ВЕДЕНИЕ ВОЙНЫ
ВЕДЕНИЕ ВОЙНЫ
Война и мир
Причины войны чукчей с различными этносами были разными, наиболее ранними из них были социальные: споры, похищение женщин, ссоры с летальным исходом и следовавшая за этим кровная месть. Также в раннюю эпоху военные действия могли начаться и со споров об охотничьих угодьях, что особенно часто встречалось у приморских жителей во время их промысла на байдарах. Экипаж байдары обычно в сложных климатических условиях заплывал на чужую территорию и тут захватывался, подчас его убивали, из-за чего приморские жители враждовали между собой (Бабошина 1958. № 67: 164?167; Сергеева 1962: 82?85; 103?104; Меновщиков 1985. № 56: 125?127; 1987. № 1: 25?27; ср.: Крупник 2000: 437). Поводом для начала враждебных действий могло послужить и грубое нарушение установленных обычаем норм поведения, таких как, например, убийство посланника (Бабошина 1958. № 100: 242). Все эти и подобные конфликты выливались затем в кровную месть, которая и была обычной причиной для последующей войны (Воскобойников, Меновщиков 1959: 437; 1974. № 19: 106?107; № 30: 135?136; № 83: 293; 1988. № 99; 100; 130).
Во второй половине XVII — начале XVIII в. чукчи вели крупные войны против нижнеколымских и анадырских казаков, упорно пытавшихся наложить на них ясак и призвать в российское подданство, то есть война приобрела политический характер. Взаимоотношения русских и чукчей в последней трети XVII в. ясно рисует пятидесятник М. Колесов из Нижнеколымского острога (1679): «А к нижнему ясачному зимовью немирные люди чюхчи прикочевали и живут от зимовья во днище, а караулят русских людей и ясачных, и как кого схватают, и тех людей всякими разными муками мучат, а в достале смертью позорную кончают» (ДАЙ. 1862. Т. VIII, № 3?4: 9). Чукчи были не лучшего мнения о служилых. Вот как в одной чукотской сказке описывается их поведение во время сбора ясака: «Плохое время это было. На берегу лимана стойбище большое стояло. Часто приходили туда таньги со страшными лицами. Громко кричали они. Требовали, чтобы люди стойбища на них работали и всю добычу от охоты им отдавали» (Козлов 1956: 27).
В XVIII в. причины войны изменяются — процесс эволюции идет дальше — появляются еще корыстные (экономические) мотивы. С кочевыми коряками в XVIII в. шла перманентная война из-за оленьих стад. Как доказывает И. С. Вдовин (1944: 261), вплоть до начала этого столетия чукчи соприкасались с коряками только в устье Анадыря (вдоль же по течению самой реки их разделяли обитавшие тут юкагиры), лишь активное участие коряков в русских экспедициях, начиная с 1702 г., привело к началу коряко-чукотских войн. Однако тут же следует оговориться, что редкое юкагирское население на данной реке вряд ли могло служить каким-то барьером для походов чукчей на коряков[55], ведь в сказаниях последних еще в конце XVIII — начале XIX в. имелась информация об истреблении чукчами коряков, за исключением нескольких семей задолго до прихода в край русских (Мамышев 1809: 22; ср.: Беретти 1929: 5?6). Еще в середине XVIII в. купец Н. Шалауров конкретно возложил ответственность за набеги на корыстных предводителей анадырских чукчей (Белов 1954: 179). Причем набеги велись на кочевых коряков, тогда как с оседлыми ко взаимной выгоде предпочитали торговать. И. С. Вдовин (1950: 83) полагает, что первый набег чукчей на оленных коряков произошел в 1720 г. (см.: Nul… 1866. № 17: 4; contra: Гурвич 1982: 202). Впрочем, А. С. Зуев (20026: 248) приводит показания оленных коряков от 5 апреля 1711 г., согласно которым, чукчи напали на пенжинских коряков и угнали у них оленей. Поскольку оленные коряки были к этому времени ясачными, то за них, как за своих подданных, вступились русские, осуществившие ряд экспедиций с целью приведения к покорности и объясачивания чукчей (ср.: Из Иркутска… 1814: 3). Вот как охарактеризовал положение капитан Т. И. Шмалев в своей записке (1778): «Чукчи с верноподданными Ее Императорского Величества коряками с давних пор имели несогласия: друг на друга ходили походами и чинили смертные убийства и грабежи, чем российским воинским людям, обязанным защищать коряков, наводили беспокойство» (Шаховской 1866: 307). Однако анадырская команда все же не могла успешно противостоять набегам чукчей из-за больших площадей, которые служилые должны были контролировать. Обычно они несли караул, препятствовали переходу чукчей через Анадырь или, наоборот, догоняли налетчиков (Шашков 1864: 77; ср.: Линденау 1983: 103; Белов 1954: 180?181). Вражда чукчей и коряков зашла так глубоко, что проецировалась и на загробный мир: коряки в 1777 г. объясняли красные пятна на небе во время северного сияния тем, что это кровь их предков, которые на небе сражаются на копьях с чукчами (Алексеев 1958: 56). Так продолжалось до 1771 г., когда анадырский острог был окончательно упразднен, и чукчи в поисках новых пастбищ стали переходить Анадырь и селиться на южных территориях, где жили коряки (Вдовин 1962: 154?155). Хотя сами чукчи утверждали, что они ходили в походы на коряков ради добычи оленей, но, согласно русским документам XVIII в., они это делали ради пастбищ (Вдовин 1965: 67; ср.: Вдовин 1970: 22?23 (песнь Наихйе); Иохельсон 1997: 223). Видимо, тут последствия приведены вместо причины: в результате отхода коряков чукчи занимали пастбища к югу от Анадыря. После 1771 г. северо-восточная часть кочевых коряков осталась один на один с врагом, тогда как другие на зиму (самое опасное время) прикочевывали к Гижигиской крепости, надеясь, что в случае нападения чукчей русские придут им на помощь (Косвен 1962: 282?283; 287; ср.: АИИ, ф. 36, оп. 1, № 643, л. 585). Впрочем в 1770-х гг. отряды служилых рассылались из острога для охраны коряков от чукчей (Гурвич 1966: НО). Лишь в 1781 г. гижигинские власти договорились с анадырскими чукчами о прекращении нападений последних на коряков, которые после заключения мира отважились откочевать от крепости к Анадырю и на Камчатку лишь в 1800 г. (Шаховской 1822: 288). Однако если крупные набеги прекратились, то вражда не забылась. В 1808 г. камчатский комендант генерал-майор И. Г. Петровский утверждал, что чукчи «беспрестанно почти дерутся со своими соседями, оленными коряками, по древней, какой-то непримиримой вражде» (Семивский 1817: 77, примеч. (вторая пагинация); ср.: Лессепс 1801. Ч. II: 155). Позднее, в 1867 г., Г. Майдель (1925: 25) отмечал: «Кровавые стычки давно уже не случаются, но всякого рода грабежи и воровство в ходу в таких местах, в которых лагеря чукотские расположены вблизи корякских стойбищ и поэтому они стараются жить подальше друг от друга?. Таким образом, еще в середине XIX в. в приграничной территории случались небольшие грабительские налеты на соседних коряков, поэтому оба народа предпочитали иметь между собой нейтральную полосу земли.
Согласно преданиям, в более древние времена лишь юкагиры-алаи воевали с чукчами, а омоки и колымцы не сталкивались с ними (Иохельсон 1900а: 186; 1900. № 96: 210?211; Гурвич 1966: 53). Столкновения чукчей с ясачными юкагирами и чуванцами также происходили из-за того, что последние поставляли вспомогательные контингенты в казачьи отряды (вторая половина XVII — середина XVIII в.), хотя ранее между ними преобладали мирные отношения. Чукчи нападали на юкагиров с целью грабежа, увода в плен женщин и детей, угона оленей (АИИ, ф. 36, оп. 1, № 643, л. 583?583 об.; Мерк 1978: 120; Дьячков 1893: 37?38, 133; Bogoras 1918. № 23: 95?97). Вот как описывает эту войну чуванская традиция: «Чукчи, зная удальство чуванцев, все приноравливались, как бы убить их хитростью, напав врасплох или в ночное время или когда замечали их в небольших партиях…» Напав и вырезав всех, чукчи скрывались еще до прихода на помощь русских (Дьячков 1893: 37). Война с юкагирами приводила к постепенному их истреблению, и в 1763 г. подполковник Ф. X. Плениснер отмечал, что юкагиры по Анадырю и Яблоновой реке все перебиты чукчами, а их жены уведены в плен (Вдовин 1965: 76). По свидетельству капрала Г. Г. Шейкина, 80 последних юкагиров, живших в 15 верстах (16 км) от Анадырска, были уничтожены чукчами в 1756 г., а оставшиеся 10 женщин были переселены в острог (АИИ, ф. 36, оп. 1, № 643, л. 583 об.; ср.: Дьячков 1893: 66).
С эвенами чукчи сталкивались редко, также угоняя у них оленей. В эвенском сказании эти столкновения описаны так: «Чукчи и эвены враждовали, охотились друг за другом, стреляли друг в друга и беспощадно рубились мечами» (Новикова 1987: 107). Однако, естественно, это эпическое воспоминание о прошлом, тогда как в самих сказках речь идет о небольших стычках (Bogoras 1918. № 2: 28?29; Новикова 1987: 107?108). Также стычки могли происходить и из-за охоты на оленей, ведь ламуты подчас охотились на их домашних оленей как на дичь (Майдель 1894: 67?68; Антропова 1957: 182?183), хотя уже во второй половине XIX в. чукчи смотрели на эту «охоту» сквозь пальцы, поскольку понимали, что их стада вытесняют диких оленей — основную добычу ламутов (Тан-Богораз 1933: 242?243).
С обитателями побережья Аляски и островов Берингова пролива вражда была перманентной. Причиной войны становились простые споры из-за охотничьих угодий (Sauer 1802: 103; Галкин 1929: 72; Богораз 1934: 174?175; Rasmussen 1952: 145; Меновщиков 1980а: 215. § 107?141; 1985. № 133: 324?327). Жители Чукотки, как правило, вели наступательные войны, а аляскинцы — оборонительные, хотя нападения с их стороны также случались (Rasmussen 1952: 145; Швайцер, Головко 2001: 31; Sheppard 2002: 3). В конце XVIII в. азиаты практически ежегодно совершали свои набеги (Словцов 1856: 20). Эти постоянные враждебные отношения прерывались периодами торговли. Еще в 1840 г. был произведен набег на эскимосов (Аргентов 1857а: 37; 1886: 30?31; 1887. № 2: 21; Антропова 1957: 178)[56]. Это, по существу, была одна из последних войн, в полном смысле этого слова, которую вели приморские жители.
Впрочем, поскольку чукчи все же нуждались в товарах американцев, особенно в мехах и деревянных изделиях, то с последними велась торговля. Приморские чукчи и эскимосы плавали для торговли на острова Берингова пролива и на Аляску. Эта торговля в XVIII в. еще не выделилась в отдельную отрасль, а была своеобразным торгом-набегом, причем чаще набегом, чем торгом (Записка… 1858: 103), ведь торг мог тут же перерасти в столкновение вследствие как ссор, так и желания одной из сторон пограбить, воспользовавшись благоприятным моментом[57]. Поэтому, не доверяя другой стороне, чукчи отправлялись на торг в большом числе и с оружием (Врангель 1948: 180). Сотник И. Кобелев описывает, как эскимосы встречали байдары приморских чукчей на о. Кинг (Укивок) в Беринговом проливе (1791): «Те укипанцы, усмотрев нас еще в море, что наши байдары остановились, оделись в куяки, в руках копья, луки и стрелы на тетивах… у тех укипанцев всегда обращение таковое…» (Этнографические материалы… 1978: 163). К. Мерк (1978: 122) подобным же образом описывал эту торговлю: «Жители о. Окипен встречают, по своему обычаю, чукчей в доспехах, с луком, стрелами и ножами, так же провожают они их при отъезде» (Богораз 1934: 79). У азиатских эскимосов и приморских чукчей была застарелая вражда с жителями островов и Аляски. Еще в 1816 г. один из жителей приморской деревни, увидев изображение эскимоса с лабретками в нижней губе, воскликнул: «Где бы я ни встретил такого человека с двумя костями, то я пронзил бы его!» (Коцебу 1948: 103; ср.: Nelson 1899: 330).
И. С. Вдовин (1965: 54?55, 63) указывает на мирные отношения оленных чукчей с азиатскими эскимосами в XVII?XVIII вв., поскольку он не нашел данных об их вражде. Однако в более раннее время войны, естественно, велись, о чем сохранилась информация в фольклоре (Тан-Богораз 1930: 69; Богораз 1934: 174, XXIII (около XII?XIII вв.); Золотарев 1938: 78?80; Гурвич 1982: 200; Reuse 1994: 296 (XII?XVI вв.); ср.: Кавелин 1931: 99). Вот как, к примеру, эскимосская сказка описывает торговлю западных оленных чукчей с восточными оленеводами и оседлыми жителями: «Встретились с людьми западной стороны, радушно их приветствовали. Друг с другом едой обменивались, разные вещи дарили, новости рассказывали. Отдохнули, открыли обмен.
Береговые и тундровые люди северной стороны привезли для обмена шкуры зверей, ремни, подошвы и топленый жир.
Люди западной стороны привезли для обмена железо, ножи, котлы, табак, чай, оленью рухлядь. Перед обменом, по обычаю противников, двух оленей друг против друга поставили, затем приготовились колоть. Чей олень головой в сторону противников упадет, тот первым должен начать войну в случае ссоры. Вот двое людей вонзили копья в оленей. Олень нашей стороны упал на месте, повернув голову в сторону. Олень противников упал головой в сторону наших людей.
После этого начали друг с другом обмениваться. Вот во время обмена завязался спор из-за малой цены. …Так и не пришли к согласию в ссоре.
По обычаю, утром должны начать войну. За ночь должны к бою приготовиться, а женщин и детей и стариков отослать домой с оленьими стадами. Если противники, на которых должны напасть, не желают принимать бой, то, по обычаю, до рассвета они могут уехать со своими караванами. Но другая сторона может догонять» (Меновщиков 1985. № 128: 310?311). Следовательно, на Чукотке сложился целый ритуал обмена. При этом западные чукчи привезли на торг русские товары, а также оленьи шкуры, тогда как восточные кочевники, к которым присоединились оседлые, имели товары приморские (ср.: Меновщиков 1974. № 42: 180?182; 19886. № 6: 39?42; Крупник 2000: 224?230). Едущие торговать, как и в военные экспедиции, брали с собой женщин, детей и стада (ср.: Лессепс 1801. Ч. II: 109?110; Щукин 1852: 14). Сначала обе стороны встречались и запросто общались друг с другом. Торговля — кульминационный момент, цель всей поездки. Она обставлена особым ритуалом, который открывается жертвоприношением-гаданием, показывающим, кто первым начнет боевые действия в случае ссоры. Следовательно, ссоры, перераставшие в конфликт, были самым обычным делом в подобном обмене. Гадали традиционно, по падению жертвенного оленя. Далее ход событий шел по военному руслу, по «цивилизованному» способу ведения войны: нападение производилось только на следующий день, противники имели целую ночь для подготовки к бою, каждая из сторон вольна была принять бой или бежать, если не чувствовала в себе силы противостоять нападающему.
Внутренние войны между чукчами отражены в источниках слабо, во-первых, из-за недостатка у русских информации об этом, а во-вторых, из-за того, что этническое самосознание чукчей в историческое время препятствовало разгоранию междоусобных конфликтов. Согласно К. Мерку (1978: 99), междоусобицы были у чукчей в древние времена, то есть намного ранее конца XVIII в., об этом же упоминает чукотский фольклор (Богораз 1900. № 145: 388?389; 1934: 175; Козлов 1956: 19?22). В 1741 г. о разбойничьих набегах упоминает Д. Я. Лаптев: «Лучшее их [чукчей] содержание и пропитание в разбое между собой или что достанут у коряков» (Вдовин 1950: 93). Очевидно, речь идет об угоне друг у друга оленей, что было у чукчей своеобразным видом экстремального спорта. Еще в начале XX в. случались, хотя и редко, внутренние столкновения из-за различных социальных и экономических причин. Так, В. Г. Богораз (18996: 18?19; 1902а: 84) за три года своих наблюдений в самом конце XIX в. насчитал у колымских чукчей примерно 10 убийств, в том числе одно убийство отца и два — братьев, причем эти убийства чаще встречаются у приморских и зачаунских чукчей, чем у колымских и оленных. У чукчей в начале XX в. не было центральной власти и писаных законов, которые могли бы воспрепятствовать стычкам и призвать преступника к ответственности, существовало лишь традиционное право, согласно которому за преступление, главным образом убийство, следовала кровная месть, служившая определенным барьером совершающему проступок. Как видим, с прекращением внешних войн причины столкновений, да и способы их проведения, вернулись к своему первоначальному состоянию, впрочем, их нельзя уже считать собственно войнами — это были именно конфликты.
Начало войны. Обычно войну объявляли заранее. Это была норма «международных отношений в регионе» (Меновщиков 1985. № 127: 309). «Я приду к тебе, как только выпадет первый снег, и убью тебя» — говорит предводитель танитов чукотскому герою Кунлелю в одном предании (Бабошина 1959. № 103: 250; ср.: Сенатский архив. 1889: 35, 36, 535; Богораз 1949. № 4: 139; Стебницкий 1994а: 104, 167). Если враг не подготовился к бою, то ему могли дать на подготовку три дня (Богораз 1901. № 132: 337; ср.: Jochelson 1905. № 6: 138). Открытый вызов на бой и предоставление противнику времени для подготовки к сражению имели свою рациональную основу: решить в «генеральном сражении» судьбу войны и не затягивать ее вплоть до истощения ресурсов. Если одна сторона потерпела поражение, то ответный набег мог происходить не только на следующий год, но и через несколько лет, например, через четыре года (Богораз 1935: 175).
Поскольку в чукотском и эскимосском обществе, как говорилось, доминировал культ физической силы, то, демонстрируя свое умение и желание сражаться, можно было заставить врага отступить без боя, как мы видим это в эскимосской сказке «Разгаданная тайна», где герой из Сиреник, убив собаку во вражеском стане и пригрозив перебить вражеских вождей, заставил последних увести войска (Сергеева 1962: 85). В качестве предупреждения противнику чукчи могли оставить на земле свою стельку, изготовленную из травы (Богораз 1902. № 5: 162), или воткнуть в землю стрелу с тупым наконечником, предупреждая, чтобы другой не пас тут оленей (Богораз 1934: 176). Другим сигналом врагу о том, что его появление обнаружено и готовится сопротивление, был выстрел в сторону врагов тремя стрелами подряд (Лебедев, Симченко 1983: 129).
Мир мог быть заключен, когда стороны, понеся значительные потери, понимали бесперспективность дальнейшей борьбы, грозившей полным истощением (Богораз 1900. № 167: 415; Воскобойников, Меновщиков 1951: 450; Бабошина 1958. № 98: 239; Меновщиков 1988. № 129: 308). В качестве послов отправлялись старики, приходившие к стану врага и предлагавшие замириться (Кавелин 1931: 99). У приморских жителей стороной-посредником могли выступать жители соседнего поселка, соблюдавшие в конфликте нейтралитет (Бабошина 1958. № 67: 167). Нормализация отношений между соседями происходила путем переговоров между представителями двух противоборствующих партий (Богораз 1934: 178). Мир мог заключаться не только между отдельными этническими группами, но даже между отдельными стойбищами коряков и чукчей, тогда как между другими поселениями вражда продолжалась (Бабошина 1958. № 101: 243). В корякских сказаниях мир с чукчами часто заключается посредством женитьбы сына старейшины чукчей на дочери коряка-оленевода (Стебницкий 1994: 57?58; ср.: Вдовин 1962: 154). Примирившиеся стороны затем брачались между собой (Козлов 1956: 22). При замирении обменивались подарками (Богораз 1934: 175), в знак соблюдения мира даже предводитель носил свой нож с обломанным концом (Крузенштерн 1950: 173; Любовь… 1811: 22?23).
Обычно для заключения мира старшины приходили со значительным эскортом, поскольку, с одной стороны, они не доверяли своим недавним врагам, а с другой — угрозой применения силы удерживали их от нападения и делали более сговорчивыми. Так, в 1740 г. на переговоры с русскими на Анадырь явилось 12 тойонов в сопровождении 200 воинов (Вдовин 1948: 68), в 1756 г. для этой же цели прибыло более 300 оседлых чукчей-воинов (Вдовин 1950: 96; Алексеев 1961: 19), а в 1763 г. на переговоры с командиром Анадырска Ф. X. Плениснером прибыло 60 байдар по 20?25 человек в каждой (1200?1500 человек) (Алексеев 1958: 25; Вдовин 1959: 42). Даже в начале XIX в. «верховный глава всего чукоцкого народа» Чечро-Тума прибыл на переговоры с губернатором в сопровождении 12 тойонов и множества чукчей (Любовь… 1811: 18). Если противоборствующие стороны заключали мир, то затем его нарушение расценивалось как негативное явление (Бабошина 1958. № 101: 243; ср.: Стебницкий 1994: 79 (коряки верят в соблюдение мира чукчами и спокойно спят)).
Союзы. В XVIII в. — веке войн — мы наблюдаем и определенные элементы внешней политики, направленные на создание благоприятных условий для ведения войн. Так, приморские жители специально не связывали россиян с обитателями Аляски, боясь их союза, который мог быть направлен против обитателей Чукотки (Белов 1954: 182; ср.: Ефимов 1948: 230; 1971: 196; Греков 1960: 54). В историческое время постоянными союзниками чукчей были азиатские эскимосы, с которыми кочевников связывали крепкие торговые связи. А в случае большой опасности, которую для чукчей представляли русские, приморские жители могли принимать помощь даже своих давних противников — жителей островов, которые были известны лучше и не угрожали независимости чукчей. Так, во время первого похода Д. И. Павлуцкого (1731) чукчам помогали эскимосы с островов Берингова пролива, о чем островитяне сами заявили М. С. Гвоздеву в следующем году (Полонский 1850: 399, 400; Соколов 1851: 94, 96; Ефимов 1948: 240?241; Гольденберг 1984: 129; Крашенинников 1949: 178). Даже среди убитых чукчей после третьего сражения служилые обнаружили одного или двух эскимосов, которые были узнаны по лабреткам в губе (Ефимов 1948: 225; Зуев 2001: 28). Действительно, о подобном взаимодействии говорит и союз жителей островов Диомида (Гвоздева) с азиатскими эскимосами, воевавшими с обитателями о. Кинг (Укивок), которым помогали их американские сородичи с полуострова Сьюард (Nelson 1899: 330; Швайтцер, Головко 2001: 31, 35, примеч. 9; ср.: Вдовин 1965: 56 (1763)). Да и сами жители Малого о. Диомида (Крузенштерна) были какое-то время во вражде с обитателями Большого острова (Ратманова) и в союзе с эскимосами мыса Принца Уэльского, но были побеждены (Nelson 1899: 330; Sheppard 2002: 2; ср.: КПЦ. № 71: 186 (1763)). По предположению же русских властей, чукчам против капитана помогали эскимосы не только островов Берингова пролива, но и Аляски (Белов 1956: 324, 330). Чукчи не желали соединиться со своими давними врагами-коряками против русских даже во время корякского восстания (1755), надеясь на мирные переговоры с россиянами, а своими набегами на коряков они, по существу, помогали русским (КПЦ. № 70: 183; Алексеев 1961: 19), хотя, по предположению восставших ительменов, чукчи, замирившись с коряками, должны прийти на помощь камчадалам (1746) (КПЦ. № 36: 97; но ср.: № 38: 102?103, 108?109). В 1715 г. восставшие юкагиры звали чукчей на помощь против Анадырска, но помощи, по-видимому, не получили, поскольку в это время не было активной борьбы чукчей с русскими (ПСИ. Кн. 2, № 29: 88?89, 93).
Расселение народов Восточной Сибири в кон. XVII в.
Воспроизведено по: ИЭАС. С. 7 (сост. Б. О. Долгих) с уточнениями по изданиям: Вдовин 1972; Леонтьев, Новикова 1989: 22
В общем, в историческое время, зафиксированное в источниках, постоянными союзниками оленных чукчей выступают оседлые эскимосы, жившие зачастую вперемежку с ними. Последние были, так сказать, естественными союзниками, с которыми не заключались особые договора, а сами дружественные отношения складывались естественным путем посредством товарообмена и своеобразной проксении. Такие же принципы взаимоотношений действовали среди соседних поселений. С эскимосами островов заключали соглашения, включавшие в себя и оказание при необходимости военной помощи. Договора с кочевыми коряками были чисто примирительными, не рассчитанными на взаимопомощь. Также чукчи не поставляли контингенты в русские экспедиции — россияне все же опасались чукчей.
Стратегия
Поскольку у чукчей не было специализированных военных дружин, кормящихся войной, то их ополчения, собираемые от случая к случаю, не вели перманентных боевых действий. Широкомасштабной войне препятствовало и отсутствие материальной базы, специальных запасов продовольствия, распыленность кочевий и т. д. Как и у других кочевых этносов, стратегия оленных чукчей была мобильной и наступательной. Оборонительную же стратегию они применяли против карательных экспедиций русских, которым трудно было противостоять: чукчи просто отступали в безопасное место, лишь при необходимости сражаясь, или же сплачивали свои силы для генерального сражения, чтобы одной битвой решить судьбу кампании, как они сделали это против экспедиций А. Ф. Шестакова и Д. И. Павлуцкого. Стратегия же эскимосов и оседлых чукчей была в основном оборонительной: они были менее воинственны, чем кочевники, и предпочитали отсиживаться от набегов в специальных укреплениях или просто прятаться.
Сама война была сезонной. Можно выделить определенные сезоны для определенных видов боевых действий (Нефёдкин 2001). Основным временем ведения сухопутных войн следует признать зиму. Стратегия оленных чукчей базировалась на неожиданных налетах. Это объяснялось тем, что именно зимой чукчи могли быстро передвигаться на своем единственном скоростном сухопутном транспорте — на оленьих упряжках, которые летом не использовались. Вместе с тем, в зимний период мужское население было менее занято на пастбище, поскольку стада оленей были спокойны, и их могла пасти даже пара подростков (Богораз 1991: 72; ср.: Орловский 1928: 69?70; Беретти, 929– 16; ДРУРИ 1936: 110, 117; Меновщиков 1974. № 100: 330; однако ср.: Караев 1926. № 4: 140; В. А. 1935: 62). В течение большей части XVIII в. в зимний период чукчи производили нападения на коряков с целью захвата оленей. В остальное время года коряки не опасались чукотских набегов (КПЦ. № 65: 170). Задача такого набега состояла в том, чтобы неожиданно появиться, захватить добычу и быстро отступить. С. П. Крашенинников (1949: 734) писал о таких зимних набегах: «Оные [чукчи] по всякую зиму партиями на них [коряков] набегают и попрежнему их разоряют, а с чюкчами поневоле, ибо те находя на их урочища великие им чинили разорения, полоня их и убивая и табуны оленные отгоняя, в чем состоит все богатство их. Но хотя в такой нужде они против чюкочь на бой выходить и отваживались, но однакож всегда разбиты и бегством спасать себя принуждены были» (ср.: Мерк 1978: 120). Нападать могли как по первому снегу (Бабошина 1959. № 103: 250; Лебедев, Симченко 1983: 129), так и уже весной (Сенатский архив. 1889: 35, 36, 535). Причем одни и те же чукчи могли совершать набег и в марте, и в ноябре (Шаховской 1822: 306). Но все же наиболее благоприятным для набегов был конец зимнего сезона, с конца февраля до конца мая, когда сила ветров спадала, а морозы не были столь сильными (Иохельсон 1997: 214).
В зимнее же время обитатели Чукотки (именно они были агрессивной стороной) нападали на эскимосов побережья Аляски. Оленные чукчи на упряжках переправлялись по льду Берингова пролива, как это рассказывается в сказании об Эленди (Богораз 1899: 356?358; Тан-Богораз 1930: 71?77; Вдовин 1987: 42; ср.: Врангель 1835: 607?608; Ск-ий 1888. № 26: 2). Последний направился в поход, взяв с собой одну из жен и грузовые сани с провизией и фуражом, — всего трое нарт (Богораз 1899: 356). Естественно, приморские жители Чукотки проделывали этот путь на собачьих упряжках, отправляясь, к примеру, из наиболее удобного для этого места — Уэлена, от которого до Америки 89 км (Вдовин 1944: 262; 1965: 57; Гондатти 1898: 17, IX). В качестве пункта отдыха могли использовать о. Ратманова, откуда до Аляски добирались за день пути. До самого же острова могли дойти по льду и пешком, если было много торосов и ехать было неудобно (ПСИ. Кн. 1, № 108: 458; Мерк 1978: 121; Гондатти 1898: 17, XI; Медушевская 1954: 118). Американцы, если узнавали о нападении заранее с наблюдательных холмов, предпочитали в бой нвступать, прятались от азиатов в пещеры, где хранились провизия, одежда и оружие (Швайтцер, Головко 2001: 26, 30; Sheppard, 2002: 9; Черненко 1957: 132).
В летний период на Анадыре и других пограничных реках казаки, которые не могли существовать на жалованье, а землю не могли обрабатывать из-за климатических условий, ловили рыбу и промышляли оленей, переправлявшихся в среднем течении Анадыря в одних и тех же местах (в конце XVIII в. — в 160 верстах (170 км) от устья в мае — июне на север, на летние пастбища, а в августе — сентябре назад, на зимовку (Соколов 1852а: 165; Мерк 1978: 144; Сильницкий 1897: 25). Чукчи, приходящие на Анадырь для промысла оленей на байдарах, сталкивались тут с охотящимися русскими и юкагирами (ср.: Линденау 1983: 163). В этот период казачьи партии особенно часто подвергались неожиданным нападениям чукчей, ведь олени переправлялись на летние пастбища далеко от острога (Вдовин 1944: 254, 259; 1965: 115; Алексеев 1961: 11). По-военному кратко и ясно описывает эти нападения комендант Анадырска капитан В. Шатилов (1751): «Русских людей изождав в какой-либо малой неосторожности по рыбным промыслам, и паки побивают же смертно, берут себе в плен жен и детей, медные и железные котлы, топоры, ножи и прочее, понеже оного в их землице не имеется» (Шашков 1864: 67). Поскольку в первой половине XVIII в. сами чукчи не доверяли русским и боялись их, они, по сообщению Я. И. Линденау (1983: 163), приходили на промыслы в очень большом количестве, по 150 байдар с экипажем в 15?20 человек в каждой, то есть примерно по 2250?3000 человек, естественно, включая семьи (ср.: Вдовин 1950: 83). Еще в начале XIX в. чукчи нападали на русских рыболовов на реке Майн, южном притоке Анадыря (Дьячков 1893: 41, 56).
Летом же во второй половине XVII в. чукчи часто нападали на немногочисленных русских, ловивших рыбу на Колыме и в окрестностях (ДАЙ. 1862. Т. VIII, № 3?4: 9; КПМГЯ. № 25: 64 (1659); № 30: 69 (1662); № 192: 241 (1679); Вдовин 1965: 104 (1659); Белов 1954: 181 (середина XVIII в.); Чулков 1785. Кн. 1: 485?486; Кн. 2: 389?390, примеч. 2; Геденштром 1830: 99). Некоторые русские селения на Колыме чукчи просто разгромили, в частности Погромное (заимка рыболовов в трех верстах ниже Нижнеколымска) и Дуванное[58]. И. Шкловский (1892: 97) полагал, что о столкновениях с чукчами свидетельствовали названия как рек (Убиенная, Кровавая, Разбойничья), так и поселков (Погромное, Томилино, где, по преданиям, томилась девица, раненная стрелой, Дуванное, где чукчи делили добычу). В первой половине XVIII в. количество чукчей на Нижней Колыме сократилось из-за эпидемий, и они уже не представляли большой угрозы русскому и юкагирскому населению (Вдовин 1965: 105; ср.: Гурвич 1966: 49 (ушли из-за эпидемий, оспы или вымерли от нее в 1690-х гг.)). Однако еще в 1752 г. шесть человек, отправленных из Нижнеколымска для рыбной ловли на «Чукоцкую реку», были убиты чукчами (Вдовин 1944: 254; Гурвич 1966: 49). Летний период был сезоном морских войн, когда приморские жители, чукчи и эскимосы, отправлялись походом на острова Берингоморья и на Аляску. Летом же происходили и налеты в тундре небольших пеших шаек. Вообще же кочевые чукчи, владевшие многочисленными стадами оленей, редко ходили пешком, поэтому и длительные набеги по суше летом ими не велись, что было для них малоудобно и непривычно.
Разведка. Естественно, для удачного проведения кампании очень важно было добыть сведения о враге, учитывая сложные природные условия и незначительные, по нашим меркам, силы, которые подготовившийся к бою противник мог разбить. Существовала разведка — стратегическая и тактическая. К первой принадлежали различные виды добывания информации: лазутчика высылали далеко вперед, даже за полмесяца пути до подхода основного каравана. Разведчик путем расспросов и осмотра добывал нужную информацию (Меновщиков 1985. № 127: 308). Он мог под видом гостя прибыть в поселение будущего неприятеля, стараясь выведать имена союзников, количество воинов, дату похода. Подобной информацией у эскимосов владел глава поселка, не посвящая в эти тайны других, и разведчик стремился выведать у него эти данные (Сергеева 1962: 103?104). Сведения можно было получить и от беглого раба, вернувшегося домой (Богораз 1934: 174?175; Malaurie 1974: 140, 154; Меновщиков 1985. № 133: 324?327). Подобные же сведения о враге предоставляли и беженцы из разрушенных поселений или зоны потенциальной опасности (Козлов 1956: 30; Меновщиков 1985. № 127: 307?308; № 132: 321). С другой стороны, ожидая прихода врагов, дозорного, обычно хорошего бегуна, высылали далеко вперед, навстречу врагу, на удобную возвышенность, однако он не находился тут долго и к заходу солнца возвращался домой (Меновщиков 1985. № 127: 307; ср.: Бахтин 2000: 124). К стратегическому же типу разведки можно отнести и долговременное выслеживание врага в ожидании удобного случая для нападения на него. Согласно эвенскому сказанию, чукча выслеживал эвена целый год (Новикова 1987: 108).
Существовала и тактическая разведка: лазутчики разведывали местность непосредственно перед прибытием основной массы войска (Воскобойников, Меновщиков 1959: 435; Меновщиков 1974. № 85: 301; 1985. № 132: 323?324). И наконец, прямо из походного стана также посылали разведчика посмотреть, что впереди (Меновщиков 1974. № 91: 317; 1985. № 127: 309; ср.: Богораз 1899: 353). Лазутчиков посылали и во вражеский лагерь с целью вызнать, что враги намереваются делать, сколько у них войск и кто ими руководит (Воскобойников, Меновщиков 1959: 437; Сергеева 1962: 84). Это было несложно, поскольку обычно охрану лагеря не выставляли.
Поход. Идя в поход, чукчи определяли его цель, задачи и маршрут. Чукотский тойон Наихйе описывал предстоящий поход и его цель следующим образом (1740): сначала он соберет войска и до реки Анадырь дойдет по суше, затем пересядет на байдары, войдет в Анадырск, переломает русским головы и шеи, дома сожжет и будет тут пасти табуны оленей (Вдовин 1970: 22?23)[59]. Существовали и определенные маршруты набегов: через Анадырь проходили либо ниже по течению от острога, либо на 300 верст (318 км) выше (Белов 1954: 180). Отметим, что река весной вскрывалась ото льда в конце апреля — начале мая, в зимний же период ее просто переходили по льду (Дьячков 1893: 5; ср.: Соколов 1852а: 165).
Капитан Т. И. Шмалев в своих записках, которые он вел в Гижиге, кратко описал маршрут одного из последних набегов чукчей на коряков, который является характерным примером предприятий подобного рода (Шаховской 1822: 306?307): «В марте 1776-го чукотский тоён Амулян с 180 чукчами приходил для поиска над коряками к рекам Апуке и Пахаче, и сначала у коряка Нушехлы 28 оленей отогнали, а захваченного тут мальчика отдали 19-го марта на выкуп; потом пришед к Апутскому острожку, обошлись с апутскими коряками дружелюбно и произвели торг, при котором однакож коряки убили из ружья одного чукчу. За сим отправились к Пахачинскому острожку, где кроме разговоров ничего не происходило. А когда пошли вверх по реке Пахаче, то нашед юрту пеших коряков, экипаж разграбили и с собой увели двух девок. 25-го марта оленного коряка Алалыка в осьми человеках убили, четырех женщин в плен взяли, в добычу получили оленей Алалыковых табун, тож другого коряка Тынаптия табун, всего два табуна, и возвратились в землю свою».
Как видим, перед нами краткий отчет о набеге, длившемся меньше месяца и проведенном в конце зимнего сезона. Он был чисто грабительским, направленным на области, которые не прикрывались Гижигинской крепостью. Силы нападавших были не особенно велики и, очевидно, не были рассчитаны на столкновения с русскими. У оленных коряков угнали табуны, мужчин убили, а женщин увели в плен, однако мальчика-пастуха отпустили за выкуп. Острожки оседлых коряков не штурмовали, предпочитая торговать, хотя и здесь возникали ссоры, приведшие к гибели одного чукчи. Впрочем, найдя одиночную полуземлянку, разграбили и ее, а женщин увели в плен. Захватив два крупных табуна, чукчи вернулись домой. Данный набег, неожиданный для врага, без больших битв и многих потерь, но с хорошей добычей — типичный пример идеально проведенного налета.
Сам набег мог происходить на большое расстояние. Плотность же населения Чукотки тогда была очень незначительной. Вспомним, что в 1760-х гг. полковник Ф. X. Плениснер утверждал, что из Анадырска надо месяц ехать на оленях до чукотских жилищ (Вдовин 1959: 42). В одной чукотской сказке упоминается, что воины возвращались из похода с добытыми оленями и грузовыми нартами домой в течение десяти дней (Меновщиков 1974. № 86: 307, № 91: 315; ср.: Тан-Богораз 1958: 82), то есть они проехали порядка 150?200 км, в другой сказке до стойбища ехали 18 дней (Беликов 1965: 158).
При необходимости на сборы в поход отводилось краткое время: в одном эскимосском сказании говорится о выступлении на следующий день (Меновщиков 1985. № 127: 308). Отправляясь в поход, чукчи брали с собой стадо запасных оленей на случай, если ездовые животные погибнут от переутомления или голода. Так, в 1754 г. караван 500 чукчей насчитывал 2000 оленей (КПЦ. № 70: 181). Поскольку в нарту чаще запрягали двух оленей, то почти каждая нарта имела одного животного запасным. Кроме того, из этого же стада брали животных на убой. В экспедицию брали и запасные нарты, на которые садились, когда ездовые сани ломались. Возможно, на них же, как и на трофейных санях, при возвращении везли добычу и на них же, как и у коряков, сидели пленные женщины и дети (Иохельсон 1900. № 53: 130). Оседлые чукчи, соблазнившиеся добычей и участвовавшие в зимнем походе кочевников, ехали на санях, запряженных оленями своих кочевых соплеменников, но отношение к ним со стороны кочевых оставалось пренебрежительным (Богораз 1900. № 110: 286?287). Ехали цепочкой, один за другим, по наезженной колее, чтобы олени меньше уставали (Богораз 1899: 370). Когда же небольшая группа воинов отправлялась в поход пешком, то, скорее всего, как и на охоте, они также шли в ряд (Меновщиков 1988. № 99: 235; ср.: № 156: 364; Fieup-Riordan 1994: 330; Bruch 1998: 89; (аляскинские эскимосы)). В буран, если продолжали путь, нарты привязывали одни к другим, чтобы не потеряться (Рубцова 1954. № 27: 325. § 14?17); оленей также привязывали за рога (Меновщиков 19886. № 28: 130).
Во время коротких остановок и перед битвой вожжи оленей привязывали к нартам (Вдовин 1965: 97; Богораз 1899: 370, примеч. 3). Казак Б. Кузнецкий так описывает бивуак возвращающихся из похода чукчей (1754): «…а как едут так и становятся не все вдруг, но порознь, кто куда едет или где ночевать место изберет, только друг друга в виду, и вместо юрт становят шитые из оленьих теплых кож полога, в коих спят по десяти человек и более» (КПЦ. № 70: 181) (1756). Следовательно, расположение лагеря было достаточно свободное, возможно, ориентировались на место в караване. Естественно, родичи старались держаться вместе (Врангель 1948: 175; ср.: Тан-Богораз 1979: 28 (оленные коряки)). И. Б. Б. де Лессепс (1801. Ч. II: 109) отмечает другое расположение пологов в стане приехавших торговать чукчей: по образцу расположения яранг их ставили в ряд. Как видим, в экспедицию брали с собой лишь пологи, в которых могли разместиться более десяти человек (ср.: Вдовин 1965: 50). Грунт под пологом покрывался оленьей шкурой, наброшенной на хворост. На ночь перед входом в полог втыкали копья и связки стрел. И. Б. Б. де Лессепс (1801. Ч. II: 110) объясняет, что это делалось против коряков, однако совершенно ясно, что подобное заграждение не убережет от нападения врага, — его делали против злых духов кэле[60]. Сам полог закрепляли по сторонам четырьмя колышками (Лессепс 1801. Ч. II: 109) или же просто привязывали между нартами (Галкин 1929: 170). Если полога не было, то спали прямо на санях (Галкин 1929: 178; Рубцова 1954. № 1: 29?30. § 159, 207; Айвангу 1985: 59; ср.: Колтун 1904: 28). При благоприятных погодных условиях чукчи могли спать и просто в лесу. Если это была тундра, то могли спать и на снегу, бросив на него шкуру оленя (Галкин 1929: 162; ср.: Колтун 1904: 28).
Привалы делали на местах, где был мох, корм для оленей. Оленей посылали пастись с одним-двумя пастухами, основной задачей которых было защитить стадо от волков (Беретти 1929: 48). Ездовых животных могли на ночь и просто привязывать (Гурвич 1983: 101). Если существовало опасение, что олени вернутся к стаду, то их на ночь не распрягали (Богораз 1991: 33). Когда предполагали, что по пути не будет достаточно корма для оленей, то его везли с собой (М-в 1877. № 47: 386; Богораз 1900. № 145: 388), использовав в качестве мешков для него, к примеру, одежды (Богораз 1899: 356). Костры, в отличие от коряков, на привале могли не разжигать (Богораз 1991: 108). Это странно выглядит, поскольку костер считался охранителем от злых духов, которые господствовали в темное время суток (Вдовин 1977: 133). Возможно, данное поведение объясняется отсутствием топлива в тундре (Тан-Богораз 1958: 82). С другой стороны, корякская сказка упоминает, что чукчи в лагере сидели в «палатках» с кострами (Jochelson 1905. № 6: 137; ср.: Стебницкий 1994: 24). Караул на бивуаке не ставили, никаких укреплений не возводили (Воскобойников, Меновщиков 1959: 432). Лишь заметив чужака, спрашивали, кто он (Bogoras 1918. № 23: 95).
Когда ожидалось нападение врагов, по словам чукчей, даже в яранге спали одетыми и обутыми, положив рядом луки и копья (Вдовин 1965: 129). Луки, как пишет классик корякской литературы Кецай Кеккетын, чукчи клали под голову, как и коряки (впрочем, может быть, это простая интерполяция корякского обычая на их противников). Следовательно, проснувшийся воин мог тут же воспользоваться луком. Копья же ставили в одну вертикальную пирамиду (Стебницкий 1994: 50?51; ср.: Воскобойников, Меновщиков 1959: 432).
Набег со стойбищем. Основным видом зимнего набега было постепенное подкочевывание со всем стойбищем к стоянке противника. Н. Н. Беретти (1929: 13), рассказывая о коряках и чукчах, отмечает: «Кочующие туземцы при дальних и продолжительных поездках берут часто с собою своих жен». О набегах вместе с женщинами упоминает и фольклор (Богораз 1901. № 130: 335; Меновщиков 1974. № 91: 316?318; ср.: Неверов 1874: 47; Народы России. 1880: 12; Лебедев, Симченко 1983: 131 (коряки)). Причем оседлые чукчи и участвовавшие в походе оленные также могли брать с собой жен (Богораз 1900. № 110: 286?287; № 130: 335; ср.: Бахтин 2000: 46, 201). Подобный обычай не был характерным только для одних чукчей, он существовал и у других народов региона, например ительменов (Стеллер 1927: 47). В 1860-х гг. участие женщин в походе объясняли тем, что мужчины не желали (да и не умели) делать даже в экспедиции женскую работу (Нейман 1871. Т. I: 19; Беретти 1929: 16). Действительно, в чуванском сказании упоминается, что женщины во время набега ставили «палатки» — типично женская работа (Bogoras 1918. № 23: 95), презираемая мужчинами (Обручев 1974: 86). Следовательно, поход фактически представлял собой определенный вид перекочевки.
О ходе такого набега К. Мерк (1978: 120) замечает: «Когда они приближаются к чужой земле, то оставляют позади женщин и юрты». Может создаться впечатление, что яранги с женщинами остаются где-то далеко в тылу, на границе территории противника, однако это не так. Чукотские сказания, повествующие о набегах, рассказывают, что враги ставили свой стан в непосредственной близости от стойбища противника. Нападающие располагались лагерем без всяких укреплений и дозоров и совершенно спокойно занимались обыденными делами (см.: Меновщиков 1974. № 87: 309; № 91: 316; Лебедев, Симченко 1983: 131). Бойцы, облачившись в доспехи, шли в бой, оставив нарты на стойбище, где оставались женщины без всякой защиты (Лебедев, Симченко 1983: 131). Если на данной территории был лес и какие-то естественные убежища или труднодоступные территории, то женщины оставались там (Мамышев 1809: 25, примеч.). Воины могли подъезжать и непосредственно к месту боя на нартах, оставляя их за строем (Сгибнев 1869: 16), что, в свою очередь, препятствовало возможности окружения отряда. Далее действие шло по сценарию, подобному тому, как действовали при нападении на вражеское стойбище.
Набег одних мужчин. В зимний набег могли отправляться и одни мужчины на нартах. Подобный набег мог быть дальним и неожиданным для противника, поскольку в этом случае чукчи были мобильными, не обремененными большим обозом. Такие набеги могли быть очень дальними. Так, Б. Кузнецкий отмечал, что он ехал от окрестностей Анадырска, где его захватили в плен, до стойбища чукчей шесть недель (КПЦ. № 70: 181) (1756). Если принять, что в среднем за сутки караван при неспешном передвижении проходил 10?12 км (Вдовин 1987: 73), то данное расстояние могло быть, по крайней мере, 420?500 км. Если набег был чисто грабительским, направленным на захват оленей, то пленных предпочитали не брать, а всех убивали (Бабошина 1958. № 101: 243).
Данный текст является ознакомительным фрагментом.