СМЫСЛ ПРОСВЕЩЕНИЯ

СМЫСЛ ПРОСВЕЩЕНИЯ

«Ни в какой чин не производится, пока по-российски читать и писать довольно не обучится».

Борьба с неграмотностью в армии была в то время серьезной проблемой. Суворов знавал неграмотных капралов и даже младших сержантов — это при том, что значительная часть приказов, в т.ч. распоряжений старшего сержанта, отдавалась письменно, и письменной была почти вся отчетность.

Маловероятно, пишет Суворов о младшем сержанте, чтобы он получил чин, если «он российской грамоте не обучен», однако такое случается. Тогда его должен обучить ротный командир, и сам сержант должен стремиться «к сему просвещению», иначе «будет сам себе препятствием к производству его впредь в офицеры». «Если он неграмотный, — констатирует «Полковое учреждение», — то на вакансию старшего сержанта (производится) грамотный из капралов, которой ту должность исправить может».

Поскольку честолюбие должно было пронизывать весь полк и побуждать каждого рядового мечтать о повышении в ефрейторы, капралы и сержанты, то учиться грамоте должен был каждый солдат. Поэтому в своем полку Суворов обязан был устроить солдатские школы. По обычному сценарию в них учили закону Божию и молитвам, читать, писать, считать и петь по нотам. Для начального обучения служила обыкновенно Псалтирь. Сам полковник, как всякий грамотный солдат, знал молитвы и псалмы, умел петь и при случае сам пел в церковном хоре, неожиданно для его комплекции — басом.

Школы в то время были заботой не только Суворова. Их учреждением и развитием в Новгородской губернии, в которую входила Старая Ладога, занимался губернатор Яков Ефимович Сивере (1764–1781), знакомый с Суворовым по Семилетней войне. Получив в ведение целый край, Яков Ефимович энергично взялся за его улучшение: строительство каналов и путей сообщения, разведку и добычу полезных ископаемых, развитие промыслов и ремесел, защиту крестьян от произвола. Его идеи, изложенные в отчетах и проектах, как и идеи Суворова, получали распространение: они вошли в новые губернские инструкции и Полное собрание законов Российской империи.

Посетив Ладогу в 1766 г., через два с небольшим года после назначения Суворова в Суздальский полк и через год с лишним после перебазирования полка на постоянные квартиры в Старой Ладоге (в октябре 1764 г.), Сивере нашел там образцовое полковое хозяйство. Полк стоял по обывательским квартирам, но полковые плотники[29] с помощью солдат уже возвели церковь, школы (при одной из которых был устроен театр, где играли полковые кадеты, видимо, из дворян), конюшни на 183 лошади, сараи для 50 полковых повозок и 4 пушек. Наносив и насыпав земли, солдаты разбили на бесплодной прежде почве сад. В стремлении к усовершенствованиям Суворов не уступал Сиверсу и другим современным ему российским преобразователям^{21}.

Если в американских колониях Британии Век Просвещения вел к бунту против короны, а во Франции — к революции, то в России быть просвещенным означало — стремиться к улучшению жизни на посту, который человек занимал. Со временем Сивере займется постройкой каналов в масштабе страны, а Суворов будет обустраивать дорогами, храмами и школами земли Крыма и Кубани, Финляндии и Новороссии.

Этот преобразовательный порыв, стремление использовать любую возможность для усовершенствования действительности напрасно связывают с деятельностью масонов. Да, строительство совершенного общества было в программе различных псевдо «тайных» обществ, как было оно и у иезуитов, пытавшихся строить «идеальные» государства (например, в Парагвае). Но связывать общественное стремление к строительству и социальным преобразованиям с подобными организациями нельзя потому, что они никогда не были созидательной силой.

Можно ли сказать, что там, где преобразовательская деятельность, скажем, масонов, встречала непреодолимые препятствия, она выливалась в революции, а там, где они могли работать свободно — в строительство и созидание? Нет, все обстояло наоборот. Джордж Вашингтон и его офицеры, сплошь масоны, не имели в колониях препятствий в своей тайной и явной деятельности. Не существовало их в XVIII в. и во Франции, где работа масонов приближала бунт и социальную катастрофу.

Школы, дороги и больницы строились в странах, где деятельность «тайных» обществ была запрещена: в Голландии (1735), Швеции (1738), даже Швейцарии (1745). Созидательная работа просвещенных преобразователей, в том числе по снижению остроты социальных противоречий, была характерна для Австрийской империи, в которой Мария Терезия распорядилась закрыть все масонские ложи, включая ту, где Великим магистром был ее супруг. Екатерина Великая, долго снисходительно смотревшая на деятельность масонов, в конце концов была оскорблена их ограниченностью и упекла наиболее активных в Шлиссельбург, а масонство запретила так, что и Павел I не осмелился его восстановить.

Дело в том, что масонство — нетерпимо и негибко: это охранительная, а не управляющая система. Достаточно вспомнить, как отшатнулись масоны в конце XVIII в. от небольшого «Ордена иллюминатов» (просветителей), стремившегося, среди прочих благих побуждений, «преодолеть барьеры, воздвигнутые между классами, религиями и нациями». Джордж Вашингтон, стоявший за равенство исключительно для белых, владеющих собственностью мужчин-протестантов, назвал доктрину иллюминатов «подлыми и опасными замыслами». Если в то время в Европе негр мог стать Великим магистром Венской ложи, то в США и сто лет спустя чернокожим дозволялось вступать только в черную ложу, а реального гражданского равенства они с трудом добились лишь во второй половине XX в.

Движущим мотивом людей, которые при Екатерине II превращали Россию в великую державу, было строительство общества на тех же идеалистических основаниях, которые Суворов выразил в инструкциях для своего полка. Недаром М.Е. Салтыков-Щедрин, посмеиваясь над революционными идеями XIX в., писал, что в старину «каждый эскадронный командир был коммунистом». Действительно, полковое имущество и вооружение («орудия труда») было общим; все, чего мог достичь полк, делалось сообща. Свобода, в лучших либеральных традициях, понималась как свобода самосовершенствования и инициативы в интересах общества (полка). Равенство было равенством перед законом и в звании солдата. А братства такого, как солдатская семья, из которой не выключались и высшие офицеры, не смогли достичь ни французские революционные «комарады» и «ситуайены», ни позже русские «товарищи» и «граждане».

Кстати, выражение «товарищи офицеры», равно как и «товарищи солдаты», было обычным в суворовские времена. Товарищами в России именовали помощников руководителя в любом деле: «такой-то со товарищи» отправлялся, согласно документам, бить врага, открывать новые земли или строить храмы и в XVI, и в XVII, и в XVIII вв. Офицеры были товарищами полковника, товарищами в одной категории чинов (например, обер-офицеры), рядовые были товарищами в артели.

Свойством просвещения «по-суворовски» (назовем его так условно, поскольку явление характерно для российской армии тех времен) была полная терпимость. Ее не следует путать с изобретенной в США и Западной Европе «толерантностью» к иным языкам, национальностям, верам и культурам. Последняя учит при появлении иноземца и иноверца не скрипеть зубами и «не хвататься за пистолет», то есть не подразумевает глубокого чувства исконного, природного равенства всех людей, независимо от их происхождения и веры, взглядов и убеждений, присущего Суворову и его солдатам.

Полк был настолько «вещью в себе», что различия в национальном происхождении и вере (характерные, в силу особенностей рекрутской системы, только для офицеров) не имели значения. Недаром Суворов именует всех без исключения солдат и офицеров русскими: немец, поляк (которых в русской армии служило много), украинец или грузин, католик, протестант или человек другого вероисповедания, став членом полковой семьи, равно со всеми служил Богу, «матушке-императрице» и России.

По полковому образцу для солдата не могло быть различий в верах и национальностях российских подданных, которые по законам, опиравшимся на древние традиции, входили в государство на равных с русскими правах (имея меньше обязанностей). Но отчего же, как мы вскоре убедимся, для Суворова не существовало идеи ненависти к иным, «чуждым» России народам, не входящим в пределы империи?!

Идея равенства всех (а не только «своих») людей перед Богом издревле принадлежала русской культуре и православию, к временам Суворова составлявшему ее неотъемлемую часть уже 8 веков. Если для западного христианства была в высшей мере присуща идея, что «всяк не эллин — варвар», что все народы должны быть рабами того, кто их поработил и «просвещает» католической верой (с XVI в. также протестанством и баптизмом), то на Руси ничего подобного никогда не было.

Руководящая идея русского православия (провозглашенная на Руси еще митрополитом Иларионом в XI в.) гласила, что для Бога «нет ни эллина, ни иудея», что все народы исконно равны. Более того, русская культура не ограничивала свободу воли: ни «божественным» руководством «непогрешимого» римского папы, ни возлюбленным протестантами Божественным предопределением. Даже те народы, которые образовали с восточными славянами Русское государство, имея собственные языки (финно-угорской группы) и культуры, не подвергались в Древней Руси насильственной христианизации; среди них не устанавливалась русская администрация и не вводилась «Русская правда»^{22}. И в XVII в., когда Российская держава протянулась до Тихого океана, царь мог призвать знать новых подданных креститься, обещая за это награды, но не заставить это сделать. Если все народы, писал в этой связи русский публицист, воюют, чтобы другие народы ограбить и поработить, то россияне — чтобы спасти и просветить^{23}.

В знаменитом указе 1702 г., говоря: «Совести человеческой приневоливать не желаем и охотно предоставляем каждому на его ответственность печься о спасении души своей», — Петр I следовал древней русской традиции, одной из аксиом православия.

Следовало ли распространять это естественное для русских ощущение несомненности свободы совести (при явном и очевидном превосходстве идеалов православия) на иные земли, входившие в сферу ответственности России? В XVII в. у многих россиян были на сей счет сомнения, но бодрый Век Просвещения их отбросил. По убеждению просвещенных людей того времени, светлые идеалы следовало нести всюду!

На востоке препятствий к тому не было, но на западе одно слово о свободе совести и правах человека означало войну. В 1768 г., когда русский посол в Польше князь Николай Васильевич Репнин мягко попросил лояльного Екатерине Великой короля Станислава Августа предоставить православным и протестантам равные права с католиками, шляхта реализовала законное право на восстание в защиту собственных привилегий, для подавления самой мысли других людей о равенстве и свободе веры.