Глава XIX

Глава XIX

20 декабря 1982 г. Провинция Фарьяб. Районный центр Андхой.

Благодаря ряду операций, проведенных нами совместно с афганскими отрядами самообороны, обстановка в окрестностях Андхоя стабилизировалась. Этому способствовало и то обстоятельство, что зимой большая часть боевиков хоронится в кишлаках, ожидая потепления.

Секретарь парткома НДПА провинции Фарьяб Альборс, используя временное затишье, объезжал со своей свитой самые дальние уголки района, встречаясь со старейшинами кишлаков, родовыми авторитетами, племенными вождями. Во время этих поездок он рассказывал селянам об Апрельской революции, ее целях и задачах, о последнем Пленуме ЦК НДПА и работе провинциального комитета партии.

Разъезжая по провинции, я не раз сталкивался с тем, что ни кочевники, ни земледельцы из глубинки не имели ясного представления о происшедших в стране изменениях. Обычно на вопрос, кто сейчас является главным правителем Афганистана, люди в большинстве случаев называли Дауда, тем более что его портрет все еще украшал государственные денежные знаки, реже называли имя Тараки. Ни Амина, ни Кармаля многие просто не знали. О революции слышали очень мало. Бывало, что дехкане и кочевники главным человеком в стране называли кого-то из полевых командиров, терроризировавших их кишлаки и кочевья.

Обычно наше появление в глубинке афганцы встречали настороженно. Не зная о событиях, происходящих в стране, они тем более не знали о том, что наши войска находятся на их земле по просьбе афганского правительства. Когда наша колонна проходила какой-то удаленный от центра кишлак, нередко приходилось наблюдать, как поодиночке и целыми группами в горы убегали вооруженные мужчины. По-видимому, тут срабатывал исторический стереотип. Афганцы за многовековую историю страны привыкли к тому, что европейцы приносили им только лишения и страдания и что единственный язык, на котором с ними можно говорить, – это язык оружия. Из последний примеров этого – вооруженная борьба против британских завоевателей, которая помогла афганскому народу отстоять свою независимость. Вот почему для многих в Афганистане мы были и остаемся опасными инородцами.

Там же, где мы постоянно бывали во время операций или оказывали посильную помощь, афганцы во многом меняли свое отношение к нам, но, по-моему, просто внешне. В глубине души, я думаю, они продолжали считать нас помехой в урегулировании своих внутренних межнациональных и территориальных конфликтов. Слишком долго у нас это не хотели понимать.

Кто-то из читателей спросит меня: на чем основываются мои выводы?

Отвечу: на многочисленных контактах с дехканами, кочевниками, старейшинами кишлаков, родовыми авторитетами и даже муллами. Не раз мне приходилось разговаривать и с пленными душманами: с теми, кто раскаивался в содеянном, и с теми, кто не скрывал своего злобного отношения и к нам, и к Саурской (Апрельской) революции. Очень много об афганцах я узнал и в Андхое, сопровождая секретаря провинциального парткома Альборса.

Однажды мы побывали в одном из пригородных кишлаков. Как я уже говорил, основное население района – туркмены из племени алиили. Жилища туркмен во многом отличаются от жилищ узбеков. Крыши у них не плоские, а куполообразные. Селятся и живут они обычно по родам, которые, в свою очередь, подразделяются на родовые кланы. Каждый клан проживает в своем квартале, имеет одну-две небольшие мечети, где молятся не реже пяти раз в день. Обычно имама, человека, который руководит молитвой, дехкане выбирают из своего квартала.

Мы побывали в доме одного из родовых авторитетов кишлака. Крепкий 60-летний старик был бодр и деятелен и сразу начал показывать свое хозяйство. За высоким глинобитным дувалом, кроме большого дома, разделенного на женскую и мужскую половины, было много хозяйских построек. В коровнике стояло 30 коров, по двору гуляло несколько чистокровных текинцев, чем немногословный хозяин похвастался сам. Всего у него было 10 лошадей. Всю работу в хозяйстве выполняли шестеро сыновей. На период посевной и уборочной кампании богач нанимал пять-шесть батраков, платил им от 80 до 120 афгани в месяц. С особым удовольствием показал старик свой сельскохозяйственный инвентарь. Год назад у одного из кооперативов он купил уже далеко не новый трактор «Беларусь» года семидесятого выпуска, были у него и плуги, но хозяин тут же добавил, что он не всегда в состоянии использовать технику, потому что уж очень дорого горючее. Поэтому большую часть посевных площадей он обрабатывает по старинке, с помощью деревянного плуга омача, снабженного железным лемехом. Борону заменяла широкая доска, утыканная длинными гвоздями. Внутренние покои мужской половины богача обставлены довольно современно. Стены устланы богатейшими коврами ручной работы. На низеньком столике, меж кувшинов старинной работы, блистал серебристой поверхностью стереомагнитофон. В углу гостевой комнаты пристроился японский телевизор. Старик частенько смотрит передачи советского телевидения. Он много знает о нашей жизни, жизни советской Туркмении, но многие существующие в СССР порядки не разделяет. Откровенно признался, что выключает телевизор, как только по телевизору показывают туркменок без накидок. Не нравится ему и то, что в советской Туркмении очень мало мечетей. Что ж, я непосредственно столкнулся с реальностью афоризма: «В Афганистане шариат не религия, а образ жизни». С этим сталкиваешься на каждом шагу, и с этим здесь нельзя не считаться.

Старик посетовал на то, что увеличиваются налоги, а заниматься сельским хозяйством все труднее и труднее. Ведь ни для кого не секрет, что полевые командиры облагают налогом все ввозимые в Андхой товары и потому духанщики торгуют товарами по более высоким ценам. Старик начал перечислять налоги, которые ему приходится платить.

Прежде всего подати государству и духовным лицам (салгыт) за пользование земельным участком – до 50 афгани или 20 килограммов пшеницы, столько же ячменя. Особенно высоки подати духовенству: хушур – ¹/₁₀ часть урожая, зекат – ¹/₄₀ часть скота. Кроме того, духовенство, ссылаясь на шариат и трудные времена, требует ¹/₄₀ часть серебряных украшений.

Старик, покряхтывал, с сожалением перечисляя свои податные убытки, частенько повторяя, что уже на грани разорения. Признаться, я был уверен, что он, как и все богачи, уж больно прибедняется, старается выглядеть чуть ли не нищим. Позже я узнал, что старик женил своего среднего сына на ковровщице, заплатив за нее калым в 150 тысяч афгани, и что уже в этом году невестка соткала два ковра 2 на 3 метра, которые стоят до 40 тысяч афгани. Так что еще два ковра – и калым окупится полностью, и невестка начнет приносить скупому богатею чистую прибыль.

Перед тем как попрощаться, хозяин пригласил нас за стол. Правда, в обычном смысле этого слова стола не было. В комнате прямо на полу был разостлан пестрый ковер очень тонкой работы. На ковре стояли исходящие ароматным духом блюда с пловом, с шашлыками, тонко нарезанными ломтиками мяса. В середине этого «стола» возвышались горки винограда, персиков, гранатов и других фруктов. Роль хозяйки, в нашем понимании, выполнял, по всей видимости, один из батраков. Он ловко с подносом в руках лавировал меж гостей, расхаживая по столу, как по земле.

Разговор за столом, на правах хозяина и старшего, начал старик. Говорил он о видах на урожай, о ценах на рынке, о молодежи, которая думает больше о развлечениях, чем о вере. Мы молча слушали, не перебивая гостеприимного хозяина. Пусть выговорится.

Найдя в нас внимательных слушателей, старик не стал злоупотреблять нашим терпением и, выпроводив из гостевой комнаты старших сыновей и батрака, достал из заветного местечка бутылку с прозрачной жидкостью, торжественно водрузил ее на середину импровизированного стола.

К нашему немалому удивлению, это была самая обыкновенная «Столичная».

Сам он пить отказался, ссылаясь на запрет шариата.

После первых же тостов разговор за столом принял более оживленный характер. На наши вопросы хозяин старался отвечать логично и полно. Чувствовались мудрость лет и отличное знание обстановки не только в Афганистане, но и далеко за ее пределами.

Я еле успевал записывать суть кратковременных диалогов, возникающих за столом.

– Что вы знаете о Саурской (Апрельской) революции, ваше к ней отношение?

Старик задумался. Говор за столом прекратился, все ждали, что он ответит.

– Я считаю, что путь, по которому пошел Тараки, был предначертан Аллахом. Его программа нашла отклик у всего афганского народа в большей степени потому, что была истинно афганской. Все последующие перемены, происходившие в Кабуле, стали нам во вред. Мне и моим соплеменникам чужды как европейский, так и русский путь развития страны. Мы хотим жить по-своему. Развивать промышленность, чтобы у нас были машины и орудия сельского хозяйства, торговать, чтобы в лавках духанщиков было изобилие всевозможных товаров, развивать науку и в то же время помнить, что страна наша мусульманская и основной закон в ней – шариат.

Я считаю, что Саурская революция, после смерти Тараки, пошла не по тому пути. Рано или поздно это поймут все!

– Как относитесь вы и ваши родичи к нашему военному присутствию? – спросил я.

– Отрицательно! – не задумываясь, откровенно ответил старик.

Честно говоря, такого категоричного ответа мы не ожидали. Не ожидали этого и афганские партийные функционеры. Хозяин, не обращая внимания на гостей, продолжал:

– Каждая страна должна свои внутренние проблемы решать самостоятельно. Что требовала оппозиция, поднявшая оружие против правительства Бабрака Кармаля? Не социалистического, а другого пути развития страны. Мы все-таки ваши соседи и наслышаны о ваших колхозах, о ваших законах, которые не защищают простого человека, о ваших религиозных кощунствах. Все это не для нас.

Когда вы с оружием в руках пришли в наши города и кишлаки, старейшины кишлака собрали джигитов и, передав в руки оружие, сказали: «Идите и защищайте нашу землю, наши жилища от неверных». Для нас, с оружием в руках, вы всегда будете чужими, будете врагами.

– А что сделать, чтобы мы всегда были только добрыми соседями?

– Вывести свои войска с нашей земли! Мы готовы решать свои политические вопросы самостоятельно. Ведь мусульманин с мусульманином быстрее найдут общий язык. А с вашей страной мы всегда готовы дружить и торговать. Ведь с Россией туркмены-алиили жили в дружбе с незапамятных времен. Еще мой дед более ста лет назад вместе с другими старшинами Андхойского ханства обращался к русскому царю с просьбой о получении подданства, с назначением губернатором нашего глубокочтимого предка Даулет-хана. Не наша вина в том, что льется еще не только афганская, но и русская кровь. Видит Аллах, мы этой войны не хотим…

Распрощавшись с гостеприимным хозяином, мы направились к машинам, стоящим в переулке. Во дворе, кроме сыновей старика, было с десяток других джигитов. По взглядам, которым они нас провожали, и по топорщащимся халатам, под полами которых угадывались очертания винтовок, мы без труда определили – люди вооружены.

И только тогда мне стали понятны смелость и откровенность старика, недаром говорят туркмены: «У кого опора гора, у того железное сердце».

До своей крепости мы доехали без происшествий. Может быть, и потому, что нас незаметно сопровождали джигиты мудрого старика.

Эта и многие другие встречи с афганцами рождали в моей душе множество противоречий. Основное из них то, что я не видел какой-нибудь реальной цели в выполнении «интернационального долга» и в то же время обязан был выполнять приказы, воспитывать солдат так, чтобы и они выполняли эти приказы беспрекословно. Возможно, потому, что я интересовался Афганистаном, событиями, происходящими в стране, нравами и обычаями немножко больше, чем просто наблюдатель, воевать мне было тяжелее, чем остальным офицерам.

В Афганистане я не только стрелял туда, куда мне приказывали, но и старался уяснить для себя причины затянувшейся войны. Во многом эти причины вытекали из самого уклада жизни афганцев, исторических корней их жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.