Глава 19. Неожиданное нападение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 19. Неожиданное нападение

Президент все больше и больше убеждался в опасности коммунистической угрозы. Но он также с огромной настороженностью относился к Дж. Эдгару Гуверу. «Очень сильно настроен против ФБР, — сделал в своем дневнике запись советник Белого дома Кларк Клиффорд 2 мая 1947 года о беседе с Трумэном. — Хочет быть уверенным, что держит ФБР в подчинении»[224].

Трумэн чувствовал, что Гувер ведет «какие-то диктаторские действия», по словам министра финансов Джона Снайдера — давнего друга и политического наперсника президента. «Полагаю, что таково было общее ощущение г-на Трумэна — что г-н Гувер создал в ФБР Франкенштейна»[225].

Гувер знал, что думает президент. Он умело использовал свое знание, когда продолжал свою борьбу за контроль над американской разведкой. Он искусно выкручивал руки высокопоставленным членам конгресса, когда они рассматривали новый Закон о национальной безопасности весной и летом 1947 года[226].

Законопроект предлагал объединить американские военные службы под эгидой Пентагона; поручить министру обороны руководство армией, военно-морскими силами и военно-воздушными силами с ядерным оружием; учредить новый Совет национальной безопасности для координации военных, разведывательных и дипломатических полномочий в Белом доме и создать первую постоянную разведывательную службу Соединенных Штатов мирного времени. «Разведка стара как мир, — начал Гувер. — Она всегда у нас была, и она будет у нас до тех пор, пока братство людей не станет реальностью». До той поры Соединенным Штатам придется иметь постоянную и профессиональную разведывательную службу, установленную законом. Он сказал, что никто не подготовлен лучше для управления ею, чем он сам.

Гувер признал «беспокойство и опасения ответственных руководителей», которые нуждаются в информации о намерениях и возможностях Советского Союза и его союзников. Он сказал, что удовлетворит их нужды. Он будет контролировать разведданные, собранные за рубежом агентами ФБР, дипломатами и военными. Эксперты Государственного департамента в Вашингтоне будут анализировать эту работу. Бюро будет продолжать охоту за иностранными шпионами и прослушивать телефонные разговоры коммунистов об их планах в Соединенных Штатах.

Хорошая разведка могла предотвратить еще один Пёрл-Харбор. «Будущее нападение может быть нацелено на американскую территорию, — сказал Гувер. — Его катастрофические последствия можно свести к минимуму с помощью разведки, которая будет предупреждать нас и тем самым давать нам возможность подготовиться. Современные успехи науки и ее приложения к военной области являются предупреждением о том, чего мы можем ожидать, но этого недостаточно: мы должны подготовиться, вооружившись знанием о том, когда, где и как на нас будет совершено нападение. Мы можем сделать это, только охватив разведкой весь мир».

Гувер сказал: «ФБР могло бы обеспечить охват разведкой всего мира силами приблизительно 1200 служащих, что будет предположительно стоить 15 миллионов долларов в год». Он подчеркнул, что по контрасту с этим планом план для ЦРУ предполагал до 3 тысяч служащих с годовыми затратами 60 миллионов долларов. Гувер осудил предложение для ЦРУ как всего лишь «грезы мечтательных, но непрактичных строителей империи».

Контр-адмирал Роскоу Хилленкоттер только что стал третьим директором Центрального разведывательного управления за четырнадцать месяцев. (Гувер и его помощники встречались с адмиралом и нашли его «очень откровенным в своих высказываниях о том, что он ничего не знает»[227] о своей новой работе.) Гувер доказывал, что разведка должна быть «профессией, а не просто пребыванием на другой должности»; приглашение для руководства разведывательной деятельностью военных на год-другой было «несправедливым для нации». Больше всего, по утверждению Гувера, Америка не хочет, чтобы Центральное разведывательное управление возглавил призрачный царь, который стал бы руководить разведывательными операциями Соединенных Штатов, оценивать собранные секреты и выносить решение о работе агентов ФБР, работающих за границей.

Гувер завершил свой тайный брифинг, сыграв на страхах президента перед тайной полицией. «К счастью для нас, — сказал он, — больше нет ужасного примера того, что может случиться из-за создания одной огромной централизованной суперорганизации, которая и ведет расследования, и судит, как немецкое гестапо».

«Это трагедия»

Гувера обошел соперник, красноречие которого вознеслось еще выше. Аллен Даллес был главным протеже Дикого Билла Донована, звездой юридической фирмы Донована на Уолл-стрит и братом Джона Фостера Даллеса — «теневого» госсекретаря от Республиканской партии. Попыхивая своей трубкой, он давал вежливые, изысканные и фактически скользкие показания на закрытых слушаниях конгресса по Закону о национальной безопасности 27 июня 1947 года.

Даллес заявил, что проект нового ЦРУ хорош. В США имелся «исходный материал для создания величайшей разведки в мире»[228], — сказал он. Несколько дюжин опытных людей за границей должны были с этим справиться. «Я не верю в крупную организацию, — сказал он. — Она должна быть небольшой. Если она станет большим спрутом, она не будет хорошо функционировать… Деятельность этой службы не должна ни бросаться в глаза, ни быть слишком засекреченной и малопонятной, как любят предполагать детективы-любители. Для успеха требуется лишь упорный труд, проницательность и здравый смысл».

Месяц спустя, 26 июля, президент Трумэн подписал Закон о национальной безопасности, по которому ФБР не получило новых полномочий вести холодную войну, директору же ЦРУ их было дано много.

С того дня Гувер начал следить за ЦРУ, прослушивать телефонные разговоры его сотрудников, заподозренных в сочувствии коммунистам или склонности к гомосексуализму. Читая донесения о «полнейшей неразберихе» в Управлении, Гувер прокомментировал: «Трагедия в том, что истинное — фальшивое (притворное) — лицо ЦРУ не разоблачено».[229] Управление просило у ФБР людей, опытных в ведении шпионажа. Гувер согласился, надеясь и ожидая, что его люди будут его «засланными казачками» в ЦРУ. Немногие стали ими — слишком немногие, чтобы удовлетворить Гувера, — хотя один из них вскоре донес: «Если народ этого государства рассчитывает на ЦРУ в его нынешнем виде в том, что оно предотвратит еще одну катастрофу, подобную Пёрл-Харбору, то ему нужно прямо сейчас начинать копать себе укрытия».

Политическая война Гувера усиливалась с каждым месяцем. «Мне кажется пустой тратой времени вложение средств в эту организацию»[230], — написал он после того, как провел сотрудников ЦРУ по учебному центру ФБР. Он яростно отверг черновик текста учтивого письма, составленного его помощником, директору ЦРУ: «Будьте добры, выбросьте всю эту праздную болтовню. Мы знаем, что они в нас не нуждаются»[231]. Когда из ЦРУ спросили, что в ФБР известно о Коминтерне, Гувер закрыл тему: «Не тратьте на это время. У нас есть более насущные вопросы»[232].

Гувер быстро образовал альянс с новым министром обороны Джеймсом Форрестолом — воротилой с Уолл-стрит, который до этого руководил морским ведомством. 24 октября 1947 года Гувер главенствовал на заседании в Пентагоне, на котором присутствовали руководители ЦРУ, армейской и военно-морской разведки и президентского штаба национальной безопасности. Он сослался на «широко распространенную в настоящее время веру в то, что наша разведывательная группа совершенно некомпетентна»[233]. Он яростно напал на Госдепартамент из-за утечки из него информации о расследовании в Нью-Йорке большой коллегией присяжных дела коммунистической партии. Он объяснил подозрения ФБР в отношении влияния ученых «левого» толка, работающих в недавно созданной Комиссии по атомной энергии — гражданских лиц, осуществляющих контроль за самым смертельно опасным оружием Америки. Члены комиссии сказали ему, что в Америке ничего не знают о советской угрозе.

«Контрабандный провоз в Соединенные Штаты атомной бомбы»

На следующей неделе Гувер отправил устрашающее письмо Форрестолу. Он предупреждал о «контрабандном провозе в Соединенные Штаты атомной бомбы или ее частей, которые впоследствии можно будет собрать воедино»[234]. Он рисовал воображаемых шпионов из Москвы, провозящих компоненты бомбы в дипломатической почте, диверсантов, тайно собирающих их воедино, и террористов-смертников, взрывающих правительственные здания в Соединенных Штатах. Страх перед неожиданным нападением правил бал.

Предупреждение Гувера, сделанное в ноябре 1947 года, было первым предупреждением такого рода. На протяжении последующих десяти лет от него исходил постоянный поток сигналов тревоги относительно угрозы того, что террористы и шпионы готовят атомное, биологическое и химическое оружие для нападения на американские города — кошмар, который все еще преследует руководителей страны. Форрестол созвал секретную группу, которую он назвал Военным советом и которая объединяла военных и гражданских руководителей американских вооруженных сил, чтобы отреагировать на поднятую Гувером тревогу. Совет обратился к Ванневару Бушу — главному советнику правительства по науке — и Карлу Комптону — президенту Массачусетского технологического института, которые посоветовали президенту Трумэну сбросить атомную бомбу на Японию без предупреждения. Военный совет руководил чрезвычайно секретным проектом для оценки угрозы применения оружия массового уничтожения в качестве инструмента политического террора. Он исследовал «применение биологических реагентов» и «расщепляемых веществ» — грязную бомбу — и приступил к поиску «щита» от гибельного нападения, который продолжается и по сей день.

«Ваше письмо первым подсказало нам предпринять это исследование», — написал министр обороны Гуверу. «Ввиду главной ответственности Федерального бюро расследований за подготовку информации, которая имеет отношение к этой теме, — продолжал Форрестол, — готовность именно в этой области потребует самого тесного сотрудничества между двумя нашими организациями».

Определив угрозу как вопрос национального выживания, Гувер предпринял решительные действия и предъявил серию официальных обвинений руководителям Коммунистической партии Соединенных Штатов в заговоре с целью «уничтожения правительства с применением силы». Эти обвинения потребовали политического и юридического решения о том, что между Соединенными Штатами и Советами существует чрезвычайное положение и что американские коммунисты являются незаконными участниками холодной войны.

На первом судебном процессе были признаны виновными 11 лидеров коммунистической партии, которые получили тюремные приговоры сроком на пять лет. Шестеро из них отправились в тюрьму, пятеро сбежали от правосудия. За последующие месяцы еще 115 американским коммунистам по всей стране были предъявлены такие же обвинения. Девяносто три из них были осуждены. Все обвинения были предъявлены согласно Закону Смита от 1940 года, который запрещал членство в партии. Каждое дело основывалось на 1350-страничном документе, который Гувер представил в суд; это была новая версия дела, которое он вел со времен Первой мировой войны. Но теперь у него были свидетели. На протяжении пяти лет у Бюро был в партии двойной агент. Это был заурядный и тихий партийный функционер, который дал большой коллегии присяжных потрясающие показания на суде одиннадцати руководителей Коммунистической партии США. Со временем его история стала классическим черно-белым телешоу под названием «Я жил три жизни», которое начиналось с введения, знакомого целому поколению американцев: «Это история — фантастически правдивая история — Герберта А. Филбрика… обычного гражданина, высокопоставленного члена коммунистической партии, агента Федерального бюро расследований».

«В доме врага»

Дело Гувера против коммунистического заговора подкреплялось секретными доказательствами — несколькими досье из архивов советской разведки. Они прибыли из Арлингтон-Холла — старинной женской школы, расположенной на другом берегу реки Потомак неподалеку от Пентагона, которая теперь стала американским центром, где прилагались все усилия к тому, чтобы прочитать советские телеграммы, посланные во время и непосредственно после Второй мировой войны.

Армейская радио- и радиотехническая разведка Соединенных Штатов получила копии тысяч телеграмм военного времени, посланных Москвой своим аванпостам в Америке, включая Амторг — советскую торговую миссию, которая служила передним краем разведки с 1920 года[235]. Во время операции со взломом в 1944 году агенты ФБР незаконно проникли в контору Амторга в Нью-Йорке и украли большое количество сообщений на русском языке и их зашифрованных эквивалентов. Советские коды представляли собой пятизначные цифры, объединенные в пять различных криптографических систем. Предполагалось, что их используют лишь один раз, делая каждое сообщение уникальным; так что эти коды было невозможно взломать. Но советская разведка, подвергаясь огромному давлению, совершила грубый просчет во время войны. После того как Германия вторглась в Советский Союз и двинулась к Москве, советским шпионам по всему миру были разосланы дубликаты наборов шифров. Армейские дешифровальщики обнаружили несколько этих дубликатов шифров в октябре 1943 года. Повторение делало теоретически возможным расшифровать закодированные сообщения советских разведчиков и резидентов разведки — если будет найден принцип кодирования.

Мередит Гарднер был мастером этого тайного искусства. Гарднер работал с карандашом, блокнотом и перфокартами. Но знание было на подушечках его пальцев. Будучи на гражданке лингвистом, он быстро выучил русский и японский языки после того, как стал армейским дешифровальщиком в первые месяцы Второй мировой войны, когда ему еще не было 30 лет. В 1946 году Гарднер начал взламывать фрагменты советских разведсообщений, начав с сообщения двухлетней давности в Москву из Нью-Йорка; в одном отрывке на английском языке он с трудом разобрал имя между двумя русскими кодовыми группами. В один миг Гарднера озарило, что эти две кодовые группы должны означать «начало слова» и «конец слова». Он начал взламывать шифр. Он расшифровал другое сообщение военных времен в Москву, в котором фигурировали имена основных ученых, разрабатывавших атомную бомбу в Манхэттенском проекте. Советское кодовое слово для бомбы было Enormoz.

К маю 1947 года — через несколько недель после этого Гувер давал показания в Комитете конгресса по антиамериканской деятельности — Гарднер прочитал два сообщения, показавшие, что во последние месяцы Второй мировой войны у русских был шпион в министерстве обороны. Москва проникла в сердце военного ведомства. В тот момент генерал Картер У. Кларк — заместитель начальника армейской разведки поделился секретом взлома шифра с Гувером[236].

ФБР начало сотрудничать с армией в Арлингтон-Холле в июле 1947 года. Мередит Гарднер ежедневно работал вместе с талантливым тридцатилетним агентом ФБР Бобом Ламфером, который принес телеграммы, изъятые в Амторге мастерами негласного проникновения в помещения из Бюро. Их работа получила свое кодовое название — «Венона».

«Венона» было названием одного из самых засекреченных видов оружия США в холодной войне — такого засекреченного, что о нем не знали ни президент Трумэн, ни ЦРУ. В тех случаях, когда Гувер посылал разведывательные данные, полученные от «Веноны», своему начальству, они были «причесаны», из них была вымарана секретная информация, и приписывались они «чрезвычайно засекреченному источнику». Гувер распорядился: «Ввиду беспринципных методов работы ЦРУ и некоторых его сомнительных служащих мы должны быть в высшей степени осторожны. Г.»[237].

На протяжении почти пяти лет ФБР пыталось раскрыть глубину советского шпионажа. Бюро не выявило ни одного советского шпиона. Советские разведчики после Второй мировой войны легли на дно, предупрежденные об опасности своими агентами в англо-американском альянсе. Но теперь советские разведчики вновь активизировали свою деятельность в Соединенных Штатах, и ФБР начало улавливать слабые шевеления, подобные затухающим звукам шагов по темной улице. Гувер набрался такого же стоического терпения, какое было у советских разведчиков.

К лету 1948 года «Венона» накопила критическую массу расшифрованных советских кодов и сообщений — это были ключи к двадцатилетней истории советской шпионской сети в Соединенных Штатах. Расследование было на грани получения доказательств международного заговора с целью кражи у США секретов атомного оружия.

«Теперь у нас были десятки полностью расшифрованных сообщений, — вспоминал Ламфер. — Мы были в доме врага»[238].

«Испытание огнем»

На тот момент политическая власть Гарри Трумэна была на своей самой нижней отметке. «Я сейчас прохожу ужасное политическое испытание огнем, — написал Трумэн Уинстону Черчиллю 10 июля 1948 года. — У нас сейчас настали самые тяжелые времена. Вы можете с удовлетворением взирать на свой огромный вклад в ниспровержение нацизма и фашизма в мире. Так называемый «коммунизм» — наша следующая большая проблема. Надеюсь, мы сможем решить ее без «крови и слез», которых нам стоили те две»[239].

Трумэн поставил слово «коммунизм» в кавычки. Гувер писал его жирным шрифтом.

Гувер умел работать под покровом секретности. Теперь он выбрал известность. Точно так же, как однажды он использовал кинофильмы, чтобы завоевать власть и поднять репутацию ФБР во время войны с гангстерами в 1930-х годах, теперь он использовал политиков, газеты и телевидение в войне с коммунизмом. Его стратегия не имела ничего общего с обеспечением правопорядка. Его свидетели были ненадежными; информация, собранная при помощи несанкционированного прослушивания телефонных разговоров и противозаконных электронных устройств, — неприемлемой; прочитанные сообщения советских разведчиков были слишком секретными, чтобы ими делиться.

Но Гувер знал, как использовать разведку в качестве инструмента в политической войне. Он предоставил мощное оружие республиканцам и охотникам за «красными» в конгрессе, которые, в свою очередь, нанесли сокрушительный удар по президенту и демократам.

Он отправил Лу Николса, который руководил отделом ФБР по связям с общественностью и служил связующим звеном между Гувером и конгрессом, на встречу с сотрудниками Комитета по антиамериканской деятельности палаты представителей (HUAC) и Подкомитета по расследованиям сената. Николс принес кипу секретных папок ФБР для служебного пользования. Он назвал конгрессменам и членам комитетов имена двух осведомителей ФБР. Его работа не была тайной в Вашингтоне: специализирующийся на сенсационных разоблачениях журналист по имени Дрю Пирсон вскоре сообщил, что Николс влетал в штаб-квартиру Комитета по антиамериканской деятельности и вылетал из нее, «как оживший воланчик»[240].

31 июля 1948 года Элизабет Бентли предстала перед HUAC. Она не была идеальной свидетельницей. ФБР много лет считал ее ненадежной; с 1942 по 1944 год ее заявления относительно советской разведки ложились в ящик, где находились досье сумасшедших. Ее показания нельзя было использовать в суде ввиду ее неуравновешенности и алкоголизма. Любой суд, основанный на ее показаниях, привел бы к «оправданию при весьма затруднительных обстоятельствах»[241], — предупреждал один из помощников Гувера.

Тем не менее Гувер отправил ее в конгресс. Она подробно рассказывала о своей работе тайного агента советской разведки во время Второй мировой войны. Она назвала имена (всего 32), в том числе заместителя министра финансов Гарри Декстера Уайта, семи сотрудников штаб-квартиры Управления стратегических служб Дикого Билла Донована, включая личного помощника Донована Данкана Чаплина Ли, и сотрудников администрации Рузвельта из числа военных в Белом доме. И хотя многие ее показания основывались на слухах, это было первым публичным разоблачением того факта, что американское правительство знало о том, что в него проникли советские шпионы. И это знание шло от Гувера.

На следующий день Комитет вызвал старшего редактора «Тайм» по имени Уиттакер Чамберс.

Чамберс часто говорил под присягой правду, но не всю. Он рассказывал свою историю ФБР и заместителю госсекретаря А. А. Берли более шести лет назад. Тогда ФБР выслушало Чамберса с недоверием. Гувер и его люди просто не могли поверить словам человека, который когда-то был преданным коммунистом. Теперь поверили.

Чамберс был взъерошен, глаза — красны. Его рассказ был захватывающим. Он вступил в коммунистическую партию в 1925 году и был агентом советской разведки в течение шести лет в 1930-х годах. Он сказал, что Советы внедрили своих шпионов в высшие круги администрации Рузвельта. Одним из них был Лоуренс Дагган[242] — начальник отдела Латинской Америки Госдепартамента США, принимавший участие в создании Специальной разведывательной службы ФБР. Другим был Алджер Хисс — еще один выдающийся деятель Госдепартамента, который теперь руководил фондом Карнеги за мир во всем мире. Председателем фонда был Джон Фостер Даллес, который стал бы следующим госсекретарем, если бы республиканцы выиграли президентские выборы в ноябре.

Утром 3 августа 1948 года главный следователь Комитета палаты представителей по расследованию государственной измены и подрывной деятельности против США Роберт Стриплинг отвел Чамберса на закрытое слушание, чтобы начать допрос. Первый вопрос: был ли Чамберс, «являясь членом коммунистической партии, осведомлен о так называемой шпионской группе, которая была организована или функционировала в Вашингтоне?».

«Нет, не был»[243], — ответил Чамберс.

Это была наглая ложь. Но когда Комитет собрался в то утро на публичное заседание, перед толпой репортеров и фотографов в помещении для заседаний Бюджетного комитета палаты представителей — крупнейшей публичной арене на Капитолийском холме, Чамберс изменил свои показания. Он сказал, что входил «в подпольную организацию Коммунистической партии Соединенных Штатов Америки» с 1932 по 1938 год. Он назвал восемь членов этого кружка. Самым узнаваемым именем было, несомненно, имя Алджера Хисса.

«Целью этой группы в то время был не шпионаж, — сказал Чамберс. — Его изначальной целью было проникновение коммунистов в американское правительство. Но шпионаж был, безусловно, одной из его конечных целей». Это был решающий момент. Проникновение и незримое политическое влияние были безнравственны, но, вероятно, не противозаконны. Шпионаж был предательством, традиционно наказывавшимся смертью».

Это различие уловили самые умные члены HUAC. В тот день конгрессмен Ричард Никсон задавал Чамберсу самые острые вопросы. Он знал, какие вопросы нужно задавать, потому что знал на них ответы. Он изучал папки ФБР на протяжении пяти месяцев благодаря Дж. Эдгару Гуверу. Никсон начал свою политическую карьеру в погоне по следам Хисса и скрытых коммунистов Нового курса.

Трумэн высмеивал охотников за «красными» вроде Никсона и осуждал преследование Хисса. Но он ни разу публично не критиковал Гувера. Он не посмел бы.

«Он не выполнял приказы Трумэна»

Это был опасный момент в американской демократии. Гувер больше не слушал президента.

«Гувер сделал свое дело, — сказал Стивен Спингарн — руководитель армейской контрразведки, недавно назначенный советником по безопасности Белого дома. — Он не выполнял приказы ни Трумэна, ни кого-то другого, и меньше всего — министра юстиции Соединенных Штатов»[244].

Министр обороны Форрестол настаивал на том, чтобы президент дал Гуверу полномочия по обеспечению в стране правопорядка и ведению разведки — сделал его царем тайной полиции. Белый дом упирался. «Это противоречило всей нашей традиции, — сказал Спингарн. — Это можно было делать в странах, где господствовали коммунисты и фашисты, но нельзя — в Соединенных Штатах»[245].

Гувер противостоял министру юстиции Кларку по вопросу полномочий ФБР задерживать тысячи американских граждан, подозреваемых в политической нелояльности, в случае серьезного кризиса в отношениях с Советским Союзом. Теперь, когда была выявлена общая картина советской разведывательной деятельности в Соединенных Штатах, доказывал Гувер, час кризиса близок.

«Мы начали ссориться, — сказал министр юстиции, — по вопросу о «коммунистической инфильтрации»[246].

С самых первых дней создания ФБР существовало понимание, что министр юстиции должен знать, что делает Бюро. Таким образом, знал бы и президент. Но когда Гувер потерял доверие к Белому дому, он стал чрезвычайно замкнутым. Он скрывал разные вещи. В сфере национальной безопасности он предпринимал действия, выходившие за рамки закона и Конституции.

Теперь Гувер составлял планы на крупнейшие репрессивные акции в отношении американских коммунистов, включавшие массовые аресты и помещение подозреваемых в политической нелояльности в военные тюрьмы на военных базах, тайную тюремную структуру для американских граждан и приостановление действия закона о неприкосновенности личности. Помощник Гувера по национальной безопасности Мики Лэдд начал разрабатывать детальную «программу арестов коммунистов»[247] в октябре 1948 года, включая «проект соглашения с министром сухопутных войск» о содержании арестованных на военных базах в Нью-Йорке, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе и их окрестностях, откуда те должны были отправиться в федеральные тюрьмы. По этому соглашению офицеры ФБР, ЦРУ и армейской разведки должны были делить между собой обязанности по проведению тысяч и тысяч допросов.

Прошло почти два года, прежде чем Гувер официально не проинформировал Белый дом и Национальный совет безопасности: «На протяжении нескольких месяцев представители ФБР и министерства юстиции составляли план действий на случай чрезвычайной ситуации, когда возникла бы необходимость арестовывать и задерживать людей, потенциально угрожающих внутренней безопасности страны»[248]. Аресты должны были начаться в военное время, в случае критической ситуации, национального кризиса, «угрозы вторжения» или «мятежа». По этому плану президент должен был подписать указ, приостанавливающий действие закона о неприкосновенности личности, и дать указания ФБР начать массовые облавы по всей стране. Министр юстиции должен был послать президенту «основной ордер», приложенный к «Алфавитному указателю безопасности», о существовании которого Гувер в конце концов проинформировал президента. «На протяжении долгого времени ФБР накапливало имена, устанавливало личности и род деятельности отдельных людей, — писал Гувер. — Этот алфавитный указатель сейчас содержит приблизительно 12 тысяч имен людей, из которых приблизительно 97 процентов являются гражданами Соединенных Штатов». Это число в конечном счете удвоится. «План требует, чтобы каждому арестованному было предъявлено обвинение и предоставлена возможность индивидуального слушания дела, — рекомендовал Гувер Белому дому. — Процедура слушания не будет связана правилами дачи свидетельских показаний».

Гувер составил планы заполнения исправительных центров во время чрезвычайной ситуации в стране, и конгресс в 1950-х годах тайно профинансировал создание шести таких лагерей[249]. Но ни один президент в годы холодной войны серьезно не рассматривал вопрос о массовом лишении свободы людей, подозреваемых в ведении подрывной деятельности. Это сделал первый президент, пришедший к власти в XXI веке.

Гувер, подобно своим соотечественникам-американцам, предполагал, что губернатор штата Нью-Йорк республиканец Томас Э. Дьюи будет избран президентом в ноябре 1948 года. Дьюи, создавший себе репутацию борца с преступностью, был бы первым консерватором в Белом доме на памяти целого поколения. Гувер действовал закулисно в поддержку Дьюи, который разделял взгляды Гувера на чрезвычайную ситуацию, которая стояла перед Соединенными Штатами. Гувер надеялся, что новый президент даст ему новые полномочия, возможно сделав его министром юстиции и позволив сохранить руководящий пост в ФБР.

Трумэн выглядел беспомощным и политически исчерпавшим свои возможности по мере приближения выборов. Отправившись через штат Индиану на поезде в длительную предвыборную агитационную поездку за четыре недели до выборов, Трумэн мельком увидел в журнале «Ньюсуик» результаты опроса пятидесяти самых известных в Америке политических обозревателей. Они в один голос предсказывали: Дьюи одержит победу над Трумэном[250]. Каждый опрос общественного мнения и каждый эксперт говорили о том же. Гувер лег спать в ночь перед выборами, будучи уверенным в таком исходе.

В 11:14 в среду 3 ноября 1948 года весь мир облетело краткое сообщение: Трумэн неожиданно одержал крупнейшую победу в истории президентских выборов в Америке. Всего лишь 33 тысячи голосов избирателей в Калифорнии, Иллинойсе и Огайо дали бы Дьюи победу.

Когда Гувер услышал эту весть, он покинул свой кабинет в штаб-квартире ФБР и не возвращался в него две недели. Отдел ФБР по связям с общественностью говорил прессе, что у Гувера воспаление легких. Он просто исчез.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.