Киев – грандиозная катастрофа
Киев – грандиозная катастрофа
В жуковских мемуарах в главе, посвященной Ельне, много говорится… о Киеве. И это понятно, потому что под украинской столицей Красная армия потерпела одно из крупнейших поражений. После войны ни один советский военачальник не захотел видеть свое имя связанным с этой катастрофой. Жуков не был напрямую причастен к разгрому под Киевом, но, оставаясь членом Ставки, он с тревогой следил за новостями как с Юго-Западного фронта, так и с Северо-Западного, куда ему предстояло вскоре отправиться. От Ельни до Кремля каких-то четыре-пять часов езды на машине, что облегчало ему перемещения туда и обратно. В августе Сталин четыре раза принимал Жукова в своем кабинете: 5-го (сорок минут), 9-го (сорок минут), 15-го (двадцать пять минут) и 24 августа (два часа сорок пять минут). 9-го и 24-го они беседовали наедине – редкая честь. Нам неизвестно, о чем они говорили, но наверняка не только о Ельне. Попутно напомним, что Жуков оставался одним из главных – если не единственным – военным советником Сталина, находившимся непосредственно на фронте. Иначе зачем вождь стал бы вызывать его, чего он не делал ни с Тимошенко, ни с Ворошиловым?
10 или 11 августа вождь принял Жукова на даче в Кунцеве. Возможно, именно об этом приеме рассказывает в своим воспоминаниях авиаконструктор, создатель знаменитых Яков Александр Яковлев:
«Присутствие Жукова в кабинете Сталина всегда чувствовалось, и, несмотря на то что личность Сталина подавляла, Жуков держался независимо, свободно, естественно и без подобострастия.
Мне запомнился один маленький эпизод. Дело происходило в августе или сентябре 1941 года на ближней даче Сталина, в Кунцеве. После работы, в конце дня, Сталин пригласил нас пообедать. Стол был сервирован на открытой веранде. Вечерело. Сталин подошел к выключателю, повернул его, вспыхнул яркий электрический свет.
Это было очень необычно, потому что вся Москва в это время погружалась в мрак затемнения. Сталин мог себе это позволить, потому что его всегда первого информировали об обстановке в воздухе.
Сталин с нетерпением ждал Жукова, который почему-то задерживался.
Уже после того, как все уселись за стол, явился Жуков, поздоровался со Сталиным и с самым непринужденным видом, без особого приглашения занял место за столом. Видимо, он проголодался, налил себе полную тарелку супа и, не обращая ни на кого внимания, принялся за обед. Потом взял второе и компот.
Сталин не мешал ему есть и только после того, как Жуков закончил с обедом, обратился к нему с вопросами и подключил к общему разговору»[437].
В свойственной ему прямой манере Жуков нарисовал Сталину суровую, но правдивую картину сложившегося положения:
«Можно сказать, что начальный период войны нами проигран вчистую. Боевые действия уже идут на дальних подступах Ленинграда, в районе Смоленска и в районе Киевского узла обороны. Устойчивость обороны по-прежнему невысокая. Мы вынуждены более или менее равномерно распределять силы по фронту, не зная, где противник, сконцентрировав свои силы, завтра нанесет следующий удар. Стратегическая инициатива полностью в его руках. Дело усугубляется отсутствием на ряде участков фронта вторых эшелонов и крупных резервов. В воздухе – господство немецкой авиации, хотя ее потери тоже значительны. […] Смоленское сражение позволило нам остановить немецкие армии на самом опасном, западном, направлении. По нашим подсчетам, в нем участвуют более 60 немецких дивизий общей численностью около полумиллиона личного состава. […] Но недостаток войск по-прежнему ощущается, и дивизии часто строят боевые порядки в один эшелон»[438].
Безупречный анализ. Советское командование видело, что его резервные армии перемалывались по мере того, как их вводили в бой. Они продолжали удерживать сплошной фронт, но повсюду он был хрупким, поскольку невозможно было создать по-настоящему глубокую оборону. Немцы еще не выдохлись и могли наносить удары там, где хотели. Однако, не имея резервов, они были вынуждены перебрасывать свои мобильные соединения с одного участка фронта на другой, что вызывало все более увеличивавшееся отставание от плана кампании. Поскольку основные советские силы, естественно, были сосредоточены на московском направлении, немцы, верные своей методе, а точнее, отсутствию оперативных принципов, стали искать слабое место на других направлениях: на севере, на ленинградском, и на южном, киевском. Наверное, Жуков не имел точных данных о советских потерях, но в тот момент, когда он делал свой доклад Сталину, Ostheer – германские сухопутные войска, действовавшие против СССР, – потеряли 266 352 человека, из них 71 555 убитыми и пропавшими без вести, а также 1000 танков, а люфтваффе – приблизительно 1000 самолетов. Потери Красной армии составили 1,2 миллиона человек, около 9000 танков и 8000 самолетов. То есть ее потери в живой силе были больше в 5 раз, в танках и самолетах – в 8–9 раз!
Как мы уже говорили, в своих «Воспоминаниях» Жуков писал, что еще в июле выразил беспокойство по поводу судьбы Киева. Он привел в книгу длинную телеграмму, отправленную им Сталину 18 августа. Общий ее смысл таков: Жуков предупреждает, что немцы, видя, что продвижение на Москву для них невозможно, наверняка повернут на юг, разгромят Центральный фронт и выйдут в тыл Юго-Западного фронта. Он советует подтянуть резервы, чтобы создать мощную группировку (1000 танков и от 400 до 500 самолетов) в районе Чернигов – Конотоп и нанести ею удар во фланг немецким войскам, двигающимся на юг. На следующий день Ставка ответила ему: «Ваши соображения насчет вероятного продвижения немцев… считаю правильными. Продвижение немцев… будет означать обход нашей киевской группы с восточного берега Днепра. […] В предвидении такого нежелательного казуса и для его предупреждения создан Брянский фронт во главе с Еременко. Принимаются другие меры, о которых сообщу особо. Надеемся пресечь продвижение немцев»[439]. 20 или 21 августа Жуков позвонил Шапошникову и выразил свое беспокойство относительно этого нового Брянского фронта, казавшегося ему слишком слабым. Шапошников ответил: вы правы, но «генерал-лейтенант Еременко в разговоре со Сталиным обещал разгромить группировку противника, действующего против Центрального фронта, и не допустить его выхода во фланг и тыл Юго-Западного фронта»[440]. Тема Киева в «Воспоминаниях» еще не закрыта. Жуков утверждает, что вернулся к этому вопросу еще раз, позвонив Сталину по «вертушке» (ВЧ-связи). Он утверждает, что считал «крайне необходимым еще раз настоятельно доложить по ВЧ Верховному Главнокомандующему о необходимости быстрейшего отвода всех войск правого крыла Юго-Западного фронта за реку Днепр. Из моей рекомендации ничего не получилось. И.В. Сталин сказал, что он только что вновь советовался с Н.С. Хрущевым и М.П. Кирпоносом и те якобы убедили его в том, что Киев пока ни при каких обстоятельствах оставлять не следует. Он и сам убежден в том, что противник если и не будет разбит Брянским фронтом, то во всяком случае будет задержан»[441].
История киевского разгрома раскрыла еще не все свои секреты. Похоже, Сталин слишком поверил донесениям своих разведчиков, в частности работавшего в Швейцарии Радо, согласно которым основной удар немцы намеревались нанести прямо на Москву. Его ошибка объясняется, очевидно, тем, что советская разведка имела источники в ОКВ и ОКХ, а в германском командовании большинство вплоть до 21 августа верило тому, что повторял Гальдер: Москва – главная цель. Но 23-го Гитлер неожиданно решил, что главная ударная сила наступления на Москву – танковая группа Гудериана – повернет на Киев. Не только Гальдер, но и Радо в Швейцарии и Сталин в Москве оказались застигнуты врасплох этим внезапным решением Гитлера. Жуков предугадал возможность такого поворота. И не он один: Шапошников и Василевский тоже предостерегали вождя. Но тот не особо прислушался к их рекомендациям: он создал Брянский фронт, отвел на левый берег Днепра некоторые войска, однако отказался разрешить оставить Киев.
События развивались по наихудшему для советской стороны варианту. 25 августа из Гомеля выступили танковая группа Гудериана и II армия (800 танков, 400 000 человек, прикрываемых 700 самолетами). 3 сентября эта группировка преодолела единственную естественную преграду на своем пути – реку Десну. Еременко попытался задержать продвижение противника дерзкой фланговой атакой Брянского фронта. Безуспешно, в этом не было ничего удивительного, учитывая неопытность советского командования: всего неделю назад Еременко командовал армией, двое командующих армиями его фронта – дивизиями, а штабом фронта был штаб бывшего 25-го механизированного корпуса. Все те же проблемы… 10 сентября Гудериан смял слабые 40-ю и 21-ю армии и захватил Конотоп. В то же время в Кременчуге, на среднем Днепре, ниже Киева по течению, I танковая группа форсировала реку и устремилась навстречу Гудериану, чьи войска совершали 250-километровый бросок. Их встреча произошла 15 сентября в Лохвице. В тот же самый день Сталин, в приступе паники, телеграфировал Черчиллю: «Мне кажется, что Англия могла бы без риска высадить 25–30 дивизий в Архангельск или перевести их через Иран в южные районы СССР для военного сотрудничества с советскими войсками на территории СССР»[442]. 25–30 дивизий: едва ли не все имевшиеся у англичан в наличии силы… Сталин просил «кровавого империалиста» Черчилля об интервенции, подобной той, что была в 1918 году, но на сей раз с целью спасения Советского Союза – ситуация, не лишенная юмора. Упрямство Сталина стало причиной настоящей катастрофы. Киев пал 19 сентября, основные силы Юго-Западного фронта были окружены, разгромлены и принуждены к сдаче – в плен попало 665 000 человек, в том числе 13 генералов, 100 000 человек были убиты, уничтожены или захвачены немцами 884 танка, 3718 орудий, 30 000 различных автомобилей. Красная армия разом лишилась примерно четверти своих сил. Катастрофической стала почти полная гибель или пленение командного состава сорока трех дивизий, обстрелянного, уже приобретшего немалый боевой опыт, что было редкостью для Красной армии. Если Хрущев, Тимошенко, Буденный, Баграмян и Власов сумели вырваться из окружения, то Кирпонос и еще пять генералов погибли. Вся система советской стратегической обороны рухнула. Харьков, крупный промышленный район Донбасс и Крым остались без защиты, открылась южная дорога на Москву. Тимошенко, Кирпонос, Василевский, Шапошников – последний из-за ослепления страхом перед Сталиным, – ни один видный военачальник на Украине и в Москве не сумел убедить Верховного главнокомандующего в необходимости уйти, пока не поздно, из готовящейся западни.
Немцы ликовали. Впрочем, после войны германские генералы станут критиковать Гитлера за решение отказаться от наступления на Москву в пользу проведения Киевской операции; они даже увидят в нем причину их окончательного поражения в России. Командующий II армией Вейхс будет одним из немногих, кто признается, что был согласен с фюрером, как и 90 % его коллег: «Это сражение для уничтожения крупной группировки противника казалось мне тогда обязательным предварительным условием продолжения кампании. Сегодня мы знаем, что группа армий „Центр“ не дошла до Москвы, что ее наступление слишком запоздало, что очень холодная зима и неожиданно возродившаяся способность русских к сопротивлению в конце концов привели ее к поражению. Поэтому некоторые склонны считать сражение за Киев стратегической ошибкой. Но мы не могли знать, сумела бы группа армий „Центр“ достичь Москвы при сохранении мощной угрозы [со стороны армий Кирпоноса] ее флангу и тылам. […] Во всяком случае, проведение операции на Днепре до начала наступления на Москву было стратегически обоснованным решением. […] В истории войн это сражение заслуживает быть помещенным рядом с Каннами и Таннен-бергом»[443].
Почему Жуков в своих мемуарах пять или шесть раз возвращается к сражению, в котором не участвовал? Конечно, он хотел упрочить свою репутацию стратега, утверждая, что заранее предупреждал Сталина об опасности. И повторимся: нет никаких оснований не верить тому, что он разгадал планы германского командования, ведь он это делал гораздо чаще, чем любой другой советский военачальник в ту войну. Но была и еще одна причина. Если внимательно вчитаться в текст «Воспоминаний», быстро замечаешь, что он заодно сводит счеты с Еременко и Хрущевым, ставшими после 1957 года его самыми заклятыми врагами. Читая дальше книгу Жукова, мы увидим, что у него имелись все основания быть злым на Хрущева, резко оборвавшего его карьеру, очернившего его репутацию и до нелепости минимизировавшего в истории его роль в Великой Отечественной войне. Еременко же в 1957–1964 годах был тесно связан с хрущевским кланом, и именно он взял на себя работу по низвержению статуи «командора» Жукова как в глазах широкой общественности, так и в военных кругах. Через статьи в прессе и книги он с какой-то одержимостью доказывал, что Жуков только и делал, что ошибался или присваивал себе чужие идеи. То, что сам Еременко в начале сентября провалил контрнаступление против Гудериана, – это факт; но сложно сказать, могло ли оно завершиться успехом, учитывая неравенство сил двух сторон и, главное, неравенство полководческих талантов командовавших ими генералов. Хрущев тоже не покрыл себя военной славой. Парализованный страхом перед Сталиным, он ни разу не помог Кирпоносу противостоять давлению Кремля, скорее наоборот. И Жуков прав, говоря, что Хрущев старался преуменьшить опасность, чтобы понравиться своему хозяину. У Буденного хотя бы хватило смелости 11 сентября телеграфировать Сталину, что тот ошибается, что Киев следует сдать. За что он немедленно был снят с должности и заменен Тимошенко.
После нежелания верить в подготовку немцами нападения в июне 1941 года Сталин совершил вторую крупную ошибку в отношении ситуации вокруг Киева. Несмотря на все тактическое и организационное превосходство немцев, именно этими двумя ошибками объясняется захват вермахтом столь значительной части советской территории. Чтобы отвоевать ее, Красной армии понадобится три года кровопролитных сражений. Гитлер, допускавший начиная с лета 1942 года множество ошибок, не совершил ни одной, сопоставимой со сталинскими… если только не считать его решение начать войну в 1939 году.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.