ПРИКАЗАНО СОВРАТИТЬ
ПРИКАЗАНО СОВРАТИТЬ
В назначенный час «Константинов» на черной «Волге» со служебными номерами Министерства обороны подкатил к знакомому подъезду на Страстном бульваре.
— Ширин, добрый день! Первый раз в жизни встречаю такую пунктуальную женщину! — сказал Аристотель, усевшись в «мерседесе» турчанки. — Признаться, я думал, что мне придется или долго ждать, или уехать ни с чем…
— Почему? — вместо приветствия спросила турчанка.
— Видишь ли, хотя я уж и не вспомню, когда последний раз назначал свидание женщине, но мне известно, что все женщины лишены чувства времени, поэтому всегда и всюду опаздывают. А во-вторых…
Агент умолк, выжидающе глядя на собеседницу.
— А во-вторых? — лукаво улыбнулась Ширин.
— А во-вторых, первым на свидание прибывает тот, кто от него ожидает большего, чем…
— Ты — опасный человек, Аристотель! — ударив ладонью по рулю, с грустью в голосе заметила Ширин.
— Самый безобидный и беззащитный человек на свете — это мужчина, сбежавший со службы, чтобы встретиться с возлюбленной! Почему же я опасен? — кротко произнес «Константинов», а про себя подумал:
«Привыкай, девочка! Я — тиран, деспот, и буду всё время, играя на грани фола, подавлять твою психику… Но в конце концов, поверь, тебе это понравится!»
— Потому что ты — психолог… Действительно, первым приходит тот, кто от свидания ожидает большего, чем другой…
«Константинов» прижался щекой к женскому плечу и примирительно сказал:
— Ширин, дорогая! О чем это мы с тобой заговорили? Кто из нас ждет от свидания больше, а кто меньше? Ну что нам с тобой делить? Уже одно то, что мы с тобой в служебное время вырвались на свидание — это разве не доказательство, что от него мы ждем одинаково много?! Жаль, что я только в душе поэт, а то бы я сложил поэму, как сутки напролёт, не смыкая глаз, поминутно смотрел на часы, ожидая наступления этой сказки — возможности вновь увидеть тебя! Пойдем, я тебе что-то покажу…
Агент нежно взял турчанку за руку и открыл дверцу. Ширин, безотчетно повинуясь, выбралась из машины не через свою дверь, а вслед за Аристотелем.
Увидев целый стог белых роз, заполнивших заднюю половину салона «Волги», турчанка, головой окунувшись в него, еле слышно выдохнула:
— Ты — поэт, Аристотель… Не на словах — в жизни!
* * *
Так и ехали: «Константинов» — за рулем, Ширин — в дурманящем цветочном стоге сзади.
Когда выбрались на Можайское шоссе, Ширин вдруг спросила:
— Аристотель, а куда ты меня везешь?
«Отлично сказано, девочка! Мысленно я тебе, нет, не тебе — себе аплодирую! — оценил вопрос турчанки агент. — Ты правильно поставила вопрос: не куда Мы едем, а куда Я тебя везу! Значит, подсознательно ты уже готова к тому, что ведущий — я, а ты — ведомая».
Бесстрастным тоном, как если бы вопрос о маршруте был уже согласован, «Константинов», не отрывая глаз от дороги, коротко заметил:
— На дачу моего приятеля…
В ответ Ширин согласно кивнула головой. Затем, спохватившись, обеспокоенно спросила:
— А кто кроме нас там будет? Приятель?
«Это очень хорошо, что у тебя, девочка, всех-то и проблем — будет ли на даче приятель, а не когда мы вернемся и чем мы будем там заниматься! Или последнее — это уже для тебя вопрос решенный? Ну-ну, посмотрим, как ты поведёшь себя дальше!» — «Константинов» весело рассмеялся.
— Нет, приятеля там не будет! Он — не поэт… Он — мой сослуживец, и в рабочее время подсчитывает и оценивает секреты, украденные нашей разведкой у военно-морских сил стран НАТО. На даче будет только сторож. Он приготовит шашлыки, пока мы будем кататься на катере. Ты ведь никогда не каталась на катере по Москва-реке, не так ли?
Надо было срочно перевести стрелки мыслительных процессов иностранки на любой свободный путь, переключив её внимание, пока она не передумала, ехать или нет.
«Всё как будто идет по плану, но черт его знает, как ты поведешь себя в следующую секунду! Мало ли что может заставить тебя, девочка, круто изменить намеченный генералом Козловым и мною маршрут?!»
— Нет, не каталась… А долго нам ехать?
Оценив вопрос, агент с облегчением вздохнул — возвращаться с полпути не придется.
— Уже почти приехали…
Как только с Можайского выехали на Успенское шоссе, «Константинов», чтобы окончательно отвлечь турчанку от возможных размышлений о её безрассудном поступке, начал нести всякую чепуху о мелькавших за окном строениях, их мнимых хозяевах, не забывая забрасывать попутчицу вопросами.
— А вот здесь Молотов принимал свою любовницу, балерину из Большого… Помнишь такого заместителя Сталина?
— Конечно… Я училась в Сорбонне и прослушала специальный курс о вашей советской истории. Там я начала учить русский язык…
Агент, будто никогда не слышал от генерала Козлова, что турчанка получила европейское образование, разыграл искреннее изумление.
— Как?! Ты училась во Франции? Вот оно, оказывается, в чём дело! А я-то, влюбленный глупец, думаю, почему моя дорогая Ширин по Москве разъезжает не в парандже?! Н-да, как пел Володя Высоцкий: «Она жила в Париже, куда мне до нее!» Ты слышала, Ширин, песни Высоцкого?
— Конечно…
— А вот здесь, смотри-смотри, Микоян жарил шашлыки из осетрины и чуть не погиб, подавившись костью! А правда, что шашлык из осетрины — это ваше национальное блюдо?
— Ну, не совсем наше… Скорее это иранское национальное блюдо…
— А вот здесь, знаешь, что происходило в сталинские времена?
Импровизировал агент искренне и самозабвенно, а в памяти всплывали эпизоды из жизни Ширин, рассказанные генералом Козловым в ходе последней явки…
* * *
Аромат жареного мяса заполнил салон «Волги», как только сторож учтиво распахнул ворота и машина въехала на ухоженную лужайку перед роскошной дачей.
— Какая красота! — воскликнула Ширин. — Твой приятель, наверно, военно-морской министр? Это не дача — это вилла, достойная какого-нибудь миллиардера, на Багамах, в Майями, а не в Подмосковье!
— Нет, это всего лишь дача зятя командующего ВМФ России, — криво улыбнулся «Константинов». — Дай нам Бог когда-нибудь побывать на дачах, где живут слуги народа — Горбачёв, Ельцин, Лужков… Вот у них — виллы, а не дачи!
— Аристотель, я еще плохо знаю русский язык, а что такое «слуги народа»?
— Деточка, это все те, кто дни и ночи напролёт только и делают, что пекутся о благе народа, другими словами, — это наш президент, наше правительство и высшая чиновничья рать, которых, как мне думается, 80 % жителей России попросту задушили бы в своих объятиях. Вот такая у нас любовь к нашим слугам народа… Ясно?
— Да, конечно… А скажи, Аристотель, твой друг — это тот, который ворует секреты НАТО? — Ширин лукаво взглянула на «Константинова».
— Нет, ворую секреты я, а он пишет об этом отчеты. Я — разведчик, а не бюрократ. Мое дело — добыть информацию, а бумаги пусть пишут другие… Позволь, я сниму китель — очень уж жарко!
— Так ты — шпион, Аристотель?
— Ширин, давай договоримся, что во внеслужебной обстановке я просто Ари. Тем более для тебя!
Агент, следуя линии поведения, отработанной ему генералом Козловым, уклонился от прямого ответа. Сделал, как тот и советовал: «да» и «нет» не говорить, «чёрное» и «белое» не называть!
Вспомнились слова, произнесенные генералом во время последнего инструктажа: «Вообще, Аристотель Константинович, жизнь, которую мы ведем, заставляет нас многое скрывать. Поэтому надо стараться говорить как можно больше правды или, еще лучше, не говорить ничего. Присмотрись, и ты заметишь, что твои собеседники не очень-то интересуются твоим мнением или тем, что ты им хочешь рассказать, а предпочитают рассуждать сами. Им нравится, когда их внимательно слушают, а ты лишь ограничиваешься поощрительными замечаниями или уточняющими вопросами. Они уйдут с убеждением, что ты — прекрасный собеседник, разделяющий их взгляды, хотя на самом деле ты вообще не высказывался, а лишь внимательно слушал. Это приносит успех.
Совсем по-другому надо вести себя с человеком, о котором тебе известно, что он намерен “прокачать” тебя. Полагаю, что в лице Ширин ты столкнешься именно с таким человеком… Мне кажется, что оптимальным вариантом было бы заинтриговать ее, напустить туману вокруг того, чем ты занимаешься в Главном штабе ВМФ России. Выжидая, фиксируй интерес иностранки к специфике твоей профессии. При этом постарайся не выражать своей обеспокоенности по поводу ее целенаправленного любопытства, и попыток что-либо разузнать не пресекай. Чаще ссылайся на своих коллег, которые якобы лучше осведомлены в тех вопросах, на которые иностранка потребует ответов. Время от времени прояви простодушие, предложи познакомить ее с этими осведомленными коллегами-друзьями, но при этом чуть-чуть приревнуй… Или отшутись, но каждый раз оставляй ей шанс. Пусть она винит себяв том, что не смогла в правильной редакции поставить вопрос. Словом, тебе надо сыграть в игру “да” и “нет” не говорить, “чёрное” и “белое” не называть. Мне кажется, было бы правильно перенести на более поздний период обсуждение любых тем, относящихся к твоей служебной деятельности. О них можно поговорить, ну, скажем, во время приёма в посольстве, на который ты приглашен.
Думаю, не следует задавать собеседнице встречных вопросов, касающихся ее работы в посольстве. Ты — влюблен, она тебя интересует как женщина, а не как должностное лицо».
— Ари, ты не ответил на мой вопрос! — настаивала турчанка.
— Почему же, ведь я сказал, что ворую секреты, значит, я — шпион…
— А твой приятель? Он тоже шпион?
— Скорее нет. Он — аналитик, пишущий отчеты о том, как твой Ари ловко крадет секреты. Мой приятель преуспел в этом деле и даже возвысился. У него бойкое перо, а у меня — всего лишь оперативный дар. Но работать с ним в тандеме — одно удовольствие!
— Разве ты, Ари, не понимаешь, что он эксплуатирует тебя? Ты таскаешь ему каштаны из огня, а он только и делает, что составляет отчеты. Пишет о том, что сделано тобою, а не вами! Разве это справедливо?
— Но награды всё-таки получаю я…
— Да, я заметила, у тебя даже есть боевые ордена… Интересно, за какие бои?
— За те сражения, что я вел на даче моего приятеля с очаровательными иностранками, воруя у них посольские секреты! Дорогая, тебе не кажется, что мы заболтались? Пора тебе узнать, каким искусством жарить шашлыки владеет наш сторож.
«Константинова» взял турчанку за талию и увлек к мангалу, где жарилось мясо.
Про себя же подумал:
«Черт подери, не слишком ли прямолинейно, девочка, ты начала “прокачивать” офицера Генерального штаба, коим я для тебя являюсь?!»
На лужайке, рядом с мангалом, был врыт в землю длинный дубовый стол, на котором громоздились закуски и целая батарея бутылок со спиртным.
— Ари, — вдруг закричала Ширин так громко, что агент от неожиданности вздрогнул, — мы забыли цветы! Здесь не хватает роз!
«Константинов» махнул рукой и сторож, сгибаясь под тяжестью ноши, приволок охапку белых роз к столу.
— Клади прямо на стол! — приказал агент сторожу, хотя догадывался, что этот рослый детина, судя по возрасту, как минимум в звании майора.
Начали с шампанского. Ширин бросила в бокал с вином лепестки роз.
— Уезжая из Парижа, я бросила горсть монет в Сену с одного ритуального моста, чтобы вновь туда вернуться. Лепестки — это тоже монеты. Может быть, когда-нибудь мне доведется вернуться в море роз…
«Жаль, если не со мной», — с грустью подумал «Константинов».
…Прогулочный катер, уже с другим рослым майором у штурвала, летел по Москва-реке, играя фейерверком брызг на хвосте. Мимо проносились идиллические берега с сосновыми лесами, уютными полянами, густо заросшими цветущими ромашками. Красота — ни одной живой души вокруг!
«Константинов» и Ширин, обнявшись, стояли на палубе. Он исступленно целовал ее лицо, губы, шею, открытую впадину груди. Волосы турчанки вились по ветру, окутывали его лицо. В какой-то момент, не выдержав испытания искушением обладать этим огнедышащим телом, агент приподнял Ширин от пола и, держа на весу, сбежал по ступеням в каюту.
Никогда не знаешь, что в голове у женщины, хотя порой бывает и видно, чего она хочет, и чего нет, чего боится, и до каких пор подпустит к себе. Но никогда нельзя заставлять женщину делать что-либо вопреки ее желанию.
Аристотель рискнул и положил свою руку турчанке на грудь. Удивительное дело! Ширин не отстранила руку, наоборот — всем телом легла на ладонь. Волшебное ощущение! Но сомнения у агента оставались. Женщина, тем более такой редкой красоты, должна же посопротивляться, хоть для порядка. Ведь они едва-едва знакомы…
— Давай разденемся, — продолжил атаку «Константинов».
Она молча сдернула блузку на ковер, до подмышек подняла подол широкой юбки, с остервенением рванула ажурные трусики, явив на свет божий две молочно-белые ляжки, скрепленные наверху черным треугольником, и с едва заметной улыбкой застыла посреди комнаты.
— О Господи, какая же ты красивая! Как пахнет от тебя чистотой весеннего дождя, горьким мёдом и… розами!
Аристотель шагнул к Ширин, прижал к себе и ощутил под пальцами упругую бархатную грудь, которая казалась ему огромным персиком.
— Чему ты смеешься? — прошептала она.
— Я счастлив, — еле шевельнулись его губы.
Подняв женщину на руки, он тут же опрокинул её на ковер. Крепко держась за его шею, она прошептала:
— Не здесь, не здесь… Не сейчас!..
Аристотель, вмиг захмелевший от предвкушения близости, упрямо мотал головой — только здесь, только здесь, немедленно!
Как в бреду говорили они — быстро, яростно, смятенно, — и весь их горячечный разговор был просто криком, — его оголтелым и торжествующим «ДА!» и её отчаянным и бессильным «НЕТ!»
С истерической слезой в горле она бормотала, уговаривала подождать, только не сейчас, потом, лучше потом, но сейчас не надо, это ужасно — ведь знакомы они всего лишь второй день, это ужасно, ей стыдно, у неё ни с кем такого не было, она ему верит, но они же не скоты, не животные…
«Константинов» в каком-то сомнамбулическом приступе продолжал раскладывать ее между обжигающе холодными ведерцами с шампанским, трясущимися руками скользил по упругому шёлку её бедер, пока его ладонь не вобрала в себя горячий бутон ее лона. Наконец похоть и приключенческий задор победили последние крупицы разума в ней, и она уступила. До хруста прижав женщину к себе, Аристотель присел немного, а её вздернул на себя.
Она коротко вскрикнула и обмякла, отдавшись во власть его безумного порыва. Белые лучи вздыбившихся ног турчанки, чёрный мохнатый тюльпан её естества сводили Аристотеля с ума, рвали на куски его воспаленное воображение…
Её губы были закушены, а в уголках глаз метались бесовские искорки. И когда он вошел в неё, она зажмурилась, сладко и глухо замычала.
«Врёт, ведь всё врёт! Не надо сейчас, мне стыдно, у меня ни с кем такого ещё не было… А в Париже? Тоже ни с кем и ничего не было?!» — мелькнула у Аристотеля мысль и тут же погасла кометой, потому что он почувствовал, как мука наслаждения перетекает из её чресел в него, и водоворот нечеловеческой страсти отключил сознание.
Фантастический загул начался. Время остановилось за порогом каюты, там, на палубе, а может быть, на Страстном бульваре?
Сексуальным атакам, казалось, не будет конца. Наконец обоюдная страсть достигла апогея, и «Константинов» почувствовал, как женское тело забилось в последних счастливых конвульсиях обладания. Тела их замерли. Ширин, больно вцепившись Аристотелю в грудь, испытующе наблюдала за ним, вперив взгляд в его зрачки. Он приподнялся над ней и совершенно неожиданно для самого себя громко рассмеялся.
— Ари, что происходит? — забеспокоилась женщина.
— Ширин, тебе сколько лет?
— Двадцать семь… А что?
— Нет-нет, ничего… Ты сумела мне вернуть мои двадцать семь. Безумие какое-то… Подумать только, десятки женщин пролетают в твоей жизни, как снежинки во время метели, как вдруг — стоп машина! Ты нашел то, что искал всю жизнь…
Аристотель испытывал счастье и боль одновременно, глядя на это щедрое молодое тело, преисполненное неги, готовое к пылкой отдаче, эти влекущие глаза, одинаково хитрющие и доверчивые. Он думал о том, что между ним и турчанкой дистанция в два десятилетия и… генерал Козлов. А так хочется продлить эти мгновения яростного первобытного блаженства, когда это тело, разгоняемое тобою, мычит и сладко воет, а ты нутром чуешь, что забавы с ним никогда не прискучат и не внушат усталости, потому как, не успев закончить первый заезд, ты уже вновь готов продолжить эту лютую скачку!
«Вот и попробуй изложить это генералу в отчёте о совращении турчанки! Да разве я сумею это описать? Да разве он сумеет это понять?! Странно, — вдруг пришло в голову “Константинову”, — а девочка что? Уже никуда не торопится?»
Будто подслушав его мысли, Ширин обеспокоенно спросила:
— Ари, который час? Боюсь, что меня уже ищут в посольстве!
— Я сейчас вызову из Генерального штаба вертолет, и он тебя доставит прямо в кабинет посла. Только, чур, не одеваться!
* * *
В заключение остается добавить, что хоть и преуспела объект оперативной разработки «Джоконда» на поприще обольщения мужчин, но побеждает тот, кто старается сильнее. Не знавшая поражений в любовных играх турчанка сама угодила в «медовый капкан» — через месяц свиданий «Константинов» сумел влюбить её в себя. Пробным камнем любви турчанки к агенту явилось похищение ею чистого бланка турецкого паспорта.
Вслед за внезапной смертью Ахмед-паши «Константинов», используя этот паспорт, по заданию генерала Козлова выехал с турчанкой во Францию, где заключил с нею брак. Свободно владея турецким языком, агент блестяще сыграл роль младшего брата покойного военного атташе, произвел впечатление на посла Турции в Париже и был принят на должность коменданта посольства. Через год «заграничной командировки» он добыл кодовые таблицы и шифры, используемые турецкими посольствами в странах Западной Европы. Но об этом в другой раз…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.