ГЛАВА 3
ГЛАВА 3
25—26 августа/7—8 сентября 1914 года. Мост у города Алленбург. Расположение 16-й роты 106-го Уфимского пехотного полка.
Уже в течение двух дней[205] части 1-й армии переправлялись на другой берег, по мосту через реку Алле у Алленбурга, оставляя под короткими ударами противника правый берег реки, выравнивая фронт, прикрываясь Алле как заслоном от наступающих немцев. Этот отход расценивался в армии как временная неудача. И среди людей не распространялось то тревожное ожидание неизвестности, подавленности и хаоса, так характерное для отступления перед превосходящими силами противника, когда только и остается, что, отбиваясь, в скоротечных кровавых стычках, останавливать наседающих врагов, по возможности убивая их, и отступать, отступать, отступать, чтобы не попасть в плен, чтобы остаться живым. Капитан А.А. Успенский, ответственный за оборону моста, чувствовал как никто другой настроение проходивших перед ним нескончаемых армейских колонн. «По ночам (25 и 26 авг.[уста]), — написал он в воспоминаниях, — непрерывно, но со строгим соблюдением дистанций, в полном порядке, неторопливо проходили пехота, артиллерия и небольшие части кавалерии. Проходили полки (со знаменами в чехлах), со знакомыми офицерами, проходили разные штабы корпусов, дивизий, бригад. Тяжёлые пушки сворачивали перед мостом на построенный для них моей ротой из подручного материала подъездной путь. Деревянный мост немного сгибался под грузом тяжёлой артиллерии, и я сначала очень волновался в эти моменты, опасаясь катастрофы, но потом успокоился, особенно когда вся тяжёлая артиллерия уже прошла через мост»{352}.
Немцы не преследовали отходившие войска. К вечеру 26 августа/8 сентября, когда по мосту прошли последние части и вернулись разведчики, наступила тишина. Когда спустился вечерний мрак, стало совсем тихо. Только за Алле, «в стороне противника изредка слышны были звуки колёс, быть может, передвижение артиллерии или обоза»{353}. На завтра предстоял бой.
27 августа/9 сентября 1914 года. Раннее утро. Мост у города Алленбург. Расположение 16-й роты 106-го Уфимского пехотного полка.
Как только рассвело, немцы пошли в атаку на позиции роты капитана А.А. Успенского, надеясь с ходу захватить мост. «На шоссе показалась густая колонна пехоты, впереди её ехали три всадника. Я приказал открыть огонь. Расстояние до этой высоты было точно измерено, и рота, буквально, смела эту колонну своим метким и частым огнём. Немцы в беспорядке бросились бежать во все стороны»{354}. Первая атака была отбита, но, сколько их ещё предстояло выдержать, не знал никто, было только понятно, что это начало тяжёлого ратного дня.
Рота капитана А.А. Успенского, в течение всего дня, мужественно сдерживала атаки немцев, так и не позволив противнику захватить мост. Уже вечером, под грохот артиллерийского обстрела, не прекращавшегося с обеих сторон, рота отступила в окопы 107-го Троицкого пехотного полка.
27 августа/9 сентября 1914 года. Расположение 98-го Юрьевского пехотного полка. Участок город Тапиау — река Алле. Около 9 часов утра.
На утро 27 августа/9 сентября 1914 года, во исполнение ранее разработанного командованием плана, Юрьевский полк приготовился нанести удар по противнику[206]. Люди замерли в тревожном ожидании, но приказ о наступлении всё не поступал. В 9 часов 30 минут утра полковник В.А. Желтышев отправил депешу командиру соседнего 99-го пехотного Иван-городского полка полковнику B.C. Верховскому: «Время выступления пока не известно. Как только будет получено приказание о выступлении — я сообщу»{355}. Прошло ещё несколько часов, наступил день, а приказ о наступлении всё ещё не был отдан[207]. Заминка с началом наступления была не понятна командиру полка, офицерам, солдатам. Они не знали, что ещё накануне, у Ариса[208], две немецкие дивизии, перейдя в наступление, разгромили и почти полностью уничтожили стоявший против них насмерть 169-й пехотный Ново-Трокский полк. Что утром 27 августа/9 сентября 1914 года немцы начали массированное наступление на левый фланг 1-й армии, и, несмотря на отчаянное сопротивление перед превосходящими силами противника[209], русские войска вынуждены были отойти. Что на следующий день, 28 августа/10 сентября, немецкие войска, прорвав накануне русскую оборону на левом фланге 1-й армии, в дефиле Мазурских озёр, вырвутся на оперативный простор. Не знали и того, что обескураженный и растерявшийся командующий Северо-Западным фронтом Я.Г. Жилинский[210] отдаст, по сути, преступный приказ об отводе XXII армейского корпуса к Августову[211], оголяя тем самым левый фланг обороны и открывая немецким дивизиям путь в тыл 1-й армии[212].
На фоне этих разворачивавшихся, на южном участке фронта 1-й армии, событий приказ о наступлении частей 25-й пехотной дивизии был уже совершенно не уместен[213]. В 6 часов вечера этого же дня командующий 1-й армией П.К. Ренненкампф отдал совершенно другой приказ, приказ об общем отступлении.
«27 августа (9 сентября) 1914 г. 6 час.[ов] вечера.
Приказ
1-й армии
№8
Штаб армии Инстербург.
Неприятель обходит левый фланг нашей армии, 10-я армия не может нам помочь. Для занятия более выгодного манёвренного положения 1-й армии необходимо своим правым флангом отойти несколько назад»[214].
На следующий день началось общее отступление. Армия двинулась на восток по тем же дорогам, по которым две недели назад шла на запад, преследуя отступающего и ошеломленного поражением врага. Теперь русским солдатам предстояло самим ощутить всю тяжесть и горечь отступления.
27 августа/9 сентября 1914 года. Деревня Фридерикенр. Восточнее города Алленбург. Расположение Лейб-гвардии кирасирского полка. Раннее утро.
Утро для корнета Г.А. Гоштовта началось ещё затемно, когда полк был разбужен и построен в походный порядок на лугу у деревни. Прошёл час, но никакой команды не поступало. Время, казалось, замерло и текло еле-еле. Рассвело. Полк продолжал стоять в строю. Лошади, опустив головы, спали, переступая, время от времени, с ноги на ногу. Прошло ещё около часа, когда, наконец, уставшим от ожидания людям был отдан приказ: начать движение к северу за линию обороны 25-й пехотной дивизии.
Эскадрон, в котором служил Г.А. Гоштовт, был отправлен в разведку к Велау. К западу оставался Алленбург, откуда доносились «перекаты орудийнаго огня»{356}. В те самые часы там, у Алленбурга, поддерживаемая артиллерией, за мост вела бой рота капитана А.А. Успенского. А эскадрон Лейб-гвардии кирасирского полка направился на север и вскоре, «не доходя километров четырёх до города»{357}, вышел на линию окопов, «занятых частями 25-й дивизии»{358}. Так в этот день 27 августа/9 сентября 1914 года вновь пересеклись военные пути Г.А. Гоштовта с 98-м Юрьевским полком, который занимал этот участок оборны.
Части 25-й пехотной дивизии готовились к обороне. «Окраина города (Велау была. — Н.П.) сильно укреплена, — записал в своем дневнике корнет, — причем утилизированы каменные постройки и ограды; повалены в виде засек, целые ряды деревьев, обмотанные проволокой»{359}.[215]
Тут же при выходе из города отряд наткнулся на сторожевое охранение. Командир роты остановил разъезд Г.А. Гоштовта и сообщил корнету, чтобы он был осторожен, потому «что подошедшие с утра немцы заняли опушки обоих лесов, находящихся перед его линией охранения, а также дефиле между ними, по которому проходит дорога на Тапиау»{360}. Немцы пытались оседлать шоссе и отрезать русские части, ещё находившиеся западнее Велау. Чуть южнее города, где оборону держал Юрьевский полк, немцы также двинулись в наступление, используя ту же тактику. «В 1ч. [ас] 15 мин.[ут] дня, — отмечено в Журнале военных действий полка, — от К[оманди] ра 2 батал. [она] (подполковника Я.И. Энгельма. — Н.П.) получено донесение о наступлении против расположения 5 и 6 рот противника силою около 2-х рот, которые остановились на опушке леса у Рокенгельма и начали окапываться. То же донесение получено от К[оманди]ра 3 батальона (подполковника С.С. Дьякова. — Н.П.)»{361}. Нависла реальная угроза разгрома отдельных частей. Необходимо было действовать быстро и решительно. По просьбе командира полка в «1 час 55 мин.[ут] дня 3-й батарей 25 бригады был открыт огонь, противник быстро очистил занятые им окопы и скрылся в лесу. Наступление противника против нашего фронта более не замечалось»{362}. Но это был лишь временный успех, который смог только на время, на сутки, остановить наступающие немецкие части.
До конца следующего дня Юрьевский полк находился на своих позициях на реке Алле, обеспечивая отход частей III корпуса. Немцы не вели массированного наступления. И только когда отошла соседняя 27-я пехотная дивизия, оголяя левый фланг Юрьевского полка, последовал приказ командира бригады генерал-майора Г.Г. Джонсона отступить. «Полк получил в 10 часов вечера (28 августа/10 сентября. — Н.П.) приказание …об отходе в д.[еревню] Облишкен[216], в виду обнаруженного обхода противником нашего левого фланга и отхода 27 дивизии»{363}.
Когда был получен приказ об отступлении, ночь уже опустила на землю свой непроглядный занавес. Но это был не мёртвый мрак. В темноте было слышно, как полк строился в походный порядок. Раздалась команда, и всё пришло в движение, рота за ротой тронулись назад к русско-германской границе[217]. А за спиной оставались война и тяжкая неизвестность, которые не отпускали людей, а следовали за ними по пятам. И поэтому каждый человек в этом двинувшемся, в полной темноте, на восток, живом потоке, не различавший ничего и на десять метров вокруг, был нервно напряжён и задавал себе мучительный вопрос: Что будет с ним завтра? И в ответ страх за свою жизнь медленно вползал им в душу. «Я …пережил этот ужас и позорный — не скрываю — страх, перед преследующим врагом! — признался на страницах своих воспоминаний А.А. Успенский. — Ведь я лично видел в бою под Гумбинненом отступление немцев — Макензеновского корпуса! Я знал, какие ужасные потери несёт отступающий и убитыми, и ранеными, и взятыми в плен… и я чувствовал, что подлое, мелкое чувство страха перед преследователем овладело всеми нами, начиная с высших начальников и кончая последним обозным рядовым! Чем дольше длилось это преследование, чем ближе настигал нас враг, тем сильнее проявлялся этот страх»{364}. И стоило только этому предательскому страху проникнуть в души командиров, как они теряли самообладание и контроль над ситуацией и тогда «старые, дисциплинированные части не шли, а почти бежали, не только по шоссе и дорогам, а часто и прямо без дорог!..»{365}. Но тот из командиров, кто преодолел этот поглощающий всё его существо отвратительный страх смерти, от которого поджилки тряслись и холодело сердце, тот вселял в людей надежу, уверенность и осознание собственной силы, и тогда страх отступал, паника прекращалась, и солдаты, воодушевлённые, были готовы снова сражаться, а если надо и отдать свою жизнь, за жизнь своего командира, за жизнь своих товарищей.
Отступая этой холодной, августовской ночью, роты полка миновали несколько брошенных деревень, в том числе и Норкиттен[218], пройдя усталым маршем по знакомой, невидимой во тьме булыжной мостовой деревни, по которой ясным, тёплым утром 12/25 августа 1914 года батальоны, вдохновлённые победой под Гумбинненом, твёрдым шагом шли на запад, к Тапиау.
29 августа/11 сентября 1914 года. Имение Авейден (Кенигсберг). Расположение 33-го эрзац-батальона.
В то время как части Кёнигсбергского гарнизона наступали на Тильзит[219], эрзац-батальон капитана фон Бессера, после тяжёлых боёв на реке Дейме, был отведён к пригородам Кенигсберга и не участвовал в преследовании отступающих частей 1-й армии[220]. 29 августа/11 сентября 1914 года фон Бессер написал письмо из Кенигсберга, которое стало одним из последних занесённых им в свой дневник. Его адресат не известен. На страницах письма капитан откровенно поведал о своём участии в борьбе со шпионажем.
«Шпионаж здесь (в Восточной Пруссии. — Н.П.) как прежде, так и теперь нельзя искоренить. Здесь имеется столько разного сброда, к тому же прусские евреи почти все шпионы.
В Лабиау и Атилле живут почти сплошь русские и польские рабочие, посланные правительством. Я ежедневно арестовывал людей по подозрению в шпионаже, иногда их без церемонии устраняли, и это также просто, как наши люди поступают, не берущие больше в плен, с тех пор как русские после того, как они просили пощады и поднимали руки, в нас стреляли… Белые флаги, которые (русская. — Н.П.) пехота поднимает во время боя с целью прекращения огня, уже не в состоянии нас провести»[221].
И этот рассказ, и содержащие его мысли о расстрелах мирных людей, откровенно и без стеснения, высказанные фон Бессером, показывают всю суровую реальность войны, открывая тёмную и страшную сторону человеческой натуры. Когда ненависть к врагу перерастает в ожесточение сердец и в онемение души, когда боевой дух солдата превращается в злобу карателя и безразличие палача, совершающих своё чёрное дело. «Их (гражданских людей. — Н.П.) без церемонии устраняли, и это …просто»{366}, — почти буднично написал немецкий офицер фон Бессер. Просто?! И в этом кратком слове «просто» написанном, а на самом деле как будто безжалостно произнесённом фон Бессером, кроется вся глубина нравственного падения этого немецкого капитана, который считал, что так «просто» нажать на курок и выстрелить в приговорённого к смерти, глядя ему в глаза, сквозь винтовочный прицел. И при этом не задать себе тяжкого вопроса: «Что же я делаю?». Не почувствовать душевного смятения от низости и неестественности совершаемого им дела.
«Просто» убить человека, который, застыв от ужаса, уже понял, что сейчас, через мгновение умрёт и его больше не будет; прервать его существование, даже не выяснив, является ли он врагом и самому на всю жизнь остаться с этим страшным и тяжким воспоминанием. Но эта мысль даже не промелькнула в голове капитана. И судя по тону письма, тогда это не беспокоило фон Бессера[222].
В эти последние августовские дни, по юлианскому календарю, судьба окончательно развела пути подполковника Юрьевского полка Д.Н. Постникова и капитана фон Бессера, развела пути людей, которые в день Гумбинненского сражения сошлись в кровавой схватке. И почти различая лица друг друга, делали всё, чтобы убить как можно больше врагов. И теперь
29 августа/11 сентября эти смертельные враги находились на расстоянии нескольких десятков километров друг от друга. Фон Бессер в имении Авейден под Кенигсбергом. Подполковник Д.Н. Постников со своим батальоном отступал на Инстербург.
В эти тревожные и тяжёлые дни отступления, когда судьба и сама жизнь тысяч и тысяч людей зависела от действий П.К. Ренненкампфа, он должен был проявить всё своё мужество, умение, характер и выдержку полководца, чтобы вывести армию из-под удара противника, чтобы сохранить уверенность в войсках. Но П.К. Ренненкампф не являлся таким военачальником. Не был он и сильным духом человеком. Под напором наступающих немецких частей П.К. Ренненкампф утратил самообладание. Уже днём 29 августа/11 сентября он, смалодушничав, полностью потерял управление армией[223], бросил свой штаб и уехал в расположение III армейского корпуса[224], а затем, бежал в Вильковишки[225]. Предательство. Что это, если не предательство солдат и офицеров, героически сражавшихся в эти дни на полях Восточной Пруссии, стоявших насмерть под напором превосходящих сил немцев в дефиле у Мазурских озёр, сложивших свои головы у Ариса, бившихся за мост у Алленбурга, погибших из-за преступной халатности командования под Тильзитом 31 августа/13 сентября[226], солдат и офицеров, которые отступали под ударами немцев, но не поддались панике, не побежали и не подняли руки вверх, сдаваясь, а продолжали стойко воевать против наступающего врага[227]. Во многом именно эта самоотверженность и героизм русского солдата заставили командование 8-й германской армии ослабить нажим на отходившие русские войска[228], что в конце концов не позволило окружить немцам 1-ю армию и уничтожить её[229], а в целом преследовать отступающие русские части более осмотрительно[230]. Ещё слишком свежо было в памяти у П. Гинденбурга и Э. Людендорфа поражение под Гумбинненом.
Благодаря мужеству русского солдата и их командиров, прежде всего командиров рот, батальонов, полков, а также дивизий и корпусов, план немецкого командования по окружению и уничтожению 1-й армии провалился. И тем более вызывает уважение подвиг этих людей, которые, брошенные высшим командованием, вплоть до корпусных начальников, на произвол судьбы[231], в хаосе отступления, не пали духом, а смогли побатальонно, поротно, поодиночке в кровавых стычках пробиться с боями к Неману, к новой линии обороны. И в этом не было ни капли заслуги П.К. Рен-ненкампфа, бросившего свою армию, своих солдат, оставившего их один на один с врагом, обрекая многих из них на плен и смерть. Поэтому, что это, если не предательство? Предательство солдат и офицеров, честно и до конца выполнивших свой долг.
29 августа/11 сентября 1914 года. 10 часов 15 минут утра{367}. Район деревни Норкиттен — деревни Обелишкен. Расположение 98-го Юрьевского пехотного полка.
Утро начинающегося дня выдалось солнечным и спокойным{368}. Немцев напротив линии обороны полка не было видно{369}. Но это спокойствие было обманчиво. Предчувствие тревоги, надвигающихся грозных событий, с какой-то неумолимой беспощадностью проникало в сознание командиров и солдат, почти ощутимо концентрировалось в воздухе и заставляло людей напряжённо вслушиваться в тишину, стоявшую вдоль линии фронта полка. И этому были веские основания. В тылу и с юга, ещё с половины восьмого утра, слышалась орудийная канонада и ружейная стрельба{370}, там шёл бой, и было понятно, что немцы предприняли попытку отрезать части 1-й армии П.К. Ренненкампфа, оказавшиеся западнее Инстербурга, окружить и разгромить их. В складывающейся обстановке для командира 98-го Юрьевского полка В.А. Желтышева выбор был не велик — либо оставаться на месте и принять бой и, возможно, драться в полном окружении, либо отступить на восток, пока немцы не замкнули кольцо окружения. Но этот выбор должен был сделать не он, командир полка, а вышестоящее начальство. А пока не произошло ни того ни другого, оставалось только ждать. Ждать и готовиться в любую минуту отразить атаку подошедшего врага.
Наконец, в 10 часов 15 минут{371} выбор был сделан. Командир 98-го Юрьевского полка получил приказ «непосредственно от Начальника дивизии»{372}, об отступлении. Полку было приказано в течение дня 29 августа/11 сентября 1914 года совершить более чем тридцатикилометровый переход, обойдя Инстербург с юга, и двигаться далее на восток за реку Ангерапп к Гумбиннену{373}. Эта отсрочка приказа об отступлении не была случайна. В то время как остальные части 25-й пехотной дивизии, не преследуемые немцами, отходили в полном порядке на Инстербург[232], Юрьевский полк должен был прикрывать отступление всей дивизии на этом направлении[233].
К трём часам дня колонна полка, отступая по шоссе, растянулась на несколько километров[234]. Шум большой движущейся массы людей, повозок и артиллерии, разносился вокруг, но люди шли молча и сосредоточенно, понимая, что они являются тем самым последним рубежом, который отделяет дивизию от немцев. Что им рано или поздно, но всё равно предстоит вступить в бой и этого уже невозможно избежать. Оставалось только ждать, когда наступит это неотвратимо приближающееся мгновение, ждать и принять его, как подобает солдату. Пытаясь отвлечься от подобных мыслей, подполковник Д.Н. Постников вспомнил, что ему ещё утром принесли одну из листовок, которые немцы сбрасывали с самолётов и цеппелинов. Тогда, за неимением времени, он сунул её в карман шинели. Сейчас же на марше он, вспомнив о ней, достал из кармана и, развернув бледно-жёлтый листок[235], быстро прочитал на ходу:
«РУССКИЕ СОЛДАТЫ!
Потверждения и слухи, будто — бы мы пленных изуродываем или — же убиваем, отвратительная ложь.
Вас обманывают и распространяют между Вами гнустную ложь. Сущая-же правда, что немцы своих пленных хорошо пропитывают, их хорошо кормят и с ними хорошо обращаются.
Мы стремимся, как можно больше не раненных пленных иметь.
Поймите и сообразите, что Ваше долгое сопротивление безполезно. Русские, а также их союзники, Англичане и французы, окончательно разбиты… А поэтому не длите и сдавайтесь.
Вы можете надеяться на хорошее гостеприимство у нас»{374}.[236]
Несуразный язык и одновременно примитивный текст пропагандистской листовки, сдобренной неправильными и исковерканными русскими словами, призывавшей сдаваться, вызвал усмешку у подполковника. Сдаваться! Эта мысль даже не приходила в голову Д.Н. Постникову. Он не знал, что уготовила ему и солдатам его батальона судьба и война. Что будет со всеми ними уже к вечеру этого первого дня отступления. Может, все они сложат головы или кого-то из них ждёт плен. Во время отступления всякое могло случиться. Но одно подполковник знал наверняка, что каждый человек его батальона будет сражаться до последней крайности, каждый из них дорого продаст свою жизнь врагу, и если и попадёт в плен, то не по трусости. Такую уверенность вселяло в него воспоминание о том, как все они, офицеры и солдаты мужественно дрались под Сталупененом и Гумбинненом. Как поднимались в атаку, презирая смерть. Как сходились в жестоком горячечном рукопашном бою с остервеневшим врагом, заставляя его осечься и отступить, испытав холодящий, животный страх за свою жизнь, почувствовав силу русского штыка, силу духа русского солдата. И хотя это воспоминание длилось всего лишь несколько мгновений, но именно эти мгновения давали сознание того, что такое гордость солдата. И люди, испытавшие это чувство, уже никогда не могли бы смалодушничать и, взяв в руку немецкую листовку как пропуск, отбросив винтовку в сторону, трусливо подняв руки над головой, сдаться немцам. Такое подполковник Д.Н. Постников представить себе не мог.
Неожиданно возникшее чувство гадливости к этому небольшому жёлтому листку бумаги наполнило всё существо подполковника, и он, с силою скомкав листовку, швырнул её в придорожную канаву.
15 часов 10 минут. Околица деревни Дидлакен. В 5 километрах юго-западнее Инстербурга{375}.
Хотя растянувшаяся по шоссе колонна отступающего Юрьевского полка в любой момент ожидала нападения немцев, но первые разрывы шрапнели, бело-сизыми облачками вспыхнувшие в воздухе, всё же оказались полной неожиданностью. И тут же вслед за ними на полк обрушилась лавина взрывов, послышалась ружейная стрельба. Немцы наступали, одновременно, с юга и с севера разрезая надвое непрочную ленту полковой колонны. Первый батальон подполковника Д.Н. Постникова тут же, в открытом поле, занял оборону и открыл беглый огонь по наступающему противнику. Артиллерийский дивизион, под прикрытием огня пехоты спешно развернув орудия, стрелял по позициям немецкой артиллерии{376}, скрывавшейся за леском. Бой был скоротечным и жарким, немцы, хотя и были остановлены, но сумели перерезать шоссе и рассечь полк на две части. Заградительный огонь артиллерии и первого батальона остановил противника. Бой стих, но в любой момент немцы могли ударить вновь. Об арьергарде полка, 2-м и 3-м батальонах, ничего не было известно. Ординарец, который был послан к ним с приказом об отступлении, пропал без вести{377}. Отступление продолжилось, и около половины шестого вечера{378} остатки полка подошли к окраинам Инстербурга, сделав привал у отдельно стоящего двора Amalienhoff{379},[237] всё ещё надеясь, что арьергард во главе с подполковником Я.И. Энгельмом, пробившись, через неплотный заслон немцев, догонит головную колонну. Но как раз в тот момент, когда 1-й батальон остановился, из-за перелеска, прямо по фронту, с тыла, на поле, в «800 шагах»{380} от него, вывалились густые «германские цепи в шесть линий, одна за другой»{381}, а с юга началось «наступление крупной колонны противника, не менее полка пехоты»{382}. Бой вспыхнул с новой силой. 1-й батальон открыл ружейный огонь по немцам, прикрывая отступление артиллерии и штаба полка. Немецкая атака на время захлебнулась. К этому времени подполковник Д.Н. Постников уже не имел связи с командиром полка и не знал, где он находится. Медлить было нельзя. Немецкая артиллерия простреливала дорогу на Гумбиннен, «сильнейшим шрапнельным огнём и бризантными снарядами»{383}, отрезая путь отхода батальона на восток. Немцы ежеминутно могли вновь начать атаку, и тогда батальон был бы прижат к этой дороге. Минутная растерянность в это мгновение или даже короткая заминка в действиях подполковника, и батальон был бы смят, окружён и раздавлен. И подполковник, хорошо понимая это, принял единственно правильное решение. Отдал приказ о немедленном отступлении, на юг, в обход Инстербурга{384}, где ещё было пустое пространство не занятое немцами, где была та единственная узкая лазейка, которая давала надежду людям выскользнуть из неумолимо сжимавшегося тугого кольца окружения. Но чтобы совершить этот манёвр на глазах у немцев, нужно было оставить прикрытие. Подполковник вызвал к себе подпоручиков М.И. Крастыня и В.К. Столицу и поставил им задачу: они во главе с «тремя взводами 1-й роты и Уг роты 2-й роты»{385} будут прикрывать отступление батальона. Он приказал построить группу прикрытия. Д.Н. Постников уже был не в силах изменить что-либо. Он просто посмотрел на офицеров и солдат, молча стоявших перед ним, и отдал приказ. Приказ, который не мог не отдать. Приказ, который должен был спасти батальон, возможно, да и скорей всего, ценой жизни многих из этих людей, стоящих сейчас перед ним, которых он хорошо знал, и которых Д.Н. Постников видел, быть может, в последний раз. Подполковник повернулся и дал ротам команду на движение, оставляя за спиной полторы сотни людей своего батальона.
Около 20 часов вечера. Шоссе у деревни Крузиннен. Несколько километров южнее Инстербурга{386}.
Благодаря решительному манёвру, батальону удалось оторваться от немцев. Но к этому времени после дневных боёв от батальона осталось только две с половиной роты{387}. Измождённые многочасовым переходом без отдыха, измотанные арьергардными боями, офицеры и солдаты 1-го батальона Юрьевского полка в сгущающихся вечерних сумерках устало двигались на восток по дороге, зажатой густым лесным массивом. Подполковник Д.Н. Постников и его батальон выполнили свою главную задачу, обеспечили отход штаба полка вместе со знаменем[238].
Но сам батальон был отсечён от дивизии и остался один на один с наступающими немецкими частями, которые двигались с юга и с запада по шоссе и дорогам, заполняя их серой массой шагающей пехоты, артиллерийскими парками и кавалерией. Где был штаб полка, где были остальные батальоны, были ли они разгромлены, а их офицеры и солдаты, быть может, уже нашли свою смерть на дорогах Восточной Пруссии или попали в плен, а может, им, как и 1-му батальону, удалось оторваться от наседающего противника, подполковник Д.Н. Постников не знал всего этого. Он теперь твёрдо знал только одно, необходимо было сохранить людей и вывести батальон на соединение с частями 1-й армии.
К «8 часам вечера»{388} остатки батальона подошли к краю леса{389}. Впереди лежал пока невидимый, но указанный на карте перекрёсток дорог. Вернувшаяся разведка доложила, что на перекрестке расположилась «на отдых»{390} «колонна противника, силою в два батальона с одной батареей и понтонным парком»{391}. Путь был закрыт. Неожиданно в тылу «появился немецкий разъезд, но он был отогнан несколькими выстрелами»{392}. Стало особенно тревожно от осознания того, что этот отогнанный разъезд мог быть авангардом немецкой части, готовой в любой момент ударить в тыл батальону. Немецкая колонна, расположившаяся на перекрёстке дорог, всё ещё не заметила русскую пехоту, поэтому решение созрело в голове подполковника Д.Н. Постникова молниеносно. Он отдал приказ идти на прорыв[239].
Наступающие роты не открывали огонь до последнего. Немцы, заметив двигавшихся на них по перпендикулярной дороге «юрьевцев», в уже еле различимом сумеречном свете наступающей ночи, приняли их за своих. И стали что-то кричать. До слуха передних шеренг долетело: «Wer die?»[240],{393}. И в этот момент батальон бросился в атаку с криками «Ура»{394}. Немцы были опрокинуты и сметены. «В паническом страхе неприятельская колонна бросилась врассыпную»{395} и не смогла оказать никакого сопротивления. И только когда батальон прорвался, немцы, придя в себя, открыли беглый огонь{396} по уже скрывшимся в темноте ротам. Подполковник оглянулся на звуки выстрелов и увидел огненные вспышки, на мгновение вырывавшие силуэты немецких солдат из сгустившейся тьмы, и не сразу почувствовал, что был ранен. Ранен легко, вскользь, в ступню правой ноги{397}. Но это было уже не важно, ибо главное было сделано. Прорыв удался, немцы не преследовали.
Глубокой ночью, так и не отдохнув, передвигая ноги только усилием воли, батальон пересёк железную дорогу и шоссе{398} и вышел на берег Ангераппа у деревни Ессен{399}.[241] Перейдя вброд эту неширокую реку, люди из последних сил{400} двинулись на Гумбиннен, где утром 30 августа/12 сентября «попали в волну беспорядочно отступавших обозов»{401} 1-й армии и только тогда поняли, что вырвались из окружения, что остались живы.
29 августа/11 сентября 1914 года. Отступление Лейб-гвардии кирасирского полка. Шоссе у города Гумбиннен.
Во второй половине дня 29 августа/11 сентября 1914 года, когда батальон Д.Н. Постникова вёл арьергардные бои под Инстербургом, в двух десятках километрах восточнее, в потоке отступающих войск, двигался эскадрон Г.А. Гоштовта. Ближе к вечеру он вступил в Гумбиннен, где взору корнета открылся весь хаос армейского отступления, весь масштаб разразившейся катастрофы. «Батареи, парки, обозные колонны, — писал корнет, — плотной массой текут по улице между двумя рядами деревьев… Словно ручьи втекают с боковых улиц справа новые обозы и растворяются в общей массе… «Сплошной гулкий грохот двигающихся орудий и повозок, крики, брань наполняют город непрерывным шумом. Наша бригада, оставив, не доходя до города, наблюдателей, пытается навести порядок… У восточного выхода из Гумбиннена разветвляются две дороги; по ним разбиваем и направляем течение обозов»{402}.
В самом же городе интендантские службы, застигнутые врасплох отступлением, уже не успевая вывести часть армейского имущества, торопливо сбрасывали в неглубокую Писсу[242] продовольствие, амуницию, снаряжение{403}.[243] И освободившиеся от груза интендантские телеги спешно вливались в поток отступающих войск.
Г.А. Гоштовт видел, как были крайне измождены солдаты и их командиры, пройдя за день, часто с боями, по двадцать-тридцать и более километров. В Гумбиннене «…широкие тротуары заняты отдыхающей пехотой. Усталые люди лежат или сидят на каменных плитах, большей частью сняв сапоги с ног, натёртых длинным переходом»{404}. Но даже он не мог себе представить до конца, какие неимоверные трудности пришлось преодолеть этим пехотинцам, чтобы дойти до Гумбиннена и дальше до русско-германской границы. «Чем питались мы эти трое суток (отступления. — Н.П.)? — написал на страницах своих воспоминаний командир роты 97-го Лифляндского пехотного полка А.Г. Невзоров. —Чем Бог послал, ели зелёные яблоки, репу, морковь, сырую картошку, всё, что находили в огородах. Воды в колодцах не было, все они были вычерпаны. На дне была лишь жидкая грязь. Идти трое суток с боями, не пивши, не евши и не спавши было весьма тяжело. И, когда на ночном переходе, пройдя 50 минут, делался привал на 10 минут, то моментально весь полк ложился на землю и засыпал… Сколько трудов стоило офицерам и фельдфебелям поднять всех и продолжить движение. Но люди шли. Лошади же отказывались. Моя лошадь не желала идти, и когда я садился на неё, она просто ложилась. Пришлось бросить её»{405}.
Да, это были люди, которые с доблестным терпением, так и не отдохнув в полной мере, по команде поднимались с земли и, пошатываясь от усталости, строились повзводно, поротно и, не зная, что готовит им будущее — жизнь или смерть, продолжали отступление на пределе выносливости, на пределе человеческих сил, часто забываясь и засыпая на ходу, но продолжая идти. Сам Г.А. Гоштовт испытал нечто подобное, когда глухой ночью 29 августа/11 сентября уснул, сидя на лошади, двигаясь по одной из просёлочных дорог западнее города Сталупенена. «Я часто впадаю в дрёму, иногда вижу обрывки снов, — написал он в своём дневнике. — Проходят мимо, скорее угадываются в кромешной тьме, силуэты домов, деревьев, кустов… И все это так не похоже на явь»{406}.
На следующий день, 30 августа/12 сентября 1914 года, Г. А. Гоштовт увидел, что командование окончательно потеряло нить управления войсками{407} и армию поглотил хаос отступления и безначалия. По дорогам непрерывным потоком шли «отставшие, хромающие пехотинцы»{408}, отдельные «партии и одиночные люди»{409}, и казалось, что этому потоку людей, с осунувшимися от усталости лицами, не будет конца. «Сегодня все перемешались»{410}, — с горечью написал Г. А. Гоштовт в тот день в своём дневнике.
В эти же полные тревоги дни отступления, через Сталупенен, ночью, проходил 106-й Уфимский полк. Город пылал. «Огромное зарево горящего города встретило нас, — писал в своих воспоминаниях, поражённый увиденным, А.А. Успенский. — Я со своей ротой шёл в головной заставе и первый въехал в город. Жуткое впечатление, от горящих среди тёмной ночи домов целой улицы, треска падающих головешек и полного отсутствия людей!»{411} Находившийся совсем недалеко от Сталупенена, уже почти на русско-германской границе, Г.А. Гоштовт видел отсветы этого и других пожаров: «Все кругом, насколько хватает глаз, — освещено сплошными пожарами; покрытое тучами небо красно от их отражения»{412}. Так по заполненым «в перемежку частями и обозами»{413} дорогам, на которых отсутствовали централизованные армейские организация и управление, в отсветах пожаров и в грохоте канонады стреляющей немецкой артиллерии{414} капитан А.А. Успенский и корнет Г.А. Гоштовт, вместе со своими частями, вышли к государственной границе. И вновь, как и в день вторжения русских войск в пределы Восточной Пруссии, 4/17 августа 1914 года, А.А. Успенский увидел пограничные столбы с российскими и немецкими орлами{415}, словно это был какой-то смутный знак из прошлого, вдруг напомнивший А.А. Успенскому о себе. Будто ещё были живы его друг капитан Д.Т. Трипецкий, корнет ГТ. Христиани, как и много тысяч и тысяч других русских солдат и офицеров, будто А.А. Успенский ещё не познал ни страха смерти и ни торжества победителя, ни всего того, что испытали в полной мере его душа и сердце за этот неполный месяц боёв в Восточной Пруссии.
Около 23 часов вечера. 29 августа/11 сентября 1914 года. Отступление 2-го и 3-го батальонов 98-го Юрьевского пехотного полка. Западнее города Инстербург.
Поздним вечером 29 августа/11 сентября два батальона, отрезанные немецким клином наступающих частей от полка в ходе дневного боя, всё ещё находились западнее Инстербурга. В том дневном бою батальоны не смогли пробиться через заслоны противника и теперь оказались в окружении. Оставалось только одно, скрываясь в лесах, неумолимо двигаться на восток, переходя ночами шоссе и вновь углубляться в чащу леса, чтобы как можно скорее догнать волну немецкого наступления и пройти сквозь неё, пока она не остановилась, пока не стабилизировался фронт. Подполковник С.С. Дьяков, как старший по званию{416}, приняв на себя командование двумя батальонами, прекрасно понимал сложившуюся обстановку, поэтому-то и приказал, «невзирая на крайнее утомление»{417}, двигаться ночью по лесу, почти не останавливаясь. Только раз С.С. Дьяков разрешил сделать «один большой привал на два часа»{418}, когда люди, находившиеся на ногах уже более десяти часов сряду, падали от усталости. И всё же, ещё затемно, 30 августа/12 сентября отряд вновь двинулся по лесной заросшей просеке на восток. Около семи часов утра{419} авангард наткнулся в лесу на солдат. Их командир штабс-капитан Моисеев доложил С.С. Дьякову, что он временно командует тремя ротами 222-го Краснинского пехотного полка{420},[244] которые были отрезаны от своей части и оказались в окружении. Роты были присоединены к отступающим батальонам.
Весь тот день, 30 августа/12 сентября, отряд шёл по лесной пуще, и когда в вечерних сумерках он вышел на её опушку, то все увидели, как по шоссе двигалась большая колонна немцев «с обозами и артиллерией»{421}. Путь был закрыт, и подполковник решил не идти на прорыв, а вновь войти в лес и отступать на север, чтобы наконец-то найти брешь на стыках отдельных германских частей и пройти или пробиться через неё к своим. В лесу ночь наступила гораздо быстрее, сомкнув свои объятия сразу, как только отряд вернулся под полог вечернего леса. Вторая ночь окружения, тоже была бессонной и тяжёлой для уставших людей. «В полной темноте, без дорог, по лесным просёлкам, пользуясь лишь указанием компаса, т.к. карт этого района под руками не имелось, не получая в течение уже 2-х дней горячей пищи, колонна с неимоверными затруднениями продолжала свой путь»{422}. Впереди для этих офицеров и солдат была тяжкая неизвестность, а что может быть хуже неизвестности. Только отчаяние, которое могло бы сломить их волю, но не сломило, ибо это были люди сильные духом. Люди, которым хватило физических и нравственных сил, чтобы вынести все тяготы отступления, пройти через все испытания. Испытания, которые можно понять, но невозможно постичь.
Наверное, им помогла и надежда. Потаённая надежда каждого из них, что ему не суждено погибнуть в этих лесах и полях чужой страны.
Этой ночью в кромешной тьме батальон подполковника С.С. Дьякова[245], шедший в арьергарде, оторвался и потерялся в лесу. «Самые тщательные поиски»{423}не принесли результата. Два часа{424} подполковник Я.И. Энгельм прождал отставший арьергард. Безрезультатно. Дальше 2-й батальон Я.И. Энгельма пробивался уже в одиночку, продолжая идти к фронту по глухим восточно-прусским лесам, избегая столкновений с противником. Только днём 1 сентября/14 сентября подполковник Я.И. Энгельм смог вывести свой батальон к Неману в районе Юрбурга{425},[246] в расположение частей 1-й армии. Вывести, чтобы этим же вечером, так и не отдохнув, под ударами наступающей германской армии, двинуться, в общем потоке отступления, дальше вглубь России. 3/16 сентября солдаты и офицеры батальона измождённые, с землистыми от беспредельной усталости лицами, прошедшие за шесть суток «свыше 200 вёрст»{426}, вступили в Ковно, где наконец-то в русских тылах смогли остановиться и отдохнуть.
Так 98-й Юрьевский пехотный полк, как и многие другие части 1-й армии, пережил тяжесть тех страшных дней отступления, когда, как и вся армия, он был лишён централизованного управления и командования. Когда под ударами немецких войск полк был расчленён, но не разгромлен. Не разгромлен благодаря командирам батальонов, которые, оставшись один на один с врагом, не растерялись и не пали духом, а смогли, ценой неимоверных усилий своей воли и преданности воинскому долгу своих солдат, вырваться из окружения. И поэтому это было отступление, которое, в целом, больше прославило обычных солдат и строевых офицеров, чем командующих 1-й армией и Северо-Западным фронтом.
Поздний вечер 30 августа/12 сентября 1914 года. Русско-германская граница в районе Эйдкунена.
До самой границы 1-й батальон подполковника Д.Н. Постникова отступал в общем потоке разрозненных частей, так и не узнав, где находится штаб полка{427}. Только на границе, в Эйдкунене, наконец-то почувствовалось, что командование, правда неизвестно какое, армейское или корпусное, пытается навести порядок в хаосе отступающих войск. «На перекрестках улиц стоят конные казаки и распределяют отходящих людей: принадлежащих к 25-й дивизии отправляют по улице налево, 27-й прямо и 40-й направо»{428}. Повернув, следуя указаниям казаков, налево и перейдя пограничный ручей{429}, батальон подполковника Д.Н. Постникова оказался на большом поле, двигаться по которому в темноте не было никакой возможности. На нём вповалку лежали измождённые солдаты, прошедшие за полутора суток «около девяноста километров»{430}. «По полю бродят люди с горящими факелами и громко выкрикивают названия частей, — написал Г.А. Гоштовт в своём дневнике. — Недалеко от нас чей-то тенор надрывается “Островцы[247], ко мне”; из темноты ему вторит бас “Юрьевцы, все сюда”. Из сумрака ночи непрестанно выплывают тени людей, прислушиваются к выкрикам, идут пошатывающейся походкой к своему полку, валятся на землю и замирают в глубоком бесчувственном сне»{431}. Для уставших до изнеможения людей это была первая, по-настоящему спокойная ночь, когда они впервые за несколько суток отступления, могли спать до утра, зная, что их не разбудят посреди ночи, чтобы вновь начать движение, уходя от врага на восток. И в понимании этого простого факта, для тех людей тогда было, наверное, высшее счастье. Но спросить их об этом было никак не возможно. Они спали беспробудным сном.
1/14 сентября в местечке Пильвишки[248], в 30 километрах от границы, две с половиной роты 1-го батальона, вышедшие из окружения со своим командиром, присоединились к полку. О чём полковник В.А. Желтышев[249] доложил начальнику дивизии генерал-лейтенанту П.И. Булгакову.
«1914 г. 1 сент. 2 час.[а] 15 мин.[ут] д[ня].
№ 168. Дер.[евня] Чиста-Буда.
…В 1 ч.[ас] 30 м.[инут] дня ко мне присоединились: Подполк.[овник] Постников (К-р 1-го батальона].)»{432}.
Во всём полку в этот день, налицо, был «531 чел.[овек]»{433}. «Есть, однако, полное основание полагать, — отмечено в Полевой книжке полка, — что ещё много нижних чинов прошло с обозами и по железной дороге вперёд»{434}. Действительно, ещё почти в течение целой недели выходившие из окружения подразделения и отдельные отставшие солдаты присоединялись к полку. На 7/20 сентября в полку было 1369 человек[250], что, без малого, было на три тысячи человек меньше списочного состава полка, при вступлении его на территорию Восточной Пруссии[251].
От полковника В.А. Желтышева Д.Н. Постников узнал о судьбе отряда, прикрывавшего отход его батальона под Инстербургом. Подпоручик В.К. Столица остался жив[252]. Выполнив поставленную задачу, он со своими людьми сумел оторваться от противника и присоединился «к частям 56 пех.[ной] дивизии»{435}. Подпоручик М.И. Крастынь пропал без вести{436}. Ему был всего 21 год[253].
К 1/14 сентября 1914 года 1-я армия П.К. Ренненкампфа вышла из пределов Восточной Пруссии, и фронт стабилизировался по среднему течению Немана[254].
Эрзац-батальон фон Бессера и в начале сентября продолжал стоять в имении Авейден под Кенигсбергом[255].
«Милая Агнес!»{437} — написал фон Бессер домой. За августовские бои «генерал представил меня к чину майора и к железному кресту»{438}. «Я получил… 1 ба-талон 45 пехотного п.[олка], ныне находящегося в России»{439}.
«Люди в твоём положении и в твои годы получают совсем другие, не менее важные назначения! — писала в одном из писем жена фон Бессера. — Раньше ведь разговор был только об обозе и ландштурме, и вдруг тебя назначают на такое опасное место! Это я нахожу не справедливым и не очень разумным! Ты слишком дорог как “пушечное мясо”!»{440}. И дальше совсем уже по-женски написала, не скрывая своего волнения: «Я и Гретхен благодарим бога, что ты жив и здоров»{441}.
В двадцатых числах сентября фон Бессер вступил в командование батальоном 45-го пехотного полка под городом Лык{442}.[256] Вскоре в одном из боёв, он был убит. И русские солдаты, обходившие поле боя, вслед за отступившими немцами, наткнулись на труп немецкого офицера. Среди прочих вещей которого они нашли и дневник, с последней датой — 25 сентября 1914 года{443}. В дневнике, на одной из многих страниц, рукой фон Бессера было переписано письмо Агнес, со словами: «…ты жив и здоров»{444}.
Около 50 тысяч человек убитых и пропавших без вести. Около 30 тысяч человек, попавших в плен[257]. Такова была цена отступления, заплаченная русским солдатом за непрофессионализм и бездействие армейского и фронтового начальства. 50 тысяч мужчин больше никогда не вернулись домой к своим семьям и остались навсегда лежать в земле Восточной Пруссии. Многие в безымянных могилах. 50 тысяч похоронок и извещений о пропавших без вести получили жёны, матери и возлюбленные, для которых это были страшные, полные трагизма и горя дни, дни, изменившие их жизнь бесповоротно и навсегда.
Всё, что происходило тогда, стало уже далёким прошлым, но прошлым, которое нельзя забыть и которым невозможно пренебречь. Время и история наконец-то вернули нам события столетней давности, и имена тех, кто погиб, и тех, кто остался жив, в те сентябрьские дни 1914 года.
Капитан Александр Арефьевич Успенский. В бою за мост под Алленбургом был контужен. «Контузия, сказались у меня в виде тупой, головной боли и повышенной температуры. По ночам я бредил, голова болела, и все время меня тошнило! Старший полковой врач отправил меня в ближайший полевой госпиталь в м.[естечко] Олиту»{445}.
За бои в Восточной Пруссии награждён орденом Святого Станислава 2-й степени с мечами{446}. В 1915 году получил звание подполковника. В феврале 1915 года во время боёв в Августовских лесах, на границе с Восточной Пруссией, попал в плен, где пробыл до конца войны.
Автор воспоминаний о Первой мировой войне{447}. После войны А.А. Успенский вернулся уже в независимую Литву. Его родной Вильно в 1922 году был оккупирован Польшей, и он поселился в Каунасе. Ковда в 1940 году в Литве была установлена советская власть, он навсегда покинул страну. Эмигрировал в Чехословакию. Жил в Праге до 1945 года{448}. Дальнейшая судьба неизвестна.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.