войны на театре перевозки замедлились».
Тем временем визиты миноносцев продолжались. Они минировали внешний рейд базы в ночи на 28, 29 июня и 3, 4 июля. По немецким данным, с начала войны до 4.7.1941 группа II/KG 4 выставила 120 мин в районе Севастополя и 50 в Днепровском лимане. По советским данным, начиная с первой военной ночи наблюдательным постам главной базы (ГБ) удалось заметить сброс 44 мин, из которых только 24 упали на выходе из Северной бухты. Таким образом, даже если допустить, что часть сброшенных мин осталась незамеченной, немцам удалось выставить в заданном районе только около четверти от израсходованного числа, а остальные упали на сушу или далеко в море, где они не представляли большой угрозы (мины срабатывали под днищем корабля только на глубинах моря не более 25 м). Кроме упоминавшихся Черноморский флот понес на минах еще несколько потерь. Днем 30 июня на выходном фарватере взорвалась паровая шаланда «Днепр». Погибло четыре человека, и столько же получили ранения. Но свою самую большую утрату ЧФ понес 1 июля. Днем новый эсминец «Быстрый» вышел из ГБ в Николаев для ремонта. Перед ним по фарватеру прошли два транспорта, буксир и подводная лодка, но тем не менее в 14.29 под кораблем прогрохотал мощный взрыв. Командир «Быстрого» свернул с фарватера и приткнулся к прибрежной отмели. Корпус эсминца получил обширные повреждения, главным из которых оказался перелом корпуса в районе полубака. Два человека погибли при взрыве, но еще 22 утонули, прыгнув за борт во время возникшей паники. 14 июля корабль сняли с мели и ввели в док, но отремонтировать так и не смогли — повреждения оказались слишком обширными, а при осаде Севастополя «Быстрый» получил многочисленные повреждения от бомб и снарядов.
Точные потери люфтваффе в ходе осуществления заградительной операции неизвестны, но советская ПВО настаивает на уничтожении как минимум двух машин — одной в первую ночь и другой в ночь на 4 июля, когда, по наблюдению берегового поста, один из самолетов наскочил на аэростат заграждения и взорвался при падении в море. Минные постановки немцев могли иметь гораздо более неприятный для советской стороны исход, если бы в их разгар группа II/KG 4 не получила приказ перебазироваться на Балтику. Уже тогда у немцев не хватало сил для того, чтобы быть одинаково сильными повсюду. К концу июля на ЧФ уже имелись электромагнитные тралы, и кризис, связанный с применением донных мин, навсегда остался позади.
Борьба с миноносцами в этот период была далеко не единственной заботой истребительной авиации ЧФ. В дневное время перехватчики неоднократно вылетали на перехват разведывательных самолетов люфтваффе, дважды в сутки пытавшихся установить дислокацию и состояние кораблей Черноморского флота. Как правило, эти вылеты оказывались безрезультатными из-за позднего обнаружения самолетов постами ВНОС. Постоянный барраж в воздухе тоже не давал результатов, поскольку лишенные радиоприемников старые истребители было невозможно наводить с земли, и их встреча с немецкими самолетами могла произойти разве что случайно. Тем не менее на войне периодически происходят и маловероятные случаи. Так, вечером 7 июля в районе Саки удалось сбить два разведывательных Не-111, а днем 10 июля из-за отсутствия оповещения пара МиГов 32-го иап атаковала и сбила Пе-2 40-го бап. Его экипаж спасся на парашютах. 17 июля был сбит разведчик Do-17 в районе озера Донузлав. 23-го МиГи 32-го иап вели бой в районе Севастополя, в результате которого каждая из сторон потеряла по одному самолету. Спустя два дня состоялся первый над Черным морем воздушный таран. Пара МиГ-3 (летчики Е. Рыжов и Телегин) перехватила на высоте 7500 м Do-215 из состава дальнеразведывательной эскадрильи З/ObdL. Мотор на истребителе Телегина начал давать перебои, и он отказался от преследования. Е. Рыжов вступил в перестрелку с воздушным стрелком разведчика, в результате которой на «дорнье» был выведен из строя левый мотор, но на МиГ-3 оказалась перебита магистраль водяного охлаждения (Рыжов получил небольшие ожоги паром). В самый решительный момент боя на МиГе закончился боезапас, и тогда Рыжов решился на таран. Do-215 камнем упал в море, а советскому летчику с большим трудом удалось посадить тяжело поврежденный истребитель на воду. Он успел покинуть тонущую машину и надуть спасательный жилет. Берега не было видно, и при попытках грести в его сторону молодого пилота окончательно покинули силы. Лишь спустя несколько часов он был случайно замечен сторожевым катером, сопровождавшим конвой из Севастополя в Одессу. От усталости Рыжов первое время даже не мог говорить. Его судьбу в штабе выяснили только спустя четыре дня. К счастью, летчик не имел серьезных ранений и вскоре вернулся в свою часть, а вот экипаж немецкой машины, возглавляемый обер-лейтенантом Й. Шульце-Плоциусом, пропал без вести. Ведомый Рыжова в том бою — Телегин — взял свое 30 июля. В этот день он сбил в районе Севастополя Bf-110, который, по немецким данным, являлся разведчиком Ju-88.
В целом же первый месяц войны прошел для истребительной авиации Крыма довольно спокойно. Помимо постоянного дежурства и вылетов на перехваты, летчики в сравнительно спокойной обстановке продолжали летную учебу, формирование новых летных подразделений (в частности, 3-й эскадрильи 8-го иап, командиром которой назначили капитана К. Д. Денисова) и освоение новой техники. А ее до конца июля поступило сравнительно много — 40 Як-1 и 7 ЛаГГ-3. Командование осталось верным себе, и вместо перевооружения на новую матчасть какого-то одного полка целиком продолжило ее растаскивание по разным подразделениям. Як-1 получили 5-е эскадрильи 8 и 32-го иап, 4-я эскадрилья 9-го иап, ЛаГГ-3 — 2-я эскадрилья 8-го иап. Одновременно нескольким звеньям от разных эскадрилий пришлось оттянуться из района Севастополя для организации ПВО портов и аэродромов Крыма. В начале июля 3-я эскадрилья 32-го иап целиком перелетела на аэродром Кунань, откуда осуществляла ПВО Евпатории, Ак-Мечети и конвоев на трассе Севастополь — Одесса.
Тем временем летчики ударной авиации вели совершенно другую войну. С 23 июня они совершали бомбардировочные рейды на Констанцу и порты устья Дуная, со 2 июля бомбили нефтеносный район Плоешти. Дальности полета были таковы, что сопровождение истребителями совершенно исключалось. Все это обусловило весьма ощутимые потери. До конца июля 2-й мтап и 40-й бап совершили в сумме около 650 самолето-вылетов, но успели потерять 22 ДБ-3 и 17 СБ и Пе-2. За то же время в качестве пополнений получили 18 Пе-2, которыми перевооружили 2 и 5-ю эскадрильи 40-го бап, а также 12 СБ. Несмотря на определенные успехи в борьбе с нашими ударными самолетами, противник находился под большим впечатлением этих налетов. 23 июля в дополнение к директиве OKW № 33 Гитлер указывал, что «первоочередной задачей основной массы пехотных дивизий (группы армий «Юг». — М. М.) является овладение Украиной, Крымом и территорией России до Дона». В дополнение к директиве № 34 (12.8.1941) он высказался более определенно: «Овладеть Крымом, который, будучи авиабазой противника, представляет собой большую угрозу румынским нефтяным районам». 21 августа начальник штаба ОКН [ОКН — Верховное командование сухопутных сил (Oberkommando des Heeres) — Прим. lenok555] генерал Гальдер записал в свой военный дневник следующие указания фюрера: «Важнейшей целью, которая должна быть достигнута еще до наступления зимы, является не захват Москвы, а: на юге — захват Крыма, индустриального и угольного Донецкого бассейна и нарушение подвоза русскими нефти с Кавказа; на севере — захват Ленинграда и соединение с финнами… Быстрый захват Крыма имеет наибольшее значение для надежного снабжения Германии нефтью, которое остается под угрозой, пока в Крыму находятся крупные воздушные силы русских». Конечно же, Гитлер не мог знать, что на самом деле эти «крупные воздушные силы» состояли всего из двух ударных полков морской авиации!
Сухопутная обстановка развивалась на приморском фланге очень медленно, по крайней мере если сравнить это с боевыми действиями на других направлениях. До 3 июля фронт все еще проходил по линии государственной границы, и лишь 16-го немцы заняли столицу Молдавии Кишинев. 23 июля впервые немецкие бомбардировщики были зафиксированы в небе над Одессой, кроме того, они произвели атаки на несколько конвоев и одиночных судов на трассе Одесса — Севастополь. Погиб крупный грузопассажирский теплоход «Аджария» (4727 брт), ожидавший разгрузки на внешнем рейде Одессы — первая жертва немецкой авиации среди торговых судов на Черном море. Атаки продолжились и в последующие дни. Больших успехов они не имели, но затруднили снабжение по морю приморской группы 9-й армии Южного фронта.
В начале августа немцам удалось окружить главные силы двух советских армий в районе Умани. Через многокилометровую брешь, образовавшуюся во фронте, на Украину хлынули немецкие войска. Главная их ударная группировка — 1-я танковая группа — стала переправляться через Днепр в районе Кременчуга, а 11-я армия развернула наступление в направлении излучины Днепра и Николаева. 9-й советской армии, чтобы не оказаться прижатой к морю, пришлось стремительно отступать. С 5 августа начались бои на дальних подступах к Одессе, 17-го немцы заняли Николаев, 19-го — Херсон и 21–го — Очаков. 19 августа войска 11-й германской армии вышли к Днепру на участке от Никополя до Херсона и 30 августа форсировали его в районе Берислава. По недоразумению советских войск в этом районе не оказалось — одни части ушли в ходе перегруппировки, другие еще не подошли. Последующие трехдневные бои показали, что ликвидировать прорыв было уже поздно. Боясь окружения, войска 9-й армии Южного фронта продолжили свое отступление, но их отход осуществлялся не на юг — в сторону Крыма, а на восток — в сторону Ростова-на-Дону. Дорога к сухопутным воротам Крыма — Перекопу — оказалась совершенно открыта.
Участие авиации Черноморского флота в этих боях, если и нельзя назвать незначительным, то тяжело охарактеризовать как активное. Командующий флотом Октябрьский считал, что воевать над сушей дело ВВС Красной Армии, а его силы предназначены для действий над морем. Находившийся на Черном море заместитель наркома ВМФ адмирал Г. И. Левченко неоднократно требовал от Октябрьского выделения самолетов для действий на сухопутном фронте, но, пока в середине августа в этот вопрос не вмешался сам Н. Г. Кузнецов, дело почти не двигалось с мертвой точки. Тем временем авиационные части, дислоцировавшиеся в Южной Украине, поневоле оказались втянуты в бои, развернувшиеся близ их аэродромов. Еще с 7 августа в районе Очакова 9-й иап вел активные действия против авиации и войск противника. Сразу же выяснилось, что сухопутное командование, в оперативное подчинение которого перешел полк, заинтересовано не столько в прикрытии своих войск от ударов люфтваффе, сколько в нанесении ударов по передовым частям противника, которые своим продвижением постоянно угрожали отрезать советские войска от их тылов. Эти бои, которые находились за рамками настоящей работы, носили весьма ожесточенный характер. Достаточно сказать, что общая численность истребителей в трех полках 62-й иабр с 10 по 31 августа сократилась с 222/176 до 159/118 боевых машин. 15 августа обескровленные эскадрильи 9-го иап перебазировались на аэродромы Скадовск, Красная Знаменка и Евпатория. В тот же день перехватчикам 3-й эскадрильи 32-го иап и 9-му иап впервые пришлось отражать налеты немецких дневных бомбардировщиков на объекты Крыма — самолеты люфтваффе пытались атаковать суда в порту Ак-Мечеть и транспорт «Чехов» у мыса Тарханкут. В результате семи воздушных боев истребителям ЧФ удалось свалить в море один Ju-88, правда, при этом был потерян один Як-1. В первых числах сентября 9-й иап, потерявший к тому времени в боях 51 истребитель, был отведен для переформирования и переучивания на самолеты новых типов в находившееся в Ейске военно-морское авиационное училище (ВМАУ) имени Сталина. Вместо него на аэродромы Северной Таврии перебазировались 93,96 и 101-я оиаэ (последняя была сформирована из истребительной эскадрильи расформированного 3-го урап), 70-я обаэ (на СБ), частично 46-я ошаэ (на Ил-2) и 5-я эскадрилья 8-го иап. В конце августа — начале сентября эти самолеты бомбардировали немецкие переправы на Днепре и передовые отряды войск противника, пытаясь всячески замедлить их продвижение, но к 8—10 сентября потеряли большую часть техники и были отведены в тыл на доукомплектование. Весьма характерно то обстоятельство, что, хотя группа и действовала на сухопутном направлении, она практически не взаимодействовала с сухопутными командирами и вела собственную войну — сама находила противника, сама наносила по нему удары и т. д.
Для качественного решения данной задачи этих сил было, конечно же, мало, но одновременно ВВС ЧФ выполняли еще несколько задач. Во-первых, это уже упоминавшиеся удары по экономическим объектам в Румынии. Так, 10 и 13 августа два мощных авиаудара были нанесены по Черноводскому мосту через Дунай. В результате второго налета И-16 из «звена Вахмистрова» смогли разрушить одну из опор моста и разорвать находившийся под мостом нефтепровод Плоешти — Констанца. 14 и 18 августа самолеты 2-го мтап бомбили Плоешти, а 16 августа — Констанцу. Во-вторых, действия по поддержке сухопутных войск в районе Одессы. С 10 августа ежедневно туда вылетали главные силы 40-го бап, а в конце месяца непосредственно на одесских аэродромах была сформирована группа истребительной авиации, куда вошла 1-я эскадрилья 8-го иап и часть 46-й ошаэ. С 20-х чисел в ударах по войскам противника в районе Одессы приняли участие и ДБ-3 2-го мтап. Бомбардировщики летали туда практически без какого-либо прикрытия, и потому не случайно их потери в августе 41–го стали наиболее тяжелыми по сравнению с любым другим месяцем войны на Черном море — 14 ДБ-3 и 28 СБ и Пе-2. С 31 августа эти же полки и звенья СПБ бомбили переправы на Днепре. В ночное время их сменяли МБР-2 119-го мрап, который с середины августа базировался на крымском озере Донузлав.
В-третьих, в конце месяца обострилась обстановка и в прибрежных водах Крыма. С 20-х чисел августа германское командование перебросило на театр торпедоносную эскадрилью 1/KG 28, «хейнкели» которой приступили к «свободной охоте» у берегов полуострова. В связи с тем, что раньше в дневное время здесь появлялись только разведчики, советская ПВО оказалась неготовой к отражению новой опасности. Первый успех торпедоносцев не заставил себя долго ждать. Уже 29 августа на выходе из Керченского пролива атакой двух торпедоносцев был потоплен транспорт «Каменец-Подольск» (5117 брт; погибло 9 человек команды). Один из «хейнкелей» зацепился за мачту тонущего корабля и рухнул в воду, другой был сбит огнем сторожевого катера. Это остудило пыл нападавших, и в течение пары недель налетов на суда в море не было.
Впрочем, не исключено, что эскадрилья переключила свое основное внимание на минные постановки. Поздним вечером 30 августа после длительного перерыва вражеские воздушные миноносцы были замечены над Севастополем. По наблюдениям ВНОС, восемь мин упали на городские кварталы и сработали как бомбы, четыре — на внешнем рейде. На следующую ночь небольшие группы самолетов снова минировали подходы к Севастополю и Евпатории. Если верить советским документам, эти налеты дорого обошлись люфтваффе. В ночи на 30 и 31 августа последовательно двух побед добился командир 3-й эскадрильи 8-го иап капитан К. Д. Денисов и в ночь на 31 августа — капитан Бухтияров. По мемуарам Денисова, утром 31 августа советские солдаты нашли у береговой черты искореженную плоскость и часть хвостового оперения Ju-88, которые были выставлены для всеобщего обозрения на аэродроме Кача. Точно подтвердить эти потери из-за отсутствия немецких документов нельзя, но остается фактом, что на неделю немцы прекратили дальнейшие попытки минирования. Не было потерь и на самих минах.
Полки морской авиации с конца месяца уже были в Крыму не одиноки. Еще 14 августа директивой Верховного главнокомандующего И. В. Сталина объявлялось о формировании на полуострове 51-й отдельной армии на правах фронта. В нее целиком входили войска 9-го ск, кроме того, перебрасывалось две стрелковые (271 и 276-я) и три кавалерийские (40, 42 и 48-я) дивизии, сформированные из резервистов на Северном Кавказе. Кроме того, из местных ресурсов приказывалось сформировать еще четыре дивизии народного ополчения, которые вскоре получили номера 172, 184, 320 и 321. Всем этим наспех вооруженным соединениям не хватало не только вооружения (в первую очередь артиллерии), но в первую очередь опытных командных кадров. Но больше всего не повезло с командующим самой армии. Им был назначен генерал-полковник Ф. И. Кузнецов — тот самый, который командовал войсками Северо-Западного фронта в крайне неудачно завершившихся приграничных сражениях в Прибалтике. Характера современных операций он не понимал и, кроме того, отличался крайним высокомерием в отношениях с окружающими. Не нашел он общего языка и с адмиралом Октябрьским, который, согласно директиве, был подчинен Ф. И. Кузнецову в вопросах обороны Крыма. Октябрьский не испытывал ни малейшего желания передавать в подчинение хоть малую толику своих сил, будь то береговые орудия, морская пехота или эскадрильи ВВС ЧФ. В дополнение к этому оба военачальника не до конца отдавали себе отчет в том, что главная угроза Крыму исходит с суши — со стороны Перекопа. Это может прозвучать дико, но, в то время как немцы стремительно двигались на юг от Днепра, советское командование больше опасалось морского или воздушного десанта на полуостров. В этом немалую роль сыграла немецкая разведка, которая очень успешно поставляла дезинформацию о проходе итальянского флота через Босфор и сосредоточении большого числа транспортных судов и самолетов в портах Болгарии. Вскоре все вышеперечисленные недостатки оказали решающее значение в том, с какой легкостью немцам удалось овладеть Перекопом.
Сформировать авиацию для отдельной армии оказалось делом еще более сложным, чем укомплектовать ее стрелковыми дивизиями. Директивой Ставки указывалось, что в ее состав должен войти 21-й дальнебомбардировочный полк (дбап), который уже базировался в Крыму и ранее входил в состав 50-й дивизии ДБА. Кроме того, Сталин обязал командующего ВВС РККА П. Ф. Жигарева выделить в состав ВВС 51-й армии (ими командовать был назначен полковник В. А. Судеец) два истребительных полка. Первым стал 182-й иап, прибывший в Крым 22 августа с 27 исправными самолетами МиГ-3. Полк был недавно сформирован и переучен на новые самолеты, так что его пилоты не имели боевого опыта. С момента своего прибытия летчики полка вместе с моряками штурмовали днепровские переправы и движущиеся колонны войск. 6 сентября прибыл второй по счету истребительный авиаполк — 247-й на 18 самолетах ЛаГГ-3. Как и пилотам 182-го иап, его личному составу в кратчайшее время пришлось переучиться с И-153 на ЛаГГ. Летчики этого полка в отличие от своих коллег из 182-го иап имели некоторый боевой опыт, полученный в первые недели войны, а самим полком командовал майор Михаил Федосеев — участник войны в Испании, где он сбил 7 самолетов. В конце августа оба полка понесли некоторые потери, но к началу боев за Перекоп в целом оставались вполне боеспособными. Таким было положение к 11 сентября, когда передовые отряды 54-го немецкого армейского корпуса вышли к Перекопу.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.