БЕГСТВО ОТ ПОДВИГА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

БЕГСТВО ОТ ПОДВИГА

27 января 1904 года вероломным нападением на Порт-Артурскую эскадру началась Русско-японская война. На Балтике сразу же началась спешная подготовка кораблей для отправки на дальневосточный театр военных действий. Как офицер запаса Шмидт был призван в действующий флот и откомандирован в Кронштадт.

Любопытно, что в советской историографической литературе утверждалось, что за революционные мысли Шмидта командующий 2-й Тихоокеанской эскадрой вице-адмирал Рожественский якобы вначале не хотел брать на эскадру, а потом при первом удобном случае списал. Увы, данный факт является даже не заблуждением, а сознательной неправдой. В ту пору никаких революционных мыслей Шмидт никому не высказывал. Если его имя и стало известно командующему эскадрой, то уж никак не в связи с пропагандой революционных идей. Об этом мы ещё поговорим.

Историки советского периода без всякого на то основания утверждали, что П.П. Шмидт якобы был чуть ли не любимейшим учеником С.О. Макарова. В таком случае странно, почему Степан Осипович не взял «любимого ученика» в свой походный штаб как специалиста гидрографа и капитана — знатока Дальневосточного бассейна, а взял к себе его младших сводных братьев? Забегая вперёд, скажем, что оба они оправдали доверие знаменитого адмирала Леонид Петрович Шмидт погибнет вместе с Макаровым на броненосце «Петропавловск», а Владимир Петрович пройдёт от первого до последнего дня всю Порт-Артурскую эпопею. Ответ на заданный нами вопрос прост — никаким учеником Макарова Шмидт никогда не был да и не мог быть, так как никогда даже не служил под его руководством. С таким же успехом учениками Макарова можно назвать всех без исключения офицеров российского флота того времени.

Так же бездоказательно утверждается, что Шмидт якобы был в Петербурге на приёме у Рожественского (тогда тот занимал ещё должность начальника Главного морского штаба) с прошением о назначении его командиром миноносца в составе эскадры (это с его-то припадками!) или о направлении его в Порт-Артур в составе отряда капитана 2-го ранга Беклемишева служить на подводную лодку. В первом прошении Шмидту было якобы отказано в связи с отсутствием вакансий командиров миноносцев, а во втором — в связи с отсутствием опыта плавания на подводных лодках. Если Шмидта на самом деле не пустили на подводные лодки, то поступили совершенно правильно. Ничего путного из его деятельности как подводника (как в своё время и из воздухоплавательной затеи) не вышло бы — и лодку бы потерял, и людей бы погубил.

В итоге лейтенанта Шмидта как военнообязанного призвали на действующий флот и назначили старшим офицером военного транспорта «Иртыш». В отечественной исторической литературе Шмидта почему-то часто именуют отставным лейтенантом. Это большое заблуждение. Дело в том, что Шмидт был не отставным лейтенантом, а лейтенантом запаса, а это большая разница, так как отставников, как известно, на службу не призывают, зато запасников в случае войны обязательно. Но и это не всё! Шмидт плавал на судах Добровольного флота. Этот флот, как известно, был создан правительством для дальних океанских плаваний, в первую очередь между западными портами России и Дальним Востоком. В случае войны быстроходные транспорты сразу же должны были становиться вспомогательными крейсерами-рейдерами, а их капитаны, имеющие военное образование и опыт дальних плаваний, сразу же начинали боевые действия на неприятельских океанских коммуникациях. Поэтому факт назначения Шмидта старшим офицером уходящего на войну судна был весьма логичен. Удивительно лишь то, почему Шмидта не назначили капитаном. Это с его-то связями! Скорее всего свою роль в этом сыграл всё ещё не закончившийся судебный процесс по делу посадки на камни парохода «Диана».

Транспорт «Иртыш» вошёл в состав Второй Тихоокеанской эскадры. Биограф Г.К. Даниловский сокрушается: «Отличного моряка, Шмидта, одинаково хорошо знавшего как штурманское дело, так и артиллерию и минное дело, не назначили на боевой корабль».

Ну ладно, пусть штурманское дело к 1904 году Шмидт как-никак освоил, но откуда он мог в совершенстве знать артиллерию и минное дело, когда никогда не занимался ни одним, ни другим? Да и кто бы вообще взял на себя ответственность назначать столь одиозную личность, как Шмидт, на боевой корабль! На войне надо воевать, а не следить, чтобы Шмидт не захлебнулся пеной во время очередного эпилептического припадка, да не выкинул какой-нибудь очередной фортель.

Впрочем, Шмидт не унывает и, едва прибыв на «Иртыш», тут же начинает совершать подвиги. Перед нами очередная легенда. На сей раз о том, как геройский Шмидт спас от верной гибели транспорт «Иртыш». Предоставим слово биографу нашего героя Г.К. Даниловскому:

«Вскоре Шмидт спас „Иртыш“ от неизбежной катастрофы. Вот как рассказывает об этом очевидец, матрос из команды „Иртыша“ (имя и фамилия этого матроса нам, разумеется, опять неизвестны. — В.Ш.). „Проверив компасы, "Иртыш" снялся с якоря и пошёл в Ревель, куда собралась на императорский смотр вся эскадра. Из канала в другой канал "Иртыш" выводили два буксирных катера. Нужно было делать крутой поворот. Стали развёртываться, но вследствие ветра, дувшего с моря, развернулись неудачно. Буксир вытянулся и заскрипел. Вдруг раздаётся оглушительный выстрел, как из пушки; буксир лопается, и транспорт полным ходом идёт к берегу. Катастрофа была бы неминуемой“. Буксирами командовал заведующий гаванями. Под влиянием опасности он растерялся и притих, не зная, что ему делать. Такое же настроение охватило и командира „Иртыша“. Но старший офицер лейтенант Шмидт не потерял присутствия духа и, видя растерянность начальства, невзирая на субординацию, взял управление судном в свои руки. (Далее Г.К. Даниловский цитирует воспоминания сестры Шмидта.) „…Шмидт перевёл обе ручки телеграфа в машинное отделение, и обе машины заработали полный ход назад. Старший офицер командовал, как всегда, красиво, отдавая приказания спокойным, звучным голосом. "Комендоры к канату! — загремел металлический (?!) голос. — Оба якоря к отдаче изготовить. Из правой бухты вон! Отдать якорь!". — Якорь полетел в воду. — "Канат травить до 5 сажен!" — Комендоры только что успели застопорить канат, как с мостика раздалась команда: "Из левой бухты вон! Отдать якорь, канат травить до 5 сажен! Как на лоте?" — справился старший офицер у лотового. — "Остановился", — отвечал лотовый. Не прошло и минуты, как лотовый закричал: "Назад пошёл!". — Старший офицер быстро перевёл телеграф на "стоп", и катастрофа миновала“. Взволнованный командир „Иртыша“ подошёл к Шмидту и крепко пожал ему руку. Но заведующего гаванями „заело“, и он вновь попытался вступить в командование буксирами. Шмидт подошёл к нему и резко сказал: „Уходите! Я без вас лучше бы управился!“. — „А кто бы вам дал катера?“ — спросил заведующий. — „Я и без ваших катеров под своими парами управился бы, уходите с мостика“. Разобиженный заведующий подал рапорт адмиралу, и Шмидту пришлось „за дерзость“ отсидеть 15 суток с часовым у каюты».

Как моряк, скажу, что, приводя историю о геройстве Шмидта при буксировке, Г.К. Даниловский оказал своему герою поистине «медвежью услугу». Во-первых, я никогда не поверю, что буксировка в узкости осуществлялась «на полном ходу», как пишет автор. Это полное незнание азов морского дела! Буксировка, да ещё двумя буксирами (!) идёт на минимально управляемом ходу. И откуда следует, что Шмидт спас «Иртыша» от гибели? Если бы он даже вышел из полосы фарватера и ткнулся в песчаную отмель, то это абсолютно не означало его гибель! Достаточно было поработать буксирами и стащить «Иртыш» с этой отмели, после чего транспорт мог продолжать своё плавание. Ещё более невероятно, что командир «Иртыша» опытнейший моряк капитан 2-го ранга Егормышев (ранее командовавший шестью кораблями и судами!) вдруг растерялся, как растерялся и заведующий гаванями, который занимается буксирными операциями почти каждый божий день. Короче, растерялись все, кроме Шмидта! Совершенно непонятно, как Шмидт вообще мог самостоятельно вступить в командование в присутствии командира! К тому же при буксировке место старшего офицера вовсе не на ходовом мостике, где и без него есть кому командовать, а в корме, чтобы оценивать там обстановку и докладывать её командиру. Это аксиома корабельной службы!

Так уж получилось, что в Лиепае я прослужил восемь лет моей корабельной службы. Служил на противолодочных кораблях и тральщиках, которые базировались у входа в Городской канал, т. е. в дальнем углу лиепайского аванпорта. Основная проблема Лиепаи — постоянные наносы песка в аванпорте, поэтому там всегда денно и нощно работала землечерпалка, постоянно оглубляя заносимые песком фарватеры. Несмотря на это, посадки на мель были у нас делом не столь уж редким. Резюмируя, скажу, что, для того чтобы вывести столь большой транспорт, каким был «Иртыш», из Либавского (Лиепайского) аванпорта, нужен был человек, который бы знал состояние фарватеров на данный момент времени, т. е. именно заведующий гаванями, а не некий одесский капитан Шмидт, который когда-то бывал в Либаве. Именно для того, чтобы на ходу «Иртыш» не вылез на песчаную отмель, его и тащили по фарватеру буксиры.

Любопытны и эпитеты, которыми сестра Шмидта передаёт повествование о его подвиге: «командовал, как всегда, красиво, отдавая приказания спокойным, звучным голосом». Откуда могла знать сестра Шмидта о событиях на «Иртыше»? Только со слов своего брата. Так что скорее всего перед нами очередная «песнь песней», придуманная самим Шмидтом: все в дерьме, и тут появляюсь я во всём белом!

Впрочем, что-то на «Иртыше» всё же во время буксировки произошло, причём весьма нешуточное, за что Шмидт схлопотал 15 суток ареста с часовым у каюты. Данный факт сам по себе потрясает. На переходе морем старшего офицера (1-го помощника командира!), который сам является главным воспитателем команды и борцом за дисциплину, вдруг арестовывают и сажают под вооружённый караул на полмесяца! Мы можем только предположить, что во время буксировки Шмидт бросил свой пост в корме и заявился на мостик, где пытался вмешаться в действия командира и заведующего гаванями. Уж не знаю, насколько правдиво, что капитан 2-го ранга Егормышев за такое поведение тряс ему руку, но то, что посадил под арест — абсолютно правильно. Были ли ещё подобные примеры в российском флоте, нам неизвестно, но Шмидт весьма «отличился» и здесь. Другой бы от такого позора, наверное, пустил бы себе пулю в лоб, ещё бы, стать посмешищем всей эскадры! Но с нашего героя как с гуся вода!

Ещё один рассказ Шмидта о его подвигах во время службы на военном транспорте. «Иртыш» долго стоял в Либаве. Шли недели, пока выясняли, брать ему уголь для эскадры Рожественского или нет. Главный морской штаб на все запросы не отвечал. Угля же нужно было принять 8000 тонн, грузить вручную, на матросских спинах. Вдруг телеграммой предлагается принять весь уголь в три дня и идти в Порт-Саид. Шмидт доказывал командиру, что, сколько бы ему ни дали людей, даже при круглосуточной работе погрузить уголь можно только в неделю, и просил об этом доложить адмиралу. Но командир «Иртыша» неукоснительно требовал выполнения приказа: «Адмирал приказал — и должно быть выполнено!».

«Начали грузить день и ночь, — вспоминает П.П. Шмидт. — Осень, дожди, матросы выбились из сил, не спим, сверху окрики и понукания.

Надрывались, но, конечно, не успели. Призывает командир и приказывает наполнить солёной водой двойное дно (балластные цистерны транспорта), чтобы дать ему „осадку“, чтобы транспорт имел вид принявшего уголь. Как, везти через моря и океаны к эскадре, для которой нужен каждый пуд угля, везти морскую воду? Везти морскую воду на транспорте, который был специально куплен для угля и обошёлся с переделками около двух миллионов? Рисковать жизнью людей, успехом, да и миллионами для доставки воды Рожественскому, и всё это делать только для того, чтобы доложить здесь адмиралу, что приказание выполнено, уголь принят в три дня. „Приказывайте кому-нибудь другому, а я в таком преступлении участвовать не хочу“, — ответил я. Благодаря такому категорическому отпору мы „не выполнили“ приказания и погрузили уголь».

В данном рассказе перед нами предстаёт в роли полного негодяя и подлеца весьма честный и опытный командир «Иртыша», который, кстати, героически командовал своим транспортом во время Цусимского сражения. Надо не иметь представления об организации учёта на флоте, чтобы верить истории Шмидта с затоплением балластных цистерн. Во-первых, весь принимаемый уголь обязательно учитывался, и в походном штабе вели ежедневный расход угля на кораблях эскадры. Рано или поздно, но обман с недогрузом угля бы раскрылся и тогда Егормышева ждало как минимум разжалование, а то и каторга. Во имя чего ему надо было рисковать (я здесь не говорю уже о порядочности, чести офицера и патриотизме!)? Да, матросы устали, но идёт война, и она диктует свои правила. Проверить правдивость Шмидта сегодня уже невозможно, так как угля, как мы знаем, на «Иртыш» перед выходом загрузили столько, сколько требовалось.

Отметим, что в воспоминаниях мичмана «Иртыша» Г. Графа «Моряки», в которых он достаточно неплохо отзывается о Шмидте, так что упрекнуть его в необъективности к старшему офицеру нельзя, нет ни единого упоминания ни о подвиге Шмидта во время буксировки «Иртыша», ни о его разногласиях и принципиальной позиции во время загрузки угля.

Биограф Шмидта пишет:

«Служа в торговом флоте, Шмидт тщательно изучал его экономику и пришёл к выводу о коммерческой невыгодности существовавших типов пароходов, „Пароход, способный дать 19 узлов скорости, — писал Шмидт, — будет сжигать при 10-узловой скорости больше угля, чем пароход, построенный для плавания с 10-узловой скоростью. Таким образом, излишняя сила машины служит источником постоянного непроизводительного расхода угля даже тогда, когда пароход не пользуется полной силой своей машины“. А происходило это, по мнению Шмидта, потому, что Морское министерство, законно стремясь внести в проект каждого парохода элементы, необходимые вспомогательному крейсеру, делало это настолько неумело, что „пароход представлял нечто среднее. Это было малодоходное коммерческое и малопригодное военное судно. Понятно, что дело, построенное на принципе "ни богу свечка, ни чёрту кочерга"“, могло жить только искусственной поддержкой извне и грозило умереть естественной смертью».

Суда Российского добровольческого общества изначально строились как вспомогательные крейсера. Разумеется, для эскадренных боёв такие крейсера не были приспособлены, но в качестве рейдера они очень даже озадачивали и англичан, и японцев. Так что утверждения Шмидта, как кадрового офицера, достаточно странны.

Ещё одно достижение Шмидта, получившее жизнь в статьях его биографов:

«Получив назначение на транспорт „Иртыш“, П.П. Шмидт увидел всю неприспособленность транспорта к снабжению углём боевых кораблей в море, особенно в условиях штормовой погоды. Пытливый ум Шмидта ищет выхода и находит его. В обстоятельной докладной записке, подкреплённой цифровыми выкладками и чертежами, Шмидт подробно изложил проект приспособлений, необходимых для погрузочных работ. В записке было предусмотрено всё до мельчайших деталей. Осуществление проекта требовало незначительных затрат. При этом Шмидт не забывал основного — возможности боевого использования транспорта и, в частности, его погрузочных средств для траления. „Если установить выстрела так, чтобы они могли заваливаться вперёд, [то выстрела] могут своими затопленными в воду ноками служить креплением для трала; тогда мы получили бы одно приспособление, служащее двум полезным целям — выгрузке угля и взрыванию плавучих мин“. Для изготовления этого немудрёного приспособления для погрузки угля по докладной записке требовались: „1. 18 кадок опрокидывающихся для выгрузки угля, по 1 тонне вместимостью. 2. Рельсовая висячая передача угля из трюма в трюм. 3. Кранцы большие (4 штуки, весом свыше тонны, толщиной не менее 2 фут). 4. Выстрела по 40 фут длиной. 5. Грузовой рей для вывода угля за борт на 30 фут от борта или удлинение двух из имеемых 4 стрел на грот-мачте“. При перегрузке угля в море на волне Шмидт предлагал поставить на „Иртыше“ приспособления для леерного сообщения со снабжаемыми кораблями. Предложенный Шмидтом способ передачи угля с транспорта на боевой корабль значительно сокращал время погрузки и облегчал труд матроса. Тот факт, что на 1 и 2 Тихоокеанских эскадрах пришлось перегрузить на корабли свыше 13 млн. пудов угля, наглядно показывает, насколько велико было практическое значение предложения Шмидта. Однако в царском флоте, где всякое проявление живой мысли беспощадно душилось бюрократами, проект Шмидта остался не реализованным».

Здесь, как обычно в истории со Шмидтом, всё перевёрнуто с ног на голову. Попытки осуществлять леерную погрузку угля, разумеется, предпринимались уже и до советов Шмидта. Но от них отказались из-за большой продолжительности этого процесса и из-за того, что леера постоянно рвались и уголь падал в море. Подобный вариант передачи грузов был освоен лишь много лет спустя, когда это позволил возросший уровень техники.

Шмидт явно тяготился своим пребыванием на транспорте. «Принимать все опасности целиком и быть в стороне от всех выгод войны — довольно жалкая роль», — писал он в одном из своих писем в этот период. Любопытно, какие «выгоды войны» имеет здесь Шмидт. Возможно, награды, чины и то, к чему он больше всего стремился, — славу.

Из письма сестре: «Догоним мы Рожественского, должно быть, в Зондском архипелаге и тогда уже вместе двинемся на вражеский флот, от которого, думаю, нам не посчастливится. Силы будут равные, но искусство стрельбы, конечно, на стороне японцев, которые много лет готовили свой флот к войне, а не к смотрам, как готовили мы». Так что основания для бегства с эскадры у Шмидта были.

Перед отплытием вся эскадра собралась в Либаве. Казалось бы, что у старшего офицера перед уходом в столь длительный поход должна быть масса дел на судне. Но Шмидт большую часть времени проводит в развлечениях на берегу. Мало того, он успевает ещё раз «прогреметь» на всю эскадру. Во время одного из своих посещений Либавского морского собрания на балу, организованном обществом Красного Креста, Шмидт избивает лейтенанта Муравьёва с транспорта «Анадырь».

Из воспоминаний офицера Рерберга: «В самый разгар бала, во время передышки в танцах, старший офицер транспорта „Анадырь“, лейтенант Муравьёв, танцевавший с голубоглазой, белокурой красоткой — баронессой Крюденер, сидел и разговаривал со своей дамой. В это время старший офицер транспорта „Иртыш“ — лейтенант Шмидт, бывший на другом конце зала, подошёл вплотную к Муравьёву и, не говоря ни слова, закатил ему пощёчину. Баронесса Крюденер вскрикнула и упала в обморок; к ней бросились несколько человек из близ сидевших, а лейтенанты сцепились в мёртвой схватке и, нанося друг другу удары, свалились на пол, продолжая драться. Из под них, как из под дерущихся собак, летели бумажки, конфети, окурки. Картина была отвратительная. Первым кинулся к дерущимся 178-го пехотного полка штабс-капитан Зенов, его примеру последовали другие офицеры, которые силою растащили дерущихся. Тотчас же они были арестованы и отправлены в порт. Когда их вывели в прихожую, большие окна хрустального стекла которой выходили на Кургаузский проспект, где стояли в очереди сотни извозчиков, то лейт. Шмидт схватил тяжёлый жёлтый стул и запустил им в стёкла».

По предположению Рерберга, этот инцидент Шмидт устроил специально для того, чтобы его выгнали со службы. Это, конечно, только предположения, истинная причина столь дикой выходки неизвестна. Однако на эскадре ходили разговоры (и это отмечено в мемуарах), что драка возникла на почве каких-то былых обид, связанных со жрицами свободной любви. Избиение офицером офицера — событие из ряда вон выходящее!

Об инциденте стало немедленно известно командующему эскадрой вице-адмиралу Рожественскому. Немедленно последовал приказ: арестовать лейтенанта Шмидта в его каюте с приставлением часового. Уже второй раз! Уже первое подобное наказание за буксирную операцию было позором, но вторичный арест — это уже что-то, совершенно выходящее за рамки! Впрочем, нашему герою всё нипочём!

За день до отхода из Либавы срок ареста истёк, и Шмидт сразу же помчался в город. А буквально за час до отплытия извозчик привёз его в гавань смертельно упившимся. Командир был вынужден отправить своего старшего офицера проспаться и тот смог приступить к исполнению своих обязанностей лишь спустя сутки. Однако с кем не бывает! Тем более что столь вспыльчивые и недисциплинированные в мирной жизни люди зачастую показывают образцы героизма в боевой обстановке! Шмидт всю жизнь мечтал о подвиге, и вот теперь, наконец, появилась реальная возможность на деле показать, чего он стоит.

Итак, беспримерный переход эскадры через три океана начался.

Вот что написал впоследствии о Шмидте как о старшем офицере «Иртыша» служивший вместе с ним мичман Г. Граф:

«…Это был тот самый лейтенант Шмидт, с именем которого связана история Черноморского бунта 1905 года. Этот бунт унёс много невинных жертв, наложив на флот позорную печать революционности, и стоил жизни самому Шмидту. Мне пришлось прослужить с ним семь месяцев, и, конечно, в то время я себе и представить не мог, какая роковая роль предназначена судьбою этому лейтенанту запаса. У нас он считался, по справедливости, симпатичным человеком, и почти все офицеры „Иртыша“ его любили.

Его образ запомнился мне хорошо. Лет около сорока от роду, с виду некрасивый, но с приятными чертами лица, среднего роста, темноволосый с проседью и всегда с грустными глазами. Бывают люди, которым не везёт с первых же шагов жизни, и из-за этого они озлобляются и начинают искать каких-то особых для себя путей. К таким людям принадлежал, по-моему, и Шмидт. Окончив Морской Корпус и выйдя в офицеры, он попал на Дальний Восток, рано влюбился и женился, но семейная жизнь сложилась неудачно. Виноват ли в этом был он сам или нет — неизвестно, но на нём эта семейная неурядица сильно отозвалась.

Одновременно начались неприятности по службе, так как он не мог как-то к ней приспособиться. Шмидт покинул военную службу. Поскитавшись по России, он поступил на коммерческий флот. Там у него тоже выходило много недоразумений, и это его всё больше озлобляло и разочаровывало. В конце концов, он всё же достиг должности сравнительно самостоятельной, капитана грузового парохода.

Он происходил из хорошей дворянской семьи, умел красиво говорить, великолепно играл на виолончели и был мечтателем и фантазёром, истинным сыном своего века и продуктом русской либеральной интеллигенции. Пока были только планы, предложения и добрые намерения, всё шло отлично, но когда дело доходило до выполнения замыслов, они оказывались гибельными фантазиями, а сами исполнители — тупыми теоретиками. Когда же практика жизни показывала им, к чему ведут их сумасбродные идеи, они не редко и сами ужасались, да сделанного не вернёшь.

Зная хорошо Шмидта по времени совместной службы, я убеждён, что, удайся его замысел в 1905 году и восторжествуй во всей России революция, которая тоже неизбежно перешла бы в большевизм, он первый бы ужаснулся от результатов им содеянного и стал бы заклятым врагом большевиков.

Повторяю, я тогда и не подозревал, что Шмидт является участником какого-то „революционного движения“, в особенности во время войны, и, хотя он меня любил и всецело доверял, ни разу, даже намёком, не давал понять о своих „подпольных“ интересах. Только один раз мне показалось его поведение немного странным: он позвал к себе лейтенанта Ч. и мичмана Е., а меня, вопреки обыкновению, не пригласил; видя же моё недоумение, бросил мне фразу:

— Ты ещё так молод, что многое тебе рано знать, и я не хочу тебя смущать.

Тогда я, конечно, не мог догадываться, в чём дело. Шмидт был хорошим моряком, любил море и морскую службу, но не на военном флоте. Ему всегда хотелось быть хозяином своих действий, что на военной службе в полной мере никогда не возможно. Кроме того, он хронически не ладил с начальством, от этого страдал по службе и считал себя борцом за угнетённых. Он часто заступался, как ему казалось, за обиженных, и этим создавал себе неприятности.

Как всегда на военных кораблях, весь распорядок внутренней службы ложился на старших офицеров. Так и на „Иртыше“ командир возложил на Шмидта всю тяжесть устройства внутренней жизни и ведения работ по переделкам. Первое время он всецело отдался этой деятельности, но вскоре она ему надоела, так как он вообще был склонен работать порывами, а не систематически.

Наша команда в своей главной части, как и офицеры, была призвана из запаса, и понятно, что матросы, которые только что отслужили семь лет, очень тяготились внезапным возвращением на службу. Они только что успели осесть на земле и начали втягиваться в близкую их душе жизнь, как грянула непонятная для них Японская война, и им опять пришлось всё бросить и ехать служить. В довершение ко всему, эта новая служба не ограничивалась простым выполнением обязанностей, а грозила опасностями, угрожала самой жизни.

Такой личный состав как боевой материал, конечно, не был особенно высокого качества, и с ним неприятно и трудно было иметь дело. Кроме того, по обычаю того времени к нам из экипажа сплавили много оштрафованного элемента, который вёл себя и совсем плохо. Шмидт энергично боролся со всеми отрицательными сторонами команды и действовал решительно. Я сам видел, как он несколько раз, выведенный из терпения недисциплинированностью и грубыми ответами некоторых матросов, их тут же бил. Вообще, Шмидт никогда не заискивал у команды и относился к ней так же, как относились и другие офицеры, но всегда старался быть справедливым.

Шмидт был незаменимым членом кают-компании: весёлым собеседником, хорошим товарищем и приятным компаньоном при съездах на берег, и мы, молодёжь, за это его очень любили. Но и его общительность, и весёлость отличались порывистостью, и часто на него находили периоды хандры и апатии, тогда разговорчивость пропадала, и он ходил мрачный и нелюдимый.

Близко он сошёлся только с кадровыми морскими офицерами, а с офицерами торгового флота, хотя у него и были хорошие отношения, но не близкие. Что мы особенно в нём ценили, то игру на виолончели. Когда он по вечерам имел настроение, он садился у двери своей каюты и начинал играть… Нежные, задушевные звуки лились так красиво, сливаясь с шёпотом морских волн, и исчезали где-то вдали, в темноте сгустившихся сумерек. Он долго играл, а мы, как очарованные, сидели кругом и с напряжением слушали. Много приятных вечеров он доставил нам своей игрой. В игре Шмидта выливалась вся его душа — мятежная, неудовлетворённая, уносящаяся за химерами, и всегда нечастная, но гордая.

Он, несомненно, был поэтической натурой и сам себя не понимал и, во всяком случае, меньше всего походил на революционера-фанатика… Шмидт горячо любил своего сына. Я смутно помню маленького гимназиста, кажется, Одесской гимназии, который с матерью изредка приезжал на „Иртыш“, радостно встречаемый отцом. После его отъезда Шмидт много о нём говорил, и его слова всегда звучали горячей любовью. Как и всё, он и сына окутывал каким-то особенным ореолом страданий, и ему всё казалось, что ему скоро придётся с ним навеки расстаться».

Транспорт «Иртыш» был направлен по сокращённому пути через Суэцкий канал и Красное море. Впереди была неизвестность и неизбежная встреча с куда более мощным японским флотом. Вот бы где проявить себя романтику моря и «рыцарю чести» Петру Шмидту! Тем более что маршрут перехода на дальний Восток был знаком старшему офицеру «Иртыша» за годы океанских плаваний на «Диане» как свои пять пальцев. Но происходит невероятное! В Суэце Шмидт внезапно для всех списывается с корабля. Почему списался Шмидт? Отечественные историки невнятно говорят о некой болезни, якобы поразившей офицера, рвавшегося на поле брани.

В архиве военно-морского флота (ЦГА ВМФ) сохранился текст телеграммы, которую дал командир «Иртыша» капитан 2-го ранга Егормышев из Суэца: «Старший офицер лейтенант Шмидт опасно болен почками. По требованию врачей, приглашён на консилиум, списан на берег. Прошу назначить нового». Почему почки, а не шизофрения? Да потому, что с записью в послужном списке о списании из-за шизофрении Шмидт уже не мог бы никогда больше вернуться капитаном торгового флота, а с почками было попроще.

Интересно, что впоследствии бывший командир «Иртыша» станет начальником Кронштадтской военно-морской тюрьмы, в которой будут содержаться многие из участников событий 1905 года. Удивительна вязь морских судеб, ведь старший офицер «Иртыша» вполне мог оказаться арестантом у своего же собственного командира! Однако вернёмся к вопросу болезни нашего героя.

В других источниках, касающихся болезни Шмидта, диагноз вообще невнятен, сказано лишь, что по состоянию своего здоровья Шмидт не может долго пребывать в тропических широтах. Раньше, служа на коммерческом транспорте «Диана», оказывается, вполне мог, а теперь вдруг нет! К тому же Вторая Тихоокеанская эскадра, как хорошо известно, должна была находиться в южных широтах весьма непродолжительное время, так как имела целью своего похода прорыв во Владивосток. Кроме этого при болезни почек, как известно, вреден прежде всего холод, а не жара, так что тропики здесь явно ни при чём. Ещё более трудно объяснить, как это наш герой, «опасно болея почками», мог напиваться перед уходом из Либавы до бесчувствия? Неужели он, как самый заурядный «самострел», сознательно доводил себя до самого болезненного состояния, чтобы таким образом избежать участия в боевых действиях. Уж очень не хотелось бы в это верить…

Что же всё-таки случилось на сей раз с лейтенантом Шмидтом? Может, опять начались психические припадки? К сожалению, ни один из источников ничего не говорит на сей счёт.

Так почему всё же списался Шмидт? Ведь именно сейчас он, казалось, как никогда, был близок к своей давнишней мечте — совершить великий подвиг самопожертвования! Кажется, наконец-то ему выпал такой шанс! Но нет, наш герой почему-то упорно не желает им воспользоваться!

Как профессиональный морской офицер я не могу не найти в адрес Шмидта здесь никаких оправданий. Тем более что на эскадре было немало других больных офицеров, тех, кого историки именуют реакционерами и консерваторами, но ни один из них не бросил кораблей, все они разделили мученическую судьбу вместе со своими матросами, исполнив до конца свой долг. А вот лейтенант Пётр Шмидт почему-то поступил иначе. Думается, как человек далеко не глупый, Шмидт понимал, что после уничтожения японцами Порт-Артурской эскадры (списание его с корабля произошло буквально через несколько дней после получения известия о гибели наших кораблей в Порт-Артуре) у Второй Тихоокеанской эскадры не было никаких шансов на успех. Она была просто обречена на истребление. Да, всё обстояло именно так, но ведь это понимали и все остальные. Понимали, но остались.

Во время Цусимского сражения 14 мая около 17.00 в результате попадания японских снарядов «Иртыш» получил дифферент на нос и крен 10 градусов на левый борт. Скорость хода транспорта сразу упала до 7 узлов. Так как эскадра к этому времени ушла далеко вперёд, командир капитан 2-го ранга К.Л. Егормышев принял решение прорываться во Владивосток самостоятельно. Вода из затопленного 2-го трюма вскоре стала поступать в соседние 1-й и 3-й трюмы. Утром следующего дня командир собрал совет офицеров, на котором было принято решение идти вдоль берегов Японии, чтобы в случае потопления транспорта спасти команду. Несмотря на заведённый на пробоину пластырь, вода продолжала затапливать трюмы «Иртыша». В этой ситуации Егормышев был вынужден подойти к берегу у Ваки-Мура, в 10 милях севернее города Хамада. Команду на шлюпках свезли на берег, а на транспорте открыли кингстоны. Около 22.00 15 мая 1905 года «Иртыш», не спустив Андреевского флага, затонул…

Впрочем, офицер того же транспорта Гаральд Граф в своих воспоминаниях трактует факт внезапного бегства Шмидта с судна несколько по-иному: «…Я узнал, что командир получил приказание из Главного Морского штаба списать старшего офицера, кажется по его же ходатайству, как офицера запаса, перешедшего известный возраст. Это распоряжение только случайно нас не застало в Либаве, и потому Шмидт совершил переход в Саид… Шмидт решил покинуть „Иртыш“ в Суэце, чтобы продлить с нами прощание… Так мы и расстались с лейтенантом Шмидтом, чтобы больше уже никогда не увидеться. Но услышать о нём пришлось много…»

Не верить Г. Графу никаких оснований нет. Дело в том, что бывший мичман «Иртыша» пишет о Шмидте достаточно объективно. Он признаёт, что тот умел красиво говорить, отличался либеральным отношением к младшим офицерам, много и интересно рассказывал им о своих плаваниях и к тому же хорошо играл на виолончели. «Ему всегда хотелось являться господином своих действий», — так весьма деликатно пишет о своём старшем офицере Граф.

Итак, согласно Г. Графу, Шмидт вообще ничем не болел, а просто-напросто сбежал с идущего на войну судна по собственному ходатайству из-за якобы своего старого возраста (это в 38-то лет!), умело воспользовавшись одним из параграфов по порядку прохождения службы офицерским составом флота.

Чего же испугался Шмидт? Впрочем, бояться было чего. «Иртыш», помимо 8 тысяч тонн угля, был загружен снарядами для эскадры контр-адмирала Небогатова, помимо этого в его трюмах было 1500 пудов пироксилина. Разумеется, что в результате даже одного удачного попадания от транспорта не осталось бы даже обломков. Идти в бой с врагом на такой «пороховой бочке» могли разве что самые отчаянные храбрецы. Шмидт к таковым, как мы знаем, не относился.

Скорее всего что и в деле о бегстве с «Иртыша» не обошлось без участия всесильного дядюшки. Понять старого адмирала в данном случае вполне можно. Дело в том, что к этому времени один из младших сводных братьев мичман Лев Шмидт уже погиб на броненосце «Петропавловск» вместе с вице-адмиралом С. Макаровым, а второй, Владимир Шмидт, тяжело раненный в штыковых атаках под Порт-Артуром находился в японском плену. А тут ещё и третий племянник бомбардирует письмами, слёзно умоляя не посылать его на войну. Ну разве не дрогнет сердце у родного дяди!

Итак, Шмидт, называя вещи своими именами, попросту дезертировал с уходящей в бой эскадры. Но, к счастью, столь постыдно поступил только он. Остальные офицеры, призванные, как и Шмидт, из запаса (причём многие из которых были куда старше нашего героя!), все как один остались верны присяге и приняли огненную купель Цусимы. Большая часть их уже никогда не вернулась обратно… Могли ли они, как и Шмидт, спекулировать на каком-то из полузабытых параграфов. Несомненно! Но ни один из них не воспользовался имеющейся лазейкой! К сведению читателей: входившая в состав эскадры плавучая мастерская «Камчатка», госпитальные суда «Кострома» и «Орёл» вообще были полностью укомплектованы гражданским персоналом, которых-то вообще никто не мог заставить идти в бой. Но люди понимали, что их опыт, знания сейчас нужны России, и они смело пошли в цусимское пекло. Что касается плавмастерской «Камчатка», то она была потоплена со всем своим героическим экипажем, так и не спустив перед врагом Андреевского флага…

Итак, «занемогши» Шмидт остаётся в Суэце. А едва «Иртыш» выходит в море, он сразу же чудесным образом выздоравливает и спешно уезжает в Петербург к дядюшке. Не знаю, какой получилась встреча дяди-героя с племянником беглецом. Думается, что поведение старшего племянника у боевого адмирала особого восторга не вызвало. Но племянник остаётся племянником, даже если он и такой непутёвый. А кроме того, адмирал Владимир Шмидт очень любил своего покойного брата Петра и не мог оставить без опеки его непутёвого великовозрастного первенца.

Однако война продолжается, и даже сенатор не может в такой ситуации добиться увольнения Петра Шмидта с действительной службы. И тогда дядя решает, чтобы племянник переждал войну где-нибудь в спокойном месте, а после её завершения спокойно уволился и вернулся на гражданский флот. Самое спокойное место для этого — это, естественно, невоюющий флот. Для этого дядюшка адмирал и переводит Шмидта на Черноморский флот, который в войне с Японией не участвовал и никаких эскадр для усиления Тихоокеанского флота на Дальний Восток не посылал. Дело об аварии парохода «Диана» к этому времени было уже закрыто, и Шмидту по возвращении на Чёрное море никакое судебное разбирательство уже не грозило. Скорее всего о переводе на Чёрное море старого адмирала упросил сам Пётр Шмидт. Как увидим дальше, основания попасть именно туда и именно в то время у лейтенанта Шмидта были весьма веские.

Командовать Черноморским флотом к этому времени был назначен вице-адмирал Григорий Иванович Чухнин. Бывший начальник и подчинённый встретились вновь. Пока Петя Шмидт лечился в психушках, терпел кораблекрушение на «Диане» и убегал с войны, его будущий оппонент тоже не сидел сложа руки.

Достойно откомандовавшему на Дальнем Востоке вначале Владивостокским портом, а потом и Тихоокеанской эскадрой, в 1901 году контр-адмиралу Чухнину было велено возвращаться на Балтику. Очевидцы проводов Чухнина отмечали, что в портовых летописях российского флота не было примера такого дружного, единодушного чествования отъезжающего командира порта, какой удостоился Григорий Иванович Чухнин. Прощаясь, мастеровые вручили адмиралу икону Спасителя с надписью: «Указатели и мастеровые Владивостокского порта молят Спасителя благословить дальнейший путь их командира порта адмирала Чухнина». Через пять лет эту икону установят на его надгробии…

Путь на родину для Чухнина лежал через три океана. Контр-адмирал был назначен командиром отряда судов, определённых к возвращению в порты Балтийского моря для ремонта. Свой флаг Чухнин поднял на броненосце «Сисой Великий». Морское министерство, боясь усиления мощи Японии, торопилось отремонтировать наиболее изношенные корабли Тихоокеанской эскадры и вернуть их обратно. При этом Чухнину ставилась ещё одна задача: в походе привести корабли в полную боевую готовность, в случае ухудшения международной обстановки повернуть назад. Задача эта осложнялась, помимо износа кораблей, ещё и тем, что их команды были укомплектованы из выслуживших сроки службы на Востоке офицеров и матросов.

Тем не менее переход отряда Чухнина был проведён блестяще! Большая скрытность и скорость переходов, постоянная отработка всевозможных учений и стрельб позволили ему привести на Балтику вполне боеготовое соединение, что и было отмечено на смотре прибывших кораблей, проведённом императором Николаем.

Едва же «Сисой Великий» бросил якорь на Кронштадтском рейде, как Чухнина ждало новое назначение — начальником Николаевской морской академии и директором Морского корпуса одновременно. Задача новому начальнику ставилась серьёзная — реформировать эти учебные заведения. В течение двух лет занимался Чухнин воспитанием будущих офицеров флота, ежегодно выводя в море закреплённый за корпусом отряд учебных кораблей.

В первые же дни Русско-японской войны в Морской корпус прибыл Николай Второй. Перед строем кадетов и гардемаринов он рассказал о вероломном нападении японцев на Порт-Артур и тут же произвёл досрочно всех гардемаринов в мичмана с отправкой на флот. Попросился на флот и Чухнин. Просьба его была удовлетворена, но вице-адмирал получил назначение не на Дальний Восток (куда уже был назначен вице-адмирал Макаров), а на Чёрное море.

Восстание на «Потёмкине», как мы уже знаем, застало командующего флотом в Петербурге, куда Чухнин убыл на обсуждение новой судостроительной программы. Экстренно вернувшись в Севастополь, он начал принимать все меры для поиска и захвата мятежного броненосца, отстранив от командования старшего флагмана практической эскадрой вице-адмирала Кригера, упустившего «Потёмкина» около Одессы. Под своим началом Чухнин вновь вывел эскадру в море для решительного поиска восставших. «Потёмкин», однако, к этому времени уже прибыл для интернирования в румынскую Констанцу.

Однако пока Чухнину удавалось контролировать ситуацию на Черноморском флоте. Где уговорами, а где силой вице-адмирал сдерживал натиск революционного движения. А потому Чухнину, честно говоря, было не до своего старого соплавателя, тем более что ничего приятного вспомнить о совместной службе было нельзя. Однако он и здесь идёт навстречу всем пожеланием дяди-сенатора. По прибытии в Севастополь Шмидт перво-наперво проходит медицинское обследование в местном военно-морском госпитале. Вот заключение медицинской комиссии: «Лейтенант Шмидт страдает тяжёлым простатитом почечных колик с воспалением почечных лоханок, что обостряется в холодном и сыром климате. По характеру болезни нуждается в пребывании в тёплом климате». Вот тебе и раз! То Шмидту была вредна тропическая жара, теперь ему, наоборот, никак нельзя служить даже на вечно сырой Балтике! Кто прав: врачи Второй эскадры или Севастопольского госпиталя? К этому вопросу мы ещё вернёмся в своё время.

Уже в мае, едва прибыв в Севастополь, П.П. Шмидт в единственном числе объявил о создании некого «Союза офицеров — друзей народа», куда входил он один. От имени этого мифического «союза» он написал и разослал по кораблям и частям воззвание «К офицерам Черноморского флота» следующего содержания: «Господа офицеры Черноморского флота! Вы не можете не знать о том, что происходит. Правительство, навязавшее стране неслыханно позорную войну, продолжает душить свой народ, стремящийся сбросить цепи тысячелетнего рабства. Оно безжалостно и неуклонно ведёт страну к небывалой катастрофе. Многое зависит от нас в завязавшейся кровавой борьбе. Как русские люди, вы не можете желать зла своему народу, желать видеть его несчастным и порабощённым. Ваше Отечество, ваша совесть, ваше высокое звание зовут вас исполнить свой офицерский долг. Грядущие поколения будут судить вас, ибо велики права ваши и священны ваши обязанности. Офицеры славного Черноморского флота! Составляйте петиции на Высочайшее имя! Просите, умоляйте, требуйте у Государя Императора дарование действительных конституционных гарантий, давно составляющих неотъемлемую собственность всех культурных народов. Составляйте петиции, организуйтесь и присоединяйтесь к нам».

Любопытно, что своё воззвание он подписать побоялся, так и отправив анонимно. Результат получился соответствующий.

В те дни Шмидт заявлял в узком кругу: «Если благодаря воззванию откроются глаза хотя бы у одного офицера, я и тогда буду считать свою задачу выполненной». Увы, на пустословное воззвание Шмидта так никто и не откликнулся. После этого всякий интерес к своим сотоварищам он потерял.

Чтобы больному Шмидту было как можно легче служить, Чухнин назначает его командиром небольшого номерного миноносца № 262, который базировался в провинциальном Измаиле. Измаил далеко от Севастополя, а тем более от театра боевых действий. Там тихо и спокойно, и Шмидт прекрасно может дождаться в Измаиле окончания войны, чтобы снова вернуться на коммерческий флот. Отметим, что консилиум врачей Второй Тихоокеанской эскадры признал нашего героя годным лишь к береговой службе. Однако вопреки заключению медиков его всё же назначают на боевой корабль. Почему? Совершенно ясно, что без согласия самого Шмидта такое назначение никогда не могло бы состояться. Однако Шмидт согласился. Как увидим позднее, основания для такого согласия у него скорее всего были весьма веские.

13 июня Пётр Шмидт с сыном Евгением с Приморского бульвара Севастополя наблюдали уход броненосца «Князь Потёмкин-Таврический» в учебное плавание к Тендровской косе, где два дня спустя произойдут трагические события. Среди одесситов и севастопольцев ходили слухи, что этими событиями руководил не кто иной, как лейтенант Шмидт. Слухи странные, если Шмидт до той поры был честным службистом. Однако если он уже тогда налаживал контакты с одесскими революционерами, то тогда данные слухи, имели под собой вполне реальную почву.

В то время на Измаиле базировалось сразу два миноносца № 262 и № 253, в задачу которых входила охрана российских промыслов на Дунае. Так как особенно на наши промыслы никто не посягал, служба на миноносках в Измаиле была настоящей синекурой. При этом Шмидт, как старший по возрасту из двух командиров (многие однокашники Шмидта к этому времени давно были уже капитанами 2-го ранга), назначается одновременно внештатным начальником этого маленького отряда. При этом вначале 75 суток Шмидт числится командиром № 262, а потом 98 суток, вплоть до указа о своём увольнении, командиром миноноски № 253. Здесь необходимо отметить, что, несмотря на непосредственное неучастие в боевых действиях, Черноморский флот всё же находился в состоянии повышенной боеготовности как флот воюющей страны, что подразумевало под собой постоянное нахождение на борту экипажей и готовность кораблей к выходу в море.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.