«КОМАНДУЮ ФЛОТОМ. ШМИДТ»
«КОМАНДУЮ ФЛОТОМ. ШМИДТ»
Итак, 11 ноября 1905 года Шмидта, как мы знаем, наконец-то увольняют (а по существу, изгоняют) с военно-морской службы, а спустя всего лишь три дня он внезапно объявляется на крейсере «Очаков» и встаёт во главе восстания.
Восстание на «Очакове» началось не спонтанно, а было подготовлено засланными эмиссарами. Из обвинительного акта по делу лейтенанта Шмидта следует, что матросы то требовали улучшить питание, то требовали большего понимания со стороны старшего офицера, то говорили о холоде при несении внешней вахты (и это в тёплом Севастополе, а не в сыром Кронштадте!), а то просто орали «долой!». В то же время на вопрос командира: «Кто за царя?», вся команда кричала: «Все!». Это говорит о той неразберихе, что царила в головах матросов. Понукаемые местными революционерами, они и высказывали недовольство, и в то же время боялись оказаться в положении «потёмкинцев». Нужен был лидер. Это понимали и главные заговорщики на крейсере. Тогда-то вспомнили о трибуне и горлане Шмидте.
Матросы-очаковцы Гладков, Антоненко, Частник вместе с матросом Петровым (тем самым любимцем Шмидта из Измаила), а также рабочие порта пришли на Соборную улицу в дом № 14 к их депутату Шмидту, который только что был освобождён из-под ареста под офицерское слово незамедлительно покинуть Севастополь, и уговорили его возглавить их восстание. Шмидт, разумеется, не заставил себя долго упрашивать. Какая разница, что возглавлять, лишь бы быть на гребне событий, лишь бы его имя не сходило с первых страниц газет, лишь бы его знала вся Россия!
Данный поступок Шмидта историки пытаются представить как акт некой жертвенности. Ясновидящий «красный лейтенант» якобы заранее знал, чем всё кончится, но не мог не внять мольбам матросов, просивших принять его команду над крейсером. Матросы, мол, пришли к нему толпой и умоляли командовать ими, потому что только он, лейтенант Шмидт, мог их спасти! В ответ он якобы кричал своему сыну: «Их надо спасти!» Эта версия известна нам только из рассказа самого Петра Шмидта, однако сразу же была принята всеми на веру. При этом весьма странно, что остальные участники восстания почему-то этот немаловажный момент упорно обходят стороной.
Думается, что на самом деле всё обстояло несколько иначе. Дело в том, что к моменту появления Шмидта на «Очакове» ещё ничего не было решено. Никто ещё не знал, да и не мог знать, за кем пойдут экипажи Севастопольской эскадры и солдаты гарнизона. Шанс на успех восстания был достаточно велик. К восставшему «Очакову» уже присоединилось несколько кораблей, да и на остальных кораблях эскадры команды волновались. А потому Шмидт ехал на «Очаков» вовсе не для того, чтобы спасать заблудших (о том, как он будет их спасать, мы ещё узнаем), а для того, чтобы раздуть искры восстания до всепожирающего пламени. То, что не удалось впоследствии переманить на свою сторону большую часть флота, вина прежде всего самого Шмидта.
Из материалов следствия: «Шмидт… сказал депутатам длинную речь. В этой речи Шмидт обрисовал положение всех министерств (?) в России… говорил, что если так будет продолжаться дальше, то Россия погибнет… Относительно матросских требований, Шмидт сказал, что это чепуха, потому, что если они будут удовлетворены, то этим будет нанесён ущерб государству…»
Интересно, каким было психическое состояние Шмидта в момент восстания. Вот свидетельство сына Шмидта Евгения: «…Папа вышел из кабинета с лицом безумным. Глаза были стеклянные, и у него вырывался негодующий смех. Он говорил, что всё рушится и что надо непременно спасти казармы и „Очаков“».
Не намного отличаются от воспоминаний сына и строки Бориса Пастернака из той же героической поэмы «Лейтенант Шмидт». Такова уж сила искусства, что, несмотря на явное стремление идеализировать своего главного героя, Пастернак нет-нет да и пишет правду. Вот как описывает поэт, к примеру, сборы «красного лейтенанта» на «Очаков»:
«Мне тридцать восемь лет. Я сед.
Не обернёшься, глядь — кондрашка».
И с этим об пол хлоп портлед,
Продёрнув ремешки сквозь пряжки.
И на карачках под диван,
Потом от чемодана к шкапу… —
Любовь, горячка, караван
Вещей, переселённых на пол.
— Чухнин! Чухнин?
Погромщик бесноватый!
Виновник всей брехни!
Разоружать суда?
Нет, клеветник,
Палач,
Инсинуатор,
Я научу тебя, отродье ката, отличать
От правых виноватых!
Я, Черноморский флот, холоп и раб,
Забью тебе, как кляп, как клёпку в глотку. —
И мигом ока двери комнаты в разлёт.
Буфет, стаканы, скатерть…
Что ж, Пастернак, возможно, сам того не желая, нарисовал весьма яркую картину сборов на войну «красного лейтенанта» с истерикой, битьём посуды и потоком самых грязных ругательств. Но из песни, как говорится, слов не выкинешь!
А вот ещё свидетельство, на этот раз одного из активнейших участников восстания, члена социал-демократической организации Севастополя Ивана Вороницына: «…Не последовавшее после освобождения арестованных присоединение эскадры лишило Шмидта всякой энергии. С ним сделался припадок, и он уже ничего не мог предпринять…»
Итак, 14 ноября Шмидт прибыл на борт крейсера «Очаков». Матросы встретили его громким, «ура!», отдали Шмидту адмиральские почести. Шмидт от них, разумеется, не отказывается. Ещё бы, о таком поклонении он мечтал всю свою жизнь!
Затем по своему обычаю он выступил с длинной речью перед матросами, в которой смело врал им, что у него всё подготовлено. Его поддерживает Москва, Одесса и Ялта, а также крепость и войска. Надо лишь дать утром условный сигнал — поднять красный флаг и дать 11 салютных выстрелов. Прибывшего на «Очаков» капитана 2-го ранга Данилевского он также обманул, заверив, что у него лишь одна цель — успокоить команду и вернуть её в подчинение офицерам. Одновременно он послал эмиссаров на корабли эскадры для агитации к восстанию. Особо Шмидт мечтал захватить броненосец «Ростислав» с вице-адмиралом Чухниным.
Почему Шмидт считал себя вправе делать заявления за весь Черноморский флот, который на самом деле почти весь остался верен присяге? Не чем иным, как манией величия, это не объяснить.
Вскоре из города Шмидту принесли телеграмму из Петербурга, которая его взбодрила: «Совет рабочих депутатов от имени петербургского пролетариата шлёт горячий привет севастопольским солдатам и матросам, решившимся, следуя славному примеру потёмкинцев, стать на борьбу за свободу и братский союз с рабочими. Да будут севастопольские события примером для солдат всей России…»
Взбодрённый «поддержкой» из столицы, Шмидт тут же написал послание Чухнину. «В случае насилия со стороны казаков над мирным населением в городе, я буду вынужден принять решительные меры. Командующий Черноморским флотом гражданин Шмидт». При этом он попросил, чтобы эти слова были напечатаны в городских газетах. Нимб спасителя, как ему казалось, уже витал над его головой.
С этого момента «Очаков» стал центром восстания. Сюда в течение первого дня стекались все доклады с флота и из города. Отсюда Шмидт отдавал свои приказания, а приказания были ещё те! Прежде всего «красный лейтенант» потребовал решительно арестовывать всех монархически настроенных офицеров (т. е. практически всех), где бы они ни находились, и доставлять их на борт крейсера. Вместе с Частником, Антоненко и Гладковым Шмидт потребовал доставить ударники от орудий на «Очаков» и другие корабли, примкнувшие к нему. Тут же, в адмиральской каюте крейсера, состоялось заседание некой таинственной «матросской комиссии» — исполнительного органа Севастопольского Совета, которая назначила лейтенанта Шмидта командующим флотом и приказала ему бороться до конца. Впрочем, сами члены комиссии сразу же покинули борт «Очакова». До сих пор фамилии членов этой непонятной комиссии историкам неизвестны, но ясно одно — это были люди, обладавшие какой-то большой властью над Шмидтом и всецело повелевавшие им.
Отметим, что матросы «Очакова» оказались умнее своего предводителя: Они рекомендовали ему немедленно захватить флагманский броненосец «Ростислав», команда которого не оказала бы никакого сопротивления боевой роте с «Очакова». Однако П.П. Шмидт не счёл нужным спешить, высокомерно полагая, что флот, крепость и войска без всяких вооружённых захватов присоединятся к нему на следующее утро, как только он поднимет на «Очакове» сигнал о принятии на себя командования флотом.
Единственно, что реального сделал Шмидт вечером 14 ноября — это отправил Николаю II телеграмму ультимативного содержания: «Славный Черноморский флот, свято храня верность своему народу, требует от вас, государь, немедленного созыва Учредительного собрания и перестаёт повиноваться вашим министрам. Командующий флотом гражданин Шмидт».
В течение вечера и ночи к мятежникам примкнули: в Южной бухте минный крейсер «Гридень», канонерская лодка «Уралец», учебное судно «Днестр», миноносцы «Зоркий», «Заветный», минный заградитель «Буг» и портовые суда «Пригодный», «Водолей-2», «Удалец», «Николаев». Не все в этих экипажах были единодушны в готовности бороться за свободу. Лишь один из них — «Гридень» — днём 15 ноября за несколько минут до начала обстрела перешёл на рейд к «Очакову». Остальные к этому времени красные флаги уже спустили. Полной неудачей закончились попытки захватить броненосец «Екатерина II», штабной корабль «Эрклик», миноносцы «Завидный» и «Звонкий». Не бездействовали и правительственные силы. В эту же ночь с «Пантелеймона», по-прежнему не внушавшего доверия властям, были сняты важнейшие детали затворов всех орудий и лично старшим артиллерийским офицером доставлены в дом главного командира. По секретному предписанию Г.П. Чухнина на корабле был подготовлен к немедленному затоплению последний погреб 152-мм снарядов, а под утро поступил приказ прекратить пары. Полностью безоружный «Пантелеймон» оставался теперь лишь зрителем начавшейся драмы. Остальной флот остался верен присяге.
В 10 часов утра на «Очакове» и других примкнувших к восстанию кораблях и судах были подняты красные флаги. Любопытно, что все события ночью и утром происходили без участия Шмидта. После отъезда членов таинственной комиссии с ним случился первый нервный припадок. Вполне возможно, что указание членов комиссии «бороться до конца» явились для Шмидта полной неожиданностью. Оставшуюся часть ночи он приходил в себя и готовился к тому бенефису, который утром следующего дня должен был прославить его на весь мир.
Матросам «Очакова» можно только посочувствовать! Хорош руководитель, у которого при первой же неудаче начинаются истерические припадки и который полностью теряет самообладание. Шмидт хотел спасать матросов и Россию, а тут впору спасать его самого! А ведь к этому времени восстание было в самом разгаре, и по «Очакову» ещё не было сделано ни одного выстрела! По свидетельству даже весьма лояльных к «красному лейтенанту» советских историков, он упустил не одну возможность воспользоваться колебаниями команд на кораблях эскадры в ночь с 14 на 15 ноября и захватить стоявшие на рейде броненосцы и в первую очередь флагманский «Ростислав». Эти меры были столь очевидны для всех, что матросы с «Очакова» буквально умоляли об этом «красного лейтенанта», но тот с присущей ему самонадеянностью вдруг заявил: «Когда завтра утром команда судна узнает, что я на „Очакове“, то она сама добровольно ко мне присоединиться!» Есть свидетельства, что Шмидт говорил о том, что достаточно будет одного его слова и вся эскадра присоединится к восстанию! Чем подкреплялась столь большая уверенность Шмидта непонятно. Что-что, а самомнение у «красного лейтенанта» было огромным!
Но вот наступило утро обещанной Шмидтом победы, но победы не произошло. Наконец даже «красный лейтенант», понял, что надо хоть что-то предпринять реальное. Он решает начать агитацию команд стоящих на внутреннем рейде броненосцев. Одев на свои плечи, без всяких на то прав, погоны капитана 2-го ранга, Шмидт поднял на миноносце «Свирепый» весьма амбициозный сигнал: «Командую флотом Шмидт» и обошёл корабли эскадры, агитируя матросов примкнуть к нему. Но и здесь он опять всё испортил. Участники Севастопольского восстания в своих воспоминаниях буквально негодуют, что Шмидт более чем формально отнёсся к склонению на свою сторону экипажей эскадры. Они пишут, что ситуация была такова, что если бы за миноносцем Шмидта шёл катер с вооружённым караулом, то он мог весьма спокойно захватывать корабли, команды которых ещё не определились в своём выборе. На этот выбор их надо было чуть-чуть подтолкнуть, но «многоопытный» Шмидт этого почему-то не сделал. Вместо этого он лишь выкрикивал общие лозунги, призывал бороться за свободу и поносил, что есть силы, сатрапов-офицеров. Обойдя эскадру, «Свирепый» ни с чем вернулся к мятежному крейсеру. Видя, что помощи от «Очакова» ожидать больше не приходится, резко угас революционный энтузиазм на эскадре. Теперь возможность переломить ситуацию в свою сторону была упущена окончательно. Вице-адмирал Чухнин, быстро оценив ситуацию, тут же навёл порядок своей железной рукой.
Вот как описаны события утра 15 ноября 1905 года в вахтенном журнале «Пантелеймона»:
«С подъёмом флагов на „Очакове“ и рядом с ним стоящих судах: „Свирепом“, миноносцах № 265, 268 и 270, а также некоторых судах в Южной бухте, стоявших разоружёнными, при криках и звуках гимна были подняты на стеньгах красные флаги, а на „Очакове“, кроме того, сигнал „флотом командует Шмидт“.
…В 8 ч 15 мин от крейсера „Очаков“ отвалил миноносец „Свирепый“ под командой лейтенанта в отставке Шмидта с музыкой на мостике, командой во фронт, под красным флагом с заряженными минными аппаратами. Сзади него в кильватер шёл брандвахтенный катер с караулом… Подойдя к баку броненосца, он застопорил машины и крикнул команде, стоявшей на баке: „С нами бог и русский народ, а с вами кто? Разбойники? Ура!“ Крик этот, подхваченный командой миноносца был поддержан несколькими голосами команды броненосца, находившейся в полном смятения во время этого шествия. Затем „Свирепый“ отвалил, подошёл к броненосцу „Ростислав“, где тоже что-то кричал команде и был поддержан несколькими голосами и проследовал таким шествием вдоль всей эскадры к „Пруту“, который захватил и поднял красный флаг, освободив всех арестованных и забрав офицеров. На остальных кораблях красные флаги, поднимаемые при подходе „Свирепого“, тотчас же спускались офицерами».
Эскадру Шмидт обходил, стоя, согласно одной версии, на барбете носового орудия, по другой — на мостике миноносца. При этом на нём были погоны присвоенного им самому себе капитана 2-го ранга. Музыканты почему-то наяривали не какую-нибудь сомнительную «Марсельезу». Оркестр наяривал «Коль славен наш господь в Сионе» и «Боже, царя храни». Разумеется, это была не лучшая музыка для революционного оркестра, но больше музыканты просто ничего играть не умели.
Речь же самого Шмидта была сплошным подражанием Наполеону, высадившемуся с острова Эльба на побережье Франции. При этом Шмидт кричал, что с ним заодно Бог, царь и весь русский народ. Наверное, он и воображал себя в этот момент Наполеоном! По крайней мере, как и Наполеон, Шмидт громко предлагал офицерам и командам кораблей застрелить его, если они находят его деятельность вредной для России, или присоединиться к нему. Называл всех своими сыновьями и патетически восклицал, что Россия ждёт от них подвига! Но стрелять Шмидта почему-то никто не захотел, в него просто плевали.
К концу обхода эскадры со Шмидтом случилась очередная истерика. Какая по счёту? Кто знает? Вот как это выглядело в выспреннем поэтическом изложении Бориса Пастернака:
…На броненосцы всходил и глох,
И офицеров брал под стражу,
И уводил с собой в залог.
В смене отчаянья и отваги
Вновь, озираясь, мертвел, как холст:
Всюду суда тасовали флаги.
Стяг государства за красным полз.
По возвращении же на «Очаков»,
Искрой надежды ещё согрет,
За волоса хватаясь, заплакал,
Как на ладони увидев рейд.
«Эх, — простонал, — подвели канальи!»
Натиском зарев рдела вода.
Всё закружилось так, что в финале
Обморок сшиб его без труда…
Красный флаг в результате «героического дефиле» Шмидта был поднят лишь на выведенном из боевого состава и полностью разоружённом эскадренном броненосце «Пантелеймоне» (бывшем «Князе Потёмкине-Таврическом»).
Высадившись на «Пантелеймоне», Шмидт выступил с речью, снова нагло обманул матросов, что с ним не только Бог, но и царь (?!), да и весь народ, а против только подлецы-министры: «Товарищи, с нами Бог, с нами царь, с нами весь русский народ! А вы с кем, с министрами? Не время ли опомниться?» Разумеется, что верившие в Бога и почитавшие царя, матросы тут же закричали: «И мы с вами!»
Команды на «Пантелеймоне» почти не было, а потому боевая рота очаковцев во главе с неким Захарием Циомой осуществила около полудня беспрепятственный захват броненосца. По существу, очаковцы просто высадились на броненосец и подняли флаг.
Кроме этого ещё утром с плавучей тюрьмы «Прут» были освобождены пара десятков арестованных матросов-потёмкинцев. Это действо Шмидт тоже обставил с максимальной театральностью. Для этого он перешёл с «Очакова» на миноносец «Свирепый» и под звуки марша «Под двуглавым орлом» направился в Килен-бухту — освобождать арестованных на транспорте «Прут», что и свершилось под крики «ура!» и «Преображенский марш». Потёмкинцам терять было уже особо нечего, и они с удовольствием примкнули к Шмидту. Толку, правда, от них не было никакого.
Несмотря на крики и марши, исход противостояния становился очевидным — все до одного боевые корабли Черноморского флота остались верны присяге. Но, судя по всему, впавший в истерию Шмидт уже к этому времени потерял всякое чувство реальности.
Заметим, что последние строфы в приведённом выше отрывке из поэмы Пастернака вовсе не метафора, а реальный факт. Из воспоминаний участника восстания Жительского: «Приехав на „Очаков“, П.П. (Шмидт. — В.Ш.) обратился к матросам с речью, в которой упрекал товарищей с „Ростислава“ и других кораблей. Видно, эта поездка его сильно утомила, и с ним сделался обморок: его снесли в кают-компанию и доктор начал приводить его в чувство. П.П. сильно плакал…»
Ситуация для Чухнина в тот момент была крайне сложной, революционная агитация парализовала целые корабли. Вот тут-то и сказался ещё один талант вице-адмирала — талант оратора и полемиста. Пока Шмидт бьётся в эпилептических припадках, вице-адмирал Чухнин, не страшась возможных покушений, объезжает корабли, выступает перед командами, убеждает сомневающихся, ободряет робеющих. По отзыву слушавших эти знаменитые чухнинские монологи, после его выступлений матросы плакали, а самого адмирала провожали с кораблей криками «ура!».
Тем временем, отойдя от очередного обморока, Шмидт занимался совсем иными делами. Что касается самовольного присвоения самому себе звания капитана 2-го ранга, то на этом наш герой не остановился. По свидетельству участников событий, утром следующего дня он уже намеревался поднять на мачте вице-адмиральский флаг! Как не вспомнить здесь великого Пушкина: «Не желаю быть царицей, желаю быть владычицей морскою!»
Можно только предположить, сколь могли возрасти амбиции «красного лейтенанта» через несколько дней! В истории отечественного флота есть ещё только один случай присвоения звания самому себе. Это осуществил в 1919 году вице-адмирал А. Колчак, присвоив сам себе звание полного адмирала. Это не просто совпадение. Как это ни кажется странным, но именно лейтенант Шмидт станет в своё время кумиром Колчака! В жизни всё на редкость закономерно…
Любопытно, что назначенный Шмидтом командиром «Очакова» матрос Исаак Уланский, был «произведён» им… в капитаны 2-го ранга. Именно так Уланский подписывал увольнительные билеты матросам на берег.
Ещё одно свидетельство участника восстания на крейсере «Очаков» Жительского: «Вороницын и другие товарищи предлагали П.П. не упускать благоприятного момента и сейчас же ехать на „Ростислав“, но Пётр Петрович заявил, что он чувствует себя очень слабо, просил отложить поездку на некоторое время, говоря: „Раз там поднимают так часто флаг, значит там идёт борьба; я надеюсь, что она кончится в нашу пользу; завтра мы вызовем депутатов с "Ростислава"…“ Вследствие слабого здоровья П.П. этот благоприятный момент был упущен так же, как несколько других…»
Итак, после полного провала Шмидта в агитации матросов «Очакову» теперь впереди предстоял артиллерийский бой, результат которого, учитывая соотношение сил, предсказать было несложно. Несмотря на то, что «Очаков» стоял почти на выходе из бухты, покинуть её он не мог, так как на борту имелось лишь сто тонн угля. Поняв, что больше к нему никто не примкнёт, Шмидт опять впадает в истерическое состояние. Собрав команду «Очакова», он выступает перед ней, обзывая непримкнувших матросов «жалкими и тёмными рабами», а в конце речи внезапно для всех заявляет, что не ожидал такого поражения. Вот это да! Ещё не начался бой (от которого Шмидт, впрочем, на словах вроде бы и не отказывается), а командир уже объявляет своим подчинённым, что этот бой ими проигран! Здесь надо заметить, что, прибыв в первый раз на «Очаков», Шмидт во всеуслышание продекларировал, что его главная цель — спасти очаковцев. Теперь, когда победа была уже упущена, он мог спасти хотя бы человеческие жизни, то есть исполнить своё первоначальное обещание! Но Шмидт даже не подумал об этом. Он мечтал о жертве, подразумевая под ней, как станет ясно из последующих событий, явно не себя.
Историк отечественного флота Б.В. Заболотских так описывает события на «Очакове»:
„Вице-адмирал Чухнин сообщал в 9 часов утра 16 ноября морскому министру: «Предполагалось дело закончить 15 ноября без кровопролитий, окружив дивизию войсками, предложив ультиматум безусловной сдачи, но мятежники начали наступательные действия, с 14-го на 15-е захватив миноносец "Свирепый" и три номерных, которые и подошли к "Очакову". Все эти суда и "Очаков" подняли красные флаги, после чего был поднят на "Очакове" сигнал: "Командую флотом. Шмидт". Потом Шмидт на миноносце "Свирепый" прошёл вдоль эскадры с криками "ура!"; с эскадры ответа не получил, подошёл к порту и освободил арестованных. В течение утра вооружённые команды из дивизии продолжали занимать мелкие суда, стоящие у порта без команд и где военной охраны не было. Во время обеда вооружённые партии на шлюпках с "Очакова" подошли к броненосцу "Пантелеймон", на котором не было оружия, и, захватив офицеров, свезли на "Очаков"“.
Офицеров с „Пантелеймона“ провели в салон командира крейсера, где во главе длинного стола восседал Шмидт в форме отставного капитана II ранга. За его спиной сидел сын. Речь Шмидта перед офицерами вошла в материалы судебного дела, причём он ничего не отвергал. Вот эта речь: „Обо мне говорят, будто я продался жидам. Я уже двадцать лет, как продался им, они мои друзья. Революционной деятельностью я занимаюсь давно: когда мне было 16 лет, у меня была уже тайная типография. Ни к какой партии я не принадлежу и живу своей головой. Здесь в Севастополе собраны лучшие революционные силы. Меня поддержит весь свет. Морозов жертвует на наше дело целые миллионы. Ялта даром снабжает меня провизией. Ни одна из обещанных свобод не осуществлена до сих пор… Теперь я решил действовать, опираясь на войска, флот и крепость, которые мне все верны. Я потребую от царя немедленного созыва Учредительного собрания. В случае отказа я отрежу Крым, пошлю своих сапёров построить батареи на Перекопском перешейке и отсюда, опираясь на Россию, которая меня поддержит всеобщей забастовкой, буду требовать — просить уже устал (?!) — выполнения своих условий от царя. Крымский полуостров образует в это время республику, где я буду президентом (!!!) и командующим Черноморским флотом и портами Чёрного моря. Царь мне нужен потому, что без него тёмная масса за мною не пойдёт. Мне мешают только казаки, поэтому я объявил, что за каждый удар казачьей нагайки я буду вешать по очереди одного из вас, моих заложников, которых у меня до ста человек (на самом деле заложников было 34 человека. — В.Ш.). Когда казаки мне будут выданы, то я заключу их в трюме "Очакова" и отвезу в Одессу, где будет устроен народный праздник“.
По требованию Шмидта офицеры перешли в кают-компанию, к дверям которой встали два часовых с винтовками. Здесь накрыли стол и дали офицерам по миске флотского борща. В конце обеда вошёл Шмидт.
— Сейчас городской патруль арестовал трёх моих человек. Я отправил требование — всех отпустить. До его выполнения я больше не буду вас кормить.
В начале четвёртого часа полевые орудия, установленные на берегу, открыли огонь по судам с красными флагами, стоявшим в Южной бухте, а также по шлюпкам с мятежниками. В ответ на „Очакове“ подняли сигнал: „Имею много пленных офицеров“.
Войдя в кают-компанию, Шмидт сказал:
— Господа, придётся всем вам вместе с нами принять смерть. Сейчас я узнал, что на фортах мои люди заменены людьми, верными государю, и что форты скоро откроют по нам огонь».
Тем временем деятельный Чухнин всё ещё не оставлял попыток на мирный исход дела. Он посылает к Шмидту парламентёра с предложением о сдаче. Тот убеждает восставших, что дело проиграно, но ещё можно спасти человеческие жизни. Да, их накажут, но кровь ещё не пролилась, а потому наказание будет не слишком строгим, особенно для общей массы матросов. На это Шмидт отвечает, сдаваться он не намерен, что будет вести переговоры только со своими однокашниками по Морскому корпусу. Чухнин принимает и это условие. К Шмидту тут же отправляются несколько его бывших соучеников-офицеров, в том числе и капитан 2-го ранга Сапсай, служивший некогда со Шмидтом на Сибирской флотилии и находившийся с ним в хороших отношениях. Но, едва вступив на палубу «Очакова», все однокашники сразу же объявляются заложниками, как и не успевшие покинуть крейсер очаковские офицеры, а также офицеры захваченные на ряде других кораблей. После этого Шмидт передаёт Чухнину, что после каждого выстрела по крейсеру он будет вешать на реях по офицеру (самим же офицерам Шмидт объявил, что он их просто-напросто уморит с голоду). Несмотря на это, Чухнин выдвигает новый ультиматум, на этот раз чтобы «Очаков» сдался в течение часа. Чухнин, вообще не хочет начинать бой, но общее командование верными правительству войсками осуществляет генерал Меллер-Закомельский, у которого весьма широкие полномочия. Генерал требует ускорить развязку. Над «Очаковым» Шмидт поднимает сигнал: «Имею много пленных офицеров». В 16.00 срок ультиматума истекает.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.