Чертова мельница

Чертова мельница

Нет, ребята, не смогу я, наверное, объяснить. Если кто сам так не попадал, вряд ли меня поймет. И хоть история эта не сильно красивая и отнюдь не героическая, все ж попробую рассказать по порядку…

Вообще-то, я никак не ожидал, что со мной такое случится! Это надо ж было влипнуть под дембель. Мало еще, просто влипнуть, в конце концов – попал как попал, дело обычное и понятное – но ведь нельзя же так слетать с катушек, пугаться до неприличия, до дрожи в коленках. А беда в том, что подловили меня неожиданно, как говорится, «на вдохе», и от этого нервы мои просто сдали, такие шуги меня взяли! Я вроде как в нокаут попал – на пол не лег, но выключился. Слава богу, что пробило уже потом, так что ноги дрожали только на обратном пути. Надеюсь, никто не заметил.

Когда год отслужишь и начнешь вторую половину службы разматывать, в какой-то момент вдруг замечаешь, что становится почти пофиг, что дальше с тобой будет. С ребятами мы об этом не разговаривали, но по виду и поступкам я видел, что с ними происходит то же самое. Не знаю, как другие, но за себя могу сказать, как до этого дошел. Не вдруг, а постепенно понял, что наелся я этого дерьма до того, что даже волноваться сил больше не осталось. Нервы же у нас не железные. Это только в песне, в шутку так говорится, мол, нервы мои – стальные канаты. Мы ж не спецназ и не десантники, не морпехи, никакой специальной подготовки не проходили. Обыкновенные мы, ну самые что ни на есть обыкновенные! Простая пехота. Солдаты. И ничего больше про нас не скажешь… Разве только что-то там у классика было: «…если ранить его плоть ножом, то из нее так же потечет кровь?..» Или не так у классика, путаю чего-то?

Хотя, конечно, пофиг-то пофигом, но обреченностью это не назовешь. Все мы в глубине души верили, что произойдет чудо, и мы сумеем вырваться, выскользнуть, проскочить… Но это ж не значит, что нужно прятаться за чужими спинами. На рожон не лезть – это да, это допустимо. А вот больным сказаться, лишний раз на боевые не сходить, не подставится – извини, брат, это уже не катит! Какой ты черпак тогда? К тому же сам в себе силу чувствуешь – все знаю, все умею и ничего не боюсь. Готов, короче, к труду и обороне! Тянулось такое состояние довольно долго, больше, чем полгода. А потом стал я замечать, что отношение меняется. Может, устал? Или та беспечность была все-таки напускной, а страх просто где-то глубоко в загоне сидел да нервы подтачивал? Вот они и начали сдавать.

Это ведь только говорят, что страха нет… На самом деле, есть он у всех… Вот только нельзя его наружу выпускать.

Может, я тогда надломился, когда мы тащили ребят с точки на Сарипульском мосту? И не просто каких-то не известных тебе бойцов, хотя, конечно, любого жалко, особенно когда вот так, ни за что ни про что. Но эти пацаны были нашего призыва, пара месяцев до Приказа, без пяти минут дембеля! И если не близкие друзья, то уж точно хорошие знакомые и приятели, больше года плечом к плечу стояли, вместе лямку тянули. А уж до чего глупо и обидно вышло! Не то чтоб не в бою, бой-то как раз был. Но если б просто бой, то ничего бы с ними не случилось. Сарипульский мост – «точка» грамотная! Стены, башни, доты, окопы – все по уму сделано! И народу немало – человек двадцать пять: взвод Второй роты да минометный расчет! Короче, есть кому отбиваться. А на крайний случай и помощи ждать не долго, до Крепости километра три всего.

Но в тот раз, говорят, была просто бестолковщина какая-то – то «Тревога!», то «Отбой!». Несколько раз ребята занимали позиции и открывали огонь по духам, которые с горы их «точку» обстреливали. Потом давали отбой, и они уходили из окопов.

Мы в Крепости слышали стрельбу на мосту и догадывались, что добром не кончится, что спать можно не ложиться, все равно сейчас поднимут по тревоге.

Началось это вечером, ближе к отбою. Со стороны моста вдруг раздался треск очередей – яростная такая стрельба, злобная и частая, не утихавшая несколько минут. Мы сразу напряглись в ожидании команды из штаба: «Тревога! Батальон, строиться!» Но команды не поступало, а стрельба вдруг стихла. Ну, это нам понятно было, случалось такое не раз. Померещилось часовому в темноте, он и поднял тревогу, а ребята, заняв позиции по боевому расчету, для прикола пошли пулять на все четыре стороны, чтобы нервное напряжение сбросить. Правда, такая пальба стихает обычно через пару минут и больше уже не возобновляется. Именно поэтому мы и напряглись – стрельба продолжалась дольше обычного, а стихнув, вскоре возобновилась. Всем ведь понятно, что два раза подряд никто нервы расслаблять не станет. Мы готовы были, не дожидаясь команды, броситься к машинам, чтобы выдвигаться на помощь ребятам. Но команды не было, мы сидели в кубриках, прислушиваясь и понимая, что просто так это не кончится, все равно придется ехать. Когда после очередной перестрелки наконец дали команду выступать, мы просто вздохнули с облегчением и бросились в парк к своим машинам. Все было как всегда – в темноте взревывали двигатели, пехота лезла на броню, рассаживалась перед башнями, хватаясь за стволы пушек и пулеметов. Мы только удивились, увидев у бээмпэшек батальонного медика с носилками. Но никто и подумать не мог, что через десять минут нам придется тащить на этих носилках четыре исковерканных взрывом тела.

Ребята были еще живы, и мы несли их головами вперед. Я держал задние ручки носилок, так что все время видел того, кто лежал на них. Он выл от боли и материл нас на все лады, прося не дергать, нести аккуратнее. А что мы могли сделать в темноте среди камней? Боль так исказила его голос, что я не мог узнать, кого же мы тащим. Потом, уже в батальоне, занеся носилки в медпункт и опустив на пол рядом с другими, я взглянул на раненых и понял, что не узнаю никого из них. Помнится, еще подумал, что это все молодые, которых не разбираешь, а значит, жалеешь чисто абстрактно, просто как своих ребят. Каково же было узнать, что я нес Серегу Берендея, своего приятеля из минометной батареи, с которым знаком почти полтора года!

Подробности потом рассказали ребята из второй роты. Получилось так, что во время очередной «тревоги» минометный расчет запустил очередную мину в ствол своего «самовара», но выстрела не произвел, потому что дали «отбой». А во время следующей «тревоги» кто-то запустил в ствол вторую мину и дернул шнур. Получилась «накладка», и миномет разлетелся на куски, разорвав стоящих рядом троих минометчиков и одного бойца второй роты.

Случайность! Нелепость! Глупость!

Может, именно тогда и надломилось во мне что-то? Я увидел этих изуродованных ребят и понял, что никакими своими уловками невозможно обмануть судьбу?

Но прошло немного времени, и все мы успокоились – выбывшие забываются быстро. Невозможно долго переживать, ведь каждый день с каждым из нас может случиться то же самое, никто не гарантирован от «раннего дембеля». «Ранний дембель» – это если боец уезжает в Союз не по замене, после Приказа, а по ранению или и того хуже – увозят его. Это вроде бы юмор такой – «ранний дембель». Вообще с юмором у нас было все в порядке, хохмили на каждом шагу. Удивляло только то, что совершенно не воспринимаются анекдоты. То, что в гражданской жизни вызывало хохот, самые лучшие и смешные анекдоты, почему-то казались глупыми и неуместными в армии. Зато появились свои приколы, придуманные непосредственно нами, и наверняка абсолютно глупые со стороны. Например, осенью, во время встречи колонны из Файзабада, мы с механиком-водителем Колей полдня возили в десантном отделении нашей машины труп сорбоза, солдата союзной нам афганской армии. Парень поймал рикошет, когда пехота пряталась от обстрела за броней медленно ползущих бээмпэшек. Помочь ему никто уже не мог, пуля попала прямо в рот и разворотила все внутри башки. Раненого просто сунули в десантное отделение нашей машины, положили на железную скамейку в левом отсеке, связав между собой шнурки ботинок, чтобы ноги не раскидывались. Со своего места в операторской я периодически заглядывал в десант и смотрел на парня, у которого при каждом вздохе выталкивалась изо рта порция крови. Мне было жаль его, но что я мог сделать? Вокруг шел бой, и нужно было стрелять, чтобы помогать другим, еще живым ребятам – нашим, из моей и из второй роты, друзьям, приятелям, просто сослуживцам. До афганца ли тут? Тем более медик, видимо, уже сделал все что можно, так что оставалось только довезти раненого до батальона и отправить на вертушке в полковую санчасть. Правда, через два или три часа малый помер. Повернувшись к нему в очередной раз, я увидел, что он перестал дышать и кровь больше не течет на пол десанта. Так что до вечера мы возили с собой просто труп.

После того случая в нашем обиходе появилось новое выражение. Если кто-то сильно лез на рожон, про него говорили: «Этот решил прокатиться в Колином левом десанте!» Чем не юмор? Вам это не кажется смешным? А вот мне в армии анекдоты про тещу или про Чапаева не казались смешными! Сейчас я думаю, до чего ж нужно было дойти, чтобы такой юмор стал в ходу?

Все это я к тому рассказываю, чтобы понятней было, как наши нервы были натянуты. Полгода такой жизни – и любая психбольница сочла бы за честь принять любого из нас, выделив лучшую палату, подальше от набивших оскомину Наполеонов и падишахов. Сейчас в таких случаях говорят, мол, люди долгое время находились в стрессовой ситуации. Тогда о стрессе мы ничего не знали и лечили себя, как умели – в отсутствие водки курили чарс – гашиш. И ничего! Живы и здоровы, дело идет к Приказу… И тут новая напасть, появился Этот!

Его к нам из полка перевели. Объяснили, неофициально, конечно, что, мол, не может боец выдерживать таких условий, как в полку, и слезно просил перевести его к нам, в воюющее подразделение. Дурак, однозначно! Нашел к чему стремиться! Батальон наш отнесен на сорок километров от пункта дислокации полка. Старинная крепость в долине, вокруг горы. Ущелья полностью духами блокированы. В сторону полка мы в лучшем случае километров на пять могли продвинуться и вставали намертво. Соответственно, связь с «большой землей» только вертушками, в смысле поставки – только вертолетами. И если срочная необходимость, а погоды нет, то раненые могут три дня орать в кубрике медика, а помочь им будет невозможно. Не вывезешь в полковую санчасть!

Естественно, когда каждый гвоздь доставляется по воздуху, ощущается постоянная нехватка чего-нибудь. Нет! Патронов и снарядов всегда хватает. Газета «Красная звезда» тоже в наличии, даже если вертушки месяц не прилетят, в сортир будет с чем ходить. А вот жратва, курево – это во вторую очередь. Успели забросить – хорошо, не успели – потерпите, не помрете. Курить вредно, лучше бросать, а еда солдатам перед боевым выходом – вред смертельный. Сытый боец неуклюж и медлителен, а голодный пойдет в кишлак очертя голову, в надежде раздобыть пожрать! С голоду помереть не давали, конечно. Всегда в загашниках что-нибудь найдется, хотя бы рыбные консервы в мятых банках, а еще старая крупа, овсяная или еще такая, я не знаю того растения, из которого ее делают, может, из ячменя? Называется такая каша – «шрапнель». Очень подходящее название, скажу вам. А вот попробуй, пожри-ка две недели овсянку на воде, да без соли!!!! А без сигарет? Без спичек? Да мало ли что!

Короче, жизнь в батальоне – не сахар. Наверно, Этот просто толком не понимал, куда напрашивается. Может, думал, что здесь день и ночь сплошное геройство, бесконечные засады и боевые выходы, шмоны кишлаков, нажива, а в перерывах все обкуриваются в умат? Нет, не больше у нас выходов, чем, к примеру, у второго батальона, который рейдовый, в полку дислоцирован. А геройство наше в том, чтоб башкой не двинуться – двести человек на территории сто на сто метров и из развлечений только боевые через день, гашиш да телевизор на два часа вечером, пока дизель-генератор гоняют.

Но, видать, приперло пацана, никаких сил не осталось тянуть лямку в полку! Говорили, он в роте охраны служил. Это которые на боевые не выходят, но на охране территории полка стоят годами. Тогда понять можно: «Через день на ремень!» – это вам не шутка, если даже просто в караул ходить. А когда ты даже не в карауле стоишь, а вроде как на боевом дежурстве, по полсуток бессменно в окопе! Тут любой может крышей съехать!

Хотя, может, это и не самое плохое дело? Не нужно по горам скакать, умирать под тяжестью боекомплекта, под духовские пули подставляться. Не нужно каждый день изводить себя мыслями, как бы обмануть судьбу. Эх! Да разве ж расскажешь об этом…

Хорошо служить между годом и полутора. Говорят: «До хрена прослужил – до хрена осталось». Я только потом понял, когда полтора года перевалил, до чего ж беззаботным было то время. Привычно все, знакомо, ничего не страшно. Вроде как надежды практически никакой, так чего ж париться? И пофигу чем заниматься, в какую заваруху лезть, лишь бы время проходило быстрее. А быстрее всего оно идет на боевых! Подготовка к выходу, выход, возвращение, поспал… Глядишь, вот и сутки пролетели. Обижались, если на боевой выход не записали! Ну, не идиоты?

А вот когда последние полгода разменяли, все стало меняться. Вскоре я понял, что начинаю… нет, не бояться, конечно, а беречься, что ли? Вроде уже забрезжил на горизонте дембель, появился шанс выбраться отсюда живым. Хоть и не совсем верилось, а все же! Месяца за три до дембеля я просто с ужасом вспоминал, как полгода назад ходил ночью в кишлак за яблоками. Для чего туда полез? Наверно сам себе доказывал, что все это вранье, будто бы по ночам вокруг Крепости дух на духе сидит и духом погоняет. Яблочка захотелось пожевать, вот и пошел. А тогда, во время операции на Аргу, когда воды мне не хватило, и я ночью поперся на полкилометра вниз по распадку к роднику… Пить хотел? Конечно. Но больше от обиды, что воды не досталось, опоздал к раздаче. И чтобы, опять же, себе доказать! Или тогда, напротив Малангаба, в километре от печально известного Курху, когда с Колей на машине в оцеплении стояли. Уперся в соседнюю рощу собирать грецкие орехи. Иду назад, за спиной автомат с двумя магазинами, руками к груди орехи прижимаю. Наша заглохшая бээмпэшка в полукилометре, на ней Коля – механик-водитель, который и с электроприводом-то, едва ли стрелять толком умеет, а уж на ручном режиме точно не знает, куда нажимать. И на пару километров в округе больше ни одного нашего бойца! Нужны мне были те орехи?

В то время казалось – нормально. Захотел – сделал! А какими словами я себя крыл за три месяца до дембеля! Понимаете, к чему я все это? Ближе к дембелю с нервами совсем беда. Начинает казаться, что все только и думают, как бы тебя угробить! То снаряд в стволе застрял и нужно вылезать на броню под обстрел, чтобы попытаться выпихнуть его в казенник пушечным банником, то какой-то идиот – прапор из взвода снабжения за орденами решил прогуляться и завел взвод в ущелье, так что еще немного – и был бы бахаракский Карамагуль! Словом, как сговорились все против тебя, вознамерились на тот свет отправить. Недаром говорят: «Дембель в опасности!» Очень широкий смысл у этого простого, на первый взгляд, изречения.

Ладно, возвращаюсь снова к Этому!

Короче, приехал он к нам в батальон! Ротный нам сразу сказал: «Кто тронет гада, на себя пинайте! Его к нам прислали на перевоспитание, так что, не дай бог, какая гнида… Сам всех перевоспитаю так, что закапывать будет нечего, вы знаете меня!»

Мы, конечно, его не трогали. Да на фиг нужно! И без него проблем хватает. Тем более, что домой уже хотелось. К тому же любому деду понятно, что возьмись он колпаков сильно воспитывать, можно очень просто даже схлопотать ночью гранату в кубрик! Тем более у нас, в Крепости, где оружие всегда под рукой, а гранаты буквально под ногами катаются. Хорошо, после лета, прежде чем в первый раз печку затопить, догадались там пошебуршить. Эфка выкатилась… Так что лучше и самим молодых не чморить, и другим не позволять!

Ну, приехал пацан. Малый как малый, не атлет, конечно, на вид невзрачный такой. Словом, не лучше и не хуже других. Обыкновенный, короче, каких в пехоте полно. Только вот вслед за ним приполз к нам слушок, что парень этот – бегунок и в полку с ним уже намаялись. Служит месяц, два… Потом хоп, и нет его. И роты давай по территории носиться, искать это чмо. А территория там большая, есть где спрятаться, одни гроты в обрыве над Кокчей за банно-прачечным комплексом чего стоят! То в котельной его найдут, то под обрывом, а то и из кучи угля откопают. Есть в полку такие кучи, сам видел. Там, не поверите, печки углем топят! Это только у нас – промерзлыми дровами да гранатами.

Ну да, так про парня этого. Странным он нам показался. Вроде и не забитый вовсе, а какой-то тихий, жалобный. Зачем его обижать? Кажется, мы гоняли его даже меньше, чем остальных наших молодых. Хотя, стоит заметить, и они у нас не упаривались. Мы ж были «деды» с пониманием.

И вот что еще: даже имя у него было необычное. Альфред!!!

Не Ваня, Саня, Леха, Коля.

Не Султан, Косым, Ибрагим.

И не Аташ, Джума, Шадикуль, Ырысбай.

Нет, блин, Альфред! Это ж надо! Не скажу за весь Афган, но, мне кажется, это был единственный Альфред на всю Бадахшанскую провинцию!

Короче, потеряли мы его через месяц, в воскресенье вечером.

Воскресенье – выходной день даже в армии. Только не нужно путать выходной в армии с выходными в гражданской жизни.

Выходной – это день отдыха, можно подольше поспать. В гражданской жизни большинство людей так и поступают. В армии тоже следуют этому принципу, установили подъем на час позже, чем в обычные дни, в семь часов вместо шести.

Обычные люди в выходные дни развлекаются, ходят на выставки и в музеи, в театры и кино. Выезжают за город на природу или в городе гуляют в парках. Встречаются с друзьями, ходят на дискотеки и в кафе, устраивают застолья дома. У солдат почти то же самое. В выходные проводится так называемая культмассовая работа. Могут организовать спортивный праздник, устроить кросс километров на пять. Но это – в Союзе, а нам не до того. Нам на природу выезжать не нужно, она и так в шаге от нас, с любой точки из Крепости видно окрестные горы со снежными вершинами, боже упаси от выездов туда. Специальные встречи с друзьями нам также не нужны. Друзья здесь повсюду, от них и на секунду не спрячешься, не укроешься даже в батальонном сортире, и там всегда будешь в компании. Бывают моменты, когда хочется, чтобы друзей было поменьше, чтобы хоть часик побыть одному. Это осуществимо. На постах мы стоим через день, и тогда одиночество отпущено каждому в количестве четыре раза по два часа за сутки.

Еще в выходные дни люди занимаются домашними делами – убирают квартиру, устраивают большую стирку, хлопочут по хозяйству. И вот здесь грань между обычным человеком и солдатом почти стирается! В Союзе, в какой-нибудь образцово-показательной воинской части в этот день солдаты вытаскивают все кровати из спальных помещений и полдня скребут пол кусками стекла, снимают мастику. Потом полы моют, вытирают, заливают свежей мастикой и вторую половину дня втирают ее в отскобленные доски. Знаете фильм «Чапаев»? Лысый полковник за роялем играет «Лунную сонату», а денщик трет пол и плачет: «Помирает брат Митька, ухи просит…» С той лишь разницей, что таких денщиков человек двадцать на казарму. Но это в Союзе. А здесь нам не до натирки полов, успеть бы себя обиходить!

Воскресенье у нас – банно-прачечный день. С самого утра в каждом подразделении затапливают баню, молодые таскают воду из ближайшего арыка. Нужно спешить, ведь в роте человек шестьдесят, а в бане и пятерым тесновато. Пока дожидаемся своей очереди в баню, устраиваем стирку. Стираем, естественно, сами. Это в полку есть банно-прачечный комбинат, который обстирывает личный состав, а у нас для этого в каждом подразделении есть походно-полевые кухни – котлы с топками на колесах. В них не готовят пищу, для этого имеется стационарная батальонная кухня. А полевые кухни служат для кипячения белья. Зачем кипятить? Вшей пока никто не отменил! Неделька без кипячения, и поползут бээмпэшки по швам одежды и постельного белья.

Вот в таких хозяйственных хлопотах и проходит выходной день, воскресенье. Только к вечеру в расположении роты стихает суета. Баня остывает, потушены топки под котлами, простыни, наволочки и хэбэшки сушатся на веревках перед помещениями роты, а личный состав, переодевшись в «подменки» или просто накинув бушлат на голое тело, разбредается по спальным помещениям, по кубрикам, и отдыхает. Да! Просто отдыхает. Случаются такие часы и у солдат.

Именно в такой час и пропал этот Альфред.

Мы уже свободны после стирок и бани, валяемся в кубрике чистые и умытые. Ну, курнули слегка, отдыхаем. Остается поужинать и можно спатеньки укладываться. У дедов с этим строго, сон – первый помощник по превращению деда в дембеля.

Вдруг базар. Ротный ходит по кубрикам, выспрашивает что-то. Это уже сулит неприятности, потому что офицерам в солдатские кубрики заходить не принято, только в крайних случаях. И если сам ротный пришел, значит, что-то не так. Значит, это не просто шмон какой-нибудь по наводке на предмет наличия браги. Кто же до отбоя будет брагу пить? Тут что-то другое. А что? Но не война, точно. Если бы плановая война, зачитали бы боевой расчет на разводе после обеда, если внеплановая – подняли бы тревогу. Вопрос! Но благо все кубрики рядом и долго нам гадать не придется.

Заходит ротный и к нам во взвод. Прыгаем с коек, встаем поприветствовать командира. Обычно веселый и благодушный, в этот день капитан выглядел озабоченным и даже суровым, и все же сквозь эту суровость проглядывал его добродушный нрав.

С ходу вопрос ко всем: «Где Альфред, негодяи?»

Это у него шутливое к нам обращение было – негодяи или наглецы. Всегда указывало на несколько неформальное общение. Если реальный залет, такого не услышишь, тут будет все официально, даже на «вы», и обязательно «товарищ боец» или «товарищ сержант». И лучше никогда не услышать от командира такого обращения. Лучше его любимая, с нажимом произносимая формула – резюме, ответ на какую-нибудь нашу неловкую или нелепую отмазку: «Ну, ты посмотри, какие наглецы!».

Вот и тут: «Где Альфред, негодяи?»

В тот момент все это ему еще шуткой представлялось. Мол, что-то давно Альфреда нашего нигде не видно, может, припахали его наглые «дедушки»? Спокойно расспрашивает нас: кто, когда и где в последний раз видел нового бойца.

А откуда мы знаем, где этот боевик! Что, мы за ним приглядывать поставлены? Видел кто-то в бане часа три назад, потом вроде уже и никто – лениво, с тенью обиды, отвечаем мы.

Ротный – в крик. Сказал, елы-палы, следить за ним! А вы, придурки, проморгали! Короче, искать! Всему взводу искать!

Поматерились, поднялись, пошли. А Крепость наша… Там и прятаться негде, территория сто на сто, где спрячешься? Еще и зима к тому же, холодно, и на улице долго не просидишь. А по чужим кубрикам, в другую роту, скажем, или к гаубичникам, или в минометную батарею ходить было как-то не принято. Ладно еще дед или дембель. За время службы успевали подружиться с ребятами из других подразделений, захаживали друг к другу в гости поболтать, бражки хлебнуть, косячок выкурить. Но чтобы молодой по чужим домам болтался – такого быть не могло. Тамошние деды тут же его выкинут, да еще пинков поддадут. Нечего шариться, от службы ныкаться, под предлогом навестить земляка. Послужи сперва, потом будешь с земляками общаться! А так, кроме чужих кубриков, мест для игры в прятки совсем не много. Клуб, склад рыбных консервов, ленинская комната, остывшая баня, аккумуляторная. Быстро посмотрели в клубе, возле машины саперов и их фильтровальной станции, в дровяной сарай заглянули. Нет нигде. Приходится так и докладывать.

Тут ротный уж строит всю роту и дает официальную команду: «Искать!». Прочесываем еще раз всю Крепость. Без дураков шмонаем, от и до! Проверяем в машинном парке все бээмпэшки, осматриваем хибарки постов, где наверху часовые несут службу. Нам и самим уже позарез хочется его отыскать, потому что мы очень хорошо представляем себе, что будет, если сейчас его не найдем.

Нет нигде нашего Альфреда. Вот залет, так залет. Пропал боец, а это – серьезное ЧП. Не справившись по-тихому собственными силами, ротный вынужден доложить в штаб батальона. Команда оттуда – Вторая рота на мост в Бахарак, минометчики – прочесывать территорию батальона. Наша Первая рота направляется в ближайшие горы.

Приплыли!

Представьте облом! Воскресный вечер, после бани, идти в горы. Из-за какого-то чмошника!!!

Собрались по полной боевой, как на настоящую войну: оружие, бронежилеты, полный боекомплект. Пошли. Ну в горы, слава богу, не полезли, да и хрен ли там делать? Как найти человека в горах, ночью? Что он там, лежит и спит на вершинке?

Пошли мы по долине в сторону Чапчи-ближний, по-над речкой, да по-вдоль арыков, по равнине. Рота разделилась на несколько групп, с каждой офицер. Меня к себе замполит взял. Он молодой был, только полгода еще оттянул тогда, опыта маловато. Но парень грамотный, зря не выпендривался, понимал, что знания лишними не бывают, а если не знаешь, не стыдно и спросить у тех, кто знает. Всегда старался держать рядом с собой на выходах Тоху или меня, другой-то пехоты старшего призыва у нас во взводе не было.

Команда у нас подобралась что надо! Только прикинь: ночь, тьма кромешная и в ней толпа – человек семь молодых-зеленых бойцов и мы с лейтенантом. Короче, кандидаты номер один на ранний дембель. Причем понимаю прекрасно, что все это бред, нет смысла его искать по кишлакам, не уйдет он за территорию. Надеяться ему не на что, поймают духи – изрежут на куски. Вроде и на нас обижаться ему было не за что, никто его не трогал, не гонял, не унижал, от чего ж бежать-то на верную смерть?

Тащусь в темноте рядом с лейтенантом, а сам выстраиваю логическую цепочку. И получается у меня, что кроме как в батальоне, в Крепости нашей, негде этому Альфреду быть. А мы тут по окрестностям ночью мотаемся, рисуемся понапрасну. Получается, нам бы перекурить где-нибудь спокойно, подождать, когда его в батальоне поймают, а не по кишлакам ночью колобродить! Говорю об этом лейтенанту, но тот серьезно к службе подходил, приказы выполнял точно. Ответ его был суров и однозначен. Что уж тут поделаешь, идем в войну играть. Но внутри меня уже начало подергивать. Они же не понимают, как мы подставляемся, просто опыта нет. Идем в открытую, шумим, не маскируемся, чуть ли не зовем его: «Альфредик! Где ты?» Еще бы палками по заборам постучать! Они не понимают, а я очень даже хорошо себе представляю, как мы сейчас влипнем, наскочим на духовскую засаду. Вокруг нас только мелкий щебень, ни деревьев, ни валунов, в которых можно укрыться в случае чего. Сейчас полыхнет из темноты автоматная очередь, и все мы повалимся в арык. Словом, нервы разыгрались, и все это предприятие видится мне в самых мрачных красках.

Стараюсь, конечно, хоть что-то сделать, чтобы не быть детским садом на прогулке. Через каждые метров сто торможу, заставляя лейтенанта остановиться. Молодые, как бараны, упираются нам в спины и тоже встают. Прислушиваюсь, может, какой шорох или бряцанье железа выдаст засаду. А может, повезет и где-нибудь рядом послышится храп спящего Альфреда? Нет, ни звука вокруг, только арык плещется да ночной ветер обметает бесснежную каменистую равнину. И тьма, хоть глаз коли, идем почти на ощупь.

Движемся мы так уже больше часа, медленно, с частыми остановками. Вокруг полная тишина, я даже начал успокаиваться.

Лейтенант вдруг резко останавливается, замирает и поднятой вверх рукой призывает меня прислушаться. Но куда тут прислушаться, если упершийся в меня боец дышит, как слон после десятикилометровой пробежки по саванне. Я бесшумно поворачиваюсь к нему, прикладываю палец к губам, потом руками поворачиваю его голову, показывая, чтобы передал сигнал остальным. Через минуту все колпаки, наконец, замирают. И тогда в наступившей тишине слышится мне непонятный звук, вроде бы вздохи какие-то, скрип, словом, что-то совершенно несусветное, абсолютно несовместимое с голой, каменистой пустыней вокруг нас. Напряженно смотрю вперед, туда, откуда доносятся эти легкие шумы, пытаюсь пронзить взглядом черную темень, медленно поворачиваю голову, чтобы задействовать боковое, более чувствительное зрение. Вот оно! Едва различимые очертания чего-то непонятного, большого, неподвижного, прямо по курсу. Звуки явно идут оттуда.

Меня начинает разбирать смех. Ну, в самом деле, что ж мы в шпионов играем? Представляю, как выглядит наша боевая группа со стороны, если бы кто-нибудь мог видеть. Сбившаяся в кучу горстка напуганных людей, напряженно слушающих и озирающихся по сторонам. Смех, да и только! Советские солдаты выполняют интернациональный долг на территории Республики Афганистан! Ищут сбежавшего в самоход придурка!

Слава богу, лейтеха двинулся вперед, и я сумел подавить в себе смех. Еще несколько шагов, и мы довольно отчетливо видим что-то вроде сарая, непонятно зачем очутившегося прямо у арыка. Темное каменное строение, совершенно не подходящее для людей. На кошару для баранов не похоже, слишком мало, да и ограды не видно. Просто одинокий сарай. Но звук идет именно оттуда, причем звук настолько непонятный, что голова моя отказывается совмещать его с этой каменной хибарой. Единственное, что приходит на ум – человек, с упорством автомата медленно открывающий и закрывающий скрипучую дверь. Мысль, что это может баловаться Альфред, я отметаю сразу. Даже полный идиот в его положении не станет развлекаться подобным образом. Мои мозги начинают поскрипывать в унисон этим странным звукам. Выручает лейтенант.

– Это мельница, – уверенно шепчет он мне в самое ухо.

Вот что значит образование! Я бы не догадался, простой здесь хоть неделю. В голову не придет, что афганцы строят мельницы на арыках. Хотя зерно-то им молоть нужно, а на реках я ни одной запруды с мельницей не видел, слишком крутые берега. Получается, что, кроме как на арыке, мельницу негде поставить. Одно слово – городской житель, видевший мельницы только в кино! Мельница – огромная махина с лопастями, медленно вертящимися под напором ветра. Ага! И к ней на полном скаку подлетает Дон Кихот с копьем. Водяная мельница – не менее внушительное сооружение возле плотины пруда. Юркий ручеек вращает громадное деревянное колесо. На мельнице обитает старый колдун, здесь регулярно происходит чертовщина. Короче, как у Гоголя! Вот что такое мельница в моем понимании. А этот сарай высотой в человеческий рост не может быть мельницей!

Или что-то еще было о мельницах в советском кинематографе? «Никто не хотел умирать» с Бонионисом и Будрайтисом. Лесные братья, банда Домового, перестрелка на мельнице. Там они бегают по этой мельнице, палят друг в друга из винтовок, падают, перемазанные в муке. А ведь правильно, никто не хочет умирать, не ошибусь, если скажу за всех наших!

Но без чертовщины здесь точно не обошлось. Только черт мог завести нас сюда, к этой хибаре, ведь пойди мы вдоль другого арыка, не стояли бы сейчас здесь, соображая как быть дальше. А проблема между тем стояла серьезная. Проверять эту мельницу нужно, тут сомнений у меня не было. При этом, хотя пять минут назад я думал, что ни духов, ни Альфредика здесь быть не может, сейчас такой уверенности у меня нет. Если нас засекли на маршруте, то лучшего места для засады им не найти. Стоит только дождаться, когда мы подойдем к этой мельнице и полезем ее проверять, и можно с ходу валить всю толпу. Наверняка бородатые сидят внутри, выставив в окна стволы автоматов. А парочка замерла возле двери, чтобы схватить вошедшего внутрь шурави живым. По-хорошему нужно укладывать бойцов метрах в тридцати от сарая, пулеметчика прямо напротив двери. Потом быстрым рывком подскочить к правой стене, швырнуть в окно гранату и тут же отпрыгнуть подальше, чтобы не попасть под выстрелы своих бойцов. Как только внутри рванет и дверь вылетит наружу, пулеметчик должен подмести сквозь дверной проем все помещение. Конечно, духов там может и не оказаться, но на фига просто так соваться, рисковать понапрасну? Одна беда, нельзя туда гранату кидать. Ведь обязательно окажется, что наш «боевик» выбрал для нычки именно этот сарай! Что ж мы потом в батальон поволочем его развороченный труп?

Сделать вид, что не заметили хибары, мы уже не можем, кто-нибудь потом заложит или просто проболтается в батальоне.

А раз гранату швырять нельзя, значит, нужно входить и смотреть. Хорошо, что мне решения принимать не нужно. Есть у нас лейтенант, пусть он и думает, командует, а потом отвечает. Недаром в армии говорят: «Чистые погоны – чистая совесть», – у меня хоть и сержантские, с лычками, но все ж не со звездами!

Одного я только не учел, лейтеха не понимает, что дедов и дембелей на такие задания не посылают, это работа для ловких черпаков. Тут-то он меня и огорошил: «Иди, проверь!»

А я ж уже не только просчитал ситуацию, но и представил себе этих духов у двери, да еще одного в глубине помещения, который автоматной очередью отсечет тех, кто бросится на выручку вошедшему. К тому же мне совершенно ясно, что нервы у колпаков не выдержат и, как только грянет первый выстрел, они, не глядя, высадят в дверь по магазину из своих автоматов и коробку ПК.

Вот тут-то меня и переклинило, да так, что тошно стало. Удавить Альфреда, удавить пулеметчика, удавить лейтенанта, вот чего я жаждал! Не хочу я идти, не хочу подставляться, хоть и не верю, что там засели духи. Я даже не понимал, кого больше боюсь, духов или своих автоматчиков, которые никого в плен брать не собираются. Короче, каша в голове, все перемешалось. Как быть? Напрягся я сильно, а выхода из ситуации найти не могу. Лейтенанта на три буквы не пошлешь, это будет отказ выполнять приказ командира в боевой обстановке! Отдать приказ молодому, чтобы входил первым? Невозможно им показать, что сам я входить в хибару боюсь! С другой стороны, дембель скоро, пара месяцев до Приказа. Альфред этот мне не родственник и не друг. Бесполезно за него башку подставлять, за идиота. Может, гранату туда? Нет, нельзя! Обидно до соплей, но нужно решаться.

Подзываю молодого, который с пулеметом. Я его знаю, видел в деле, вроде смышленый парнишка. Хоть и горец, но по-русски кое-как понимает. Ставлю его у стенки, слева от двери и объясняю четко и спокойно:

– Сейчас я вхожу в дверь и сразу отскакиваю в сторону. Ты – ствол внутрь. Стреляешь только по моей команде, либо после первого выстрела. Если что, голову отверну! Кивает на каждое мое слово. По лицу его вижу, что он меня понял.

Ситуация, конечно, поганая, ведь за спиной у меня молодой боец с пулеметом, и нет уверенности, что он не нажмет на курок раньше, чем я в сторону отойду. И все же, если решился, страх исчезает, остается только злость. Пропади все пропадом! Изготовился. Автомат в руках, палец на спусковом на крючке. Изо всех сил бью ногой в дверь, она срывается, отлетает куда-то внутрь, и я со страшными матюгами: «Лежать, гады! Всех убью!» – вслед за ней рвусь в темноту. Внутри сразу ухожу вправо к стене, чтобы не попасть под свой пулемет, и валюсь боком на пол, чтобы не попасть под очередь, если дух шмальнет. В принципе, я был почти уверен, что внутри будет абсолютная темнота, как глухой ночью в остывшей печке. Однако вместо этого вижу смутный огонек, метнувшийся из угла в угол у противоположной стены. Я уже готов нажать на спуск, но за долю секунды, не знаю даже, каким уголком мозга, понимаю, что опасности нет. Что-то удерживает меня, и вместо того, чтобы дать очередь по этому движению, я ору нечеловеческим голосом, так что стены хибары чуть не выгибаются наружу: «Не стрелять!». Вскакиваю и прыгаю к противоположной стене, на какие-то мешки. Слышу, что следом за мной в помещение вваливаются лейтенант, пулеметчик, еще кто-то из молодых. Но я не смотрю на них, а смотрю перед собой. Там, загораживаясь от меня керосиновой лампой с тусклым синеватым огоньком, сжался в комок маленький пацан. Глаза его, расширенные от ужаса, впились в мое лицо. Он не смотрит на ствол автомата, направленный ему в грудь, только мне в глаза! Они пугают его больше автомата. Пугают потому, что и у меня они расширены от ужаса, потому что я мгновенно представил себе, что было бы, нажми я на курок. Все триста пуль из ленты ПК скакали бы здесь рикошетами от каменных стен после того, как измочалили щупленькое тельце этого сопляка!

Я отшатываюсь от его глаз, поднимаюсь и отхожу в сторону. Баста! Я свое дело сделал, работа кончена, измат халос, как говорит наш Бабай.

Пытаюсь закурить. Черта с два! Пальцы не слушаются, сигареты ломаются одна за другой. Плюнув на это, выхожу на улицу и пытаюсь успокоиться. В голове пусто, как с похмелья, в животе пусто, как после недельной голодовки, рук и ног я почти не чувствую, ощущение в теле, как будто летишь. Адреналин в крови. Мозгами понимаю, что просто сдали нервы, но от этого не легче. Не знаю, наверное, в такой ситуации хорошо бы выпить водки, но водки нам здесь не дают. Зато точно знаю, что больше не ходок я на такие задания! Довели-таки дедушку Советской армии, воина-интернационалиста, защитника Апрельской революции! Ну и сволочь ты, Альфред Файзабадский!

Между тем в сарае наши потрошат маленького бачу. Орет лейтенант, орет наш таджик-переводчик: «Какого черта! Что ты делаешь здесь ночью? Душманов ждешь? Где шурави сарбос?» Правильно, нужно еще выпороть хорошенько, чтобы не сматывался из дома и не шлялся по ночам на мельницу. Пацан плачет, объясняет, что его оставили тут присматривать за зерном или молоть зерно, я уже не врубаюсь в эти подробности. Только явственно слышится мне скрип жерновов, фоном этого базара. Жернова монотонно поскрипывают, перемалывая зерно. Десятилетний пацан, один, ночью! Молоть зерно оставили! Кругом война, а его оставили молоть зерно! Дикая страна. Нужно скорее чухать отсюда, пока и меня не перемололи, как это зерно. Идите вы на хер со своей войной, с начальниками и подчиненными, автоматами и пулеметами, банями, Альфредами и мельницами!

Тут оживает моя радиостанция, трещат в наушнике помехи, батальон вышел на связь. Слышу, что приказано всем «Партам» (это нашей роты позывной) возвращаться домой. Нашелся беглец. Сообщаю об этом лейтенанту. Хочу добавить, чтоб оставили в покое пацана, неужели не ясно, что он здесь ни при чем, зерно он молол. Но душевных сил не хватает, чтобы ввязываться еще и в эту свару. Ясно, что не убьют его, да и ладно. Без меня разберутся.

Успокоился понемногу, зашел в хибару, закурил. Лучше под крышей курить, меньше шансов, что огонек засекут и снайпер по нему долбанет. Не знаю, понял ли лейтенант мое состояние? Похоже, понял. Дал спокойно покурить. Я присел на корточки и привалился спиной к стенке. Через несколько минут перестало колотить, но на душе оставалось муторно и пусто. Тошно. Где-то параллельно шла мысль о позоре, что так сильно меня напугали каким-то сараем с маленьким пацаном внутри. Ладно, переживу. Вроде бы никто из окружающих не заметил, а уж сам с собой как-нибудь договорюсь… Понимать же надо, домой скоро. Дембель в опасности, не мудрено напугаться.

Через полчаса мы были дома, ведь все это происходило в двух-трех километрах от Крепости. Примерно в то же время подошли и другие группы. Оружие сдавать не хотелось, и, побросав автоматы и бронежилеты прямо под койки, мы завалились отдыхать. Лежали и делились впечатлениями от прогулки. Я тоже рассказал в двух словах о мельнице, не вдаваясь в подробности. В кубрик зашел Олег, дежурный по роте, рассказал, как минометчики привели нашего Альфреда. Нас, конечно, интересовало, где и как они его отыскали. Все оказалось очень просто: его нашли под остовом бээмпэшки, одной из тех развалин, что стояли за крепостной стеной возле позиций реактивщиков. Он просто спал! Странно, что мы его не нашли сами, ведь подходили к тем машинам, заглядывали в люки. А он заполз, как змей, под брюхо, спрятался возле катков и спал. Даже наши молодые не догадались, что там можно спрятаться, хотя понятно, что у каждого из них есть на примете два-три места, где отсидеться, когда деды достанут окончательно. Что ж, и мы были молодыми и тоже подбирали для себя такие нычки. Но не под машиной же!

Непонятно, как может нормальный человек проспать на земле несколько часов при минусовой температуре? Главное, зачем? Ведь до отбоя оставалось пара часов! Неужели не мог потерпеть?

Мы лениво обсуждали происшествие. Разговора о том, чтобы отдубасить этого чмошника, не было. Я был уверен, что молодые сами разберутся с ним, ведь они тоже участвовали в ночной прогулке, и вряд ли им это сильно покатило. Кстати, Олег рассказал, что ротный первым делом посадил Альфреда под арест. Для этих целей в предбанники канцелярии имеется стенной шкаф. В нижней части хранится неучтенка – взятые на боевых духовские автоматы. А вот верхняя полка свободна, туда сажают арестанта и вешают на дверцы маленький китайский замочек. Наказание выбрано с восточной изощренностью. Вроде тепло и без опасно, но… Места хватает ровно на столько, чтобы нормальному человеку сидеть, согнув ноги в коленях и немного пригнув голову. Сутки в такой позе, и арестант проклянет все на свете.

Его б так до дембеля и держать в этом шкафу! Два раза в день в сортир выводить под автоматом, и никаких больше прогулок! Просто второго такого поиска мне не выдержать, а служить еще месяца три, и нет гарантии, что он еще раз не захочет поспать.

Что до меня, то уже на следующий день я пришел в норму. Рассказал обо всем Толику и Коляну, но они только посмеялись. Брось ты париться! Да швырнул бы гранату, и делу конец. Подумаешь, бача афганский, большое дело! Чем так мучиться, легче б было мельницу развалить. Да и так, как вышло, невелика забота! Подумаешь, нервы взыграли, с кем не было такого. Короче, не поняли меня пацаны. Перетрухнул я там или нет – это дело десятое. Могли и меня завалить, но даже и это не главное. А вот мальчишка этот… Как бы я потом себя чувствовал? Не знаю. Знаю только, что кто-то мою руку отвел. Ну, если не отвел, то по крайней мере сделал так, что я на секунду замешкался. И секунды этой хватило, чтобы разобраться и не палить с ходу в темноту.

Постепенно я успокоился, стыд за свой страх притупился. Я продолжал ходить на боевые вместе со всеми, и со стороны, думаю, никто не заметил происшедшей со мной перемены. Но глубоко в душе я продолжал помнить мерзкое, липкое ощущение, когда страх сжимает тисками сердце.

А теперь, много лет спустя, я думаю: ведь не напрасно попалась на нашем пути та мельница. Она и есть Афган, мерно с монотонным скрипом перемалывающий нас. И как мука не похожа на зерно, так и мы стали там другими, не похожими на себя прежних. Но, может, хоть что-то осталось от наших душ?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.