«Последствия… были бы катастрофическими»
«Последствия… были бы катастрофическими»
Под его подозрение попал некто Юрий Носенко, который приехал в Соединенные Штаты в качестве дезертира КГБ в феврале 1964 года, как раз в тот момент, когда Энглтон и занялся расследованием. Носенко был избалованным отпрыском представителей советской элиты: его отец был министром судостроения, членом Центрального Комитета коммунистической партии; после смерти он был торжественно захоронен у Кремлевской стены. Сын Юрий поступил на службу в КГБ в 1953 году в возрасте двадцати пяти лет. В 1958 году он работал в отделе, который занимался американскими и британскими туристами, приезжающими в Советский Союз. Потом он перевелся в Американский отдел, следивший за американским посольством в 1961 – 1962 годах, затем стал заместителем начальника Туристического отдела.
Статус отца защищал Юрия от многих промахов, которые возникали в работе от его непомерной любви к алкоголю. Но все шло гладко до тех пор, пока в июне 1962 года он не отправился в Женеву в качестве офицера охраны в составе советской делегации на конференцию по разоружению с участием восемнадцати стран. В первую же ночь он сильно напился и, проснувшись, обнаружил, что местная проститутка похитила у него сумму в швейцарских франках, эквивалентную примерно 900 долларам. Внутренние правила КГБ за различные нарушения и манипуляции с иностранной валютой были весьма жесткими.
Носенко предположил, что член американской дипломатической делегации по имени Дэвид Марк является офицером ЦРУ, и стал настойчиво искать с ним встречи. Марк приезжал в Москву пять лет назад в качестве политического и экономического советника при американском посольстве. Хотя Марк никогда не был профессиональным шпионом, он делал маленькие «одолжения» для ЦРУ и вскоре был публично объявлен Советами персоной нон грата. Его карьере это ничуть не навредило; позднее он даже стал послом и вторым человеком в службе разведки Государственного департамента.
В конце полуденного совещания по соглашению о запрещении ядерных испытаний, вспоминал Марк, Носенко подошел к нему и сказал по-русски: «Я хотел бы поговорить с вами… Но только не здесь. Давайте где-нибудь вместе пообедаем». Это был вполне очевидный шаг. Марк вспомнил о ресторане на окраине города и назначил встречу на следующий день. «Конечно, я сразу же сообщил об этом людям из ЦРУ, а они в ответ: «Боже, почему вы выбирали именно этот ресторан? Это ведь место, куда ходят все шпионы!» Американец и русский встретились под наблюдением двух сотрудников ЦРУ.
Носенко рассказал Марку о проститутке и пропавших деньгах. «Я должен буду все возместить, – вспомнил Марк его слова. – Я мог бы дать вам кое-какую информацию, которая весьма интересна для ЦРУ, а мне лишь нужны эти деньги». Марк предупредил его: «Смотрите, ведь вы тем самым совершите измену». Но русский был к этому готов. Они договорились о другой встрече на следующий день в Женеве. Двое сотрудников ЦРУ помчались в швейцарскую столицу, чтобы провести допрос. Одним из них был Теннент Бэгли, сотрудник Советского отдела в Берне, который немного говорил по-русски. Вторым – Джордж Кайзвалтер, один из лучших «укротителей» русских шпионов, прилетевший сюда из штаба.
На первую встречу с ним Носенко приехал, уже изрядно набравшись. «Я был очень пьян», – скажет он в интервью много лет спустя. ЦРУ записало беседу на пленку, но магнитофон почему-то работал со сбоями. Бэгли подклеил и подкорректировал запись, полагаясь на память Кайзвалтера. Но многое оказалось потерянным и при последующем переводе на английский.
11 июня 1962 года Бэгли телеграфировал в штаб, сообщив, что Носенко «целиком подтвердил свою добросовестность», «предоставил важную информацию» и тесно сотрудничал с агентами ЦРУ. Но за последующие восемнадцать месяцев Энглтон убедил Бэгли, что он был введен в заблуждение. И так, когда-то верный сторонник Носенко, Бэгли сделался теперь его злейшим противником.
Носенко согласился шпионить на ЦРУ в Москве. Он возвратился в Женеву с советской делегацией по разоружению и встретился со своими вербовщиками из ЦРУ в конце января 1964 года. 3 февраля, в день, когда Комиссия Уоррена заслушала первого свидетеля, он заявил американцам, что хочет немедленно дезертировать, перейти на их сторону. Носенко сказал, что он ознакомился с досье Освальда в КГБ и ничто в этой папке не указывало на какое-либо участие Советского Союза в убийстве Джона Кеннеди.
Энглтон был уверен, что Носенко лжет. Но такое суждение имело катастрофические последствия.
Носенко выдал массу государственных секретов. Но Энглтон уже для себя решил, что он – часть зловещего советского заговора. Он был уверен, что КГБ давно просочился в ЦРУ на самом высоком уровне. А как иначе можно было объяснить длинный и весьма унылый перечень провальных операций в Албании и на Украине, в Польше и Корее, на Кубе и во Вьетнаме? Не исключено, что обо всех операциях ЦРУ против Советов было хорошо известно Москве. Возможно, ими даже управляли из Москвы. Может быть, Носенко послали, чтобы прикрыть «крота», окопавшегося где-то внутри ЦРУ. Пример единственно советского перебежчика, которому поверил Энглтон, – Анатолия Голицына, которому психиатры ЦРУ поставили диагноз «клинический параноик», – лишь усугублял опасения Энглтона.
Главная задача Энглтона, как руководителя контрразведки, состояла в том, чтобы защитить ЦРУ и его агентов от противника. Но многое пошло совсем не так, как ему хотелось. В 1959 году был арестован КГБ и впоследствии казнен майор Петр Попов, первый из когда-либо упоминаемых шпионов ЦРУ в Советском Союзе. Джордж Блейк, британский шпион Москвы, который выдал сведения о Берлинском тоннеле до того, как тот был выкопан, был разоблачен весной 1961 года. Это вынудило ЦРУ считать, что тоннель использовался Советами для дезинформации. Шесть месяцев спустя Хайнц Фельфе, западногерманский коллега Энглтона, был разоблачен как советский шпион, успев причинить огромный ущерб операциям ЦРУ в Германии и Восточной Европе. Спустя всего год Советы арестовали полковника Олега Пеньковского, тайного героя Кубинского ракетного кризиса. Его казнили весной 1962 года.
Потом был Ким Филби. В январе 1963 года главный наставник Энглтона в контрразведке, его старое доверенное лицо, его собутыльник, наконец взял да и сбежал в Москву. Он был тоже разоблачен как советский шпион, служивший на самых высоких уровнях британской разведки. Филби находился под пристальным вниманием в течение двенадцати лет. Еще когда он впервые попал под подозрение, Уолтер Беделл Смит потребовал отчеты от каждого, кто имел с ним дело или был как-то связан. Билл Харви категорически заявил, что Филби – советский агент. Джим Энглтон – столь же категорически – что такого не может быть!
Весной 1964 года, после череды сокрушительных провалов, Энгл тон жаждал возмездия. Он считал, что если ЦРУ удастся раскусить Носенко, то будет разоблачен советский заговор и заодно раскрыто убийство Кеннеди.
Хелмс обозначил проблему во время дачи показаний перед конгрессом, которые были рассекречены в 1998 году:
Г-н Хелмс. Если информация, которую Носенко предоставил об Освальде, была верна, то она привела к определенному заключению о самом Освальде и его отношениях с советскими властями. Если она некорректна, если передавал ее правительству Соединенных Штатов – по указке советских служб, то это ведет к совершенно другому различному заключению… Если бы было установлено, без каких-либо сомнений, что он лгал и поэтому косвенно Освальд являлся агентом КГБ, то я склонен считать, что последствия – не для ЦРУ или ФБР, а именно для президента Соединенных Штатов и конгресса Соединенных Штатов – были бы поистине катастрофическими.
Вопрос. Вы можете выражаться более определенно?
Г-н Хелмс. Да, могу. Иными словами, советское правительство распорядилось совершить покушение на президента Кеннеди.
Таковы были ставки. В апреле 1964 года, с одобрения генерального прокурора Роберта Ф. Кеннеди, ЦРУ устроило для Носенко одиночное заключение, сначала на конспиративной квартире ЦРУ, а затем в Кемп-Пири, учебно-тренировочном лагере ЦРУ в окрестностях Уильямсбурга, штат Вирджиния. Под арестом Носенко испытал на себе такое же обращение, как и его соотечественники в ГУЛАГе. Пища была скудной, состоящей из некрепкого чая и каши; свет исходил от единственной тусклой лампочки, горевшей круглосуточно; и никаких сокамерников. «Я сильно недоедал и все время был голоден, – рассказывал Носенко, давая показания, которые были рассекречены в 2001 году. – Мне не с кем было даже поговорить. Нельзя было читать. Нельзя курить. Мне даже не хватало свежего воздуха».
Его показания были удивительным образом похожи на показания узников, схваченных ЦРУ после сентябрьских событий 2001 года: «Охранники схватили меня, завязали глаза, надели наручники, посадили в автомобиль, отвезли в аэропорт и посадили на самолет, – сказал он. – Меня перевезли в другое место, где поместили в бетонную камеру с зарешеченной дверью. В камере стояла только стальная кровать с матрацем». Носенко подвергался психологическому запугиванию и физическим трудностям в течение еще трех лет. Магнитофонная лента с записью допросов, проведенных Теннентом Бэгли в тюремной камере ЦРУ, была сохранена в архивах агентства. Носенко низким голосом умоляет по-русски: «От всей души… от всей души… Прошу вас поверить мне». Бэгли кричит ему в ответ по-английски: «Ерунда! Чушь!» За свою работу Бэгли назначили заместителем начальника Советского отдела и наградили медалью «За заслуги в разведке», которую вручил Ричард Хелмс.
В конце лета 1964 года задача отчетности перед Комиссией Уоррена по делу Юрия Носенко перешла к Хелмсу. Это было до крайности деликатное дело. За несколько дней до того, как Комиссия завершила свою работу, Хелмс сообщил председателю Комиссии, что ЦРУ не может принять протесты Москвы о непричастности к убийству американского президента. Эрл Уоррен не был доволен подобным развитием событий. В заключительном отчете Комиссии о Юрии Носенко не упоминалось.
Хелмс и сам начал опасаться последствий лишения свободы Юрия Носенко. «Я отдавал себе отчет, что мы не можем держать его в длительном заточении, тем более что это прямо противоречит законам Соединенных Штатов, – сказал он. – Бог знает, что могло произойти, если бы у нас сейчас возникла сопоставимая ситуация; потому что законы вроде бы не изменились, а я понятия не имею, как вы поступаете с людьми вроде Носенко. В то время мы ждали указаний от министерства юстиции. Было очевидно, что мы держим Носенко в нарушение существующего законодательства, но что мы должны были с ним делать? Хорошо, вот взяли бы да освободили его, а потом, скажем год спустя, нам сказали бы: «Ну-ну, ребятки, и хватило же у вас ума так поступить. Ведь этот человек был единственной ниточкой к убийце президента Кеннеди!»
Для дальнейших допросов Носенко ЦРУ выделило другую команду следователей. Те наконец решили, что русский говорит правду. Юрий Носенко был освобожден через пять лет после своего бегства в США, ему выплатили 80 тысяч долларов, выдали новые документы и поместили на «баланс» ЦРУ.
Но Энглтон и люди его круга так и не закрыли это дело. Их поиск предателя внутри ЦРУ нанес тяжелый удар по Советскому отделу. Охота на «крота» началась с преследования сотрудников со славянскими фамилиями. Постепенно, по цепочке субординации, дело дошло до шефа Советского отдела. Это парализовало операции ЦРУ в России на долгие десять лет. Активная деятельность на этом поприще возобновилась лишь в 1970-х годах.
В течение двадцати пяти лет после перехода Носенко ЦРУ изо всех сил пыталось получше «оформить» последнюю главу его истории. В целом было проведено семь крупных расследований. Носенко был сначала признан виновным, потом реабилитирован, затем повторно обвинен, пока этому затянувшемуся делу не положил конец агент ЦРУ Рич Хьюер. Поначалу Хьюер, как и другие, был твердым сторонником идеи крупного заговора КГБ против ЦРУ, в котором ключевую роль играл Юрий Носенко. Но потом он тщательно взвесил все то, что Носенко в итоге передал Соединенным Штатам. Русский шпион указал имена и дал необходимые наводки, примерно на 200 иностранцев и 238 американцев, к которым проявлял интерес КГБ. Он перечислил имена приблизительно 300 советских агентов разведки и их связных за границей, а также около 2 тысяч офицеров КГБ. Он точно указал местоположение 52 скрытых микрофонов, которые Советы разместили в здании американского посольства в Москве. Он предоставил ЦРУ сведения о том, как Советы хотели шантажировать иностранных дипломатов и журналистов. Чтобы поверить в идею заговора, нужно было принять следующее: во-первых, что Москва решила сбыть всю эту информацию, чтобы защитить одного-единственного «крота», проникшего в высшие эшелоны ЦРУ. Во-вторых, что все коммунистические перебежчики – фактически агенты КГБ. В-третьих, что огромный советский аппарат разведки существовал исключительно для того, чтобы вводить в заблуждение Соединенные Штаты. И последнее, что за убийством Джона Кеннеди лежит тщательно продуманный коммунистический заговор.
Для Ричарда Хелмса это дело так и осталось открытой книгой. Он говорил, что все прояснится лишь после того, как советские и кубинские разведывательные службы рассекретят часть своих досье. Либо убийство Джона Кеннеди – дело рук душевнобольного бродяги со снайперской винтовкой, либо истина намного глубже и страшнее. Как выразился Линдон Джонсон в конце своего президентства, «Кеннеди очень хотел добраться до Кастро, но Кастро добрался до него первым».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.