Внешнее возвышение Жукова

Внешнее возвышение Жукова

19 мая 1945 года Жуков вернулся в Москву. В Генеральном штабе Антонов посвятил его в планы войны против Японии, намеченной на начало августа. Координировать последнее наступление войны, которое пройдет в Маньчжурии, поручено Василевскому. Жуков позвонил Сталину, чтобы доложить о своем прибытии. Вождь попросил прийти к нему к 20 часам. В назначенное время Жуков не без удивления вошел в Георгиевский зал – самый торжественный зал Кремлевского дворца, оформленный в честь… святого Георгия Победоносца. Неизвестно, провел ли Сталин какие-то параллели между святым и своим самым знаменитым маршалом. В зале присутствовали руководители партии и правительства, а также знаменитые военачальники, завоевавшие победу: Жуков, Рокоссовский, Конев, Толбухин, Говоров, Воронов, Малиновский, Новиков, Кузнецов и… Буденный с Тимошенко. Был накрыт роскошный стол. Молотов предложил первый тост за всех красноармейцев, краснофлотцев, офицеров, генералов, адмиралов, Маршалов Советского Союза и, прежде всего, за Сталина. Вождь свой тост посвятил командующим войсками Красной армии в годы Великой Отечественной войны. Первым он назвал фамилию Жукова и долго перечислял его заслуги при обороне Москвы и Ленинграда, при освобождении Варшавы. Молотов напомнил, что под руководством маршала Жукова войска Красной армии вошли победителями в Берлин. Надо думать, Коневу это не доставило большого удовольствия. Подняв свой бокал, Сталин провозгласил: «Долой гитлеровский Берлин! Да здравствует Берлин жуковский!»[719] Шутка вызвала смех и аплодисменты. На следующий день, публикуя отчет о приеме и перечисляя тосты, «Правда» опустила выражение «жуковский Берлин». В статье указывалось, что аплодисменты раздались при упоминании не имени Жукова, а частей Красной армии, «добивших зверя в его логове». Обратил ли Жуков внимание на эти детали? А если да, сделал ли из них выводы относительно истинных чувств к нему Сталина и ближайших планов вождя на его счет? Скорее всего, нет. Был ли он наивным в политике или же, как и многие советские люди, верил, что страна вступает в новую эру? Целый год он жил в атмосфере праздника, славословий и чествований, приобрел международную известность, встречался с высокопоставленными военными и гражданскими лицами западных стран. Кого бы все это не ослепило? Тем больнее будет падение.

Вечер завершился тостом Сталина, который произвел и до сих пор производит на русских людей сильное впечатление. Вместо того чтобы говорить о руководящей роли партии или пролетариата во время Великой Отечественной войны, вождь выделил роль русского народа. С поразительной откровенностью он признался, что в 1941–1942 годах сильно боялся, что русский народ сбросит большевистский режим: «Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства, и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества – над фашизмом. Спасибо ему, русскому народу, за это доверие!» Сталин убедился и понял, что собственный народ, а не Гитлер является злейшим врагом советской системы. Гитлер, ослепленный своим бредовым расизмом, так и не пожелал увидеть в этом козырную карту, которую он мог с успехом разыграть. С большой проницательностью Сталин понял огромное значение завершившегося события. Советский народ, как он выразился, прошел крещение в огне Великой Отечественной войны: «период гражданской войны, период революционной ломки и прочее, и прочее. Этот период прошел»[720]. Отныне уже не «Великая Октябрьская революция» и отец-основатель Ленин, а «Великая Отечественная война» и отец-основатель Сталин являются исходной точкой новой реальности. И теперь необходимо, чтобы военные, в первую очередь Жуков, не затеняли вождя.

А пока что Жуков продолжал внешне успешное возвышение. 31 мая Сталин назначил его советским представителем в Союзной контрольной комиссии, на которую возлагалось управление поверженной Германией. Несколькими днями раньше, на одном из заседаний ГКО по Дальнему Востоку, он услышал от Сталина, что в Москве будет устроен Парад Победы. Вождь хочет создать новую идеологическую базу Советского государства. Этот военный парад, равного которому еще не видел мир, приобретет сакральное значение.

5 июня Жуков принимал в Берлине командующих тремя оккупационными армиями: Эйзенхауэра, Монтгомери и де Латтра де Тассиньи. Эйзенхауэр приехал утром и позвонил по телефону находившемуся в своем штабе маршалу, чтобы сказать ему, что президент США сделал его командором Легиона почета – высшей степени награды, установленной в 1942 году для того, чтобы отмечать исключительные подвиги во время войны. Жуков горячо поблагодарил, и они договорились собраться сразу после полудня в Яхт-клубе на официальное заседание. В назначенный час Жуков не приехал. Эйзенхауэр провел три часа в прихожей вместе с несколькими членами своего штаба, один из которых, Спаатс, командующий ВВС США, не скрывал своего раздражения. В своих воспоминаниях Эйзенхауэр подробно излагает этот инцидент, показательный для атмосферы того периода: «По возвращении к себе, где нас временно разместили, я узнал, что поступило сообщение о неожиданной задержке в открытии заседания, на котором маршал Жуков должен был выступать в роли хозяина. Это вызвало досаду, поскольку вечером я должен был вернуться во Франкфурт. В ожидании мы провели долгие послеполуденные часы, а офицер связи из штаба Жукова, говоривший по-английски, не мог дать нам никаких объяснений относительно задержки заседания. Наконец уже к вечеру я решил ускорить дело. Поскольку я знал, что все документы, которые нам предстояло подписать, были ранее изучены и просмотрены каждым из союзных правительств, я не видел обоснованной причины для задержки, которая теперь выглядела как преднамеренная. Поэтому я попросил офицера связи сообщить маршалу Жукову, что, к моему большому сожалению, я буду вынужден возвратиться во Франкфурт, если заседание не начнется в ближайшие тридцать минут. Однако когда посыльный уже был готов отправиться с моим заявлением к Жукову, к нам поступило сообщение, что нас ожидают в зале заседаний, куда мы и отправились незамедлительно. Маршал объяснил, что задержка произошла ввиду того, что он ожидал из Москвы последних указаний по одному важному вопросу»[721].

На самом деле Сталин с Вышинским и Молотовым решили в последний момент пересмотреть всю структуру Контрольной комиссии. Жуков становился ее номинальным руководителем, который ничего не решал: он мог лишь получать и повторять принятые за него решения, не имея никакой самостоятельности в действиях. Эйзенхауэр сразу это понял. Недоверие Сталина к тексту декларации о поражении Германии объясняется усиливавшимися разногласиями между советской стороной и западными союзниками по вопросам отвода американских войск из Тюрингии (включенной по Ялтинским соглашениям в советскую зону оккупации), о занятии войсками западных держав отведенных им секторов Берлина и о наземном и воздушном сообщении с немецкой столицей…

Наконец около 17 часов четыре военачальника четырех союзных стран собрались и приступили к подписанию декларации, которая на десятилетия вперед определит будущее Германии. Действуя от имени своих правительств, четверо полководцев торжественно объявили, что в Германии больше не существует центральной власти, и решили, что, вплоть до подписания мирного договора, вся полнота правительственной власти будет сосредоточена в руках уполномоченного соответствующей оккупационной зоны. Чтобы отметить событие, Жуков устроил грандиозный банкет. Эйзенхауэр извинился, что не сможет на нем присутствовать. Вежливо послушав несколько минут хор Красной армии, он вернулся в свой штаб во Франкфурт. Остались только французы. Жуков едва успел объявить Эйзенхауэру, что имеет поручение вручить ему и Монтгомери орден Победы, которым еще ни разу не награждались иностранцы. Ради этой церемонии стороны договорились провести новую встречу 10 июня во Франкфурте-на-Майне.

7 июня Гарри Гопкинс, специальный советник Рузвельта, оставшийся на службе у Трумэна, проездом из Москвы сделал остановку в Берлине и вместе с супругой нанес визит Жукову. Он сообщил маршалу, что договорился со Сталиным и Черчиллем о проведении большой конференции союзников, которая должна состояться в бывшей столице рейха (чуть позже Жуков порекомендует для этой цели Потсдам, где лучше условия для размещения высоких гостей). Можно с большой вероятностью предположить, что, несмотря на присутствие вездесущего Вышинского, на него произвела сильное впечатление двухчасовая беседа с одним из наиболее высокопоставленных дипломатов Запада. В 1966 году, в интервью Светлишину, он признается, что именно в тот день «понял я, сколь сложнейшее дело дипломатия»[722]. Похоже, встреча Гопкинса с Жуковым не имела иной цели, кроме удовлетворения любопытства дипломата к полководцу, которому в американской прессе уже начали прочить политическую карьеру.

Через несколько часов Жукову пришлось участвовать в новом для него мероприятии – пресс-конференции для иностранных журналистов, состоявшейся на его вилле на берегу озера Ванзе. Вел он себя на ней на удивление непринужденно. Рядом с ним, разумеется, сидел Вышинский. Александр Верт, московский корреспондент «Санди таймс», задал ему вопрос: «Как оценивает маршал заявления немцев о том, что он научился военному искусству у немецкой армии, переняв ее опыт?» Ответ: «Пусть немцы говорят, что хотят. Я всегда изучал военную историю, стратегию и тактику ведения боевых операций, но я всегда считал и считаю, что наша русская оперативная тактика стояла и стоит неизмеримо выше немецкой военной тактики. Современная война неопровержимо доказала это». Руку поднял некий Паркер: «Принимал ли маршал Сталин повседневное участие в тех боевых операциях, которыми руководил Жуков?» Жуков: «Маршал Сталин лично руководил всеми участками борьбы Красной Армии против немецкой армии, в том числе он детально руководил и теми боевыми операциями, которые мною проводились».

10 июня Жуков издал приказ № 2 о «сплочении и активизации прогрессивных сил немецкого народа в советской зоне оккупации». Он много раз встречался с лидерами Германской компартии, вернувшимися из московской эмиграции: Ульбрихтом, Пиком, Гротеволем, с которыми подписывал декларации о намерениях… не имевшие практического значения. Жуков увяз в хаосе политических и административных дел, усугублявшемся некомпетентностью, воровством и коррупцией на самых высоких уровнях. На восточную зону Германии обрушился поток делегаций и комиссий из Москвы, действовавших независимо от маршала, нередко мешая друг другу. Жуков командовал Группой советских оккупационных войск в Германии, насчитывавшей 300 000 человек. Его резиденция располагалась в Потсдаме, его начальником штаба был Соколовский. Но организацию самоуправления немцев курировал представитель МВД генерал Серов, чья штаб-квартира расположилась в Карлсхорсте, и Жуков не мог отказаться подписывать представляемые им документы. Также Жуков возглавлял Советскую военную администрацию в Германии (СВАГ), отличную от Группы оккупационных войск в Германии. Фактически, 20 000 человек, служивших в ней, тоже были ему неподконтрольны, не говоря уже о 20 000 сотрудников и военнослужащих МВД и МГБ, в также военной контрразведки Смерш, подчиняющихся напрямую Москве.

В 1970–1980 годах «кремленологи», в частности Габриэль Ра’анан[723], пытались противопоставить группу Маленков – Берия – Жуков, отстаивавшую идею создания единой нейтральной Германии, «ленинградской группе», возглавлявшейся Ждановым и желавшей создать восточногерманское социалистическое государство. Сегодня эти построения отвергнуты, как не имеющие подтверждения. Сейчас общепринято мнение, что у Сталина не было четкого видения будущего Германии и что его действия были, главным образом, реакцией на западные инициативы. Как бы то ни было, в этой сложной игре Жуков не был важной фигурой. Его власть в Германии была много меньше, чем власть его американского коллеги Люциуса Клэя. Все решения принимались в Москве руководящей «пятеркой»: Сталин, Молотов, Микоян, Берия и Маленков, которая в декабре 1945 года, после возвышения Жданова, превратится в «шестерку».

15 сентября 1945 года Константин Коваль, сотрудник советской администрации, встретился с Жуковым, чтобы поговорить с ним об экономическом управлении зоной. В своих мемуарах он утверждал, что советские специалисты выглядели весьма бледно на фоне западных экспертов. После очень трудного заседания он попросил Жукова о разговоре наедине. Тот принял его сразу, велел принести две чашки чая и включил радио. Показав на стены, он напомнил о постоянной прослушке: «Поговорим наедине, как ты просил, а третий пускай, если хочет, слушает музыку»[724]. Коваль пожаловался на хаотическое управление Вышинского. Жуков, ухватившись за повод, ответил ему: «А чего ты ждешь от Вышинского, этого кровавого прокурора, который узаконил коллективную ответственность, кто объявил, что сын отвечает за отца, отец за сына, брат за брата… А в результате он отправил на тот свет сотни невиновных людей»[725]. Жуков, теоретически отвечавший и за экономические вопросы, мог лишь предложить Ковалю вместе с ним слетать в Москву и обсудить необходимые реформы напрямую с Молотовым и Микояном.

Во второй половине дня 10 июня Жуков отправился во Франкфурт-на-Майне, в штаб американских войск, чтобы вручить Эйзенхауэру и Монтгомери орден Победы. Американский главнокомандующий удивился, увидев, что Жукова окружают пять «телохранителей» с каменными лицами. Спросив, куда посадить этих людей, Айк (прозвище Эйзенхауэра.  – Пер.) услышал от маршала: «Да куда хотите. Я их взял с собой, потому что мне так велели». Спаатс, который, как и Паттон, настроен откровенно враждебно по отношению к советским, устроил грандиозный воздушный парад, призванный произвести на Жукова впечатление. А вот между Эйзенхауэром и Жуковым возникла взаимная симпатия. Между ними установились уважительные и сердечные отношения, притом что, разумеется, ни тот ни другой не собирались при этом поступаться интересами или престижем своей страны. Затем в честь Жукова и сопровождавших его офицеров устроили особые празднества, о которых рассказывает Монтгомери: «Во время обеда американцы показали красочное кабаре-шоу с плавной музыкой и сложным танцем, исполняемым негритянками, обнаженными выше пояса. Русские никогда не видели и не слышали ни о чем подобном, и у них глаза на лоб полезли»[726]. Через несколько дней, перед развалинами Рейхстага, Монтгомери повесил на шею Жукову крест кавалера ордена Бани. Но все эти награды, все эти новые дипломатические, политические и управленческие обязанности, какое бы удовольствие они ни доставляли Жукову, были ничто в сравнении с тем, что готовил ему Сталин.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.