Глава 13 Падение Берлина
Глава 13
Падение Берлина
Берлинцы все еще ничего не знали о драматических событиях в рейхсканцелярии и в штабе командующего 8-й гвардейской армией Чуйкова. В то время как часть русских праздновала 1 Мая, бои в центре города продолжались с неослабевающей силой. Немецкие солдаты и офицеры ничего не знали и об успешном наступлении войск 2-го Белорусского фронта Рокоссовского и 1-го Украинского фронта Конева, которые продвигались по направлению к Эльбе севернее и южнее Берлина и под Торгау уже встретились с американцами. Немецким солдатам в Берлине не было также известно, что группа армий «Висла», на стойкость которой еще десять – двенадцать дней назад они возлагали такие большие надежды, получила нового командующего. После прорыва русских под Пренцлау 28 апреля Хейнрици уступил командование генерал-полковнику воздушно-десантных войск Курту Штуденту. Окончательно рухнула надежда на деблокирование Берлина 9-й и 12-й армиями.
28 апреля в районе южнее Белица генералу Буссе удалось соединиться вместе с остатками своей армии, около 40 тысяч бойцов, с 12-й армией генерала Венка. Ганс Фриче стал свидетелем последних часов битвы за Берлин, находясь в одном из последних главных очагов сопротивления защитников города, в подвалах министерства пропаганды. Он рассказывает:
«В ночь на 1 мая я побывал в самых разных сражающихся подразделениях вермахта, полиции и фольксштурма, которые держали оборону на небольшом участке между площадью Жандарменмаркт, Рейхстагом, станцией метро «Фридрихштрассе» и министерством авиации. У меня сложилось впечатление, что здесь находилось более десяти тысяч бойцов, не считая двух или трех тысяч эсэсовцев, охранявших рейхсканцелярию. Я с трудом пробирался от одной кучи камней и щебня до другой, от одного поста до другого. На всех улицах, по которым я проходил, было светло от зарева близких и далеких пожарищ. Никто не тушил пылающие дома, но каждый непрерывно стрелял из своего оружия, ибо стреляли по нему. Я не нашел ни одного генерала. Несколько майоров и один полковник решительно отвергли любые самовольные действия, хотя уже несколько дней у них не было связи с вышестоящим командованием. Они объяснили, что не верят слухам и советам, им нужны четкие приказы.
Когда кроваво-красное зарево пожаров сменилось грязно-серым рассветом, я вернулся в свой подвал под зданием министерства пропаганды. Мне сообщили, что в любую минуту может появиться статс-секретарь министерства пропаганды доктор Науман и что я должен быть наготове, чтобы поговорить с ним.
Итак, в этот день 1 мая я ждал доктора Наумана, и вместе со мной ждали сотни других сотрудников [имперского министерства пропаганды], среди них многие начальники отделов, ставшие командирами рот батальонов фольксштурма, которыми командовал доктор Науман, и многочисленный отряд журналистов. Мы ждали целый день.
В то время как снаружи наверху уже давно было известно из официального сообщения о «героической смерти фюрера, павшего в бою у Бранденбургских ворот», мы ничего не знали, кроме слухов, хотя и находились всего лишь в нескольких сотнях метров от бункера Гитлера. Официальное сообщение я получил только поздно вечером, поймав передачу радиостанции Гамбурга по своему радиоприемнику, батареи которого уже почти совсем сели».
Неизвестный германский офицер свидетельствует:
«1 мая 1945 года. Капитан мертв, но команда еще этого не знает. А тот, кто знает, обязан молчать, так как он не должен был знать это. Те, кто должен знать об этом в первую очередь, находятся снаружи. Командование должно сначала перейти в другие руки, прежде чем станет известно о переменах, чтобы не возникло нарушений в отдаче приказов. <…>
Геббельс стал рейхсканцлером. Что из этого следует? В битве за столицу возникает тревожное затишье. Мы занимаем позиции на внутреннем кольце обороны. Приходит приказ приготовиться к прорыву. Может быть, мы прорвемся этой ночью. Мы слышим пьяные песни советских солдат, доносящиеся с той стороны. Они празднуют 1 Мая и свою близкую победу. Алкоголь делает их шумными, но от него они крепче заснут. Ну что же, на прощание мы их хорошенько проучим».
Унтер-офицер Вольфганг Каров рассказывает:
«В ходе боев численность нашего отделения значительно уменьшилась, поскольку, несмотря на осмотрительность нашего командира, мы вынуждены были понести большие потери. Но почти ежедневно к нам присоединялись солдаты, отбившиеся от своих частей, так что нам удавалось сохранять более или менее постоянную численность. Мы снова отступили и 1 мая заняли позиции у станции Гумбольдтхайн вдоль полотна городской железной дороги, которая была здесь одноколейной.
Зенитки на башне противовоздушной обороны вели непрерывный огонь прямой наводкой, доставляя русским много хлопот. Мы даже подумали, что русские так и не смогут взять эту башню. За все время им не удалось приблизиться к ней ни на метр. И вот мы лежали на своих позициях с еще примерно пятью другими отделениями и ждали, чем все закончится. Постепенно распространился слух, что мы сможем продержаться не более четырех дней, потом боеприпасы закончатся.
Мы уже не раз слышали о спешащей к нам на помощь армии Венка. Но это так и осталось слухами. Никто не знал, сумеет ли она вообще пробиться к Берлину… Мы имели представление лишь о том участке фронта, где сражались сами. Никто не знал, где заканчивается последний рубеж обороны и продолжаются ли бои в других городских районах. Мы лишь предполагали, что, находясь в окруженном городе, теперь оказались в маленьком котле. Приказы вышестоящих инстанций почти не доходили до нас. Тогда наш командир роты решил прорываться на свой страх и риск».
Поскольку военное положение в Берлине было совершенно неясным, некоторые подразделения начали самостоятельно готовиться к прорыву. Статс-секретарь министерства пропаганды Вернер Науман сообщил своим сотрудникам о запланированной в рейхсканцелярии попытке прорыва. Ганс Фриче свидетельствует:
«В тесном подвальном помещении вокруг него сгрудилось от тридцати до сорока человек. Он сказал:
– Вчера после обеда Адольф Гитлер покончил жизнь самоубийством. Доктор Геббельс находится при смерти. Находящаяся в рейхсканцелярии боевая группа планирует в 21.00 предпринять попытку прорыва. Прорывом командует Борман. Все оставшиеся у нас танки пойдут впереди. Я рекомендую всем, и женщинам тоже, присоединиться к этой боевой группе. Выступаем ровно в 21.00!
Потом он попрощался со всеми присутствующими, за исключением своих заместителей. Я тоже остался вместе с ними и сказал ему:
– Этот прорыв является безумием!
– Меня это нисколько не волнует, – ответил он.
– С каких пор вы, Геббельс и Гитлер сознательно вели нас к этой катастрофе? К чему вся эта берлинская кровавая бойня? Вы забыли, как в вашем присутствии Геббельс неоднократно клялся мне, что эта война не будет похожа на битву последних готов у подножия Везувия? (В 553 году, когда Восточная Римская (Византийская) империя, окончательно разгромив Остготское королевство, вернула империи Италию. – Ред.)
– У меня нет времени дискутировать с вами!
– Тогда я, как гражданское лицо, немедленно объявлю
о капитуляции. Солдаты и офицеры последуют за мной, если я выступлю с кратким заявлением.
– Дайте нам время на прорыв.
– Только в том случае, если Борман, как шеф «Вервольфа», отдаст приказ не проводить никаких подрывных акций, ибо за них придется расплачиваться простому народу, который теперь платит за ваши напрасные надежды на страны Запада.
– Согласен. На ближайшие три месяца.
– Нет, навсегда – и мне нужно согласие Бормана.
– Пойдемте вместе со мной в рейхсканцелярию.
Мы направились к зданию старой рейхсканцелярии.
На фронте как раз наступило временное затишье, но в саду я увидел много очагов пожара. Борман стоял в одной из ниш задней стены канцелярии. Как и на Наумане, на нем была эсэсовская форма.
У нас произошел короткий разговор, в ходе которого я попытался аргументированно убедить его в своей правоте.
Потом Борман подозвал к себе несколько человек в эсэсовской форме и в гражданской одежде и сказал им в моем присутствии:
– Прекратить все акции «Вервольфа». В том числе и приведение в исполнение смертных приговоров. «Вервольф» распускается!
Я вернулся назад в свой подвал. Со всех сторон ко мне бросились сотни мужчин и женщин, телефонистки, высокопоставленные чиновники, их жены и дочери, водители, раненые солдаты, журналисты, эсэсовцы, офицеры, незнакомые женщины с детьми, которые искали у нас защиту.
«Что случилось?», «Где армия Венка?», «Что со Штайнером?», «Как дела у Шёрнера?», «Следует ли нам присоединиться к тем, кто будет прорываться?», «Сумел ли улизнуть Гитлер?!», «Что будете делать вы?».
С большим трудом мне удалось добиться тишины. Я сухо рассказал им о тех фактах, которые мне сообщили в рейхсканцелярии и которые мне удалось раздобыть самому. Я сказал, что в попытке прорыва не вижу ни малейшего шанса на успех. Я рассматриваю ее только как попытку найти смерть солдата на поле брани.
Я лично хочу остаться и как гражданское лицо, даже не имея соответствующих полномочий, предложить русскому командованию капитуляцию, поскольку не осталось никого из высших представителей прежней власти. Для себя лично я не ожидаю ничего хорошего, но надеюсь, что те, кто останется со мной, попадут в руки высокопоставленных русских военных и тем самым сумеют избежать случайностей пленения в бою. Я считаю, что моему примеру последуют и те примерно 10 тысяч солдат, полицейских и бойцов фольксштурма, которые еще остаются в центре города. (Число еще сражавшихся защитников города было гораздо большим. – Ред.)
Потом я отправился в другой подвал, где размещался военный госпиталь, и коротко повторил то же самое. Соответствующие сообщения я отправил в переполненные подвалы новой рейхсканцелярии, министерства авиации и в четыре или пять бомбоубежищ, которые занимали в основном воинские части.
После этого я закрылся в одной из комнат и написал письмо маршалу Жукову. Переводчик Юниус из Германского информационного агентства перевел его на русский язык. Вместе с Хайнерсдорфом, одним из адъютантов Геббельса, он должен был переправить его через линию фронта».
Так же как и Фриче, военный комендант Берлина генерал Вейдлинг не видел выхода в прорыве из осажденного города. После того как 1 мая в 20.00 Вейдлинг попрощался с Геббельсом, он возвратился на свой командный пункт на Бендлерштрассе.
«1 мая, во второй половине дня, положение чрезвычайно обострилось. Защитники Берлина были вынуждены вести оборону на крайне ограниченной территории. В руках у русских уже находились станция метро «Цоологишер-Гартен» («Зоологический сад»), проспект Ось Восток – Запад вплоть до Бранденбургских ворот, мост Вайдендаммер-Брюкке, площадь Шпиттельмаркт, Лейпцигерштрассе, Потсдамерплац, мосты Потсдамер-Брюкке и Бендлербрюкке.
18-я панцер-гренадерская (моторизованная. – Ред.) дивизия, основные силы которой все еще находились в Вильмерсдорфе, а некоторые подразделения были дислоцированы южнее имперского стадиона, была разгромлена в тяжелейших боях. Об успешном прорыве нечего было и думать. К сожалению, перестали выходить на связь и радиостанции отдельных секторов обороны. Оставалась лишь телефонная связь с одной из башен противовоздушной обороны в районе зоологического сада (зоопарка), перед которой уже стояло от десяти до пятнадцати русских танков.
Если трезво оценивать сложившееся положение, то прорыв был просто-напросто невозможен. Находились ли мосты через реку Хафель южнее Шпандау еще в руках немцев? (Накануне, то есть 30 апреля, они еще были нашими.) Любая попытка прорыва стоила бы больших жертв и не принесла бы никаких успехов.
Лично мне было абсолютно ясно, какое следовало принять решение. Несмотря на это, я не хотел в одиночку принимать такое ответственное решение, поэтому попросил своих ближайших сотрудников открыто высказать свою точку зрения. Они все были согласны со мной в одном: оставался только один выход, а именно капитуляция.
Я приказал всем офицерам, унтер-офицерам и солдатам командного пункта Берлинского оборонительного района собраться в моем кабинете. Вскоре вокруг меня собралось более ста человек. Я подробно рассказал им о событиях последних суток, о положении в Берлине и о своих намерениях. В заключение я предоставил каждому право свободно избрать другой путь, но никто из них не воспользовался этим правом.
Нам удалось быстро связаться по рации с ближайшим штабом русских войск. Ближе к полуночи [с 1 мая на 2 мая] полковник фон Дуфвинг вновь пересек передний край обороны в качестве парламентера».
Полковник фон Дуфвинг передал одному из русских офицеров немецкое предложение о капитуляции. Чуйков свидетельствует:
«Бой продолжался, но уже с большими паузами. Генерал армии В.Д. Соколовский пошел отдохнуть в соседний дом. Меня тоже валило с ног.
Опять звонок. Докладывают из 47-й гвардейской стрелковой дивизии: высланные на Потсдамский мост офицеры из штаба встретили там немецких парламентеров – одного полковника и двух майоров. Полковник фон Дуфвинг, начальник штаба LVT танкового корпуса, заявил, что они уполномочены командиром корпуса генералом артиллерии Вейдлингом объявить советскому командованию о решении генерала Вейдлинга прекратить сопротивление частей LVT танкового корпуса и капитулировать. <…>
Я приказал отправить полковника фон Дуфвинга обратно к генералу Вейдлингу с заявлением о принятии капитуляции, а двух немецких майоров оставить у себя.
В ожидании результатов задремал. В 5 часов 50 минут разбудили: прибыла делегация от Геббельса. Вскакиваю с дивана, быстро умываюсь холодной водой.
Делегатов трое, они в штатской одежде, с ними солдат в шлеме и с белым флагом. Даю указание, чтобы солдат вышел. Один из прибывших – правительственный советник министерства пропаганды Хайнерсдорф.
Я спрашиваю:
– Что вы хотите и чем могу служить?
Хайнерсдорф вручает мне письмо в розовой папке. Читаю. <…>
Письмо было подписано доктором Фриче.
«Как Вы извещены генералом Кребсом, бывший рейхсканцлер Гитлер недостижим. Доктора Геббельса больше нет в живых. Я, как один из оставшихся в живых, прошу Вас взять Берлин под свою защиту. Мое имя широко известно.
Министерский советник министерства пропаганды доктор Фриче».
Читаю и поражаюсь ходом событий за последние дни и даже часы: вслед за Гитлером ушел Геббельс, за Геббельсом кто? Кто бы там ни был, но это уже есть конец войны. Спрашиваю:
– Когда покончил жизнь самоубийством доктор Геббельс?
– Вечером, в министерстве пропаганды.
– Где труп?
– Сожжен. Его сожгли личный адъютант и шофер.
Интересно… Гитлера тоже сожгли. Главари Третьего рейха избрали огонь средством очищения от земных грехов… <…>
– Известны ли вам наши условия: мы можем вести разговор только о безоговорочной капитуляции?
– Да, известны. Мы для этого пришли сюда и предлагаем свою помощь.
– А чем вы можете помочь своему народу?
– Доктор Фриче просит дать ему возможность обратиться по радио к немецкому народу и армии, чтобы прекратили напрасное кровопролитие, принять безоговорочную капитуляцию.
– Будут ли войска выполнять приказы Фриче?
– Его имя известно всей Германии и особенно Берлину. Он просит разрешения выступить в Берлине по радио.
Раздается телефонный звонок. Докладывает генерал Глазунов с командного пункта 47-й гвардейской стрелковой дивизии: «С передовой передают, что там видят, как немецкие войска строятся в колонны».
Одновременно Чуйкову поступило донесение, что в плен сдался генерал Гельмут Вейдлинг. После этого Чуйков связался с маршалом Жуковым и доложил ему о событиях последней ночи. Что касается Фриче, то Чуйков получил следующие указания, о которых он сообщил Хайнерсдорфу: советское Верховное командование принимает капитуляцию Берлина и отдает приказ о прекращении боевых действий. Фриче получит возможность обратиться по радио к жителям Берлина и к немецким солдатам. Наконец Чуйков вызвал к себе русского полковника с переводчиком.
«Явился полковник Вайгачев и с ним переводчик гвардии старшина Журавлев. Ставлю задачу Вайгачеву: «Вы поедете с Хайнерсдорфом к доктору Гансу Фриче. От имени немецкого правительства Фриче даст приказ войскам о капитуляции, о сдаче войск в плен в полном порядке, с вооружением и техникой. Пусть Фриче передаст по радио всем, что советское командование приняло предложение о капитуляции и берет Берлин и весь его гарнизон под свою защиту. Вы обеспечите приезд Фриче на нашу радиостанцию и установите контроль за точным переводом на немецкий язык того, что я сказал. После выступления Фриче по радио он и его ближайшие сотрудники должны прибыть сюда. Будем здесь разговаривать о дальнейшем. Ясно?»
Полковник Вайгачев и старшина Журавлев, а вместе с ними и немецкая делегация направляются к выходу. В дверях они неожиданно сталкиваются с генералом Вейдлингом. Тот зло покосился на них и проговорил: «Нужно это было делать раньше!»
Чуйков описывает свой разговор с генералом Вейдлингом:
«Вейдлинг – в очках, среднего роста, сухощавый и собранный.
Спрашиваю его:
– Вы командуете гарнизоном Берлина?
– Да.
– Где Кребс? Что он говорил вам?
– Я видел его вчера в имперской канцелярии. Я предполагал, что он покончит жизнь самоубийством. Вначале он упрекал меня за то, что – неофициально – капитуляция была начата. Сегодня приказ о капитуляции дан войскам [моего LVT] корпуса. Кребс, Геббельс и Борман вчера отклонили капитуляцию, но вскоре Кребс сам убедился в плотности [кольца] окружения и решил – наперекор Геббельсу – прекратить бессмысленное кровопролитие. Повторяю, я дал приказ о капитуляции моему корпусу.
– А весь гарнизон? Распространяется ли на него ваша власть?
– Вчера вечером я всем дал приказ отбиваться, но… потом дал другой…
Чувствую, что у немцев беспорядок. Вейдлинг показывает по немецкой карте место расположения своего штаба и частей корпуса, фольксштурма и прочих. В шесть часов утра они должны были начать капитуляцию.
Входит генерал Соколовский. Разговор продолжается втроем.
– Что с Гитлером и Геббельсом?
– Насколько мне известно, Геббельс и его семья должны были покончить с собой. Фюрер покончил с собой еще тридцатого апреля. Его жена… отравилась.
– Это вы слышали или видели?
– Я был тридцатого к вечеру в рейхсканцелярии. Кребс, Борман и Геббельс мне это сообщили…
– Значит, это конец войны?
– По-моему, каждая лишняя жертва – преступление, сумасшествие…
– Правильно! Давно вы в армии?
– С одиннадцатого года. Начал солдатом.
Соколовский:
– Вы должны отдать приказ о полной капитуляции.
– Я не мог отдать всем приказ о капитуляции, так как не было связи, – объясняет Вейдлинг. – Таким образом, в ряде мест отдельные группы еще могут сопротивляться. Многие не знают о смерти фюрера, так как доктор Геббельс запретил сообщать о ней…
Соколовский:
– Мы полностью прекратили боевые действия и даже убрали авиацию. Вы не в курсе событий? Ваши войска начали сдаваться, вслед за этим прибыла гражданская делегация от Фриче с заявлением о капитуляции, и мы, чтобы облегчить ее задачи, прекратили огонь.
– Я охотно помогу прекратить военные действия наших войск.
Вейдлинг показывает, где еще остались части СС. В основном вокруг рейхсканцелярии.
– Они хотят пробиться на север, – сообщает Вейдлинг. – На них моя власть не распространяется.
Соколовский:
– Отдайте приказ о полной капитуляции… Чтобы и на отдельных участках не сопротивлялись.
– У нас нет боеприпасов. Поэтому сопротивление долго продолжаться не может.
Соколовский:
– Это мы знаем. Напишите приказ о полной капитуляции, и у вас совесть будет чиста.
Вейдлинг набрасывает проект приказа. Я бросил взгляд на часы: они показывали 7 часов 50 минут. <…>
Немцы советуются друг с другом [Вейдлинг с начальником штаба германского корпуса]. Вейдлинг хватается за голову, но пишет. <…>
Вейдлинг молча вручает мне бумагу. Читаем… Формулировки, может быть, и не все хороши. Но ему сейчас, конечно, не до четкости формулировок. Вот что он написал:
«30 апреля 1945 года фюрер покончил с собой и, таким образом, оставил нас, присягавших ему на верность, одних. По приказу фюрера мы, германские войска, должны были еще драться за Берлин, несмотря на то что иссякли боеприпасы и несмотря на общую обстановку, которая делает бессмысленным наше дальнейшее сопротивление.
Приказываю: немедленно прекратить сопротивление.
Вейдлинг, генерал артиллерии, бывший комендант округа обороны Берлина.
– Не надо «бывший», вы еще комендант, – поправляет его Соколовский.
– Нужны ли формулировки о присяге? – сомневается генерал Пожарский.
– Не надо переделывать, – сказал я, – это его собственный приказ.
Вейдлинг в затруднении, не знает, как озаглавить: призыв или приказ?
– Приказ, – говорю я. <…>
Подали чай. Немцев отвели в отдельную комнату и там кормят. Мы – Соколовский, Ткаченко, Пронин, Вайнруб, Пожарский и я – вновь и вновь комментируем события последних дней и часов.
– У Вейдлинга нервный припадок, заметили? – спросил я.
– А ведь ему трудно! – заметил Соколовский.
– Разумеется, – согласился с ним Пронин. – Но приказ хитрый. Он умело подчеркнул и присягу, и обязательства… Он вне правительства – просто «вывеска»…
Докладывают, что приказ отпечатан. Говорю начальнику штаба армии генералу Белявскому:
– На машину посадить одного нашего офицера и одного немца, дать им приказ в руки, пусть ездят по улицам и оглашают его войскам и населению.
Утро серое, прохладное. Вспоминаем о Сталинграде, шутим, курим».
В ночь с 1 на 2 мая многие немецкие солдаты маленькими или более крупными группами пытались прорваться сквозь русское кольцо окружения на север или на запад. Обитатели рейхсканцелярии, которые образовали несколько групп прорыва, начали с короткими интервалами покидать свой бункер. Эрих Кемпка, который еще накануне помогал сжигать труп Гитлера, рассказывает о своей попытке прорыва:
«Стало совсем темно.
Отдельные группы уже покинули рейхсканцелярию. Наша группа быстро пересекла безлюдную Вильгельмплац. Мы спустились в туннель метро и направились в сторону Фридрихштрассе. Шагая по шпалам и рельсам, примерно через час мы вышли к станции «Фридрихштрассе».
Нашему взору открылась ужасная картина. Вдоль стен, на перроне и на лестницах лежали обессиленные солдаты, раненные, не получающие никакой медицинской помощи, и многочисленные беженцы. Большинство из них потеряли всякую надежду на спасение и с безучастным видом ожидали своей участи.
Сначала я в одиночку покинул станцию метро и осторожно поднялся по лестнице наверх, чтобы разведать возможность прорыва в северном направлении. Согласно полученному мной приказу, я со своей группой, насчитывающей около ста человек, должен был попытаться выйти в район городка Фербеллин (к северо-западу от Берлина). По слухам, там должно было находиться наше крупное воинское соединение, которое вело оборонительный бой против наступавших русских частей.
В нескольких метрах позади моста Вайдендаммер-Брюк-ке находилась противотанковая баррикада. До меня глухо доносились выстрелы. Вся местность вокруг словно вымерла. Несколько наших бойцов, которые держали оборону на баррикаде, сообщили мне, что хотя некоторым группам и удалось здесь прорваться, но другие, понеся тяжелые потери, вынуждены были вернуться назад.
Одного взгляда через Шпре было достаточно, чтобы убедиться в том, что они говорили правду. На улице, словно темные тени, лежали убитые и раненые. Картина была ужасной.
В глубине, в районе переулка Цигельгассе, солдаты противника развели огромный костер, чтобы иметь возможность просматривать всю Фридрихштрассе. По рассказу солдат, державших оборону на баррикаде, красноармейцы окопались в домах и руинах Фридрихштрассе. Своими скорострельными автоматами они буквально выкашивали все вокруг.
После того как ко мне присоединилась моя группа, я определил следующим местом постоянного сбора здание гостиницы «Адмирал-Паласт». Каждому бойцу нашей группы была предоставлена возможность во время прорыва присоединяться к другим группам, независимо от действий собственной группы».
Командир правительственной эскадрильи Ганс Баур тоже пытался с небольшой группой осуществить прорыв:
«Был отдан приказ около 21.30 выступать из рейхсканцелярии небольшими группами. Я сам, как и было приказано, остался с рейхсляйтером Борманом. Нас было около пятнадцати человек, когда мы выбрались из бункера через выход на Фоссштрассе. <…> Мы добрались перебежками до входа на станцию метро «Кайзерхоф». Оказалось, что он полностью разрушен взрывом снаряда, а все ступеньки разбиты. Нам пришлось съехать вниз в туннель метро на заднице. Там было совершенно темно, за исключением тех мест, где бомбы и снаряды пробили в потолочном перекрытии сквозные дыры. Мы ничего не могли разглядеть, а карманных фонариков у нас не было. Мы пробежали вдоль перехода, через перекресток Фридрихштрассе, который в темноте совсем не был заметен, и двинулись дальше до площади Жандарменмаркт, где снова вышли наружу. Поскольку вокруг площади все пылало, мы побежали назад к Фридрихштрассе, а оттуда в направлении моста Вайдендаммер-Брюкке. Перед самым мостом находилось противотанковое заграждение, в ста метрах перед ним горели танки – здесь была передняя линия позиций русских.
Русские прекрасно понимали, что все, кто хотел вырваться из Берлина, должны будут воспользоваться этим мостом. Поэтому они держали мост под постоянным перекрестным огнем. Это и являлось причиной огромного количества убитых и раненых на этом месте.
Борман присел на каменную ступеньку лестницы подъезда дома на углу улиц Шиффбауэрдамм и Шоссештрассе, которая является продолжением Фридрихштрассе. Рядом лежал убитый молоденький русский солдат. Я сам несколько раз пытался перебежать на Цигельштрассе, чтобы уже оттуда пробраться к большой пивоварне. Здесь находилось место первого сбора. Но всякий раз вынужден был возвращаться назад.
Борман упрекнул меня: «Да оставайтесь же на месте, Баур, не хватало еще, чтобы вас подстрелили. Вы же видите, сколько раненых возвращается здесь назад. Вы мне еще понадобитесь, оставайтесь здесь!»
Я возразил, что нелепо сидеть и ждать у моря погоды, что мы должны попытаться пробиться вперед, так как ночь коротка, а дорога длинная.
Я снова прошел вперед, в лежавший на противоположной стороне улицы разрушенный дом. Это оказался бывший отель, превращенный в груду развалин. Через него можно было пробраться почти до самого углового дома на перекрестке Шоссештрассе и Цигельштрассе. Было уже около двух часов ночи [2 мая], когда Борман и я помчались на ту сторону. Так как русские держали Шоссештрассе под непрерывным обстрелом, нам пришлось добираться до обнаруженного дома через груды развалин. Мы укрылись в вестибюле и обнаружили, что он и подвал были битком набиты ранеными мужчинами и женщинами. У некоторых из них были тяжелые осколочные ранения в живот. Стоны и вопли были ужасными, но мы не могли им ничем помочь. Я постоянно выходил на улицу, чтобы посмотреть, нельзя ли нам двигаться дальше. На улицах не утихали бои между русскими и немецкими танками. Многие из русских стальных монстров были подбиты фаустпатронами. Я как раз стоял перед немецким танком, когда тот открыл огонь из своей пушки. Задетый воздушной волной, я мгновенно рухнул на землю. Даже месяцы спустя мое лицо оставалось черным от пороховых газов, въевшихся в кожу. Собравшись с силами, я встал и поспешил вернуться назад в дом.
Неожиданно на заднем дворе я услышал интенсивную перестрелку. Я поднялся по лестнице наверх, чтобы выглянуть из окна во двор. В отблесках горящих танков и автомашин я узнал внизу русских, их было там не менее двадцати человек. Со всех ног я бросился вниз к Борману и поспешил сообщить ему, что русским достаточно лишь открыть дверь, чтобы схватить нас. Было самое время исчезнуть отсюда. Через час все равно станет светло, и тогда будет уже слишком поздно.
После этих тяжелых часов Борман, Науман, доктор Штумпфеггер и я все еще держались вместе».
Кемпка и еще несколько человек из его группы натолкнулись на группу Баура:
«Уже было почти два часа ночи, когда ко мне подбежала маленькая группа людей. Я сразу узнал Бормана в форме обергруппенфюрера СС. Среди сопровождавших его лиц я рассмотрел доктора Наумана, адъютанта доктора Геббельса, гауптштурмфюрера СС Швегермана, и доктора Штумпфеггера. Они покинули рейхсканцелярию после нас. <…>
Борман обсудил сложившееся положение с доктором Науманом и со мной. Для прорыва ему были нужны танки. Но я заявил ему, что, по-видимому, в центре города уже не осталось наших танков.
Нам показалось, что произошло чудо, так как вскоре мы неожиданно услышали лязг гусениц, который с каждой минутой приближался к нам из еще занятого нашими войсками центра города. Мы облегченно перевели дух, когда перед нами у противотанкового заграждения остановились три танка Pz-IY в сопровождении трех бронетранспортеров.
Я обратился к командиру первого танка. Он представился как оберштурмфюрер СС Хансен и сообщил, что, выполняя приказ, отступает на север с остатками танковой роты дивизии СС «Норд» [правильнее: «Нордланд»].
Я поставил его в известность о нашем намерении прорваться и приказал ему ехать медленнее, чтобы наша группа могла следовать за ними под защитой танков до Цигельштрассе.
За каждым из танков и бронетранспортеров укрылось по нескольку человек. Тяжелые машины медленно двинулись вперед. Пригнувшись, словно черные тени, мы следовали за ними. Борман и доктор Науман шли слева от танка рядом с его башней. <…>
Нервы были напряжены до предела. Каждый понимал, что речь идет о жизни и смерти. Вдруг противник открыл ураганный огонь из всех видов оружия. Неожиданно буквально через секунду из борта нашего танка вырвался яркий язык пламени. Борман и доктор Науман шли непосредственно передо мной, и взрывной волной их отбросило в сторону.
В ту же секунду я тоже упал на землю. Доктор Штумп-феггер натолкнулся на меня, я отлетел в сторону и потерял сознание.
Когда после какого-то времени беспамятства я снова очнулся, мои глаза, ослепленные яркой вспышкой взрыва, все еще ничего не видели. <…> Очевидно, взрывная волна отбросила меня на руины домов рядом с дорогой. Я все еще ничего не мог видеть. Я с трудом прополз на четвереньках около сорока метров, пока не уперся в какое-то непреодолимое препятствие. Затем начал ощупью продвигаться вдоль возвышающейся передо мной стены».
Кемпка убежден, что при взрыве танка Борман погиб. Но другие, например Аксман, утверждали, что видели его позднее у моста Инвалиденбрюкке. Судьба Бормана так и осталась до конца неизвестна. Со 2 мая 1945 года он считался «пропавшим без вести». (В конце 1972 г. в Берлине при прокладке дороги были найдены останки, позже идентифицированные (методом ДНК-анализа) как останки Мартина Бормана. Остатки ампулы в зубах скелета свидетельствовали, что Борман принял яд. В 1999 г. останки кремировали, пепел развеяли над морем. – Ред.)
Кемпка свидетельствует дальше:
«Сам я снова вернулся в отель «Адмирал-Паласт». По моему убеждению, после того, что я пережил, не было никакой возможности покинуть Берлин в составе группы. Поэтому я распустил свою группу. Каждый должен был постараться раздобыть себе штатскую одежду и в одиночку пробиваться через вражеские линии».
И другие попытки прорыва потерпели неудачу. Ганс Фриче рассказывает еще об одной группе, которая поздним вечером 1 мая отправилась в путь из здания министерства пропаганды: «К полуночи вернулись первые участники попытки прорыва. Один из них, начальник театрального отдела министерства пропаганды Шлёссер, рассказал о безрезультатной атаке через Тиргартен на запад. Потом их группа предприняла безрассудный штурм в районе станции «Фридрихштрассе», который привел к кровавой бойне у моста Вайдендаммер-Брюкке. Там он в последний раз видел Бормана и Наумана. По туннелю метро сквозь столпотворение друзей и врагов он сумел вернуться назад».
О положении в войсках свидетельствует неизвестный немецкий офицер:
«Примерно в 19.40 [1 мая] на командные пункты воинских частей, занимавших позиции в районе рейхсканцелярии, поступил приказ следующего содержания: «Фюрер мертв. Каждый боец освобождается от присяги, данной ему. Завтра днем в 14.00 город переходит в руки русских, противник настоял на безоговорочной капитуляции. Поэтому после установления перемирия ваша судьба будет полностью зависеть от его произвола. Под командованием последнего командира дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» был немедленно создан добровольческий корпус, состоящий из боеспособных добровольцев всех соединений. Этой ночью должна быть предпринята попытка прорыва. Прорыв будет осуществляться двумя ударными клиньями через Штеттинский вокзал и Фридрихштрассе на север и северо-запад, чтобы попытаться открыть в кольце окружения коридор для вывода раненых и гражданского населения. Хватит ли для этого имеющихся у нас сил, пока неизвестно и крайне сомнительно. В нашем распоряжении имеется главным образом легкое пехотное вооружение, а вражеская заградительная система глубоко эшелонирована. В самом благоприятном случае, чтобы достигнуть границы города, нам потребуется не менее 18 часов непрерывного боя. В зависимости от того, как будет развиваться бой, не всегда будет возможность забрать тяжелораненых с собой. Кто в таком положении не захочет попасть живым в руки врага, получит выстрел «милосердия», прекращающий страдания. Целью для всех подразделений и бойцов, которым удастся прорваться, является соединение с нашими войсками, все еще сражающимися на севере. Нам ничего не известно о сложившемся там положении. Уже в течение двух суток у нас нет с ними никакой связи. Гроссадмирал Дёниц назван рейхспрезидентом, все его дальнейшие приказы имеют обязательную силу. Подразделения добровольческого корпуса сосредотачиваются в местах, определенных приказом, до 20.00 и затем выходят оттуда на исходные позиции».
Командиры, решившие принять участие в прорыве, должны были назначить старших в остающихся частях старых формирований и организовать передачу дел. Число добровольцев, изъявивших желание участвовать в прорыве, с учетом высоких требований к боеспособности участников этого мероприятия и в связи с высоким риском оказалось невелико».
Прорыв добровольческого корпуса потерпел неудачу. Больше повезло тем группам, которые попытались прорваться в западном направлении. Об этом свидетельствует отрывок из «Истории танкового корпуса «Гроссдойч-ланд» («Великая Германия»):
«Майор Ленхофф отдал приказ своим боевым группам охранного полка «Гроссдойчланд» собраться 1 мая 1945 года на Кастаниеналлее в 23.00, чтобы попытаться осуществить прорыв через Ратенов на запад. Оставшиеся танки и бронетранспортеры были полностью заправлены, миллионы рейхсмарок разделены между бойцами, продовольствие упаковано в ранцы. В районе станции метро «Шёнхаузер-Аллее» удалось прорваться сквозь советские оборонительные линии, хотя огнем своих «сталинских оргаанов» [ «катюш»] и танков Советы сумели нанести нам тяжелые потери. С оставшимися пятью танками и 68 бойцами майору Ленхоффу удалось вырваться из города и дойти до района города Ораниенбурга. Однако из-за нехватки горючего танки пришлось взорвать. На пути до района Ораниенбурга танки должны были израсходовать только от четверти до трети заправки. (Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления» пишет: «…как только стемнело, позвонил командующий 3-й ударной армией генерал В.И. Кузнецов и взволнованным голосом доложил: «Только что на участке 52-й гвардейской стрелковой дивизии прорвалась группа немецких танков, около 20 машин, которые на большой скорости прошли на северо-западную окраину города. Было ясно, что кто-то удирает из Берлина. Возникли самые неприятные предположения. Кто-то даже сказал, что, возможно, прорвавшаяся танковая группа вывозит Гитлера, Геббельса и Бормана. Тотчас же были подняты войска по боевой тревоге, с тем чтобы не выпустить ни одной живой души из района Берлина. <…> На рассвете 2 мая группа танков была обнаружена в 15 км северо-западнее Берлина и быстро уничтожена нашими танкистами. Часть машин сгорела, часть была разбита. Среди погибших экипажей никто из главарей гитлеровцев обнаружен не был. То, что осталось в сгоревших танках, опознать было невозможно». – Ред.)
Разделившись на четыре группы, бойцы пробивались дальше в направлении Эльбы и земли Шлезвиг-Гольштейн».
Что происходило в Берлине в последующие дни?
«Оберштурмфюрер СС Найландс, который с восьмьюдесятью латышами 1 мая отбил все атаки на Унтер-ден-Линден, после неудачного завершения первых переговоров о перемирии окопался с остатками своего 15-го латышского пехотного батальона в здании министерства авиации. Они готовы были сражаться до конца, ибо знали, что их ждет. Свою родину они уже давно потеряли.
Утром 2 мая повсюду воцарилась тревожная тишина. Нигде не было видно ни русских, ни немецких солдат. Потом латыши узнают, что ночью многие боевые группы пытались с боем вырваться из города. О них все забыли.
Тогда латыши пробрались по городским руинам до района Панков и вышли к площади, где тысячи немецких солдат ожидали пленения. Здесь остатки батальона расформировались, и каждый попытался на свой страх и риск избежать русского плена.
Так же обстояли дела и у французов [из подразделений войск СС]. 1 мая на их участке бой продолжался с неослабевающей силой. Только после того, как советские войска применили огнеметы, французам пришлось отступить. 2 мая остатки боевой группы «Шарлемань» находились недалеко от министерства авиации, когда неожиданно появились немецкие и русские солдаты с белыми флагами. Это был конец. На Бендлерштрассе последний раз выстроился гарнизон узла обороны Бендлер-блока. Бойцы строем прошли мимо своего военного коменданта, генерала Вейдлинга, и отправились в плен.
Башня противовоздушной обороны в зоологическом саду – последний бастион на проспекте Ось Восток-Запад – подняла белый флаг. Зенитки, до последнего дня наводившие страх и ужас на советские танки, смолкли. Раненые и невредимые бойцы покорно ждали плена».
О последних часах перед концом свидетельствует унтершарфюрер СС Шолле, который лежал раненый на станции метро «Штадтмитте» и заснул тогда, будучи в состоянии крайнего изнеможения.
«Я не знаю, как долго я спал, но когда проснулся, в моих ушах снова прозвучало страшное слово «Отходим!». Никто не знал, что происходит. Каждый хотел куда-то бежать, но бежать уже некуда. Позади нас, перед нами, справа и слева от нас, а возможно, уже и над нами, на улице, находились русские! Но вся толпа бросились назад. Направление на север. Я беспомощно лежу на носилках и прошу, кричу, чтобы меня взяли с собой. Потом появились два знакомых связных-мотоциклиста из полка «Данмарк» (24-й панцер-гренадерский (моторизованный) полк СС, набранный из датских добровольцев, в составе дивизии СС «Нордланд», набранной из добровольцев скандинавов и голландцев. – Ред.). Они обещают не бросать меня в беде, подзывают еще двух товарищей и тащат меня с собой. По пути они находят тележку, на которую укладывают меня и которую толкают по рельсам линии метро. На станции «Францёзишештрассе» они оставляют меня. Я не чувствую больше боли и снова засыпаю. Когда я просыпаюсь, то вижу старую картину. Плотная толпа, которая не знает, чего ждет. Светает; наступает 2 мая. Неожиданно раздается громкий голос: «Бойцы! Перед нами, позади нас и над нами стоят русские! Русский комиссар требует, чтобы мы сдались! Камрады, будем сдаваться?»
Раздаются крики «да» и «нет»! Разгораются дебаты. Кто-то соглашается сдаться, другие выступают против. Какой-то офицер просит всех остальных офицеров выйти вперед для переговоров с русским комиссаром. Потом находят решение: «Камрады! Берлин находится уже в глубоком тылу врага. Военный комендант города, генерал Вейдлинг, уже подписал акт капитуляции. Последние очаги сопротивления тоже сдались. На всех улицах стоят русские танки. Любая попытка прорыва обречена на неудачу. Все солдаты вермахта, войск СС и фольксштурма складывают оружие.
К ним относятся как к военнопленным. Женщины, дети и гражданские лица могут расходиться по домам. Раненых отправят в госпиталь. Предостерегаю от всяких глупостей!»
Я воспринимаю этот приказ с равнодушным спокойствием. Вся толпа приходит в движение и медленно перемещается по туннелю в сторону станции «Францёзишештрассе». Мою тележку тоже кто-то толкает. Рядом со мной на ней лежит еще один тяжелораненый. Некоторые кончают жизнь самоубийством; то и дело в туннеле трещат пистолетные выстрелы. Все начинают карабкаться вверх по лестнице. Никто больше не заботится о раненых. Наша тележка останавливается, а толпа обтекает ее со всех сторон. На некотором расстоянии от толпы в конце туннеля показываются русские. Они освещают все вокруг своими карманными фонариками. Один из русских толкает нашу тележку дальше. Иногда он осматривает трупы. На нашей тележке медленно растет гора из пистолетов, часов, колец и всякой мелочи. Этот русский оказывается разговорчивым. «Война капут. Гитлер капут! Ты госпиталь и потом домой!» – повторяет он уже, наверное, в сотый раз. Дойдя до лестницы, он оставляет нашу тележку на рельсах, забирает собранные вещи и бросает нас на произвол судьбы.
У меня сквозное ранение голени. Я сползаю с тележки, добираюсь на четвереньках до лестницы и, подтягиваясь на руках, выбираюсь наверх. От невыносимой боли у меня темнеет в глазах. Солдаты как раз уходят строем в северном направлении. Наверху полным-полно русских. Я выполз на поверхность в нескольких метрах от станции метро «Унтер-ден-Линден».
Наверху меня встречает промозглая погода. Меня знобит, в изнеможении я присаживаюсь на руины стены. На Фридрихштрассе и на Унтер-ден-Линден царит оживленное движение. Нигде больше не слышен шум боя».
Но и 3 мая во многих местах все еще шли бои. Некоторые не хотели сдаваться, другие ничего не знали о капитуляции. Унтер-офицер Каров пишет:
«Последний, дошедший до нас приказ гласил: любой ценой удержать позицию и ждать дальнейших указаний. Поэтому в ночь на 3 мая я должен был взять под свое командование еще одну группу. Я лежал в стрелковом окопе у самой опоры моста Вайзенбрюкке, который протянулся над вокзалом Гумбольдтхайн и полотном городской железной дороги. Мы не знали, что Берлин пал еще 2 мая.
Ночь была странно спокойной. На той стороне, на Хохштрассе, горело несколько домов, отель «Лихтбург» тоже был объят пламенем. Из-за этого парк Гумбольдтхайн со своими посеченными осколками деревьями представлял собой таинственную картину. Мимо медленно проплывали клубы дыма, и от усталости в глазах возникало нестерпимое жжение. Постепенно светало.
Некоторые камрады клевали носом. Вдруг все сразу насторожились, на той стороне улицы у ивана что-то происходило! Я снова ставлю свой автомат на боевой взвод и внимательно всматриваюсь в ряд домов на противоположной стороне. И тут раздается рев громкоговорителя. Русские передают приказ о капитуляции нашего военного коменданта, генерала Вейдлинга. Мы замираем в нерешительности. Может быть, это только уловка ивана?
Бросив взгляд мимо опоры моста, я замечаю трех женщин и трех мужчин, которые идут к нам с белым флагом. На той стороне улицы русские тоже вывесили белый флаг. Никто не стрелял. Так как я лежал у самого моста, то смог первым встретить эту группу гражданских лиц. Они хотели пройти к командиру нашей боевой группы, по их словам, русские давали нам один час времени на размышление для капитуляции.
Я распорядился, чтобы группу парламентеров немедленно проводили дальше. Кроме того, некоторое время спустя русские послали к нам нашего камрада, который уже находился в плену. Он тоже должен был уговорить нас сдаться. Я спросил его, как обстоят дела на той стороне, но вместо ответа на мой вопрос он стал говорить о бессмысленности дальнейшей борьбы…
Наш камрад дал русским слово и после разговора с нами вернулся по мосту снова к ним. Ровно через час мужчины и женщины вышли из бункера противовоздушной обороны и по мосту Вайзенбрюкке вернулись в расположение русских. Наконец из башни ПВО поступил приказ: «В 12.00 прекратить огонь!»
Я выбрался из своего окопа, так же поступили и остальные камрады из моего отделения. Русские махали нам с той стороны улицы, некоторые из них по одному переходили к нам по Вайзенбрюкке и показывали знаками, чтобы мы шли к ним. Но я сразу же запретил своим бойцам делать это. И остальные русские начали переходить к нам по мосту. Один из них по-дружески похлопал меня по плечу и воскликнул: «Камрад, война капут, войне конец!» Мы молча стояли среди русских, все еще не выпуская из рук свое оружие, и нас обуревали смешанные чувства. Что должны были мы делать – радоваться вместе с ними, что остались живы, или горевать о своей судьбе? Мы не знали, как поступить».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.