Среди «духов»
Среди «духов»
Алексей сказал нам, что до сих пор не понимает, почему его тогда не убили. Ведь он в первую же ночь, придя в себя после побоев, попытался бежать, но его заметил охранник и поднял весь лагерь по тревоге. Неудачливого беглеца отвели на камни рядом с лагерем, он уже приготовился к расстрелу, но ему лишь несколько раз сильно ударили камнем по ногам, чтобы ходить было трудно.
Когда ноги немного зажили, он попытался влезть в петлю — хотел повеситься. Не получилось — его опять избили и усилили за ним наблюдение. Несколько дней пленного продержали со связанными руками. Примерно в это же время в лагерь привели ещё одного пленного — афганца, кажется, коммуниста. Его расстреляли в тот же день. Алексея же опять оставили в живых.
— Я ждал, когда настанет мой черёд, — но в меня не стреляли. Я пытался спрашивать их по-английски, вспоминая школьные уроки, что со мной будет дальше? Они мне, как ни странно, отвечали по-русски: «Приедет большой командир».
Потом выяснилось, что эти бойцы выучили несколько русских выражений в то время, когда выменивали у наших солдат сигареты, а заодно и оружие.
«Большой командир» приехал ещё через несколько дней. Им оказался высокий и худой, совершенно седой мужчина — его можно было бы принять за старика, если бы не бодрые движения и очень живой взгляд. У него было сложное имя — Суфи Пуайнда Мохмад. Со временем Алексей понял, что своей жизнью он обязан именно этому человеку. Причины? Их могло быть несколько. Во-первых, отряд, имеющий пленного «шурави» — советского солдата, считался более авторитетным, чем другие. Во-вторых, Оленин оказался первым пленным, которого захватили в плен при участии сына «большого командира» — Мохаммада Ашарафа. Ему Алексей понравился — они даже подружились, если можно говорить о дружбе между хозяином и невольником. Это продолжалось недолго — через несколько месяцев сын «большого командира» погиб, и теперь отец продолжал оберегать пленного «шурави» от смерти, потому что он напоминал ему о сыне. Он контролировал весь окрестный район. Его боялись и слушались.
Обо всём этом он начал думать потом, а тогда его единственным собеседником мог быть только тот самый Мохаммад Ашараф — этот афганский парень учился в Кабульском университете и немного знал английский язык. Вот с ним пленный и общался — то с помощью английских слов, выученных в школе, то с помощью жестов. Со временем они стали не только понимать друг друга, но даже спорить.
— Вы пришли на нашу землю и говорите, что мы наемники, — говорил Мохаммад Алексею. — А мы защищаем себя, свою жизнь и свой народ. Мы хотим жить по-нашему, а не по-вашему.
Алексей спрашивал у нового товарища — что такое ислам? Тот охотно рассказывал. И пленному всё чаще приходила в голову мысль — если он, несмотря ни на что, до сих пор жив, значит, кто-то этого хочет. Кто? И как к нему обратиться?
Но всё это будет потом. А пока надо было научиться хотя бы понимать язык тех, кто вокруг тебя, и как-то с ними объясняться. Очевидно, что иначе здесь не прожить.
— Сначала, конечно, было трудно — вокруг тебя разговоры с утра до вечера, а ты ни слова не понимаешь. Голова от этого сильно болела, даже таблетки — мне иногда давали их — не помогали. Но прошло несколько месяцев, и я сам не заметил, как сначала стал различать отдельные слова в их речи, потом понимать смысл сказанного. Такое ощущение, будто в ушах сначала вата была и мешала слышать, а потом её вдруг вынули. Сам не заметил, как заговорил на языке, который (я это позже узнал) называется дари — он на фарси похож, по-нашему персидский или иранский.
Ещё Алексей говорил, что первое время на него приходили смотреть как на диковинку. Он был для афганцев из окружающих сёл чем-то вроде обезьяны. Некоторые удивлялись, почему у него нет шерсти и рогов, ведь русских представляли в пропагандистских рассказах родичами шайтана.
— Такую ерунду говорили местные селяне, что я не знал — смеяться или плакать. Спрашивали, правда ли, что русские едят ногами, а покойников в землю закапывают вниз головой, как морковку, и что в пищу мы употребляем нечистоты. Я им говорил в ответ — не слушайте всякие глупости, в России — в Советском Союзе — живут такие же люди, как и вы. Вас обманывают, чтобы вы стали бояться русских и ненавидеть их. Тогда я уже мог афганцам это объяснять на их языке. Вот так и началась моя первая борьба с моджахедами — идейная. И результаты были. В горах, где мы жили, практически не было нападений на наших ребят. Сначала изредка атаковали посты, потом вовсе перестали. Думаю, потому что я говорил афганцам — видите, шурави на вас не нападают, они пришли не убивать вас, а защищать.
Однажды мне предложили написать своим письмо. Сами предложили — не очень понимаю, зачем, видно, хотели в чём-то убедиться. Я согласился, написал. Попытался там указать, где я нахожусь. Некоторые афганцы немного знали русский язык, поэтому большую часть письма я постарался изложить жаргонными и нецензурными словечками — этому в школе не учат и не знакомый с нашими привычками ничего не поймёт. Не знаю, дошло ли это письмо в часть или нет — главное, что я его написал.
Тем временем Алексей после серьёзных раздумий окончательно решил принять ислам. Для него, как и для других пленных, воспитанных в духе атеизма и с детства слышавших, что никакого Бога нет, есть только поповские выдумки, это было важным шагом, но не вероотступничеством. Просто пришло время, когда он понял, что человека никто не может спасти, кроме Бога.
— Меня никто не заставлял. Просто я понял, что раз я еще не лежу в земле, значит, меня спасла какая-то сила. Я бы принял тогда любую веру, какая оказалась рядом. Я ведь раньше ничего не понимал: был пионером, комсомольцем, собирался вступить в партию. А в плену понял — без Бога жить нельзя. И сейчас я уверен — меня спас Бог, он дал мне силы выжить, не погибнуть и не сойти с ума.
— Теперь я навсегда останусь мусульманином, — говорил нам Алексей. — Это просто вера в Бога, а он един, и это главное. И Коран, и Библия проповедуют добро. Только кто-то живет по христианским законам, а мы — по мусульманским. В разное время держим пост, соблюдаем разные обряды. Идём в одном направлении, только разными путями.
Тем временем, пока Алексей Оленин, получивший теперь мусульманское имя Рахматулло — «Благодарный Аллаху», искал дорогу к Богу, большая политика шла своими путями. Председатель Революционного совета Демократической Республики Афганистан Бабрак Кармаль, встречаясь с корреспондентами ТАСС, заявлял, что правдивое и объективное информационное освещение событий «помогает афганскому народу в борьбе за независимость и территориальную целостность страны, помогает развитию и укреплению традиционной дружбы с народами Советского Союза».
Строительство светлого будущего в стране, население которой жило по законам средневекового феодализма, шло по известному образцу — пример брали с СССР. Кармаль не уставал говорить со всех трибун, что советские войска пришли для того, чтобы помочь законному правительству победить контрреволюцию, взращённую империалистами. Победа в этой борьбе обязательно будет за народом, который идёт за НДПА — Народно-демократической партией Афганистана.
В этой борьбе афганский народ потерял, по самым скромным подсчётам, не меньше двух миллионов человек. Вопрос о том, какая часть населения поддерживала просоветское и прокоммунистическое правительство Кармаля, теперь уже навсегда останется открытым. Для «шурави» было очевидно одно: если в городах власти НДПА ещё как-то управляют ситуацией, опираясь на свои и особенно советские воинские части, то в горах и в сельской местности — царство «непримиримых», там свои законы и представления о справедливости.
Рахматулло-Алексей говорил, что среди афганцев он всегда чувствовал себя как Робинзон Крузо на необитаемом острове. С той разницей, что тот совсем не видел людей и не общался с ними, а вокруг него людей было очень много, но все они — чужие.
На Родине же его записали в число «пропавших без вести». Этими словами завершалось его личное дело в части, где он проходил службу.
Хотя после того как он стал считаться мусульманином и даже, по его признанию, вызубрил пять страниц из Корана на арабском языке, ни слова там не понимая, отношение к нему заметно изменилось в лучшую сторону, окончательно своим для афганцев он так и не стал. За такими, как он, закреплялось прозвище «мухаджир». Когда-то так называли мусульман, которые в 622 году во времена пророка Мухаммеда переселились из Мекки в Медину. В то время они составляли элиту мусульманской общины. Дословное значение этого слова в переводе с арабского — «оставивший свои грехи». Так же называли мусульман, которые переселились в другую страну, чтобы сохранить свою веру. Постепенно этим словом стали обозначать странников, скитальцев, людей, потерявших свою родину. Конечно, в этом прозвище можно увидеть что-то почётное, но всё же тот, кто странствует, тот ещё никуда не пришёл, значит, не достиг полноценной жизни. Наверное, такое определение лучше всего отражает положение советских пленных на чужбине, как бы они к ней ни приспосабливались.
— Был случай, когда мне дали в руки автомат, — вспоминает Алексей-Рахматулло. — Он был снаряжен боевыми патронами, всё как надо. Сказали — пойдёшь с нами на разведку, ты теперь мусульманин, мы тебе доверяем, будешь в случае чего сам себя защищать. У меня сердце зашлось. Ведь пойдём к нашей части, значит, пара очередей по моим спутникам — и я свободен, опять окажусь среди своих! Только что-то мне подсказывало — всё это затеяно не просто так. Моджахеды давно воюют, они не такие простаки, чтобы вооружить человека, который сможет их запросто убить. Значит, здесь кроется какой-то подвох.
Так и вышло — когда мы вернулись и я отдал автомат, увидел на нём заметку. Оружие было без бойка и не могло стрелять. Меня просто ещё раз проверили — стал ли я истинно верующим или просто притворяюсь, чтобы жизнь спасти.
Алексей ещё говорил, что, видимо, многие ребята попали в эту ловушку и погибли. Ему приходилось слышать не раз о расправах с пленными «шурави». Был случай, когда моджахеды из двух банд забили пленного насмерть только потому, что не смогли его поделить, договориться, кому он будет принадлежать. Но строже всего карались попытки бежать. Рассказывали, что одного парня за это сожгли в бочке с бензином. Во время наших путешествий по стране с представителями Комитета воинов-интернационалистов мы видели могилу парня по имени Мохаммад Ислам — его русского имени никто из афганцев не знал. Он попытался уйти из кишлака, но был замечен, и его расстреляли, несмотря на то, что он давно стал мусульманином. Вообще от многих ребят, погибших в плену, не осталось имён. Нам показывали много таких могил. Помню парня Нурулло, который погиб и вовсе нелепо — во время проведения операции спецназа наших воздушно-десантных войск против отряда Гафур-хана, которому принадлежал этот пленный. Похоронили его как мусульманина по местному обряду.
Афганцы охотно помогали нам в поисках этих могил, но русских имён ребят не знали, а документов, конечно же, от них никаких не оставалось. Вот и получалось, что из категории «без вести пропавших» парни переходили в категорию «без вести найденных», становились неизвестными солдатами. К моменту вывода советских войск из Афганистана таких на учёте было более трёхсот человек.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.