История об упреждающем ударе

История об упреждающем ударе

5 мая в зале Большого Кремлевского дворца Сталин дал новый сигнал готовности проводить твердую линию, но этот был более двусмысленным. Он выступал на приеме в честь выпускников двадцати пяти советских военных академий по случаю очередного выпуска. На приеме присутствовало 2000 человек. Наверняка был там и Жуков. Утром все с удивлением узнали, что Сталин, до того бывший лишь генеральным секретарем Коммунистической партии, стал председателем Совета народных комиссаров вместо Молотова, то есть возглавил правительство. Впервые с 1917 года руководство партией и государством было официально объединено в одних руках. На приеме Сталин выступил с речью, а потом произнес три тоста, бывшие, фактически, тоже небольшими речами и вызвавшие самые оживленные дискуссии. При анализе его выступлений было пролито много чернил, тем более что мы не располагаем подлинными текстами сталинского выступления. Имеется лишь краткое их изложение, помещенное в 1948 году в архив Коммунистической партии, и заметки, сделанные некоторыми присутствующими. Жуков тоже вставил отдельные фразы из выступления Сталина в свои «Воспоминания». «Германская армия не будет иметь успеха под лозунгами захватнической завоевательной войны. Эти лозунги опасные. […] В германской армии появилось хвастовство, самодовольство, зазнайство. Военная мысль Германии не идет вперед, военная техника отстает не только от нашей…» Потом, во время предложенного одним из генералов третьего тоста: «за миролюбивую сталинскую внешнюю политику», Сталин поразил всех присутствующих репликой, относительно которой историки по сей день спорят, была ли она спровоцирована лишней рюмкой водки, или же здесь был трезвый расчет советского лидера: «Разрешите внести поправку. […] Теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя. теперь надо перейти от обороны к наступлению. Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом. От обороны перейти к военной политике наступательных действий».

Не задерживаясь на анализе глубокого смысла этих слов – которые являются предметом дискуссий среди историков, расскажем об одном решении и инициативе тандема Тимошенко – Жуков, которые понятны только в свете сталинского выступления 5 мая. 13 мая Сталин наконец согласился выдвинуть к западным границам четыре армии, прибывшие из внутренних районов страны; они должны были создать второй стратегический эшелон по линии Днепр – Двина. Но он поставил условие, что эти передвижения должны сохраняться в тайне.

Самым невероятным результатом речи от 5 мая стал план упреждающего удара[337], предложенный Жуковым и Тимошенко 15 мая. Невозможно усомниться в связи между двумя этими событиями. Это подтверждают и беседа Тимошенко с генералом Лященко, и, независимо от него, Жуков в разговоре с В. Анфиловым в 1965 году: «Идея предупредить нападение Гитлера появилась у нас с Тимошенко в связи с речью Сталина 5 мая 1945 года… в которой он говорил о возможности действовать наступательным образом. Это выступление в обстановке, когда враг сосредоточивал силы у наших границ, убедило нас в необходимости разработать директиву, предусматривавшую предупредительный удар»[338]. Разумеется, в своих «Воспоминаниях» Жуков ни единым словом не обмолвился об этом плане, потому что для советской пропаганды было совершенно необходимо представить СССР невинной жертвой нацистской агрессии, не имевшей никаких воинственных намерений.

Следует остановиться на плане от 15 мая и на реакции на него Сталина. Озаглавленный «Соображения по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками», он имеет гриф «Особо важно. Совершенно секретно. Только лично. Экземляр единственный» и представляет собой пятнадцатистраничный рукописный текст, торопливо набросанный Василевским, с поправками Ватутина под руководством Жукова. Кажется, генералы забыли всякую осторожность и страх перед Сталиным. В преамбуле плана они написали то, о чем до того момента никто не решался писать или говорить вслух: «Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар. Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие войск»[339]. Главное отличие этого плана от мартовского заключается в отказе от идеи контрнаступления (то есть удара после германского нападения) в пользу предупредительного удара (то есть нанесенного до казавшегося неизбежным вторжения германских войск), которому бы предшествовала тайная мобилизация. В остальном этот план повторяет идею о глубоком вторжении вплоть до Силезии с последующим поворотом наступающих соединений на север с целью отрезать Польшу и Восточную Пруссию от остального рейха.

Этот план Жукова написан в спешке и очень небрежно. В нем нет никаких календарных привязок, он не учитывает реальные, весьма ограниченные, логистические возможности недавно присоединенных территорий. Рассуждения о мобилизации очень скудные. Военный историк генерал Гареев[340] полагает, что понадобилось бы от трех до четырех месяцев интенсивной работы, чтобы сделать из этого проекта настоящий военный план. Добавим, что Жуков планировал сосредоточить для удара восемь армий, тогда как южнее Припятских болот было сосредоточено только четыре. План был адресован Сталину. Прочел ли тот его? В своих беседах с Анфиловым и Светлишиным, состоявшихся в 1960-х годах, Жуков утверждал, что да. Генерал Лященко в разговоре с историком Львом Безыменским сказал, что Тимошенко рассказывал ему то же самое. Журнал посещений кремлевского кабинета Сталина выводит нас на 19 мая как на вероятную дату представления плана советскому лидеру. Жуков рассказал Анфилову о реакции вождя:

«Он прямо-таки закипел, услышав о предупредительном ударе по немецким войскам.

 –  Вы что, с ума сошли, немцев хотите провоцировать?  – раздраженно бросил Сталин.

Мы сослались на складывающуюся у границ с СССР обстановку, на идеи, содержащиеся в его выступлении от 5 мая.

 –  Так я сказал это, чтобы подбодрить присутствующих, чтобы они думали о победе, а не о непобедимости немецкой армии, о чем трубят газеты всего мира,  – прорычал Сталин.

Так вот была похоронена наша идея о предупредительном ударе»[341].

Версия Лященко еще более драматична. Он передает рассказ Тимошенко о том, что, когда Сталин начал кричать на Жукова, называя поджигателем войны, тот якобы совсем потерял хладнокровие, и его пришлось вывести в другую комнату. А Сталин, обращаясь к собравшимся, будто бы сказал: «Вот видите, Тимошенко здоровый и голова большая, а мозги, видимо, маленькие… Это я сказал [5 мая] для народа, надо их бдительность поднять, а Вам надо понимать, что Германия никогда не пойдет одна воевать с Россией. […] Если Вы будете на границе дразнить немцев, двигать войска без нашего разрешения, тогда головы полетят, имейте в виду»[342].

Через двадцать пять лет Жуков признается Анфилову: «Сейчас же я считаю: хорошо, что он не согласился тогда с нами [по вопросу нанесения упреждающего удара]. Иначе, при том состоянии наших войск, могла бы произойти катастрофа гораздо более крупная, чем та, которая постигла наши войска в мае 1942 под Харьковом»[343]. А вот Василевский в двух интервью, данных им в 1960-х годах, высказал диаметрально противоположное мнение. Если бы Красная армия, как и предусматривалось его планом, нанесла первый удар с Львовского выступа всеми имевшимися у нее силами и средствами, она бы предотвратила наступление германской армии и даже отбросила бы ее далеко назад. Жуков ответил ему с редкой для него откровенностью: «Объяснение А.М. Василевского не полностью соответствует действительности. Думаю, что Советский Союз был бы скорее разбит, если бы мы все свои силы развернули на границе, а немецкие войска имели в виду именно по своим планам в начале войны уничтожить их в районе границы. Хорошо, что этого не случилось… тогда бы гитлеровские войска получили возможность успешнее вести войну, а Москва и Ленинград были бы заняты в 1941 году»[344]. Мнение Василевского, поднявшегося только до командира полка, а после 1931 года находившегося только на штабной работе, менее весомо, чем мнение Жукова, который летом 1941 года, минуту за минутой, переживал гибель Красной армии. Он своими глазами видел бездну, разделявшую две противоборствующие армии в их структуре, командовании и управлении. В его словах мы находим редчайшее в литературе, посвященной Великой Отечественной войне, признание – Гитлер мог победить СССР. Мы просим читателя вспомнить об этом, когда настанет момент оценивать его деятельность осенью и зимой 1941 года.