Штурман и его глаз

Штурман и его глаз

Дела у нас шли неплохо. Корабль регулярно выходил в море, сдавал необходимые задачи: стрелял по щитам, по конусу, выходил в торпедные атаки и т. д. В те времена плавания были в пределах Черного моря, за Босфор практически не выходили.

Однажды, находясь далеко от базы и выполняя какую-то задачу, связанную со сложным маневрированием, единственному в то время младшему штурману (командир БЧ-1 был в отпуске), откуда не возьмись, в глаз попала металлическая стружка. Штормило, корабль кидало с борта на борт довольно резко, да и килевая качка присутствовала. Штурман прибежал ко мне в медпункт. Глаз его был красным-красным, обильно слезился.

— Доктор! Срочно убери, что-то попало в глаз!

Я вывернул веки. Все было чисто. Когда же через лупу взглянул в зрачок, увидел впившуюся в роговицу, металлическую стружку.

— Скорей, доктор! Командир отпустил меня с мостика на минуту: прокладку нужно срочно делать, они без меня пропадут, а я ничего не вижу.

— Слушай, штурман, тебе же копьем надо железку выковыривать из роговицы, а ты — «минутка»! Обезболить надо, да и погода, сам видишь, какая. Как я на качке ковырять тебе глаз буду, а?

— Доктор! Делай что хочешь, но мне просто необходимо работать. Завалим задачу.

Я закапал ему дикаин и приступил к делу. Только намечусь копьем — корабль повалило вправо и вверх, затем влево и вниз и так все время. На меня смотрел красный, слезящийся глаз, в котором застыл такой ужас, что я и сам испугался. Когда копье приближалось к нему, а потом вместе с качкой уходило в сторону, я мокрый от напряжения, молил Бога — только бы не проткнуть роговицу. Не прекращая попыток подковырнуть проклятый осколок, замучил штурма окончательно.

Наконец, попытка удалась, осколок удален. Закапав альбуцид и забинтовав глаз, отпустил штурмана. «Циклоп» галопом помчался на мостик. Я поспешил за ним.

— Ты что, Тюрин? Что я за тебя прокладку буду делать? — накинулся на него командир, но увидев забинтованный глаз, спросил у меня: — Доктор, до базы-то он с одним глазом дотянет?

— До базы — да, — пообещал я.

Когда через несколько часов, показался Фиалент, мы облегченно вздохнули — идем домой. Вахтенный офицер повторил наше извечное изречение: «Член стоит, как стройный тополь, не пора ли в Севастополь?». Все заулыбались. Перед заходом в базу штурман спустился ко мне в медпункт.

— Доктор, по приходе — никуда не девайся. На берег сойдем вместе. Так и получилось. Командир разрешил сойти до утра и ему и мне.

— Все, док, сначала в «Поплавок», а потом домой.

— Это почему?

— Потому, милый доктор, что ты мне глаз спас. Я ведь уже смирился и приготовился к тому, что ты мне его проткнешь. Как увижу это твое копье, ну, думаю, все — хана мне! А ты вот справился.

Выпив за «спасенный» глаз, за меня, за него и за все хорошее, скромно закусив, чтобы не разочаровать супружницу отсутствием аппетита, ринулись по домам, радуясь, что мы на твердой земле, без качки и болтанки, что здоровы и молоды. Перед нами маячила перспектива супружеской ночи и всего того, что нам постоянно так недоставало и о чем думает каждый настоящий мореман почти всегда, если не выполняет боевых задач.

Наш дом — корабль, а море — среда обитания, так нас учили командиры, и мы все с этим были согласны, хотя и несколько лукавили. Заветной мечтой плавсостава всегда был ППР (планово-предупредительный ремонт), длящийся обычно недельку-другую. В эти дни мы успевали пару раз сходить домой, отдохнуть, погулять с семьей по улицам Севастополя, зайти в Приморский парк, возле Графской пристани, послушать по воскресеньям выступление прекрасного флотского духового оркестра. В общем, ППР — это почти праздник. Но когда ремонт затягивался, становилось скучно и хотелось опять… в море.

Я очень любил походы в Феодосию. Корабль шел вдоль берегов Крыма. Как ответственный за радио-газету изучил все его побережье и, когда позволяла обстановка, по радиотрансляции рассказывал экипажу, какой курорт мы проходим, его историю и достопримечательности. Матросы эти комментарии любили и они, находясь на палубе, вглядывались в прекрасные белоснежные дворцы и красивые здания санаториев, сказочные горные нагромождения, покрытые лесами, торчащие из воды скалы. Многие матросы были призваны из глубинки России и союзных республик и, конечно, никогда не видели этой благодати, во все глаза таращились на берег. Замполит хвалил меня за комментарии. Я же имел почти постоянный доступ на командирский мостик, откуда было видно все.

Надо сразу же уточнить, что мостик на эсминцах «30 бис» был открытым, то есть командир, вахтенный офицер, рулевой и штурман испытывали все прелести непогоды. Зимой — холод и ветер, летом — жару и гиперинсоляцию и, как следствие, у многих были хронические конъюнктивиты и блефариты. Кстати, за шесть лет службы на корабле, я в обязательном порядке должен был присутствовать на командирском мостике по выходе корабля в море и швартовке к стенке. В мои обязанности входило фиксировать команды командира и по хронометру отмечать отработку этих команд машинистами-турбинистами, рулевыми и швартовыми командами. При сложной швартовке этих команд было до пятидесяти, и все они должны были тщательно зафиксированы. Своеобразный живой, так сказать, современный «черный ящик».

— Пища для прокурора, — шутил командир. — Пишите и фиксируйте все точно, доктор, а то, не дай бог, что случится — подведете меня под монастырь.

Таким образом, за шесть лет я получил большую практику управления кораблем и мог оценить мастерство командиров. А удачно пришвартовать 120-метровую махину, вклинившись на свое место, между уже стоящих у стенки кораблей, сродни посадке самолета. Все должно быть учтено: сила и направление ветра, расстояние до берега и соседей, возможности исполнителей, время отдачи якорей и т. д. Я пережил трех командиров корабля и стиль их управления, конечно, был разным. Все зависело от профессионализма и от свойств характера: осторожности, смелости, напористости и т. д. В стиле одного преобладало чувство перестраховки, другой хотел покрасоваться, удивить всех своим мастерством. Главное, поставить корабль, не навалившись на стенку и не задев соседей. Когда корабль замирает у пирса, швартовы заведены, якоря отданы, кранцы вывешены, и поступили доклады, что на юте и баке все нормально — на мостике у всех наступает определенное облегчение и улучшается настроение от хорошо проделанной работы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.