§ 3. ВОЗРОЖДЕНИЕ И РАСКОЛ: Религиозная жизнь на оккупированной территории
§ 3. ВОЗРОЖДЕНИЕ И РАСКОЛ:
Религиозная жизнь на оккупированной территории
С первых дней оккупации германские власти провозгласили себя «защитниками религии»{774}. В циркуляре РСХА от 2 июля 1941 г. говорилось: «Не следует ничего предпринимать против стремлений православной церкви добиться влияния на массы. Напротив, им следует, по возможности, способствовать»{775}. На оккупированной территории СССР были созданы отделы по делам культов при городских управах и изданы приказы, обязывавшие население посещать храмы, соблюдать религиозные праздники, выполнять церковные обряды, приветствовать священнослужителей сниманием головных уборов. Школьные учителя были обязаны организовывать коллективное посещение церкви в воскресные дни, а в обеденный перерыв — обучать детей пению религиозных песен. Было введено обязательное изучение «Закона Божия», который преподавали священники{776}.
В первые же дни после прихода германских войск на оккупированной территории СССР произошел бурный всплеск религиозности{777}. Население «самопроизвольно» открывало церкви везде, где было в наличии духовенство и подходящие здания. О размахе возобновления религиозной жизни на оккупированной территории можно судить по тому, что только в Житомире к 1 ноября 1941 г. открылось 54 церкви{778}. Всего в период оккупации на территории СССР было восстановлено более 40% от дореволюционного количества церквей — от 7,5 тыс.{779} до 10 тыс.{780}, а также почти 60 монастырей (в том числе 45 на Украине, 6 в Белоруссии и 6–7 в РСФСР){781}.
В этих условиях естественным было проявление верующими благодарности германской армии за «возвращение» религиозной свободы{782}. На оккупированной территории СССР проявился религиозный коллаборационизм. После прихода оккупантов вышла из подполья и активно поддержала новую власть антисоветская секта «апокалипсистов», возникшая ранее в Киеве, Виннице и Житомире. Вера в то, что советская власть пришла к своему краху, среди сектантов была повсеместной{783}. Некоторые священнослужители в первые месяцы войны помогали оккупантам{784}, в том числе провоцировали прихожан на выдачу оккупационным властям коммунистов и натравливали население на советских партизан{785}. Религиозный коллаборационизм проявился и в таком аспекте, как распространение священниками и верующими информации о том, что все сторонники «обновленческого течения» в православии якобы «настроены пробольшевистски» и являются «агентами НКВД»{786}. Нападение Германии на СССР было почти восторженно встречено большей частью духовенства РПЦЗ и значительной частью верующих эмигрантов{787}. 22 июня 1941 г. архиеп. Берлинский и Германский Серафим (Ляде) издал послание к пастве, в котором приветствовал Гитлера и призвал верующих к участию в «антибольшевистской борьбе»{788}.
Несмотря на потворство религии, германские власти стремились удержать религиозное возрождение в определенных рамках, для чего уже в июле 1941 г. было предписано «настаивать на принципе отделения церкви от государства»{789}. К ноябрю 1941 г. на оккупированную территорию СССР был спущен приказ Гитлера о том, что «оживление религиозной жизни в занятых русских областях необходимо предотвращать»{790}. В том числе было запрещено создание теологических факультетов и духовных семинарий, установлен запрет на возвращение конфессиям в собственность храмов и религиозного имущества (они должны были передаваться им только в пользование) и дано указание «не доверять православным священникам», так как они могут быть «советскими агентами»{791}.
В итоге германские власти в религиозном вопросе заняли «взвешенную» позицию. В июне 1942 г. рейхскомиссар Украины Э. Кох дал указания о том, что «допускается любая религия и любое церковное направление, если оно лояльно к германской администрации и обнаруживает готовность содействовать созданию положительного настроения среди населения и не делать ничего, что способствовало бы отрицательным тенденциям». Он подчеркнул недопустимость распространения религиозной полемики «среди широких масс, потому что она способна нарушить гармонию, необходимую для общего строительства»{792}. В некоторых районах оккупированной территории во многом были оставлены в силе советские антирелигиозные законы{793}, в частности, было запрещено преподавание «Закона Божьего» в школах{794}.
В целом нацистская религиозная политика на оккупированной территории СССР базировалась на принципе «разделяй и властвуй»{795}. Германские власти поощряли конфессиональный сепаратизм, для чего предписали противодействовать единству православной церкви. 16 августа 1941 г. Р. Гейдрих издал приказ «О церковном вопросе в оккупированных областях Советского Союза», который гласил, что «о восстановлении прежней патриархальной русской церкви не может быть и речи», поэтому не допускалось объединение православных общин и создание ими «руководящих центров»{796}. В целом было предписано удалить из церковной жизни «всякую тень Москвы»{797}. К середине 1942 г. Министерство «восточных территорий» склонилось к тому, что наиболее желательной ситуацией для Германии в решении церковного вопроса было бы развитие противостояния между Московским Патриархатом и сильными национальными православными церквами{798}. Целью такой политики было снижение на оккупированной территории влияния РПЦ, которая с самого начала войны заняла просоветскую и антиколлаборационистскую позицию.
Планам нацистов способствовали сепаратистские устремления высшего духовенства на Украине. Раскол Церкви на Украине был связан не только с амбициями отдельных церковных иерархов{799}, но и с тем, что политические взгляды духовенства в этом регионе были весьма неоднородны. Одни священники симпатизировали советскому строю, другие поддерживали националистов, третьи разделяли «прогерманские» взгляды{800}.
Летом 1941 г. архиеп. Ровенский Алексий (Громадский) объявил о создании автономной Украинской Православной Церкви (УПЦ), оставшейся в юрисдикции Московского Патриархата. Однако часть иерархов и священнослужителей во главе с архиеп. Луцким Поликарпом (Сикорским), которая открыто приветствовала приход германских оккупантов{801}, осталась недовольна таким решением{802}. Их «антимосковские» настроения были поддержаны оккупационными властями. Оккупанты призвали духовенство «сплотиться вокруг своих освободителей, создать и прочно укрепить на Украине автокефальную церковь во главе со своим патриархом и навсегда отойти от митрополита Сергия и московской православной церкви». С целью минимизировать неудачный опыт самосвятства «Украинской автокефальной церкви» во главе с В. Липковским в 1920-х гг., оккупанты привлекли к этой акции только «канонически высвященных епископов»{803}. Эти иерархи 8–10 февраля 1942 г. созвали в Пинске церковный собор, объявивший о создании Украинской Автокефальной Православной Церкви (УАПЦ), независимой от Московского Патриархата{804}. Во главе УАПЦ встал архиеп. Поликарп (он получил титул митрополита), который был официально признан германскими властями главой Православной церкви на Украине{805}.
Митр. Поликарп выразил оккупантам «благодарность украинского народа за освобождение от большевиков и заверил в своем лояльном сотрудничестве», а УАПЦ стала активно сотрудничать с оккупационными властями. Митр. Поликарп требовал от священников агитировать прихожан к выезду на работу в Германию и вступлению в коллаборационистские формирования, а всех уклоняющихся объявлять «помогающими врагу» (то есть СССР). Службы в церквах, как правило, начинались с провозглашения «многолетия» Гитлеру.
Архиеп. Феофил (Бундовский), назначенный главой структур УАПЦ на левобережной Украине, опубликовал в харьковской газете «Новая Украина» статью, направленную против Московской Патриархии{806}.
В структуре УАПЦ были созданы епархиальные советы, открыты бесплатные краткосрочные богословские курсы для подготовки кандидатов в священники, на которых преподавались богословские науки, философия, педагогика, немецкий язык и «украиноведение». Службы в церквах УАПЦ проводились на украинском языке, на нем же выпускались религиозные книги. В некоторых регионах церковное управление было передано в руки украинского культурно-просветительского общества «Просвета». В приходах читалась «молитва за Украину» — как на украинском, так и на церковнославянском языке{807}. Сначала германские власти поддерживали развитие «украинофильской» ориентации церкви, но затем пересмотрели свою позицию из-за налаживания связей между УАПЦ и украинскими националистами{808}.
В то же время УПЦ, несмотря на некоторую «украинизацию» этой церкви (перевод богослужений на украинский язык и пр.), склонялась к «общерусской» идеологии. Так, на Восточной Украине священники и прихожане УПЦ помогали военнопленным красноармейцам — собирали для них продукты и зимнюю одежду{809}. Хотя нацистские власти не поддерживали УПЦ из-за ее «промосковской» ориентации, в результате они свели свою политику к закулисному манипулированию обеими Церквами, внешне «оставив в покое и тех, и других»{810}. Например, УПЦ был передан главный храм Киева — собор Св. Владимира. На практике положение обеих Церквей зависело от политической ориентации бургомистра того или иного населенного пункта. Например, УАПЦ получила преференции в Киеве, где бургомистром был националист Л.И. Форостовский, а УПЦ — в Днепропетровске, где бургомистр был настроен «прорусски»{811}.
Планы нацистов по отрыву белорусского православия от РПЦ были нарушены тем, что избранный в марте 1942 г. экзархом Белоруссии митр. Пантелеймон (Рожновский) отказался от предложения германских властей объявить автокефалию. После этого он был отстранен от управления Церковью и выслан в монастырь, а белорусское православие возглавил архиеп. Могилевский и Мстиславльский Филофей (Нарко). Он под давлением оккупантов в сентябре 1942 г. созвал «Всебелорусский православный собор», на котором было провозглашено создание «Белорусской Автокефальной Православной Церкви», но с оговоркой — лишь «после признания ее всеми каноническими Церквами». Правомочным собор не являлся, так как в нем приняли участие только отдельные представители Минской и Новогрудско-Барановичской епархий{812}. Дальнейшие указания оккупационных властей о форсировании автокефализации белорусского православия фактически саботировались иерархами и клиром{813}. Сепаратистским инициативам также препятствовали настроения верующих — по оценкам советских партизан, их основная масса в Белоруссии «как была, так и осталась такими же православными», как ранее, и практически не замечала разногласий среди иерархии{814}. Таким образом, осуществить отрыв белорусского православия от РПЦ германским властям не удалось. Противоречия в национальной сфере и сепаратистские устремления не играли значимой роли в жизни православных верующих Белоруссии, которые, в основном, придерживались идеологии общерусского религиозного единства.
Положению Православной церкви в Прибалтике придавал определенную устойчивость тот факт, что экзарх этого региона митр. Сергий (Воскресенский) остался в Риге. Несмотря на выражение лояльности к германским властям, митр. Сергий (Воскресенский), тем не менее, выступал против отрыва прибалтийского православия от РПЦ и препятствовал деятельности латышских и эстонских православных церковных сепаратистов. Их активности, которую они развили сразу же после прихода германских войск, способствовал исторический опыт существования в 1920–1930-х гг. вначале автономных, а затем фактически независимых от РПЦ и вошедших в юрисдикцию Константинопольского Патриархата Латвийской Православной Церкви и Эстонской Апостольской Православной Церкви (ЭАПЦ). Во главе Латвийской церкви находился митр. Августин (Петерсон), во главе ЭАПЦ — митр. Александр (Паулус), которые и возглавили церковное сепаратистское движение в Латвии и Эстонии сразу после прихода германских оккупантов. Попытка раскола православия в Латвии была усилиями митр. Сергия (Воскресенского) к февралю 1942 г. сведена на нет, чему способствовал тот факт, что 70% православных верующих в этом регионе были русскими по национальности. Однако в Эстонии, где только 25% приходов были русскими{815}, значительная часть православных священников и паствы (в основном эстонцев по национальности) провозгласила повторное отделение ЭАПЦ от РПЦ и к сентябрю 1941 г. добилась признания ЭАПЦ оккупационными властями (при этом большая часть русских приходов Эстонии осталась в составе РПЦ){816}. Таким образом, деятельность православных церковных сепаратистов в Латвии и Эстонии имела четко выраженный национальный аспект.
В отличие от своей политики на Украине и в Белоруссии, германские власти в Прибалтике не форсировали церковный сепаратизм и не стали принуждать митр. Сергия (Воскресенского) к автокефализации прибалтийского православия. Очевидно, иерарх смог убедить нацистов в том, что в случае отпадения православия в Прибалтике от РПЦ, оно перейдет под управление Константинопольского Патриарха, что противоречило интересам Рейха{817}. Тем не менее оккупационные власти пытались использовать авторитет митр. Сергия (Воскресенского) в своих пропагандистских целях. Так, в июле 1942 г. нацисты инспирировали выступление прибалтийских иерархов против патриотической деятельности главы РПЦ митр. Сергия (Страгородского) и отправку ими приветственной телеграммы Гитлеру{818}. Эта пропагандистская акция была призвана повлиять в антисоветском духе на верующую часть населения оккупированной территории, а также сгладить тот факт, что прибалтийское православие (кроме ЭАПЦ) осталось в составе РПЦ.
В августе 1941 г. при поддержке германских властей митр. Сергий (Воскресенский) создал «Православную миссию в освобожденных областях России» (т.н. «Псковская духовная миссия») — эксперимент по возрождению церковной жизни, который был осуществлен на оккупированной части Ленинградской обл. Кроме массового открытия церквей и распространения икон и религиозной литературы, на этой территории было установлено обязательное посещение богослужений и участие в церковных таинствах, проведены тысячи обрядов крещения детей и подростков, а также проделана большая идеологическая работа по привлечению молодежи к православию. Так, книга для чтения «Родная речь», изданная в 1942 г., содержала произведения на «религиозную тему» (стихотворение Д.С. Мережковского «Легенда о елке», рассказы А.П. Чехова «На страстной неделе», А. Ремизова «Пасха» и И. Шмелева «Под рождество» и «Катанье с гор на Масленице»){819}.
Германские власти пытались использовать авторитет митр. Сергия (Воскресенского) в своих целях. В июле 1942 г. в Риге был организован съезд православных епископов, на котором они во главе с митр. Сергием (Воскресенским), не порывая официально связи с РПЦ, выступили против патриотических обращений Патриаршего Местоблюстителя, митр. Сергия (Страгородского), а также послали приветственную телеграмму Гитлеру{820}.
Нацисты активно использовали в своих интересах Украинскую Греко-Католическую Церковь (УГКЦ). Еще до начала войны грекокатолический священник И.М. Грынех стал капелланом украинского отряда «Нахтигаль», созданного в структуре абвера{821}. Нацисты оказывали Униатской церкви поддержку в распространении влияния на восток Украины, где священники УГКЦ возобновляли работу ранее закрытых церквей (уже под флагом униатства), привлекали паству, организовывали сбор средств на постройку новых церквей. Под церкви использовали также клубы, столовые, жилые дома и даже палатки{822}.
В то же время УГКЦ оказывала поддержку украинским националистам. После провозглашения ОУН «независимости» Украины 30 июня 1941 г., глава УГКЦ митр. А. Шептицкий издал послание, в котором призвал народ поддержать украинское «правительство»{823}. Хотя деятельность ОУН формально не имела религиозной основы, эта организация не отказывалась от сотрудничества с УГКЦ и УАПЦ, священники и прихожане которых принимали участие в организационном и морально-идейном обеспечении деятельности ОУН. В оуновских вооруженных формированиях полевое духовенство было в основном из числа священнослужителей УГКЦ{824}.
Политика оккупационных властей по отношению к католической конфессии определялась мнением А. Розенберга и других нацистских идеологов о ее «опасности» для интересов Рейха «на востоке». Поэтому германские власти пресекали деятельность западноевропейских католических миссионеров в оккупированных регионах{825}, а также отслеживали «нежелательные тенденции» в деятельности местных католиков. Так, белорусский ксендз В. Годлевский был назначен помощником генерального комиссара Белоруссии В. Кубе по делам просвещения{826}, однако к концу 1941 г. попал в немилость за «националистическую деятельность» и в январе 1942 г. был расстрелян. Деятельность протестантской конфессии в Прибалтике была допущена «только в ограниченном масштабе», причем германские власти считали «желательным» ее «расщепление на возможно большее количество групп»{827}.
Нацисты вели активную пропагандистскую деятельность среди мусульман СССР. В оккупированном Крыму они покровительствовали исламу, в том числе разрешив открытие мечетей{828} (по некоторым данным, их было открыто около 40{829}). Деятельность среди мусульман на оккупированной территории СССР возглавил бывший Великий муфтий Иерусалима Х.М.А. эль-Хусейни, бежавший в Германию после провала антибританских восстаний в Палестине и Ираке в 1940 г.{830} Муфтий эль-Хусейни принимал активное участие в работе исламской религиозной школы («Муллашуле») при «Туркестанском комитете» — антисоветском коллаборационистском органе, созданном оккупантами в 1942 г.{831}, и неоднократно посещал лагеря мусульманских коллаборационистов-легионеров, где выступал с призывами к «священной войне против неверных» (то есть СССР) в союзе с Германией{832}. В коллаборационистский «Туркестанский легион» были направлены 5–6 мулл. В легионе был установлен еженедельный намаз{833}.
Формулирование советской религиозной политики на оккупированной территории страны было обусловлено, в первую очередь, патриотической позицией, которую заняли основные конфессии в СССР. В первый день войны, 22 июня 1941 г., глава РПЦ митр. Сергий (Страгородский) издал патриотическое послание к православным верующим, в котором отметил, что «повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла шведского, Наполеона», призвал вспомнить «святых вождей русского народа… Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и Родину» и благословил народ на «предстоящий всенародный подвиг»{834}. С аналогичным посланием к пастве обратился 26 июня 1941 г. митр. Ленинградский Алексий (Симанский). По воспоминаниям очевидцев, эти послания церковных иерархов нашли широкий отклик среди священнослужителей и верующих{835}. Патриотическая позиция РПЦ была искренней. В то же время ее открытое проявление, которое фактически шло вразрез с положением об отделении Церкви от государства, было также обусловлено пониманием непрочности ее положения, которое могло еще более пошатнуться в условиях катастрофического начала войны{836}. Приближение германских войск увеличивало опасность репрессий в отношении иерархов, особенно ввиду того, что экзарх Прибалтики митр. Сергий (Воскресенский) встал на путь сотрудничества с оккупантами{837}. С целью еще четче обозначить патриотическую позицию РПЦ, 14 октября 1941 г. Патриарший Местоблюститель издал послание с резким осуждением в адрес коллаборационистов из числа священнослужителей, оставшихся на оккупированной территории{838}.
Председатель Центрального духовного управления мусульман РСФСР, уфимский муфтий Г.З. Расулев с начала войны возглавил исламское движение в поддержку военных усилий СССР. 18 июля 1941 г. он обратился с воззванием к мусульманам Советского Союза, призывая их «подняться на защиту… родной земли, молиться в мечетях о победе Красной Армии и благословить своих сыновей, сражающихся за правое дело». Затем последовали еще два воззвания, в которых звучал призыв «во имя ислама встать на защиту мусульман и народов России, их мирной жизни и религии»{839}. Патриотическую позицию также твердо заняли Русская Православная Старообрядческая Церковь (РПСЦ), «Обновленческая церковь»{840}, Грузинская Православная Церковь (ГПЦ), Армянская Апостольская Церковь (ААЦ){841} и иудейское духовенство{842}.
Патриотическая позиция традиционных конфессий и необходимость мобилизации верующих на защиту страны подвигли руководство СССР на изменение религиозной политики. В стране была существенно приглушена антирелигиозная деятельность — были закрыты некоторые антирелигиозные музеи{843}, прекращен выпуск антирелигиозных изданий{844}, фактически перестал функционировать «Союз воинствующих безбожников» (СВБ). До прекращения своей деятельности СВБ резко перестроил свою работу с антирелигиозной пропаганды на разоблачение преследования нацистами верующих{845}. В антирелигиозных изданиях было объявлено, что, в отличие от нацистской Германии, «советская власть обеспечила верующим полную возможность свободно отправлять религиозный культ»{846}.
Другой причиной изменений в советской религиозной политике было «религиозное возрождение» на оккупированной территории, о котором руководство Советского Союза знало из сообщений разведки и партизан. Так, 10 марта 1942 г. Л.П. Берия направил докладную записку И.В. Сталину и В.М. Молотову, в которой сообщил о попытках германских властей «использовать Православную церковь и духовенство в своих захватнических целях», а также о распространении ими «клеветнических измышлений» о положении православия в СССР{847}. Ввиду этого советским руководством были приняты контрмеры.
Советские власти начали сотрудничество с РПЦ по борьбе с религиозным коллаборационизмом на оккупированной территории. 22 сентября 1942 г. Патриарший Местоблюститель издал Послание, в котором выразил категорический протест против коллаборационистской деятельности прибалтийских епископов и призвал их «одуматься и поспешить к исправлению». В принятом в тот же день определении Церковь потребовала от прибалтийских архиереев дать объяснение их действий «с опубликованием в печати». Органы НКВД СССР распространили эти документы на оккупированной территории Прибалтики{848}.
Сотрудничество между советскими властями и РПЦ развивалось и в сфере антигерманской пропаганды. 2 ноября 1942 г. митрополит Киевский и Галицкий Николай (Ярушевич) был назначен членом Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков (ЧГК). 10 мая 1943 г. митр. Николай принял участие во Всеславянском митинге{849}, а затем участвовал и в других мероприятиях Всеславянского антифашистского комитета{850}. ЧГК привлекала священнослужителей РПЦ к работе своих комиссий на местах{851}.
В сентябре 1941 г. советское руководство приняло решение поддержать деятельность муфтия Г.З. Расулева с целью «нейтрализации распространяемой… из Берлина и Рима антисоветской пропаганды среди мусульманского мира». При поддержке властей 15–17 мая 1942 г. в Уфе состоялось совещание мусульманского духовенства при ЦДУМ, в котором приняли участие 85 духовных лидеров ислама в СССР. Совещание приняло «Обращение», в котором приводились ссылки на историческое противостояние мусульман и германцев, а также факты уничтожения мусульман немецкими и итальянскими фашистами в Эфиопии, Албании, Ливии и Крыму. В обращении содержался призыв, «не жалея сил, сражаться на поле брани за освобождение великой Родины, всего человечества и мусульманского мира от ига фашистских злодеев», молиться «в мечетях и молитвенных домах о победе Красной Армии», а также помнить о том, «что победа врага принесет Родине большие бедствия, наука и культура погибнут, религия, язык и обычаи мусульман исчезнут». «Обращение» содержало некоторые перегибы, в частности, сообщение о зверствах в отношении мусульман в оккупированном Крыму (как известно, этого не было){852}. Также было издано интервью муфтия Г.З. Расулева, в котором он называл пронацистского муфтия эль-Хусейли человеком, который предал веру предков и добровольно молился «нацистскому “богу” Вотану»{853}.
Советские органы вели пропаганду среди католического населения оккупированной территории, которая гласила, что «немецкие фашисты преследуют свободу вероисповедания и религиозные чувства католиков, что в… борьбе против немецкого фашизма солидаризуются все народы и национальности независимо от их вероисповедания, что на борьбу с немецким фашизмом поднимается и католическое духовенство»{854}.
Германские власти, в свою очередь, прилагали усилия по дискредитации религиозной политики СССР. Так, пропагандистское издание «Ostraum Artikeldienst» (№ 19 за 1942 г.) поместило статью под названием «ГПУ в епископском одеянии», в которой утверждалось, что патриотическая позиция РПЦ, ГПЦ и ААЦ была инспирирована советскими властями. Патриотические обращения исламских священнослужителей были названы «особенно грубым надувательством». О муфтии Г.З. Расулеве нацистские пропагандисты писали, что он «никогда муллой быть не мог», а пользовавшийся глубоким уважением верующих среднеазиатский муфтий Ишан Бабахай ибн Абдулмаджидхан был назван «никому не известным», и лишь патриотическая деятельность иудейской конфессии с сарказмом была названа единственной, которая «не вызывает ни малейших сомнений в своей подлинности». Оккупационные власти пытались убедить население оккупированных территорий, что «при составлении всех этих посланий… главной целью [советских властей]… было… использовать… агитационное оружие, убедительно действующее на верующих англо-американцев»{855}. Приводились нацистской пропагандой и конкретные «факты» отрицательного отношения советской власти к религии. Так, 9 февраля 1942 г. германское радио сообщило «о расправах и убийствах духовенства и верующих», якобы осуществленных Красной Армией после освобождения Можайска{856}.
Таким образом, первый период Великой Отечественной войны характеризовался «религиозным возрождением» на оккупированной территории СССР, которому открыто потворствовали германские власти, масштабность религиозной политики которых была широкой. Ее целью был «отрыв» населения оккупированной территории от коммунистической и иной враждебной нацистам идеологии, деполитизация настроений населения и усиление роли и места религиозных мероприятий в его досуге. Оккупационные власти, не поддерживая открыто ни одну из церковных организаций, стремились контролировать деятельность каждой из них. С другой стороны, целью нацистов была «атомизация» религиозной жизни — максимальное расщепление всех конфессий на мелкие общины, организационно не связанные между собой. В особенности это касалось РПЦ, как наиболее крупной конфессии, идеологически связанной с русским национальным фактором. Цели германской религиозной политики находились в полном соответствии с национальной политикой Рейха на оккупированной территории Советского Союза. В то же время масштабность нацистской политики была снижена стремлением удержать «религиозное возрождение» в определенных границах, для чего было две главные причины: во-первых, нацистская идеология была враждебна традиционным конфессиям, и, во-вторых, германские власти опасались того, что «религиозное возрождение» станет катализатором усиления национального самосознания и единения населения оккупированной территории СССР.
Вариативность германской религиозной политики заключалась, во-первых, в маневрировании между разными течениями православия на Украине. Во-вторых, она проявилась в разном отношении к РПЦ — если на Украине поддержка деятельности православных сепаратистов и УГКЦ имела своей целью подорвать позиции Московской Патриархии и оторвать украинское население от православия, то на северо-западе России оккупационные власти инициировали и поддерживали деятельность «Псковской миссии», созданной в рамках РПЦ.
Эффективность нацистской религиозной политики была высокой в первые месяцы оккупации. «Религиозное возрождение» получило одобрение со стороны населения оккупированной территории. Германские власти смогли инициировать раскол православия на Украине и в Белоруссии. Однако впоследствии произошло снижение эффективности германской политики — в том числе из-за враждебного отношения оккупантов к духовенству и верующим{857}, а также понимания некоторыми священнослужителями антирелигиозного характера нацистской власти. Не способствовала эффективности германской политики и недостатки в кадровой работе — например, оккупационные власти иногда подбирали священников из числа «пьяниц и развратников, не пользующихся никаким авторитетом у населения»{858}. Отсутствие достойных кадров духовенства привело к тому, что, по данным германских властей, к началу 1942 г. «население, устремлявшееся к любому попу на первом этапе наступления [немецких войск]… по большей части утратило свой интерес к церкви»{859}.
Советская религиозная политика на оккупированной территории страны была реализована в рамках нового курса, направленного на нормализацию отношений с конфессиями — прежде всего, с Русской Православной Церковью. В первый период войны советская политика не имела широкой масштабности и заключалась, в основном, в реализации контрмер, направленных на предотвращение церковного раскола, религиозного коллаборационизма и противодействие нацистской пропаганде «безбожности СССР». Вариативность советской политики была невысокой.
В то же время эффективность советской религиозной политики была достаточно высокой. Распространение информации о прекращении гонений на религию и патриотические призывы конфессий оказали значительное воздействие на настроения населения оккупированной территории СССР. Германские власти вынуждены были принимать контрмеры — в частности, расстреливали священников за чтение патриотических обращений РПЦ перед паствой{860}. Церковные сепаратисты на Украине признавались в том, что встречали серьезное противодействие со стороны представителей православного духовенства, который ориентировались на Московскую Патриархию{861}. Антинацистские настроения германские власти отмечали у православных священнослужителей даже в эстонской глубинке — например, на о. Сааремаа в июле 1942 г.{862} В то же время, очевидно, советская религиозная политика не оказала значительного воздействия на «неправославное» духовенство и верующих — униатов на Украине, католиков и протестантов в Прибалтике, мусульман в Крыму.