СПАСЕНИЕ ЛИТВЫ
СПАСЕНИЕ ЛИТВЫ
«Конница займется, пехота не отстанет».
26 июля 1771 г. Александр Васильевич написал прошение о своем переводе в Главную армию самой императрице — даже не упоминая военное командование и полномочного посла в Варшаве. Отослав его с сопроводительной запиской через Веймарна, Суворов уже 14 августа просил его «до октября месяца» не отсылать (П 18–19; Д I. 302, 309). Действительно, согласно помете на записке, «челобитная при рапорте 4 октября под № 164-м в Государственную военную коллегию представлена» (Д I.301).
Между 26 июля и 14 августа повсюду клубились слухи о готовящемся восстании против России великого гетмана Литовского Михаила Казимира Огинского. Гарнизон Ушакова в Величке еще держался. При этом прибывший наконец к Кракову генерал Браницкий идее лишить конфедератов денег порадовался; оказалось, Суворов не смог с ним объединиться потому, что граф «слушался наших пустоголовых молодцов», Древица и К° (П 20). 18 августа Суворов написал в Главную армию Кречетникову, стоявшему с войсками у польских границ, о мерах по контролю над польской таможней у границы Австрийской империи, доходы с которой шли на погашение огромных долгов конфедератской «генеральности» австрийцам (Д I.311). Понятно, почему Веймарн не унимался, энергично выпихивая Суворова в Литву.
Александр Васильевич отвечал ядовито: «Я болен… верхом ехать не могу, разве через неделю… я поеду в повозке… Как мне это не принять? Я присягал, где приятнее и смерть, как на императорской службе? Только бы эти вертопрахи в котором ином углу чем не помешали. Право, им лучше скорее дать деньги и абшид (отставку), они ни за чем иным, как за деньгами; а потом честной человек постыдится их и просить». «Вертопрахами», на которых нельзя оставлять Польшу, были немецкие любимцы Веймарна: «один развел велкопольских маршалочков, а Зарембе подарил шапку; другой развел Ченстохов, Тынец, Ландскорон, да чуть было и не другого (короля) Станислава. Правда, был бы (военным) хлеб лет на десяток». Покинуть Польшу можно, лишь «успокоив этих рыночных героев» (Д I.296).
Если приказы Веймарна основывались на слухах, то Суворов вел основательную разведку и держал связь с русскими командирами в Литве, которые подтверждали, что восстание назревает. Когда 1 сентября 1771 г. он получил рапорт полковника Герздорфа о восстании гетмана, летучий отряд Суворова был вполне готов, а пути наступления вполне разведаны. Веймарну генерал-майор доложил, что отряд «полковника Албычева, по убийстве его самого, весь полонен гетманом Огинским, который, имея от шести и до семи тысяч людей при двенадцати пушках, следует от Кобрина к Бржесцу. Уповательно, что и в Бяло будет, чего ради я соберу по возможности войска в Коцк и выступлю» (Д I, 317. Ср. 318, 320). Предлог был хорош — местечко Бяло находилось в дирекции Суворова — и необходим. Несмотря на свои суматошные приказы о выступлении в Литву, которые Александр Васильевич «отложил» исполнением, при появлении реальной опасности Веймарн ему приказа на марш не дал! Ведь Александр Василеьвич мог пресечь бунт в корне, и прощай тогда награды, долгая доходная война…
Между тем передовые отряды Суворова уже маршировали на Бяло. 5 сентября он рапортовал оттуда, что, «упреждая к недопущению помянутого гетмана Огинского к Бяле, тотчас собрав деташемент из вверенной мне бригады войск, не опоражнивая посты, прибыл в Бяло. Присоединив отряд «из находящихся в Бяле войск», Суворов «принял намерение против реченного Огинского и его войска выступить к Бржесцью, а по обстоятельствам и к Пинску, по притчине той, что оный Огинский около тех мест обращается» (Д I.321).
Суворов игнорировал Веймарна, сочинявшего в Варшаве планы сложных и длительных операций в Литве. Нельзя было упускать и часу. К Огинскому стекалась литовская шляхта, скакали отряды из Польши. Бунт магната мог превратиться в большую войну. Скорость была важнее силы. 6 сентября Суворов миновал Брест и шел на Несвиж, имея 902 бойца, 345 лошадей и 5 пушек. Он «прикрыл» этот марш необходимостью помочь стоящему под ударом «полковнику и кавалеру Дирингу» (Д I.322). Тут его настиг прямой приказ остаться в обороне в Польше. Действовать против Огинского должны были Древиц и другие любимцы Веймарна.
Суворов ответил с иронией, но не издевательски, как впоследствии приписывала ему молва: «Ордер Вашего высокопревосходительства от 1-го числа сего сентября под № 188-м в цифрах с приложениями получил и во исполнение его, раз стремления гетмана Огинского с его войсками к Варшаве и к стороне Люблина, к горам, не слышно, я с частью войск вверенной мне бригады буду стараться, не пропуская его, гетмана, с войсками в те места, с помощью Божией, упреждая все намерения и покушения, его уничтожить». Издевкой выглядит лишь констатация факта, что раз он в Литве старший по чину, то остальные обязаны подчиняться ему: «Не упущу между тем писать о нужной надобности к господину полковнику и ордена святого Георгия кавалеру Древицу и к прочим деташементным командирам», чтобы они «повеления мои исполняли» (Д I.323). При всей любви к субординации, Александр Васильевич пошел на прямое неподчинение приказу вернуться в Польшу. Оправдать его могла только победа. 12 сентября он рапортовал Веймарну о ней, приложив журнал похода в Литву, а также списки отличившихся офицеров и плененной шляхты (Д I.324).
В 8 вечера 11 сентября, рапортовал Суворов, на марше к Несвижу он получил «важнейшее известие, что гетман Огинский с своим войском в числе от трех до четырех тысяч человек выступил из местечка Мира… и пошел к местечку Столовичам, которое было расстоянием от меня в двух милях, рочему я с войском, поворотясь назад, маршировал к помянутому местечку Столовичам, причем уже наступила весьма темная ночь».
Преодолевая в темноте «многие и узкие дифиле», «маршировало войско при мне с поспешением и прибыло к этому местечку на самой темной заре, будучи устроено все в ордер дебаталии: пехота в одну линию… пушки посреди в линии… С прикрытием резерва рота пехоты, рота карабинер, казаков тридцать. А прочая вся кавалерия составляла вторую линию, которой командовал премер-майор Рылеев. Фланги закрывали казаки».
Местечко было отделено от наступающих болотом. Через него был лишь один «весьма дурной и тесный проход». По нему устремился майор Киселев с суздальцами и полковыми пушками. «С неприятельской стороны из самого местечка загорелся весьма сильный пушечный и оружейный огонь, но неустрашимая храбрость российских солдат» преодолела сопротивление, и «сильная неприятельская стрельба к удержанию препятствием служить не могла».
«И как скоро майор Киселев пушечной и оружейной стрельбой, отбив неприятеля от дифиле, понудил назад бежать внутрь жилья, чем отворил свободный путь, — в это самое время господин пример-майор Рылеев с кавалерией сделал наипресильнейшую атаку на ту самую в местечке площадь, где стояло несколько пушек. И как скоро ими завладел, то, нимало медля, гнал всех стоящих пред собой возмутителей из местечка вон».
Часть неприятелей сломя голову бежала. Но другую часть бунтовские командиры сумели построить в поле за Столовичами. Наступил «белый день». Около 300 пехотинцев с пушками и до 500 кавалеристов ждали русской атаки. Майор Рылеев, «усмотрев… тот построенный кавалерийский фронт», смог вернуть из преследования и построить 70 кирасир и карабинер. Он немедля «сделал по неустрашимой своей храбрости на тот фронт с таким малым числом наипресильнейшей удар… от которого пресильнейшего удара та возмутительская конница обратилась вся в бег». Малая часть русских кавалеристов гнала толпу в 500 шляхтичей «несколько верст».
«В предписанное ж время и в тот же самой час и секунд-майор Киселев поспешно с ротами и пушками из местечка вышел в поле и на неприятельскую пехоту пошел прямо с пушечной и оружейной стрельбой… А еще часть пехоты возмутительской до двухсот человек с пушками осталась в стороне. Для чего… и та пехота была атакована и разбита отделившимися от секунд-майора Киселева суздальскими гренадерами и легионными солдатами», пошедшими в штыки. Набранные из крестьян солдаты Огинского запросили пощады. «При том сражении в плен взято живых возмутителей до двусот человек с их штаб- и обер-офицерами, с оружием и с пушками».
Тем временем, когда конница Рылеева выбила повстанцев с городской площади, секунд-майор Фергин с гренадерской ротой, частью легионеров и пушкой двинулся по городским укреплениям. Несколько сот враждеских кавалеристов и 200 пехотинцев пытались обороняться, но были сметены, обращены в бегство и взяты в плен.
«С неприятельской стороны, — констатировал Суворов, — урон весьма знатен. В плен взято штаб- и обер-офицеров пятнадцать, лекарь один, подлекарь один, ксенз капелан один, нижних чинов двести семьдесят три человека, артиллерии со всеми снарядами десять медных пушек больших и малых… буздыган вызолоченный 1, да в плен взятых гетманом Огинским отбито легионного корпуса нижних чинов 435 человек. Побито и на месте и вдогонку возмутителей штаб- и обер-офицеров: подполковник Битов, а об иных чинах неизвестно, а нижних чинов от четырех до пяти сот человек.
С нашей стороны из сражавшихся ее императорского величества войск 822 человека — урон весьма малый. А именно: убито нижних чинов 8 человек, государевых лошадей тридцать одна, ранено господ офицеров: ротмистр один, порутчиков два, нижних чинов тридцать пять человек». Одно спасение 435 русских солдат из плена, в который они попали небрежением собственного начальства, проморгавшего бунт, стоило всех потерь. Восстание шляхты в Литве, едва начавшись, было потушено, авантюра Огинского кончилась.
«Потерял он всю свою артиллерию, обозы до последнего колеса, — добавил Суворов в другом донесении Веймарну. — Шифровал азбука малого ключа, за подписью Вашего высокопревосходительства, найдена в отбитых его письмах, которые потом к Вашему высокопревосходительству перешлю» (Д I.325). Русские шифры, как видим, были известны мятежникам.
Бой продолжался с предрассветного часа до 11 утра. Кончив дело, Суворов, «собрав все войско, маршировал к местечку Несвижу 6 миль, куда прибыл пополудни в 9-м часу». Оставшиеся от разгрома гетманские полки направились по домам, сам Огинский бежал за границу с десятью гусарами.
«Помощью Бога, — написал Суворов в Главную армию Кречетникову, — войска ее императорского величества команды моей разбили гетмана Огинского, впятеро сильнее нас… Гетман (талантливый композитор, инженер и писатель, но не полководец. — Авт.) ретировался на чужой лошади в жупане, без сапог, сказывают так! Лучшие люди убиты или взяты в плен… для эскорта пленных нас недоставало. Простительно, если Ваше превосходительство по первому слуху этому сомневаться будете, ибо я сам сомневаюсь. Только правда. Слава Богу! Наш урон очень мал» (Д I.326).
Данный текст является ознакомительным фрагментом.