Японцы атакуют первыми

Японцы атакуют первыми

В конце июня генерал Комацубара понял, что, выжидая, рискует получить затяжную войну на истощение, к которой он не был готов. Поэтому он решил использовать наступательный дух своей пехоты и ее умение воевать по ночам. Он разработал план окружения противника. Правую клешню тисков составлял ударный отряд, включавший основную часть имевшейся у него пехоты (подразделения 23-й и 7-й дивизий, из которых последняя была элитным соединением), усиленную артиллерией. Левую клешню составлял ударный отряд из конницы и легких танков (две бригады). Правый отряд должен был форсировать реку и затем повернуть на юг, охватывая советские войска, занимавшие плацдарм на восточном берегу Халхин-Гола. У Комацубары было 38 000 человек, 300 орудий разных типов, 300 танков и бронеавтомобилей. Их поддерживали сто восемьдесят самолетов. Штаб Квантунской армии был настолько уверен в предстоящей победе, что пригласил присутствовать при торжестве японского оружия журналистов, а также германского и итальянского военных атташе при правительстве Маньчжоу-Го. К тому моменту Жуков еще не получил основную часть подкреплений в живой силе и артиллерии. Имевшиеся в его распоряжении силы уступали японцам во всем, кроме танков (12 000 человек, 450 танков и бронеавтомобилей). Он был уязвим, и его застали врасплох.

2 июля, в полночь, люди Комацубары пересекли на лодках Халхин-Гол и быстро построили наплавной мост. Место переправы плохо охранялось, подразделения монгольской 6-й кавалерийской дивизии были без труда отогнаны от реки, гора Баин-Цаган была взята. Жуков допустил ошибку: ему следовало оставить на этих высотах надежные части. Необъяснимо, но монголы ничего не сообщили о неудаче своим советским союзникам. Чисто случайно, на рассвете 3 июля, один советский командир, выехавший инспектировать монгольские войска, нарвался на японский авангард. Была поднята тревога, но японцы продвинулись еще на 10 км на юг, не встречая никакого сопротивления. Жуков вскочил в «Форд-8» и вместе со своим порученцем Михаилом Воротниковым помчался разобраться с ситуацией на месте.

Бои на Халхин-Голе (20–31 мая 1939 г.)

Момент был критический. Жуков сохранил хладнокровие. Он приказал подразделениям, удерживавшим передовой плацдарм, оставаться на своем месте, то есть вокруг высоты 733, присматривая за тремя мостами через реку, находившимися за их спиной. В воздухе развернулся жестокий бой. В 10:45 Жуков приказал перейти в контратаку 11-й танковой бригаде комбрига Яковлева – единственному соединению, которое он увидел идущим с запада в большом облаке пыли. В уставе танковых войск не предусматривалось наступление танков без поддержки пехоты, артиллерии и авиации. Вот что рассказывал Жуков одиннадцать лет спустя Константину Симонову: «На Баин-Цагане у нас создалось такое положение, что пехота отстала. Полк Ремизова [149-й] отстал. […] Только кое-что из вторых эшелонов еще осталось на том берегу. […] Создавалась угроза, что они сомнут наши части на этом берегу и принудят нас оставить плацдарм там, за Халхин-Голом. А на него, на этот плацдарм, у нас была вся надежда. Думая о будущем, нельзя было этого допустить. Я принял решение атаковать японцев танковой бригадой Яковлева. Знал, что без поддержки пехоты она понесет тяжелые потери, но мы сознательно шли на это. Бригада была сильная, около 200 машин. Она развернулась и пошла. Понесла очень большие потери от огня японской артиллерии, но, повторяю, мы к этому были готовы. […] Танки горели на моих глазах. На одном из участков развернулось 36 танков, и вскоре 24 из них уже горело. Но зато мы раздавили японскую дивизию. Стерли. […] Когда все это начиналось, я был в Тамцак-Булаке. Мне туда сообщили, что японцы переправились. Я сразу позвонил на Хамар-Дабу и отдал распоряжение: „Танковой бригаде Яковлева идти в бой“. Им еще оставалось пройти 60 или 70 километров, и они прошли их прямиком по степи и вступили в бой. А когда вначале создалось тяжелое положение. Кулик потребовал снять с того берега, с оставшегося у нас там плацдарма артиллерию – пропадет, мол, артиллерия! Я ему отвечаю: если так, давайте снимать с плацдарма все, давайте и пехоту снимать. Я пехоту не оставлю там без артиллерии. […] Тогда давайте снимать все. В общем, не подчинился, отказался выполнить это приказание и донес в Москву свою точку зрения. […] И эта точка зрения одержала верх»[274].

Этот последний пункт противоречит истине. Рассказанный инцидент датируется 14 июля, то есть он произошел неделей позже описанных событий и совершенно не похож на то, что было рассказано. На самом деле еще 13-го Кулик приказал Жукову отвести все войска с восточного берега Халхин-Гола, чтобы лучше организовать оборону на противоположном берегу. Жуков подчинился. Когда в Москве Шапошников и Ворошилов узнали о существовании этого приказа, они немедленно отменили его, квалифицировав как «неправильный и крайне вредный». Жуков подчеркнул, что выполнял приказ Кулика, но было понятно, что в душе он согласен с Шапошниковым. Ворошилов занервничал, объявил Кулику выговор и приказал ему вернуться в Москву[275]. В этой истории Жуков продемонстрировал дисциплинированность, хотя был не согласен с полученным приказом. Его можно понять: ведь он был никому не известным комдивом. Как он мог не подчиниться командарму, начальнику Артиллерийского управления РККА, заместителю наркома обороны и личному другу Ворошилова? Жукову настолько не понравилось, как он себя повел в данной ситуации, что он написал неправду. Действительно, в своих воспоминаниях Жуков очень любил представать человеком, уверенным в себе и умеющим отстаивать собственное мнение, несмотря ни на какое давление. На Халхин-Голе он не всегда был таким. Он будет таким – до известной степени – в дальнейшем.

Под ударом танковой бригады Яковлева японская пехота остановилась, зарылась в землю, выставила батареи противотанковых орудий и выпустила вперед волны никухаку когеки – людей-бомб, которые бросались под танки и подрывали их вместе с собой. Никакой паники, никакого отступления, офицеры и унтер-офицеры действовали инициативно: мы готовы биться об заклад, что Жуков хотел бы командовать такими войсками. Во второй половине дня он бросил в новую атаку еще 200 танков 7-й и 36-й механизированных бригад – последней командовал комбриг Федюнинский, который в дальнейшем станет одним из ближайших сподвижников Жукова,  – и снова потерял половину танков. Но японский план был сорван. Тем более что продвижение левофлангового ударного отряда Комацубары остановлено настоящим ливнем огня артиллерии, которую Жуков отказался отводить. У Кумацубары не осталось иного выбора, кроме как ночью уйти за реку, на прежние позиции. Он потерял 20 % личного состава и более половины своих танков. Оставшиеся дни июля японцы безуспешно пытались выбить красноармейцев с плацдарма на восточном берегу. В частности, 23 июля, получив дополнительную артиллерию из Японии, 23-я дивизия предприняла фронтальную атаку. Но на 25 000 снарядов, выпущенных японцами за три дня, советская сторона ответила вдвое более интенсивным огнем. Сражение затягивалось, а в этой ситуации советская сторона была сильней. Она готовилась к продолжительной операции, а японцы – к короткому сражению. Мощь советской артиллерии увеличивалась, ее огонь изматывал противника. Жуков позволил провести ряд контратак с целью расширить плацдарм на восточном берегу. Это было очень важно: плацдарм позволял ему перейти в решающее наступление, не тратя времени и сил на форсирование реки. Однако в этих атаках погибли двое лучших из подчиненных ему командиров – Яковлев и Ремизов.

Строгость Жукова – к себе самому и к другим – могла быть и контрпродуктивной. Так, в ночь с 11 на 12 июля два батальона 603-го полка 82-й дивизии дрогнули и побежали, открыв во фронте брешь в 5000 метров, чем могли воспользоваться японцы. Не имея никого, чтобы закрыть прорыв, Жуков направил туда… Ортенберга, заместителя главного редактора «Красной звезды»! 82-я дивизия была территориальным соединением без всякого боевого опыта, большинство ее военнослужащих даже не имели формы[276]. 12 июля Жуков получил телеграмму, подписанную Ворошиловым и Шапошниковым:

«Противник 5 июля отступил, понеся потери. Наши части были также потрепаны, переутомлены. Нужно было воспользоваться сложившейся обстановкой для приведения себя в порядок и отдыха.

Об отдыхе людей вы не заботитесь, а это один из главнейших факторов успешных действий на фронте. Отдохнувший противник в ночь с 7 на 8 июля вновь атаковал, и вам нужно было отбить противника на основном рубеже обороны. Вместо этого 9 июля вы перешли в общее наступление, невзирая на мое предупреждение этого не делать. Я предупреждал вас также не вводить в бой головной полк [603-й] 82-й стрелковой дивизии прямо с марша; вы и этого не выполнили, хотя и согласились с моими указаниями. Я понимаю ваше желание вырвать инициативу у противника, но одним стремлением „перейти в атаку и уничтожить противника“, как об этом часто пишете, дело не решается. […]

Вы жалуетесь на неподготовленность. 82-й стрелковой дивизии, но ведь вы ничего не сделали, чтобы исподволь ввести их в бой, „обстрелять“, дать комначсоставу и бойцам „принюхаться“ к бою, обстановке. Вы эти части бросили наряду с другими в атаку, на них сделали ставку и хотели с их помощью „уничтожить“ противника.

Вы жалуетесь, что не спите седьмые сутки. Это тоже один из элементов дезорганизации и непонимания обстановки. […] Мы несем огромные потери в людях и матчасти не столько от превосходства сил противника и его „доблестей“, сколько оттого, что вы все, командиры и комиссары, полагаете достаточным только желание и порыв, чтобы противник был разбит. Этого далеко не достаточно, хотя и важно. Необходима выдержка, организованность, продуманность действий. […]

Предупреждаю еще раз, что всякая часть, и кадровая тоже, требует некоторого времени, чтобы освоиться с боевой обстановкой. Командование должно уметь ввести новую часть в бой, дать ей почувствовать, что она может бить противника».

Находясь в 7000 км от места событий, Шапошников разглядел множество моментов: суровость в обращении с солдатами, наступательный дух, порой избыточный, недостаточное внимание к подготовке частей и соединений. И это беда не одного только Жукова, но всего командного состава Красной армии. Из этой телеграммы можно также сделать вывод о неопределенности ситуации, о сложных путях принятия решений и запутанном переплетении компетенций. Жуков не должен был докладывать своему непосредственному начальнику, Штерну, чей военный округ 5 июля был преобразован во фронт. Но он отчитывался по прямому телефонному проводу и по телеграфу непосредственно перед Ворошиловым и Шапошниковым в Москве, не считая того, что находился под присмотром Кулика, который посылал начальству собственные доклады, не ставя Жукова в известность. В этих организационных слабостях больше виноват Ворошилов, а не Жуков. 25 августа командование Квантунской армии отдало Комацубаре приказ прекратить любые наступательные действия и удерживать позиции. Японская сторона устала, рассчитывала, что бой угас, и надеялась, что сложилась патовая ситуация. Для Жукова же операция только начиналась.

19 июля 57-й особый корпус стал 1-й армейской группой, а Жуков получил полную оперативную самостоятельность по отношению к Штерну. Таким образом, он стал единственным руководителем предстоящего сражения. С 1 августа, по мере того как японцы стали разжимать хватку, а его собственные тылы организовывались, Жуков начал тщательно готовить следующую фазу. Главные силы были незаметно отведены с передовых позиций на 30 км в тыл, чтобы обучиться основам взаимодействия на поле боя между пехотой, артиллерией и авиацией. Это много говорит об уровне их подготовки… Разведка доложила Жукову, что основные силы японцев сосредоточены в центре; фланги казались более слабыми. В его уме сразу же возникла схема, приблизительно соответствующая Каннам – сковать центр противника, заставив его поверить, что именно так наносится главный удар, и затем ударить по флангам с последующим окружением неприятеля. Но план должен сохраняться в строжайшем секрете. В его детали посвящены только пять офицеров. Ночью громкоговорители транслировали шумы земляных работ, создавая у японцев впечатление, будто Красная армия интенсивно строит оборонительные сооружения. Демонстративно подвозились в больших количествах дрова для укрепления траншей. В войсках раздавались брошюры о правилах действий в обороне. Радиообмен, намеренно ведшийся с помощью слабых кодов, говорил о том же самом. Танковые соединения держали вдали от переднего края, к которому их намеревались подтянуть только в ночь перед наступлением. На протяжении трех недель Жуков приказывал гонять туда-сюда несколько десятков танков, не заглушая звуки выхлопов моторов, чтобы японцы перестали обращать внимание на эти перемещения. Каждую ночь артиллерия производила по нескольку сотен выстрелов, не давая противнику спать и менять позиции. Начиная с 1 августа русские выпускали по одному снаряду в секунду, а в период более интенсивных боевых действий – в два-три раза больше. Японцы же, не планировавшие затяжной войны, берегли свои орудия и боеприпасы.

Квантунская армия тоже не теряла времени зря. Была создана система обороны из нескольких полос, с противотанковыми узлами сопротивления, бункерами и закрытыми пулеметными гнездами. 10 августа была образована 6-я армия под командованием генерала Огису Риппу, в которую была включена группа Комацубары. Пришли подкрепления, доведшие численность противостоящей Жукову группировки до почти 30 000 человек, 300 орудий и миномета, 135 танков и бронеавтомобилей. У Жукова было 57 000 человек, 634 орудий и миномета, 498 танков, 385 бронеавтомобилей и 515 самолетов. То есть, его превосходство над противником по танкам и бронеавтомобилям было шестикратным, по артиллерии и истребителям двукратным, по бомбардировщикам – трехкратным[277]. Чтобы облегчить управление этими силами, командующий фронтом Штерн направил к Жукову Воронова, начальника всей артиллерии Красной армии, и Смушкевича, командующего авиацией, которые обосновались на КП Жукова. Но командовал он один.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.