ЗАЩИТНИК СЕВЕРА

ЗАЩИТНИК СЕВЕРА

«Казна — нерв государственный соблюдает».

Биографы Суворова полагали, что после штурма Измаила полководец поссорился с Потемкиным и впал в немилость двора. Лишь в конце XX в. B.C. Лопатин убедительно доказал, что это — анекдот. Никакого разрыва отношений Александра Васильевича со светлейшим князем не было. Когда Потемкин, обеспечив России победу в войне с Турцией, в начале февраля 1791 г. сдал командование армией Репнину и вернулся в Петербург, Суворов, буквально через несколько часов, поехал за ним. Прибыв в столицу на три дня позже светлейшего, Александр Васильевич разделил с ним почести на победных торжествах, длившихся больше месяца^{119}.

Версия, будто недовольного не получением фельдмаршальского чина Суворова под надуманным предлогом сослали из Петербурга в Финляндию, в дикое захолустье, даже не нуждается в опровержении. Суворов, как всегда, радовался наградам и почетным местам, которые отводились ему на парадных церемониях и за столом императрицы. Но, как обычно, чувствовал себя при Дворе неудобно, в чужой и враждебной среде. «Здесь поутру мне тошно, ввечеру голова болит, — писал он в 1791 г. в Петербурге. — Перемена климата и жизни. Здесь язык и обращения мне незнакомы, могу в них ошибаться. Поэтому расположение мое не одинаково: скука или удовольствие… Охоты нет учиться (придворным манерам), чему доселе не научился». Оценка людей по поступкам, а не по службе, подозрения, бесчестность и зависть раздражали его и пугали, выезды в свет не радовали. «Выезды мои кратки; если (станут) противны, и тех не будет» (Д III. 1).

Зависть и клевета на героя, естественно, при Дворе присутствовали — в масштабе, который пристал главному победителю басурман[81]. Но главное — Суворов томился без службы, без реального дела. Матушка-императрица заметила это. «Граф Александр Васильевич! — написала она Суворову 25 апреля 1791 г. — Я желаю, чтобы вы съездили в Финляндию до самой шведской границы для изучения положений мест для обороны оной» (Д III. 2). Шведская граница была первым и ближайшим к Петербургу местом, откуда грозила опасность. Граница была совсем недалеко (большая часть Финляндии принадлежала тогда Швеции). Нелегкая война со шведами (1788–1790) закончилась совсем недавно. Этим поручением императрица успокаивала себя и занимала Суворова отдельным, ни от кого не зависимым поручением.

Александр Васильевич немедля отправился в путь. Преодолев «снег, грязь, озера со льдом», тяжелые для проезда и вовсе непроезжие весной дороги (Д III. 3), разъезжая временами по 24 часа верхом (Д III. 5), Суворов к лету дал полный отчет о состоянии пограничных крепостей и мерах по их укреплению и вооружению (Д III. 4, 6, 8, 10). Расчеты строились на основе глубокого изучения театра боевых действий, своего рода мысленной «оборонительной нашей… карте» (Д III. 11). Обычный военный инженер тут не годился. Укреплять все, всюду и помногу было дорого и бессмысленно. Целесообразность подразумевала понимание назначения каждого укрепления для решения общей задачи. Основой для решений по укреплениям мог быть лишь общий план оборонительных мероприятий. Его Суворов и представил императрице по возвращении в Петербург (Д III. 12).

Оборона по всем пунктам была полководцем отвергнута. В ряде направлений атака противника была бесцельной или вредной, ведущей к разделению его сил. Их защита была напрасной тратой. Другие направления удобно было защитить угрозой атаки с фланга и окружения врага. Отдельные крепости предназначались для уничтожения обложившего их неприятеля ударом с тыла. Главную роль играли два крупных и несколько мелких подвижных отрядов в сочетании с гребной флотилией, для которой следовало оборудовать базу. Для выполнения плана в инженерном отношении достаточно было нескольких крепостей и передовых пограничных укреплений, двух центров обороны, четырех стационарных и четырех подвижных магазинов. Направление на Петербург было надежно прикрыто.

План Суворова позволял сделать оборону шведской границы сравнительно дешевой по материальным и людским ресурсам. В гениальность его императрица могла только верить, но функциональность и сравнительная дешевизна[82] были ей очевидны. Нелепо было думать, что прозорливый замысел Александра Васильевича способен выполнить другой инженер или генерал. К тому же строительные работы требовали честности, которой, как Екатерина II прекрасно помнила, отличался Суворов (как и его отец). Императрица была не против казенного воровства — она полагала допустимым и обычным для каждого начальника «кормиться от дел». Но иметь некачественную оборону невдалеке от Зимнего дворца она не желала.

25 июня 1791 г. Екатерина II издала рескрипт: «Граф Александр Васильевич! Вследствие учиненного вами по воле нашей осмотра границы нашей с шведской Финляндией, повелеваем прилагаемые Вами укрепления построить под ведением Вашим, употребив в пособие тому войска, в Выборгской губернии находящиеся. Деньги на это вообще потребные выданы будут в распоряжение ваше… из суммы на чрезвычайные расходы». Суворову придавались необходимые инженеры и другие специалисты. Губернатор обязывался оказывать генерал-аншефу любую помощь (Д III. 13). Началась новая служба, которую Александр Васильевич исполнил с обычным блеском^{120}.

«Государева служба мне здесь несказанно тяжела, (но) по святости усердия невероятно успешна», — писал Суворов. О завершении войны с Турцией сообщила ему сама Екатерина Великая (Д III. 42). О бурных событиях в Европе и Азии он узнавал из немецких, австрийских, французских и польских газет (Д III. 84). Но: «дело в движении»! Он получил под команду больше войск, чем имел под Измаилом, и лично отвечал за их благополучие. Начал Суворов со строительства пяти запланированных им полевых укреплений, которые немедля наполнял войсками и артиллерией.

За работами Суворов наблюдал сам, разъезжая по полевым укреплениям (Д III. 28). «Успех во всех полевых укреплениях! — радовался Суворов уже 30 июля, через месяц после начала работ. — Очень красивы, крепки и прочны!» (Д III. 30). Кирпич, используемый в их облицовке, был дорог, и запасать его было нелегко (Д III. 24); Суворов построил кирпичные заводы на месте и сам добывал серый мрамор для облицовки задуманных им каналов^{121}. Каналы были необходимы, так как часть коммуникаций проходила по шведской территории. Суворов запланировал три, а построил в итоге четыре стратегически важных канала, связавших его оборонительную систему^{122}. К осени он представил к наградам 16 специалистов, работавших на строительстве (Д III. 64).

Разведка говорила, что «шведы спокойны» (Д III. 24), но Суворов считал, что должен быть всегда готов к бою. Он использовал на работах 5735 солдат, для которых, несмотря на дороговизну материалов, построил удобные казармы^{123}. Суворов не был сторонником казарм, но в малонаселенной Финляндии для постоя не хватало обывательских домов. За работу солдатам платили по 5 коп. в день^{124}. Злые языки в Петербурге говорили, что его солдаты раздеты и мерзнут. «Дивизия здешняя, — опроверг слухи Суворов, — одета полковниками. Кроме исходящих сроков (обмундирования), я вижу много новых мундиров, и донашивают старые, к неистовости противообразия. Прибавлю, что работные (солдаты) имеют теплую казенною одежду»(Д III. 83). Теплой рабочей одеждой он снабдил солдат сам (Д III. 72).

Строительство первой очереди укреплений летом 1791 г. потребовало всего 24 906 руб. 53 коп. — ничтожная сумма для матушки-императрицы; при этом — умилительно для Екатерины II и ее чиновников — Суворов сумел сэкономить 93 руб. 47 коп. (Д III. 61). Генерал-аншеф сам был экономным и других призывал экономить (Д III. 69). Но сметы Суворова просматривала сама Екатерина, а переписку о деньгах он вел с ее личным секретарем. Видимо, смех императрицы дошел до Александра Васильевича. «По моей бережливости, — написал он кабинет-секретарю императрицы П.И. Турчанинову через несколько дней после сдачи финансового отчета, — 5 коп. заработанных (в качестве солдата) всюду довольно; прибавление зависит от всемилостивейшей воли»(Д III. 63). Следующая смета Суворова составила менее смешную сумму 62 582 руб. (Д III. 81). Тем не менее он непрестанно настаивал на строгой экономии и соразмерности затрат: «Казна — нерв государственный соблюдает» (Д III. 83).

Одновременно с передовыми укреплениями и путями сообщения (каналы с транспортными судами), Александр Васильевич создавал, вооружал и снабжал две гребные флотилии: на море, где он возвел военно-морскую базу в проливе Роченсальм, и на пограничном со шведами Саймском озере^{125}. Подъем над Роченсальмской базой флага, присланного императрицей, переполнил его гордостью^{126}. Помимо военных дел, например, генеральной проверки всей артиллерии и довооружения укреплений^{127}, много сил отнимала борьба с подрядчиками, — командующий боролся с ними за каждую копейку и каждый день задержки товаров. Он лично пополнял в укреплениях запасы провианта, фуража и даже топлива^{128}.

Нередко Александр Васильевич сутками был в седле. Временами у него так болели глаза, что он не мог писать и диктовал свои депеши (Д III. 67). Но ему было «не скучно — здесь была работа» (Д III. 66). Работа оказалась огромной. Суворов спешил, желая одновременно сделать все самое необходимое для обороны. И к осени — сделал так хорошо, что даже сам не поверил. «Недоверчивость — мать премудрости, — писал он. — Я сомневался в себе, (но) нахожу всюду успех больше вообразительного. Многие работы кончены, и, даст Бог, на будущее лето граница обеспечится на 100 лет» (Д III. 93).

Разумеется, Суворов не предполагал ограничиться обороной в случае нападения шведов. Он серьезно изучал положение на той стороне границы и шведские крепости (Д III. 90). Однако командующим войсками он не был. Это положение императрица исправила в январе 1792 г., сделав Суворова командующим Финляндской дивизией, Роченсальским портом и Саймской флотилией^{129}. Первый развернутый приказ командующего был посвящен самому важному вопросу — здоровью солдат (Д III. 98).

Он сурово осудил «начальников», которые «без моего ведома безобразно отсылали в… госпиталь нижних чинов, небрежностью приводя их в слабость, убегая должности своей несоблюдением их здоровья». Госпиталя находились крайне далеко, перевозка туда больных была опасной для здоровья. Суворов и ранее требовал прислать из Петербурга грамотный медицинский персонал (Д III. 93), а потом добивался увеличения средств на содержание больных (Д III. 113), но корень зол видел именно в нерадении командиров. В госпиталь или ближний лазарет отправлялись, с бережением, только крайне больные. До этого не следовало доводить. Слабым, по избежание изнурения, командующий приказал давать льготу, возможность набраться сил в одной из казарм или в ближней крестьянской избе. Но главное — строжайше соблюдать гигиену.

«При соблюдении крайней чистоты, — писал Суворов, — … больного нигде быть не может, кроме редкой чрезвычайности, по какому-либо случаю. Поэтому за нерадение в точном соблюдении солдатского здоровья начальник строго наказан будет». Старшим офицерам командующий приказал с каждой почтой докладывать о состоянии здоровья солдат и взыскании с «нерадивых» обер- и унтер-офицеров при умножении больных.

К приказу прилагались «Правила» гигиены. Первым и главным были чистота и сухость. В сыром финском климате сухость даже выходила на первое место. Суворов требовал от каждого обязательно разуваться и раздеваться, тщательно просушивать одежду и обувь, которые должны быть просторными. «Потному» запрещал садиться за кашу или на отдых (только в сухом месте) — «сначала разгуляться и просохнуть». Каждому — иметь несколько смен белья. «Во всем — крайняя чистота», «баня, купание, умывание, ногти стричь, волосы чесать».

Затем — «крайняя чистота ружья, мундира, амуниции». Необходима чистая вода и воздух (спертого воздуха Александр Васильевич не переносил и полагал его одной из причин смертности в госпиталях). Свежую пищу есть сразу, как приготовлена — ленивый и не успевший «за кашу» пусть ест хлеб. В рацион добавлять капусту, хрен, спелые ягоды, летние травы. Полезное средство, особенно от цинги — табак.

От простуды обязательно — «на голову от росы колпак, на холодную ночь плащ». Очень важно — не разлеживаться, солдату необходимо «непрестанное движение: на досуге, марш, скорый заряд, повороты, атака»; «стрелять в мишень». От лихорадки, поноса и горячки Суворов рекомендовал голод. Не мешало также чистить желудок рвотным и слабительным. Но — под наблюдением медиков, с которыми Суворов держал прямую связь.

Именно медицинские чины обязаны были наставлять солдат в соблюдении гигиены и контролировать работу офицеров: «Медицинские чины, от высшего до нижнего, имеют право каждый мне доносить на небрегущих солдатское здоровье разного звания начальников, которые наставлениям его послушны не будут, и в таком случае тот за нерадение подвергнется моему взысканию» — так закончил Суворов этот приказ.

При Дворе не зря говорили о строгости генерал-аншефа. Генералы и полковники, привыкшие распоряжаться в бригадах и полках, как в своих поместьях, не было в восторге от его строгого контроля. Суворов не только издавал приказы, но и добивался их неукоснительного исполнения. Дисциплина и субординация поддерживались им неукоснительно. Результат воспоследовал. При вступлении его в командование в Финляндии в госпиталях была 1000 больных, при одном медике на 100 человек, с «невежественным» обслуживающим персоналом. Уже в «первые месяцы» число больных стало сокращаться, а к концу года, «при отъезде моем», больных осталось 40, и те в основном на освидетельствовании для отставки. В госпиталь попадали только с чахоткой, каменной и венерическими болезнями, эпилепсией. Остальных больных успешно лечили в полковых лазаретах, да и там их оставалось мало. Этот результат был достигнут «строгим соблюдением солдатского здоровья». Суворов резко возражал по поводу ведомости Военной коллегии, где смертность в его войсках исчислялась в ¹/₅₀ (т.е. 2%). Для армии это считалось допустимым, но Александр Васильевич был крайне раздосадован, что в число умерших под его командой посчитали огромное число больных, сданных нерадивыми начальниками в госпиталя раньше и умершими в первые месяцы 1792 г. (Д III. 174). На самом деле радикальное сокращение числа больных было достигнуто, с помощью хороших врачей, уже в июне (Д III. 128). Он сам посчитал, что «в немалой Финляндской дивизии, под командой моей[83] за 10 месяцев умерло более 400, бежало больше 200 и осталось больных, слабых и хворых больше 300» (Д III. 181). Смертность не превысила 1% (Д III. 15 2). Бегство солдат было неизбежным, поскольку в дивизию сдавали штрафников и разжалованных гвардейцев, однако многих из них ловили, многие сами возвращались.

Опровергая «клевету», Суворов не отвлекался от главного — организации обороны. За год командования он завершил строительство полевых укреплений и нескольких крупных крепостей, военно-морской базы и каналов. В первое лето солдаты мало тренировались, теперь, имея все полномочия, Александр Васильевич взялся за обучение войск всерьез. «Будучи здесь, — радостно писал он секретарю императрицы, — более чувствую по долгу службы, что я здесь необходим, (так) как обширные предположения не надлежит ни на мгновение из виду упускать». Поэтому визиты Суворова в Петербург были краткими (Д III. 102).

В Финляндии, писал Суворов, «я не отдыхал и в праздники имел мои работные часы» (Д III. 152). Он не только обучал солдат, но строил суда, командовал флотом и проводил морские маневры! «Время не терпит, — торопил он исполнителей (Д III. 106), — всегда в памяти иметь должно, куда нам за нерадение наше отвечать надлежит!» (Д III. 123). Было трудно, но «дело в движении, сердце на месте»; работы идут, хотя в расходе казенных средств «я скуп до крайности» (Д III. 128). «Предпобеждение» Суворов обратил теперь не на врага, а на «немогузнайство» и неточность исполнения приказов. Средством была четкость и подробность приказаний в купе с единоначалием. Александр Васильевич рекомендовал подчиненным: «не унывать, а брать благопоспешные меры», действовать «проворно», следовать благим примерам (Д III. 128 а); «утраченное (время) поправить расторопностью» (Д III. 133). Уже 8 сентября он доложил императрице (через ее секретаря): «Желаемое кончено все! Пограничные крепости отданы в ведомство здешней инженерной команды, остались мелкости… После небольших маневров еду к… каналам», они еще достраивались (Д III. 158). К концу 1792 г. все задуманное было выполнено.

«Нет ничего красивее и прочнее этих пограничных крепостей!», — написал Суворов (Д III. 169). Но сами крепости были лишь частью и следствием военных планов, которые он доработал в рапорте императрице «Об оборонительной и наступательной войне в Финляндии»^{130}. Сделав уточнения к плану обороны, на котором было основано строительство укреплений, Суворов подчеркнул, что мелкие набеги неприятеля следует «презирать» и самим таких не делать, «они опасны». «Лучше усыплять, чем тревожить, и делать большой удар. Малая война обоюдно равна и не полезна, изнуряет войско». Он не советовал не трогать заставы, оставляемые противником для охраны коммуникаций, и вражеские форпосты, даже под предлогом взятия языков. Их отдельные сведения не важны: «генерал должен предвидеть будущее по течению обстоятельств». Вторжения неприятеля не надо бояться: на важных направлениях он встретит абсолютно неуязвимые крепости, на неважных — не получит выгод и в любом случае будет разбит ударом подвижных отрядов с фронта, фланга и тыла, раз уж «сам пришел к побиению». Этим отрядам «быть всегда нераздробленным, так как здесь в обыкновенных партизанах нужды нет». Аналогично озерная флотилия обеспечивает удар в тыл наступающим шведам, а эскадра неприступного порта Роченсальм «берет в тыл, вместе с Ревелем, противные флоты, коих десант, никогда не большой, всюду бьют и топят сухопутные войска».

Для надежной защиты от Швеции требовалось обидно для этой державы мало войск: 24 роты гарнизонов в 7-ми крепостях; 26 батальонов пехоты, 6 эскадронов драгун и 4 казачьих полка в двух ударных отрядах, резерве и в разъездах. А если к ним прибавить всего 3–4 полка пехоты и 9–10 эскадронов кавалерии, то на основе тех же баз и магазинов получится отличная наступательная война! В ней самая простая и очевидная задача — обойдя Швартхольм, взять флотским десантом Свеаборг и сухопутными войсками Гельсингфорс (Хельсинки). Другой вариант: прикрыв Гельсингфорс особым отрядом, атаковать по суше дальние цели на западном берегу Финляндии — Тавастгус и Або. Если флот, обойдя и частью сил блокировав Свеаборг, соединится с сухопутным войском в Або, все силы шведов в Финляндии будут отрезаны. Для защиты внутри границ можно оставить всего 3–4 полка, 3–5 эскадронов и казачий полк, расположение и операционные направления которых Суворов точно указал[84].

Уже к середине лета 1792 г., видя, что вопрос о шведской опасности Суворовым радикально решен, его завистники среди генералитета активизировались. Александр Васильевич в Финляндии болезненно реагировал на распространявшиеся сплетни о том, что он жаден к наградам, ведет себя, как сатрап, оскорбляет офицеров, массами морит солдат, будто его победы — даже при Рымнике — ничего не стоят по сравнению с действиями других генералов, особенно победой Репнина при Мачине^{131}.

Они «вообще хотят доказать, что править умеют… — грустно писал о генеральской клике Суворов, — а политическая война не бесславнее истинной…» (Д III. 131). «Усердная моя и простодушная служба родила завистников бессмертных… я всех старше службами и возрастом, но не предками и камердинерством… ярыги (бездельники и пьяницы) со стоглавой скотиной (высшим светом) меня в Санкт-Петербурге освистывают» (Д III. 134). Александр Васильевич и раньше был недоволен положением среди генералитета, утомлен «физически и морально… Время коротко, приближается конец: изранен, 60 лет, и сок весь высохнет в лимоне» (Д III. 92). Теперь он рассуждал конкретнее: «Смертный помнит смерть, она мне недалека. Сего 23 октября 50 лет в службе; когда не лучше ли мне кончить непорочную карьеру? Бежать от мира в какую деревню… готовить душу на переселение, если вовсе мне употребления предусмотрено не будет… Здесь со мною бес, в Санкт-Петербурге 70 бесов, разве быть самому бесом» (Д III. 141).

Наряду с интригами, и в связи с ними, Суворова крайне беспокоила начавшаяся военная кампания в Польше, неудачная для русских войск^{132}. Он подозревал, что вся эта возня имеет одной из целей не допустить его к командованию, не дать умножить свою славу, даже если это одновременно — ив основном — была слава русского оружия. Попытки объясниться и избежать конфликта не помогали. «При дворе язык с намеками, догадками, недомолвками, двусмыслием. Я — грубый солдат — вовсе не отгадчик… Никого не атакую, не обороняюсь… Сам ничего не желаю… Интриги же, особенно Репнина, мне, право, прискучили. Я полевой солдат! Нет военного или сопряженно-политического театра». Понятно, почему генералы гонят его из Петербурга: они не воевали против турок, теперь не воюют против польских конфедератов, армия которых давно могла бы сложить оружие. «Не собственность моя говорит — польза службы! Я давно себя забыл». «Софизм списочного старшинства: быть мне под его игом» (Д III. 149).

«Берегите меня от козней Репнина, — просил Суворов камер-секретаря Екатерины, — я немощен, ему и никому зла не желаю» (Д III. 160). Узнав о возможной войне против Франции, где произошла революция, Александр Васильевич просил направить его туда или в Польшу (Д III. 162). На вопрос, завидует ли он принцу Кобургу, уже воюющему против французов, честно отвечал: «Естественно!» Но еще печальнее дела в Польше (Д III. 171). Плохое управление русскими войсками вело там к успехам повстанцев. Но польза Отечества, о которой радел Александр Васильевич, была мила далеко не всем. Вдобавок к интригам и устной клевете, секунд-майор Генерального штаба М.Л. Раан явно по заказу написал, а «немецкая» (по определению М.В. Ломоносова) Санкт-Петербургская Академия наук издала брошюру о прошлой войне с Турцией, в которой сражения при Кинбурне и Рымнике были представлены делами незначительными, не говоря уже о прямых искажениях правды в их описании (Д III. 311).

Суворов обоснованно, но тщетно возражал, требуя уничтожить брошюру (Д III. 312). Защитника, который всегда вступался за Суворова, а еще более — за честь русского оружия — больше не было. Князь Потемкин-Таврический скончался осенью прошлого, 1791 г. Хотя, по словам Суворова, «часто я ему был нужен в виде Леонида» (спартанского царя, павшего при защите Фермопил, т.е. для смертельных подвигов. — Д III. 141), светлейший был честным человеком и истинным патриотом Отечества. «Не только мне, но и каждому офицеру терпеть ложь невозможно», — писал Александр Васильевич академикам. Тщетно. Клеветническая кампания против русского полководца в прессе началась — и ведется по сей день.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.