Конец апостола СМЕРШа
Конец апостола СМЕРШа
«В крови до пят, мы бьемся с мертвецами, воскресшими для новых похорон…»
Эти слова принадлежат великому Федору Тютчеву, сказаны им в августе 1863 года.
Как известно, 25 февраля 1946 года Указом Президиума ВС СССР Народный Комиссариат обороны СССР был преобразован в Народный Комиссариат Вооруженных Сил СССР, а уже 15 марта – в Министерство Вооруженных сил (МВС) СССР. 27 апреля 1946 года В.С.Абакумова утвердили в должности начальника Главного управления контрразведки СМЕРШ МВС СССР.
Точная характеристика периода стремительного восхождения Абакумова дана П.Судоплатовым. Он вспоминал:
«После окончания войны на первый план выдвигалась проблема реорганизации Вооруженных сил. Вслед за этим Сталин предложил Политбюро рассмотреть деятельность органов госбезопасности и поставить перед ними новые задачи. Позднее Мамулов и Людвигов рассказали мне, что от Меркулова потребовали представить на Политбюро план реорганизации Министерства госбезопасности. На заседании Берия, по их словам (оба они, как я упоминал, возглавляли секретариат Берии), обрушился на Меркулова за неспособность определить направление в работе контрразведки в послевоенное время. К нему присоединился и Сталин, обвинив Меркулова в полной некомпетентности.
На заседании, где присутствовали заместители Меркулова, должны были обсудить новые задачи Министерства госбезопасности. Военная контрразведка СМЕРШ, которая в годы войны находилась в ведении Наркомата обороны, возглавлялась Абакумовым и контролировалась Сталиным, вновь возвращалась в состав Министерства госбезопасности, поскольку Сталин перестал возглавлять Наркомат обороны. Министром обороны был назначен Булганин, сугубо штатский человек, не имеющий военного образования – его срочно произвели в маршалы, после чего последовало это назначение.
Тогда, на совещании, произошла интересная сцена. Сталин, окинув холодным взглядом собравшихся, вдруг неожиданно спросил, почему начальник военной контрразведки не может быть одновременно заместителем министра госбезопасности. Меркулов тут же с ним согласился…»
– Я готов его назначить первым заместителем, – угодливо с явным заискиванием согласился министр.
– Товарищи, видите, Меркулов ведет себя на Политбюро как двурушник, поэтому, я так думаю, его целесообразно заменить на посту министра госбезопасности, – саркастически, подозрительно смежив глаза, заметил вождь.
На самом деле это был повод убрать Меркулова – давнего ставленника Берии, вышедшего у вождя из доверия в тот период. У Сталина как заботливого и пунктуального администратора была уже готовая кандидатура не засветившегося в Центре генерал-лейтенанта Сергея Ивановича Огольцова, полгода как переведенного в Москву с должности начальника Куйбышевского областного управления.
– Я рекомендую на эту должность товарища Огольцова. Генерал-лейтенант. Послужил на самостоятельной должности.
И вдруг Огольцов на это предложение вождя неожиданно ответил:
– Товарищ Сталин, я благодарен за оказанное вами мне доверие, но как честный коммунист, хочу быть откровенен с вами, – я не подхожу для этого высокого поста, поскольку у меня недостает для столь ответственной работы необходимых знаний и опыта.
– Что ж, тогда есть предложение назначить на эту должность товарища Абакумова.
Берия и Молотов промолчали, опустив головы, зато член Политбюро Жданов горячо поддержал эту идею.
Первым заместителем к новому министру госбезопасности и по совместительству – начальником Второго Главного управления (контрразведка) Сталин назначил Евгения Петровича Питовранова.
Вряд ли вождь не знал, что Абакумов ревниво наблюдает за стремительной карьерой своего молодого коллеги и всегда подчеркнуто сдержанно реагирует на его успехи, да и в личных отношениях старается удерживать его «на дистанции». Сталинская «система противовесов» и здесь была тонко вплетена в ткань кадровой политики. За это он не мог осудить Виктора Семеновича как последователя «разумного администрирования». А пока ничего не предвещало опасности – механизм МГБ работал ровно и четко.
У Берии настроение понизилось. Он почему-то надеялся, что именно Меркулов станет министром госбезопасности. В назначении Абакумова на этот пост он видел не столько новое осмысление Сталиным послевоенного времени, сколько реальные шаги в сторону повышения роли органов ГБ в системе государства.
«Прошлые заслуги, заслуги Абакумова в войне со своим СМЕРШем, – рассуждал про себя уязвленный Берия, – по всей вероятности сыграли положительную роль в принятии Сталиным этого решения».
* * *
К концу 40-х годов авторитет когда-то всемогущего хозяина СМЕРШа и взлетевшего опять не без элементов везучести на трон министра Госбезопасности СССР Виктора Семеновича Абакумова поблек. Встречи со Сталиным проходили все реже и реже. Надо отметить, что, начиная с конца тридцатых годов прошлого века, советские спецслужбы перестали служить только партии и народу. Они стали служить лично Сталину.
Сталин системно и циклично проводил замены руководящего состава органов безопасности и разведки, как писал в книге «Галерея шпионажа» Андрей Шаваев, причем понятия «ротации кадров» в ЕГО спецслужбах практически не существовало – было ИСТРЕБЛЕНИЕ кадров после выполнения разведкой, контрразведкой… определенных концептуальных блоковых задач, подводивших итог завершению определенного этапа реализации сталинских тайных внешнеполитических и внутриполитических стратегических замыслов.
Планомерно и последовательно уничтожались носители тайного знания подоплеки политической борьбы и компрометирующих Сталина и его окружение сведений. За исключением четырехлетнего периода Великой Отечественной войны, кадрам спецслужб Сталин не давал ни расслабиться, ни укрепиться.
При Сталине понятие «пушечного мяса» было применено не только к «вмерзшей в снега пехоте», но и к спецслужбам. Во всепоглощающей мясорубке перманентного террора и репрессий выживали путем естественного отбора только самые беззаветно преданные, осмотрительные, сильные духом, удачливые в оперативных и уголовных делах (нередко липовых), фантастически работоспособные, способные не оглядываться назад и по сторонам самородки. Страх и преклонение перед органами безопасности вбивались в общественное сознание на поколения вперед. Сотрудников спецслужб Сталин делал соучастниками своих побед и преступлений, с которыми потом расправлялся. Это было страшное время побед и поражений, дружбы и вражды, гордости и стыда, веры и недоверия…
* * *
Но вернемся к Абакумову. На личном фронте у него тоже произошли изменения. Первая гражданская жена Абакумова Татьяна Андреевна Смирнова к этому времени почувствовала, что супруг снова увлечен кем-то, но не считала, что очередной роман станет для него гораздо серьезней, чем она думала. Вскоре Татьяна Андреевна узнала имя новой любовницы – Антонина Николаевна и тоже Смирнова.
После очередной семейной свары она написала письмо руководству, в котором упрекала мужа в измене и недостойном поведении. «Грубит в разговорах, – писала она в письме, – и даже поколачивает…»
Но что такое донос для влюбленного!
Упаси вас бог познать заботу
Об ушедшей юности тужить,
Делать нелюбимую работу,
С нелюбимой женщиною жить…
(К. Ваншенкин)
С нелюбимой женщиной он жить больше не мог. Он бросает Татьяну Андреевну, оставляя ей обставленную квартиру в доме № 8 по Телеграфному переулку со всем нажитым скарбом, взяв, как говорится, с собой только «зубную щетку». В 1948 году Абакумов переселяется в новый адрес с самой красивой женщиной своего ведомства – Антониной Николаевной Смирновой, высокой, стройной, моложе его на двенадцать лет сотрудницей контрразведывательного отдела МГБ, курировавшего Главный штаб военно-морских сил и некоторые другие его подразделения на периферии.
Именно она «забрала у него покой и сон». Для совместной жизни ему уже подготовили гнездо в доме № 11 по Колпачному переулку, которое, по некоторым данным, обошлось государству в копеечку. Но в таких условиях жили все государственные чиновники, которым доверял Хозяин. Для того, чтобы сделать личную квартиру министру, хозяйственникам министерства ГБ пришлось выселить 16 семей из этого дома, предоставить им всем жилплощадь и потратить на ремонт более 1 миллиона рублей, которые осваивали ежедневно в течение шести месяцев более 200 рабочих, архитектор Рыбацкий и инженер Филатов.
И все же здесь есть один нюанс, который в какой-то степени обеляет Абакумова. Решать, кому что дать, как уже говорилось выше, и у кого что забрать, мог только Сталин. Он и решил забрать то, что дал. Но это будет потом таким образом.
Распоряжением Совета Министров СССР от 25 июля 1951 года за № 12537 и от 26 июля 1951 года за № 12636 квартиры № 2 в доме 11 по Колпачному переулку и № 8 в доме 8 по Телеграфному переулку, а также дача МГБ в поселке Петрово-Дальнее передавались в резерв Правительства СССР
Но разве только тогда были такие почести государственным чиновникам? Этот дом с одним подъездом стоит и поныне в буквальном смысле «вылизанным». Возможно, чиновник новой России обрел свое счастье в его апартаментах надолго, – пожелаем ему удачи. Только вот у 16 выселенных семей и Абакумова оно здесь было мрачным.
Вскоре Антонину Николаевну Смирнову перевели на секретарскую работу в УМГБ по Москве и Московской области – по существующим тогда приказам, близким родственникам было запрещено работать вместе.
В 1951 году, за два месяца до ареста Абакумова В.С., жена подарила ему сына. Назвали младенца Игорем, который долгое время не знал настоящей своей фамилии. Он стал впоследствии видным ученым в области изучения экстрасенсорных способностей человека, академиком Российской Академии естественных наук (РАЕН) и разработчиком системы «глубокого слепого считывания мыслей и информации», которой были крайне заинтересованы компетентные органы.
В советское время он работал заведующим лабораторией психокоррекции в Московском медицинском институте им. И.М.Сеченова, в котором в восьмидесятых годах проводились соответствующие исследования. В научно-исследовательских работах были получены результаты, показавшие, что действительно можно получать достоверный вывод об обладании человеком конкретного знания, минуя его сознание. Некоторые специалисты в этой области называют Смирнова отцом оружия по зомбированию человека.
Дальнейшее развитие направления в указанной области прикладной психофизиологии в интересах государства было приостановлено в 1993 году. Тогда он свои знания отдает бизнесменам, более заинтересованным в обеспечении кадровой безопасности, чем ельцинское неуправляемое государство. Вскоре Игорем Викторовичем создается автономная некоммерческая организация «НИИ психоэкологии РАЕН» – он возглавил ее, проводил свои исследования в полном объеме. И, наконец, победа – был получен патент на изобретение такого феномена как «психозондирование» за № 2218867. Зарегистрирован патент был в Государственном реестре изобретений РФ 20 декабря 2003 года. Этот метод позволяет при обследовании принимаемых на работу выявлять элементы риска, которые могут нанести организации ущерб.
Умер Игорь Викторович в 2005 году.
Откуда же корни этого увлечения? Дело в том, что его дед по материнской линии – отец Антонины Николаевны Н.А.Смирнов являлся профессиональным врачом и одновременно известным гипнотизером, часто выступавшим в двадцатые годы в московских цирках, в Ленинграде, Баку и в других городах под псевдонимом «Орнальдо». Одно время семья жила в Ленинграде в известном доме № 4 на проспекте Нахимсона. Здесь жена доктора Дора Петровна родила в 1920 году дочь Антонину, ставшую женой В.С.Абакумова.
Есть свидетельства, что в Ленинграде на эстраде в Таврическом саду он погружал в сон 30–50 человек. В те годы на тумбах-вертушках можно часто было видеть расклеенные фотографии с объявлением выступлений этого гипнотизера. А по описанию очевидцев, в одной из витрин Столешникова переулка того времени висела огромная фотография человеческих глаз с подписью – «Глаза Орнальдо». Одно из последних его выступлений было в Баку в 1929 году.
По мнению литературоведов, именно сеансы Орнальдо подтолкнули писателя Михаила Булгакова к мысли ввести в сюжет романа «Мастер и Маргарита» эффектную сцену представления Воланда в московском варьете.
По некоторым данным, с начала тридцатых годов он был привлечен к некой секретной работе органами НКВД. Что за работа, можно только догадываться. Нельзя исключать оказание им помощи следствию в получении «чистосердечных признаний врагов народа», а также в устройстве на работу в центральный аппарат органов военной контрразведки своей дочери.
Но существует ли тут какая-нибудь прочная связь – вопрос чисто риторический. Отдадим возможность дать ответ на него исследователям жизни и деятельности Николая Смирнова.
* * *
Нужно сказать, что главный хозяин СМЕРШа никогда не был близок к Сталину, как многие думали и думают. В звании генерал-лейтенанта проходил до конца войны, несмотря на то что находился на высоких государственных должностях. Между Сталиным и Абакумовым всегда стояла прослойка, группа особо приближенных к телу вождя – завсегдатаев вечерних, а скорее, «ночных посиделок и бдений». Виктор Семенович для этих политиканов был «белой вороной», хотя официально во время войны внешне стоял несколько ближе к «самому», но эта близость была объяснима войной и вызывала зависть у «клыкастых», как их называли отдельные партийные клерки с положением пониже. А потому эта «близость» больше вредила молодому, полному сил красавцу Абакумову, особенно в конце сороковых и «роковых» для него приближающихся пятидесятых.
Вот уж действительно, по другой стороне ограды трава всегда зеленее, и люди готовы завидовать даже красивым похоронам. В писательской среде живет аксиома – популярные писатели обычно непопулярны среди писателей.
В Осло в парке Вигеланда, высится 17-метровая скульптурная стела. Из камня-монолита норвежский скульптор Густав Вигеланд создал каменное полотно, олицетворяющее неразрывную связь жизни и смерти. Кажется, нагромождения тел, вытесанных из камня, излучают необыкновенную житейскую философию, и они сами выкарабкиваются из породы. Скульптуры переплетаются, терзают друг друга, любят, страдают, завидуют, обижают и давят ближнего и нижнего.
Что-то подобное было там – НАВЕРХУ в период сталинского правления. А только ли сталинского режима?! Кровавая борьба с подсидками за выживание политических элит вечна, как мир! Клановая борьба под ковром власти тоже вечна, как сама жизнь!
«Плетут интриги мои враги, – в минуты кабинетных бдений размышлял Виктор Семенович, выкуривая одну за другой папиросы. – Плетут, сволочи и завистники, – тонко, подло, зло. Ничего, подставляя другому ногу, посмотри, на чем стоит твоя вторая нога, она тоже может сломаться, поскользнуться, не удержать тело. Все негодяи, к сожалению, общительны – в разговорах милы, а за глаза подлы. Каждый из них готов тебе сказать: «Я человек маленький», а потом бьет ниже пояса. Не способные ни к чему люди– способны на все. Ладно, я любые облыжные обвинения отобью».
* * *
Очередную и последнюю мину заложат под Абакумова политики в конце сороковых. Подожгут бикфордов шнур в 1951 году, а взорвется она только в 1954-м, лишив его права на дальнейшую, счастливую жизнь с красавицей женой и малолетним сыном Игорем.
Беда пришла из далекого 1948 года. Она связана с делом врачей (Дело врачей-отравителей, в материалах следствия Дело о сионистском заговоре в МГБ) – уголовное дело против группы высокопоставленных советских врачей, обвиняемых в заговоре и убийстве ряда советских лидеров. Истоки кампании относятся к 1948 году, когда врач Лидия Тимашук обратила внимание органов госбезопасности на странности в лечении Жданова, приведшие к смерти пациента.
Газеты тех лет тиражировали сообщение о том, что «большинство участников террористической группы Вовси М.С., Коган Б.Б., Фельдман А.И., Гринштейн А.М., Этингер Я.Г. и другие были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт», созданной американской разведкой для оказания материальной помощи евреям в других странах». Помимо выше перечисленных врачей были арестованы еще два еврея – создатель и хранитель забальзамированного тела Ленина профессор Б.И.Збарский и писатель Лев Шейнин.
В связях с этой организацией ранее были обвинены и проходившие по делу «Еврейского антифашистского комитета» во главе с С.М.Михоэлсом. Огласка дела вылилась в общую кампанию по «борьбе с безродным космополитизмом».
Начиная с 1952 года «Дело врачей» разрабатывалось органами МГБ под руководством подполковника М.Д.Рюмина. Абакумов уже был арестован по приказу Сталина.
А в это время быстро готовилось письмо-донос следователя МГБ подполковника М.Д.Рюмина, инспирированное сверху, на пленника «Матросской Тишины» В.С.Абакумова. За эту работу он получит очередное воинское звание полковника и должности: заместителя министра и одновременно начальника следственной части МГБ СССР.
Что же подвигло следователя с восемью классами образования и бухгалтерскими курсами «настучать на шефа»? Обстоятельства, как субъективные, так и объективные.
Подполковнику Рюмину грозило увольнение из МГБ. Он получил выговор за потерю папки с важными документами. Вместе с тем управление кадров заинтересовалось некоторыми деталями его биографии. Рюмин скрыл, что его отец до революции был богатым скототорговцем, а тесть чекиста в период Гражданской войны служил в армии Колчака.
По распоряжению Сталина, недовольного слабыми результатами следствия по делу о «сионистском заговоре», его уволили из МГБ. С ноября 1952 года он стал работать старшим контролером в Министерстве госконтроля СССР.
Вот как характеризовал Михаила Рюмина оперативный секретарь МГБ майор Бурлака в докладной записке, датированной 15 мая 1953 года:
«У меня сложилось впечатление, что Рюмин малограмотный человек, часто спрашивал, как пишется то или иное слово или какие знаки препинания надо ставить. У него очень маленький словарный запас. Он от начала до конца не прочитал ни одной книги. Пристрастие с спиртным напиткам, вовремя и плотно пообедать – вот, пожалуй, и весь круг интересов Рюмина».
Объективно – он уловил вовремя ветер перемен, дующий не в паруса своего шефа. Заскрипело кляузное перо, из-под которого полились потоки инсинуаций. Их так ждали Берия, Маленков, Серов, Меркулов и другие недоброжелатели Абакумова. Искушенный в интригах Рюмин уже знал, на кого сейчас делать ставку – на самого главного теперь партийного опричника Маленкова. Один из известнейших провокаторов XX века, полутораметровое ничтожество правильно рассчитал, что пухлый вельможа испытывает не самые лучшие чувства к руководству МГБ, и особенно министру Абакумову и его заместителям Питовранову и Селивановскому. Маленков не может простить Абакумову давнее «дело авиаторов», в связи с которым его выслали в Казахстан «на исправление». А ведь могли о нем и не вспомнить или совсем отправить к праотцам».
Заместители его тоже раздражали. В ряде конфликтных ситуаций Питовранов и Селивановский, не говоря уже об Абакумове, не раз обращались лично к Сталину за необходимыми разъяснениями. Маленкова такие контакты просто бесили. Рюмин это тоже хорошо знал.
Маленков и Рюмин, член Политбюро ЦК и рядовой клерк из следственной части МГБ, всю ночь «полировали» окончательный вариант заявления – они его переписывали не менее десяти раз! А на утро следующего дня Маленков лично понес на доклад вождю документ «особой важности», документ, который тоже был нужен Сталину.
Созвонившись и получив санкцию через Поскребышева на визит к Хозяину, Маленков с порога проскрипел:
– Иосиф Виссарионович, снова неполадки в МГБ. Это мягко сказано, – вскрылись преступления.
– Что еще там натворили… кто? – со сталью в голосе спросил Сталин.
– Абакумов замахнулся на власть…
– Ка-а-ак?! На какую власть?
– Мне передали вчера вечером документ – обращение к вам следователя по особо важным делам МГБ подполковника Рюмина. Молодой мужик, но разобрался в ситуации, – щебетал Маленков, протягивая документ Сталину.
Вождь бросил сердитый взгляд на визави после прочтения документа по диагонали:
– Мне думается, такие люди, как Абакумов, не должны возглавлять министерство безопасности страны, – наливался злостью Сталин. – Сгною мерзавца. Я его породил… и доверял…
– Согласен с вами, товарищ Сталин. Этот негодяй, чувствуется, замахнулся на вашу должность, на Политбюро, на правительство.
– Что-о-о, е… его мать, готовил заговор? – сверкнул зелеными оливками глаз Хозяин. – Подключить надо немедленно прокуратуру для прояснения всех шагов заговорщика и его сподвижников.
– Будет сделано, – привстал Маленков. – Свяжусь с Сафроновым…
Как писал А.В.Киселев в книге «Сталинский фаворит с Лубянки» о Е.П.Питовранове, предугадать реакцию Сталина было не сложно – любая информация, содержащая даже отдаленный намек на угрозу его жизни, мгновенно приводила его в ярость. В таких случаях он совершенно терял самообладание и поносил заговорщиков самой грязной матерщиной. На это тоже делали ставку фальсификаторы.
Маленков ушел, а Сталин решил более вдумчиво прочесть обращение. Он стал читать:
«2 июля 1951 г. Совершенно секретно
тов. СТАЛИНУ И.В.
от старшего следователя МГБ СССР подполковника Рюмина М.Д.
В ноябре 1950 года мне было поручено вести следствие по делу арестованного доктора медицинских наук профессора Этингера. На допросах Этингер признался, что он является убежденным еврейским националистом и вследствие этого вынашивал ненависть к ВКП(б) и Советскому правительству.
Далее, рассказав подробно о проводимой вражеской деятельности, Этингер признался также и в том, что он, воспользовавшись тем, что в 1945 году ему было поручено лечить тов. Щербакова, делал все для того, чтобы сократить последнему жизнь.
Показания Этингера по этому вопросу я доложил заместителю начальника следственной части тов. Лихачеву, и вскоре после этого меня и тов. Лихачева вместе с арестованным вызвал к себе тов. Абакумов.
Во время «допроса», вернее, беседы с Этингером тов. Абакумов несколько раз намекал ему о том, чтобы он отказался от своих показаний в злодейском убийстве тов. Щербакова. Затем, когда Этингера увели из кабинета, тов. Абакумов запретил мне допрашивать Этингера в направлении вскрытия его практической деятельности и замыслов по террору, мотивируя тем, что он – Этингер – «заведет нас в дебри».
Этингер понял желание тов. Абакумова и, возвратившись от него, на последующих допросах отказался от всех своих признательных показаний, хотя его враждебное отношение к ВКП(б) неопровержимо подтверждалось материалами секретного подслушивания и показаниями его единомышленника арестованного Брозолимского, который, кстати сказать, на следствии рассказал и о том, что Этингер высказывал ему свое враждебное отношение к тов. Щербакову.
Используя эти и другие уликовые материалы, я продолжал допрашивать Этингера, и он постепенно стал восстанавливаться на прежних показаниях, о чем мною ежедневно писались справки для доклада руководству.
Примерно 28–29 января 1951 года меня вызвал к себе начальник следственной части по особо важным делам тов. Леонов и, сославшись на указания тов. Абакумова, предложил прекратить работу с арестованным Этингером, а дело по его обвинению, как выразился тов. Леонов, «положить на полку».
Вместе с этим я должен отметить, что после вызова тов. Абакумовым арестованного Этингера для него установили более суровый режим, и он был переведен в Лефортовскую тюрьму, в самую холодную и сырую камеру. Этингер имел преклонный возраст – 64 года, и у него начались приступы грудной жабы, о чем 20 января 1951 года в следственную часть поступил официальный врачебный документ, в котором указывалось, что «в дальнейшем каждый последующий приступ грудной жабы может привести к неблагоприятному исходу».
Учитывая это обстоятельство, я несколько раз ставил вопрос перед руководством следственной части о том, чтобы мне разрешили по-настоящему включиться в дальнейшие допросы арестованного Этингера, и мне в этом отказывалось. Кончилось все это тем, что в первых числах марта Этингер внезапно умер, и его террористическая деятельность осталась нерасследованной.
Между тем Этингер имел обширные связи, в том числе и своих единомышленников, среди крупных специалистов-медиков, и не исключено, что некоторые из них имели отношение к террористической деятельности Этингера.
Считаю своим долгом сообщить Вам, что товарищ Абакумов, по моим наблюдениям, имеет наклонности обманывать правительственные органы путем замалчивания серьезных недочетов в работе органов МГБ.
Так, в настоящее время в моем производстве находится следственное дело по обвинению бывшего заместителя генерального директора акционерного общества «Висмут» в Германии Салиманова, который в мае 1950 года убежал к американцам, а затем через 3 месяца возвратился в Советскую зону оккупации Германии, где был задержан и арестован.
Салиманов показал, что в мае 1950 года его сняли с работы и он должен был возвратиться в СССР, однако этого не сделал и, воспользовавшись отсутствием наблюдения со стороны органов МГБ, перебежал к американцам. Далее Салиманов рассказал, что, изменив Родине, он попал в руки американских разведчиков и, общаясь с ними, установил, что американская разведка располагает подробными сведениями о деятельности акционерного общества «Висмут», занимающегося добычей урановой руды.
Эти показания Салиманова говорят о том, что органы МГБ плохо организовали контрразведывательную работу в Германии.
Вместо того чтобы информировать об этом правительственные инстанции и использовать показания арестованного Салиманова для устранения серьезных недостатков в работе органов МГБ в Германии, тов. Абакумов запретил фиксировать показания Салиманова протоколами допросов.
Министерством государственной безопасности в разное время арестовывались агенты американской и английской разведок, причем многие из них до ареста являлись негласными сотрудниками органов МГБ и двурушничали.
В своих информациях по таким делам тов. Абакумов писал: «Мы поймали, мы разоблачили», хотя в действительности – нас поймали, нас разоблачили и к тому же долгое время нас водили за нос.
Попутно несколько слов о методах следствия.
В следственной части по особо важным делам систематически и грубо нарушается постановление ЦК ВКП(б) и Советского правительства о работе органов МГБ в отношении фиксирования вызовов на допрос арестованных протоколами допроса, которые, кстати сказать, почти по всем делам составляются нерегулярно и в ряде случаев необъективно.
Наряду с этим Абакумов ввел практику нарушений и других советских законов, а также проводил линию, в результате которой, особенно по делам, представлявшим интерес для правительства, показания арестованных под силой принуждения записывались с недопустимыми обобщениями, нередко искажающими действительность. Я не привожу конкретных фактов, хотя их очень много, поскольку наиболее полную картину может дать специальная проверка дел с передопросом арестованных.
В заключение я позволю себе высказать свое мнение о том, что тов. Абакумов не всегда честными путями укреплял свое положение в государственном аппарате и он является опасным человеком для государства, тем более на таком остром участке, как Министерство государственной безопасности.
Он опасен еще и тем, что внутри министерства на наиболее ключевые места и, в частности, в следственной части по особо важным делам поставил «надежных», с его точки зрения, людей, которые, получив карьеру из его рук, постепенно растеривают свою партийность, превращаясь в подхалимов, и угодливо выполняют все, что хочет тов. Абакумов.
Подпись (Рюмин)».
Это был заказной пасквиль. Как говорится, гнусному и доброта и мудрость кажутся гнусными, грязи – только грязь по вкусу. Подлецы потому и успевают в своих делах, что поступают с честными людьми, как с подлецами, а честные люди поступают с подлецами, как с честными людьми.
Абакумов сразу становился в позу обороняющегося. Он понимал, что надо ждать не только этого удара. Душа закипала. В глубинах его души с холерическим характером взорвался вулкан, из которого полетели камни и поползли потоки лавы с обидой, местью, осуждением подлости и утверждением порядочности, которой в нем было тоже много.
«Осмелевший пигмей явно поет под музыку сверху, – размышлял Виктор Семенович. – Поет обиженный за увольнение этот человеческий обрубок. Да, безмерна подлость низких и лжецов и тесно на земле от подлецов…»
* * *
Ответ на рюминский выпад не замедлил сказаться. Правда, уже он готовился спешно, в горячке, вынужденно. Надо было оправдываться и обиженно ворчать, как в той сказке Оскара Уайльда «Мальчик-звезда».
– Уф! – проворчал Волк и запрыгал между кустами, подняв хвост. – Какая чудовищная погода! Не понимаю, куда смотрит правительство…
А кунцевская стая уже делала свою погоду, от которой товарищу Абакумову стало невыносимо холодно и неуютно, хотя за окном квартиры в Колпачном переулке в доме 11 полыхало знойное лето 1951 года.
Виктор Семенович бросился к Берии в надежде на помощь, но тот не стал с ним даже разговаривать – нос держал по ветру.
Абакумову позвонил Маленков:
– Зайдите ко мне, – искусственно понизив тональность в голосе, властно проговорил звонивший высокий партийный чиновник и сразу же повесил трубку.
Когда шеф МГБ прибыл к сталинскому паладину, тот, протянув заявление Рюмина, лениво спросил:
– Как обстоят дела с отбывающими наказание авиаторами?
– У Новикова, Шиманова, Селезнева срок заключения, по-моему, уже истек, – ответил, несколько стушевавшись, железный Абакумов.
– Так почему же вы их до сих пор держите? – теперь уже зло поинтересовался Маленков. – Что, опять очередное нарушение соцзаконности?
– Это не в моей компетенции. Вы же знаете, кто принимает такие решения, – последовал ответ обреченного.
«Теперь мне ясно, – подумал Абакумов, – на кого повесят дела: «дело авиаторов», «ленинградское дело», «дело врачей» и другие – на меня. Мне придется отдуваться. Маленков будет мстить – именно по «делу авиаторов» его Сталин сослал на перевоспитание в Казахстан в сорок шестом».
Но в этом рассуждении Виктора Семеновича была полуправда, так как Маленков пострадал больше в результате не одобренной Сталиным инициативы по организации звеньевой работы в колхозах в 1946 году. Вот в основном за что он был переведен на работу в Среднюю Азию. Однако чиновник вскоре был возвращен из периферийной ссылки. Опальный вскоре стал самым приближенным политиком вождя.
* * *
Из записки В.С.Абакумова И.В.Сталину в связи с заявлением следователя Рюмина М.Д.
5 июля 1952 г. ЦК ВКП(б)
Товарищу СТАЛИНУ И.В.
В связи с поданным на Ваше имя заявлением тов. Рюмина даю Вам свое объяснение.
О необходимости ареста Этингера первый раз вопрос был поставлен перед ЦК ВКП(б) 18 апреля 1950 года № 6669/А. В этом документе докладывалось, что Этингер антисоветски настроен, является еврейским националистом и неоднократно допускал вражеские выпады против вождя, что было зафиксировано оперативной техникой. Санкции на арест получено тогда не было. В ноябре 1950 года, 16 числа за № 7278/А я вторично направил записку в гор. Сочи с просьбой разрешить арестовать Этингера. Товарищ Поскребышев А.Н. мне позвонил и передал, что эту записку смотрел, и она направлена в Москву товарищу Булганину Н.А., от которого и получите соответствующие указания. На следующее утро мне позвонил товарищ Булганин Н.А., сказал, что он получил письмо в отношении Этингера, и спросил, как быть? Я ему ответил, что Этингер – большая сволочь и его следует арестовать, после чего товарищ Булганин Н.А. дал согласие на арест, и 18 ноября Этингер МГБ СССР был арестован. После ареста Этингера я его допрашивал в присутствии начальника 2-го Главного Управления МГБ СССР тов. Шубнякова Ф.Г. и зам. начальника отделения этого Управления тов. Тангиева Н.А., которые подготавливали арест Этингера. После того, как я вспомнил, что при этом допросе присутствовали тов. тов. Шубняков и Тангиев, я 5 июля их спросил об этом. Они подтверждают, что действительно при допросе мною Этингера они присутствовали.
В процессе допроса я требовал от Этингера, чтобы он правдиво рассказал о своей вине. Он отнекивался и заявлял, что не виноват и арестован зря. Я продолжал требовать, чтобы он рассказал о своих преступлениях, и тогда Этингер заявил, что он пользовался доверием, лечил зам. министра государственной безопасности Селивановского и даже приглашался для консультаций вместе с профессором Виноградовым к больному тов. Щербакову А.С.
В связи с этим я, несколько пошло, Этингеру сказал, что ему следует рассказать о своей вине и в этом деле, как он замочил Щербакова. На это Этингер заявил, что здесь он ни в чем не повинен, ибо Щербаков А.С. был крайне больным человеком, причем Этингер тогда стал объяснять, в чем заключалась серьезность болезни Щербакова А.С. и что его основным лечащим врачом являлся профессор Виноградов. Почему на допросе Этингера я затронул этот вопрос? Мне было известно из агентурных сводок и от некоторых сотрудников, кого именно, не помню, что многие еврейские националисты считали, что якобы по указанию Щербакова А.С. удаляли евреев из наиболее важных ведомств. Имея это в виду, а также то, что арестованный Этингер сам являлся еврейским националистом и что он бывал как врач у Щербакова А.С., я и счел необходимым задать ему этот вопрос, желая выяснить, не причастен ли Этингер к каким-либо злонамеренным действиям в отношении Щербакова А.С., хотя никаких данных, которые подтверждали бы это, у меня не было. Далее я спросил, знает ли Этингер, кто его допрашивает. Когда он ответил, что не знает, я сказал, что допрашивает его министр государственной безопасности и что у него есть возможность начать правдиво рассказывать обо всем, в чем он виноват, – так будет для него же лучше. Этингер продолжал отрицать, и я, как помнится, ему сказал – пойдите в камеру, подумайте и, когда вас вызовут на допрос, обо всем рассказывайте. Вести допрос Этингера в Следственной части по особо важным делам было поручено одному из старших следователей – товарищу Рюмину, которому 2-е Главное Управление передало разработку и другие имеющиеся материалы на Этингера и обязано было, по существующим в МГБ порядкам, ориентировать следователя обо всех особенностях этого дела.
Спустя несколько дней зам. начальника Следственной части по особо важным делам тов. Лихачев доложил мне, что арестованный Этингер начинает рассказывать о своих антисоветских националистических настроениях. При этом тов. Лихачев, насколько помню, сказал, что Этингер недостаточно ясно, но говорит, что мог бы лучше лечить тов. Щербакова А.С., после чего я предложил тов. Лихачеву вместе со старшим следователем Рюминым привести ко мне на допрос Этингера. На допросе Этингер действительно стал говорить мне, хотя и недостаточно внятно, путано, что у него имелись антисоветские националистические настроения, что он заявлял среди своего близкого окружения о существующем в СССР притеснении евреев и высказывал намерение выехать в Палестину. После этого я потребовал от Этингера рассказать, как он преступно вел лечение товарища Щербакова А.С. Этингер в ответ заявил, что ничего особенного по этому вопросу сказать не может и что вообще о Щербакове А.С. он стал кое-что говорить потому, что у него на следствии требуют показания об этом. Я его вновь спросил – говорите прямо, конкретно и приведите факты, как вы неправильно лечили Щербакова А.С. Этингер опять-таки, как и на первом допросе, заявил, что Щербакова А.С. постоянно лечил профессор Виноградов, а он приглашался лишь периодически, вместе с Виноградовым.
Я потребовал от Этингера, чтобы он повторил те показания, которые давал до этого старшему следователю Рюмину. Как заявил Этингер, следователю он говорил о том, что мог бы настаивать, чтобы Щербаков А.С. имел больше покоя, но на самом деле Щербаков А.С. имел такой покой. Правда, сказал Этингер, Щербаков А.С. был не очень послушным пациентом. При этом Этингер привел пример, когда 9 мая 1945 года, в День Победы, Щербаков А.С. выехал из дома, и врачи только после узнали об этом. Далее Этингер сказал, что следователю он рассказывал по поводу препарата, якобы неправильно применявшегося при лечении Щербакова А.С. На самом же деле, как утверждал Этингер, этот препарат не мог принести никакого вреда. Тогда же Этингер вновь стал объяснять мне серьезность болезни Щербакова А.С., заявляя, что он был болен безнадежно, и это подтвердилось впоследствии (как я понял, Этингер имел в виду результаты вскрытия). После этого я сказал Этингеру – вы не выдумывайте и не крутите, а рассказывайте правду, как вы преступно лечили Щербакова А.С. Однако, несмотря на мои настояния, Этингер ничего нового тогда не сказал.
Таким образом, Этингер как на первом, так и на втором допросе ничего конкретного не сказал, никаких доводов и фактов не привел, а то, что он рассказывал на допросе у следователя Рюмина в отношении лечения Щербакова А.С., Этингер объяснил тем, что от него требовали показаний по этому поводу. Из поведения Этингера у меня на допросе я понял, что путаные и неясные показания, которые он давал тов. Рюмину, появились в результате того, что на первом допросе я сам поставил Этингеру вопрос об этом, а следователь, очевидно, напрямик его спрашивал. Из всего этого я внутренне пришел к выводу, что мои предположения о каких-либо злонамеренных действиях Этингера в отношении Щербакова А.С. не оправдались.
Несмотря на это, после допроса Этингера я дал указание тов. Лихачеву – зам. начальника следственной части по особо важным делам (не помню, был ли при этом тов. Рюмин) – продолжать усиленно допрашивать Этингера с тем, чтобы подробно выявить его преступную деятельность и вражеские связи, одновременно стараться выявить в процессе допросов что-либо существенное касательно неправильного лечения тов. Щербакова А.С. При этом я указал, что допрос Этингера следует вести тщательно, продуманно, чтобы Этингер показывал правду и выдавал свои преступные связи, но не смог бы повести следствие по неправильному пути, а возможно, я и сказал: «завести в дебри». Вот как все это было, насколько я помню. В дальнейшем я докладывал, что Этингер ничего существенного на допросах не дает, что у него продолжались сердечные припадки, которых в общей сложности было больше 20, и что смерть его произошла сразу же после возвращения с очередного допроса от тов. Рюмина. Теперь по поводу заявления т. Рюмина о том, что якобы я намекнул Этингеру, чтобы он отказался от показаний. Этого не было и не могло быть. Это неправда. При наличии каких-либо конкретных фактов, которые дали бы возможность зацепиться, мы бы с Этингера шкуру содрали, но этого дела не упустили бы, тем более, что я сам на первом же допросе Этингеру поставил вопрос, касающийся лечения т. Щербакова А.С. Однако повторяю, Этингер никаких фактов и доводов не привел, больше того, он заявил, что начал говорить что-то по этому вопросу только потому, что на него нажимали и требовали, тогда как в действительности никаких преступных действий в процессе лечения Щербакова А.С. он не допускал.
Что же касается того, что я настойчиво добивался, чтобы Этингер привел конкретные факты и доводы, то, мне кажется, я поступил как министр правильно. Я должен был знать истину, так как нельзя было основываться на его невразумительных и неясных показаниях по такому серьезному вопросу.
Не располагая проверенными и, по сути дела, не имея никаких данных, свидетельствующих о злонамеренных действиях Этингера в лечении Щербакова А.С., докладывать в ЦК ВКП(б), как я полагал, тогда было не о чем. Не соответствует действительности утверждение тов. Рюмина о том, что я якобы заявил, что если Этингер будет давать показания о преступном лечении Щербакова А.С., то придется арестовать половину работников Санупра Кремля и многих работников охраны. Я этого не мог сказать, хотя бы потому, что Этингер не служил в Санупре Кремля. Не мог я говорить и об охране, так как охрана никакого отношения к этому делу не имела… О том, как велось дело Этингера, должен знать и тов. Огольцов, который, как первый заместитель министра государственной безопасности, непосредственно руководит Следственной частью по особо важным делам, утверждает документы, следит за ходом следствия и принимает ежедневно доклады тов. Леонова и его заместителей. В частности, по делу Этингера мною было утверждено только постановление на его арест, а все остальные доклады по этому делу докладывались тов. Огольцову и были им утверждены. Должен сказать, что меня удивляет, почему и по каким причинам делает тов. РЮМИН подобные заявления… Я не могу понять одного: дело Этингера все время находилось на руках у тов. РЮМИНА, никому никогда не передавалось, арестованный Этингер числился за этим же следователем, и больше его никто не допрашивал, и умер Этингер, придя с допроса от тов. РЮМИНА, – почему же тов. РЮМИН написал только теперь о своих сомнениях после смерти Этингера, несмотря на то что со дня допроса мною Этингера по день его смерти прошло несколько месяцев…
Касательно второго вопроса, который описывает в своем заявлении тов. Рюмин, – это об арестованном Салиманове, бывшем заместителе генерального директора акционерного общества «Висмут»… В результате проведенных агентурных мероприятий Салиманов прибыл на квартиру агента МГБ и затем был схвачен и доставлен в секретном порядке в Москву.
Должен сказать, что меня в Москве тогда не было, я находился в Сочи, и, когда мне об этом доложил по телефону тов. Огольцов, я его спросил, верно ли все это, и попросил еще раз все тщательно проверить, поскольку я буду докладывать об этом товарищу Сталину И.В. После того, как мне то же самое подтвердили тов. Питовранов и Шубняков, я позвонил товарищу Поскребышеву с тем, чтобы он доложил об этом Вам, товарищ Сталин.
Что касается длительного составления протокола допроса Салиманова… Следует указать, что в связи с поимкой Салиманова, по линии 2-го Главного Управления МГБ СССР, имелось в виду продумать возможность организации дальнейших агентурных мероприятий против американцев… В отношении нарушений в следственной работе, о чем указывает тов. Рюмин в своем заявлении. Как правило, во всех чекистских органах протоколы допросов составляют следователи сразу.
В Следственной части по особо важным делам МГБ СССР, где допрашиваются наиболее важные преступники, допрос их связан с известными трудностями по проверке показаний и подбору материалов и документов, подтверждающих их показания. В связи с этим действительно, как раньше, так и теперь, следователи Следственной части по особо важным делам, допрашивая арестованного, составляют необходимые протоколы или делают записи какого-либо факта, а затем уже, на основании нескольких протоколов и записей, составляют более полный протокол…
Вчера, при вторичном вызове в комиссию, тов. Рюмин представил новое заявление, которое мне зачитывали. То, что им написано в этом заявлении, просто-напросто неправильно. Во-первых, тов. Рюмин обвиняет работников Следственной части по особо важным делам МГБ СССР в том, что они избивают арестованных. Я должен прямо сказать, что действительно часто бьют арестованных шпионов, диверсантов, террористов с тем, чтобы заставить их рассказать о своих преступных делах и связях. Но делается это с умом и только с санкции министра государственной безопасности и его первого заместителя, а в местных органах – с санкции начальника органа. Никакого массового побоища и каких-либо других нарушений в этом деле нет, тем более, что на этот счет мы имели разрешение ЦК ВКП(б). Во-вторых, тов. Рюмин заявляет, что ему тов. Лихачев будто бы поручал допрашивать арестованного Салиманова в отношении тов. Кобулова, а арестованного Этингера – в отношении тов. тов. Ванникова и Завенягина. Известно лишь, что Салиманов на допросах говорил, что, будучи у американцев, он назвал им многие фамилии ответственных людей – кто они и где работают, в том числе он указал и о Кобулове, который ранее работал в органах государственной безопасности, а теперь находится в Германии. Также не было никаких оснований, насколько мне известно, допрашивать арестованного Этингера в отношении тов. тов. Ванникова и Завенягина. Во всяком случае, мне никто не докладывал, что эти фамилии как-либо упоминались в материалах разработки или следственного дела на Этингера. Я считаю, что если бы были такие основания, то органы ЧК обязаны были допрашивать арестованного, невзирая на лица, в том числе и о Ванникове и Завенягине… В-третьих, тов. Рюмин утверждает, что мною якобы давались указания допрашивать арестованных о руководящих партийных работниках. Непонятно, о ком и чем идет речь. Действительно, иногда велись допросы арестованных в отношении ряда работников, занимающих ответственные должности, но делалось это, как Вы знаете, по специальному указанию. Тов. Рюмин говорит в своем заявлении о недостатках в следственной работе Министерства государственной безопасности. Это совершенно верно.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.