Глава 13 Две войны и революция

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 13

Две войны и революция

Декабрь 2009-го подвел итог третьему году моих сражений с вашингтонской бюрократией. Все началось с выступления президента в Вест-Пойнте: Обама сообщил, что Соединенные Штаты Америки направят дополнительно 30 000 солдат в Афганистан; затем мне, в компании Хиллари и Майка, пришлось два полных дня присутствовать на слушаниях в палате представителей и в сенате по поводу заявления президента. Обама принял непростое решение по Афганистану, сознавая, что политические последствия будут печальными и что вряд ли кто-либо в конгрессе обрадуется новому повороту. Республиканцы во главе с Маккейном выражали недовольство сроками – им не нравилось, что по графику вывод боевых подразделений начнется в июле 2011 года и что полностью наши войска будут выведены из Афганистана к 2014 году. Некоторые демократы осторожно поддерживали Обаму, но большинство однопартийцев президента, наоборот, его критиковали, а кое-кто позволял себе неприкрытую враждебность. На слушаниях антивоенная риторика звучала постоянно, как с трибуны, так и из зала. Комитет палаты представителей по делам вооруженных сил всегда представлялся мне собранием твердолобых либералов, однако любой из входивших в него конгрессменов был просто образцом государственного деятеля по сравнению с членами комитета по международным делам: последние, причем представители обеих партий, не считали нужным проявлять хотя бы элементарную вежливость. Мне подумалось, что в этом комитете собрались едва ли не все главные «клоуны» Капитолийского холма (уж простите за прямоту). Не завидую Хиллари, которой приходится общаться с ними регулярно. На следующий день после слушаний противники войны нашли виновного в том, что президент принял именно то решение, какое принял, и журнал «Нэйшн», к примеру, не стал миндальничать: «Пора увольнять Роберта Гейтса».

Было большим облегчением, что через несколько дней мне предстояло лететь в Афганистан и Ирак. На борту, как обычно, собралось множество представителей прессы, и я давал им интервью во время полета. Там, в первый и единственный раз за весь срок пребывания на посту министра обороны, касаясь темы Афганистана, я сказал: «Мы пришли туда, чтобы победить». Я всегда старался быть осмотрительным и избегал в публичных заявлениях слов наподобие «выигрывать» или «победа», поскольку, применительно к обеим войнам, эти слова мгновенно приобретали политическую значимость, следовательно, даже наилучший исход большинству американцев вовсе не покажется таковым. Я предпочитал употреблять менее «политизированные» слова – скажем, «успех» или «выполнение миссии». Ведь ни в Ираке, ни в Афганистане не приходилось ожидать ничего подобного безоговорочной капитуляции Германии или Японии в конце Второй мировой войны или чего-то, хотя бы даже напоминающего капитуляцию Ирака в 1991 году. Но тогда, летя в Афганистан после выступления президента в Вест-Пойнте, я чувствовал себя обязанным сказать войскам, что они изо дня в день рискуют в боях своими жизнями вовсе не ради какого-то невнятного «примирения».

Зарубежные командировки министра обороны, особенно посещения зон военных действий, предусматривают весьма плотный график, тщательно планируются и выполняются с военной точностью. Но эта поездка получилась иной. В Афганистане я надеялся посетить механизированную бригаду «Страйкер», дислоцированную на юге страны и недавно потерявшую в боях тридцать человек, но из-за плохой погоды нам пришлось сесть в Кабуле. Я пообедал, как было у меня заведено, с десятком наших молодых сержантов. Поразительно: летчики с одобрением отзывались об афганцах, которых тренировали, однако в один голос повторяли, что главная проблема – это дезертирство, что многие афганцы бегут из армии, потому что местные офицеры присваивают себе часть их жалованья. (Я всегда узнавал «настоящую» правду непосредственно от солдат.) А затем, за несколько часов до моей личной встречи с президентом Карзаем, произошел очередной инцидент, в котором якобы были замешаны наши коалиционные силы и который повлек за собой жертвы среди гражданского населения. Карзай никогда не дожидался фактов, всегда торопился с выводами, поэтому атмосферу нашей встречи сложно было назвать благожелательной. Тем не менее мы с ним поддерживали хорошие отношения, поэтому разговор все-таки состоялся. Важным элементом стратегии, сказал я, видится необходимость привлекать больше местной молодежи к службе в афганской армии. Я польстил Карзаю, заявив, что, как первый президент демократического Афганистана – отец народа, – он должен регулярно призывать молодых афганцев к выполнению патриотического долга перед страной. Карзай энергично кивал в знак согласия, но ни до чего конкретного мы не договорились.

Как обычно, в своей «персональной» ипостаси он был куда дружелюбнее и адекватнее, чем на публике. На совместной пресс-конференции сразу после встречи он фактически попытался меня подставить – объявил во всеуслышание, что Афганистан не в состоянии финансово обеспечивать собственные силы безопасности «еще пятнадцать или двадцать лет»; совсем не те слова, которые могут прийтись по нраву любому американцу. Я постарался сгладить эффект, чтобы у прессы не возникло впечатления, будто у США серьезные разногласия с афганским правительством: сказал, что мы не вправе бросать Афганистан после окончательного вывода контингента в 2014 году и что я ожидаю продолжения американской помощи. Но для всех было очевидно, что Карзай меня именно подставил. Корреспондент газеты «Нью-Йорк таймс» Морин Дауд сопровождала меня в той поездке и написала несколько дней спустя, в своей типичной броской манере: «Марионетки уже не те, какими были когда-то». Конечно, Карзай не был марионеткой, но у Соединенных Штатов не было, пожалуй, более беспокойного союзника с тех самых пор, как мы сотрудничали с Шарлем де Голлем в годы Второй мировой, – возможно, причина в том, что они оба почти полностью зависели от США и обоих это возмущало до глубины души.

Вечером я повел своих сотрудников в церэушный аналог офицерского клуба, где еда была гораздо лучше, чем в армейских столовых, и где подавали «взрослые» напитки. Офицер ЦРУ, сидевший вместе с нами – точнее, сидевшая, поскольку это была очень яркая молодая женщина, – оказался в числе тех семи агентов, которые три недели спустя погибли при нападении талибов; трагическое напоминание о том, что не важно, в форме ты или не в форме, – раз ты американец, тебе и твоей жизни угрожает в этой стране серьезная опасность.

На следующий день, 10 декабря, мы прилетели в Ирак, где наше военное присутствие становилось все менее заметным. В январе 2009 года в стране успешно прошли выборы в местные органы власти, и международные наблюдатели присутствовали в каждом избирательном округе. В соответствии с соглашением о статусе сил, подписанным Бушем и Малики в декабре 2008 года, все боевые американские подразделения были выведены из иракских населенных пунктов к концу июня. Генерал Рэй Одиерно усиленно готовился к переходу от боевых операций к «помощи и консультированию» и планировал вывести часть семидесятитысячного контингента вместе с техникой и снаряжением к концу августа 2010 года, одновременно продолжая выслеживать террористов, тренировать иракские силы безопасности и содействовать примирению между иракскими политиками. Задача была, мягко говоря, непростой, однако Рэй и его команда справлялись отлично.

Мне предстояло встретиться с Малики сразу после прибытия, но он вместо этого целых шесть часов драгоценного времени отбивался от нападок и обвинений в Совете представителей – иракском парламенте: премьера «строили» за неспособность правительства предотвратить недавние террористические акты. Когда нашу встречу в конце концов отменили, журналисты, которые меня сопровождали, стали поговаривать, что «Малики надул Гейтса». По личному опыту я знал, что Малики намного охотнее встретился бы со мной, чем отправился бы на «порку» к законодателям.

Основной темой моих переговоров с иракскими лидерами были общенациональные выборы, которые предполагалось провести в марте следующего года. После затянувшегося патового противостояния Совет представителей все же принял в начале ноября закон о выборах. Предстояло избрать 325 членов парламента, которые в свою очередь позже изберут президента и премьер-министра Ирака. Политические игры шли полным ходом. В ходе встречи с Президентским советом – в составе президента Джалала Талабани (курд), вице-президента Аделя Абдула Махди (шиит) и вице-президента Тарика аль-Хашими (суннит) – я спросил Талабани, пытаются ли соседи Ирака вмешаться в подготовку к выборам. «Да, все вмешиваются, – ответил он без обиняков. – Иран, страны Персидского залива, Сирия, Турция… Только Кувейт воздерживается». Хашими, как обычно, был всем недоволен и жаловался, что насилие продолжается («Это не шутка!»), правительство не в состоянии что-либо поделать, команда обеспечения безопасности нуждается в кадровых перестановках, а народ страдает и сердится. К жалобам Хашими мне было не привыкать, но поскольку это был единственный старший чиновник-суннит, приходилось выслушивать его претензии и как-то реагировать. Он прибавил, что Президентский совет оказался «в подручных» у Малики, и я подозревал, что это во многом справедливо.

Малики перенес нашу с ним встречу на утро. Мы обсудили уровень насилия в стране, и он заверил меня, что силы безопасности научились сотрудничать. По его словам, «Аль-Каида» больше не представляет «серьезной опасности», но наверняка попытается сорвать выборы – «для нее это последняя возможность». Мы также обсудили противостояние между центральным правительством в Багдаде и курдским региональным правительством (КРП) по поводу контроля над городом Киркук. Я сказал Малики, что собираюсь посетить Эрбиль, курдскую столицу, и постараюсь убедить президента курдов Масуда Барзани действовать более конструктивно.

Эрбиль поразил меня свидетельствами богатства и процветания, повсюду в городе иностранные компании вели активное строительство. Я поблагодарил Барзани за помощь в поиске компромисса, который наконец-то позволил принять закон о выборах, и заверил в том, что США продолжат оказывать поддержку курдам. При этом я подчеркнул, что мы привержены обеспечению безопасности курдов и экономическому развитию региона «в пределах единого Ирака». Барзани ответил, что наши письма со словами поддержки от Обамы, Байдена и меня стали первыми доказательствами американской помощи (по работе в администрации Буша-43 я знал, что это не соответствует действительности), и поделился своими давними опасениями, что Соединенные Штаты неверно оценивают положение курдов в Ираке. Он сказал, что КРП всегда выступала за единство и что «мы целиком и полностью за национальное единство, если правительство в Багдаде будет строго соблюдать Конституцию». Я повторил ему то, что говорил накануне Президентскому совету: необходимо сформировать правительство национального единства как можно скорее после выборов. Любая задержка только на руку экстремистам, мечтающим развалить Ирак. Мы готовы сделать все, что от нас потребуется и что в наших силах, чтобы помочь иракцам преодолеть внутренние разногласия между политическими фракциями. (И сразу после этой встречи я улетел обратно в Вашингтон, округ Колумбия, к тамошним политическим фракциям.)

Иракские выборы состоялись в соответствии с графиком 7 марта 2010 года. Отмечались редкие случаи насилия, но явка была внушительной – и ни одна из сторон не сумела завоевать большинство голосов. Коалиция Малики получила второе место и 89 мест в Совете представителей, тогда как партия бывшего временного премьер-министра Айяда Аллави располагала 91 местом. Новый парламент собрался 14 июня, чтобы прежде всего выбрать нового премьер-министра и поручить ему сформировать правительство; ни один кандидат не получил необходимой поддержки. Малики был полон решимости и далее оставаться на посту премьер-министра и отказался поддержать Аллави (тоже шиита), хотя тот вроде бы формально имел право на это рассчитывать как лидер парламентского большинства. Результатом стал очередной тупик, Малики остался премьер-министром, пока кто-либо не заручится одобрением нужного числа парламентариев. Тупиковая ситуация затянулась на шесть месяцев, несмотря на все усилия Байдена, Одиерно и посла США в Ираке Криса Хилла. В конце концов правительство Малики единогласно и официально привели к присяге 21 декабря. В отличие от выборов 2005 года никакой вспышки насилия на религиозной почве после этого не случилось, что наглядно свидетельствовало об изменениях в стране к лучшему.

Как и объявил президент Обама через месяц после своей инаугурации, активное военное присутствие США в Ираке завершилось 31 августа 2010 года, спустя почти семь с половиной лет после нашего вторжения. Для американцев война в Ираке наконец закончилась. С 20 марта 2003 года, когда началась боевая операция, мы потеряли 4427 американских военнослужащих убитыми и 34 275 ранеными. Среди 3502 человек, погибших в бою, 1240 солдат пали в мою «вахту»; из 31 894 раненых 9568 человек пострадали в годы моего пребывания на посту министра обороны. В предыдущие два года мы вывели из Ирака около 100 000 человек, закрыли или передали иракцам сотни форпостов и баз и вывезли миллионы единиц техники и снаряжения.

Президент отметил окончание войны (боевой задачи с обозначением «Операция «Свобода Ираку») посещением 31 августа Форт-Блисса, штат Техас, и обращением к американскому народу из Овального кабинета в тот же вечер. Обама поблагодарил американских военнослужащих за все, что они сделали, и отметил, что «благодаря им Ирак получил возможность самостоятельно определять свою судьбу, хотя многие проблемы остаются нерешенными». Он упомянул о немалой цене, которую заплатила Америка, в первую очередь жизнями своих сыновей и дочерей, за будущее иракцев, сказал, что сам всегда был против этой войны, что она вызывала недовольство граждан Соединенных Штатов. Также президент затронул Афганистан и новую стратегию и поделился соображениями о том, как решать многочисленные проблемы у нас дома. Он не упустил ни одного шанса пройтись по своим политическим оппонентам, но постарался выстроить свое выступление так, чтобы его нельзя было обвинить в том, будто он размахивает флагом с надписью «Миссия выполнена», отмечая завершение войны в Ираке.

Я тоже произнес речь 31 августа, на собрании Американского легиона в Милуоки. Я тоже постарался избежать громких лозунгов: «Сейчас не время для помпезных парадов по случаю победы или для самовосхваления, пусть мы, безусловно, гордимся тем, чего добились наши войска и их иракские партнеры. Впереди много работы, и никто не освобождал нас от принятых обязательств». Я сказал, что возможности, открытые ныне иракцам, были приобретены «ужасной ценой» потерь и страданий, выпавших на долю иракского народа, а еще – «кровью, потом и слезами американских мужчин и женщин в военной форме». Выйдя из зала, где проходило собрание, я сел в самолет и полетел в Ирак.

Самолет приземлился на гигантской авиабазе Аль-Асад на западе Ирака. Раньше там дислоцировались 22 000 морских пехотинцев, а теперь авиабаза превратилась в город-призрак: длинные взлетно-посадочные полосы использовались ныне в основном для отправки американских солдат домой. Я посетил наши подразделения в соседнем городе Рамади, где происходили едва ли не самые жуткие бои всей кампании. Журналисты, сопровождавшие меня, спросили, стоила ли война затраченных усилий. Я ответил – «принципиально избегая шапкозакидательства», как написали позднее, – что наши войска «в самом деле совершили здесь настоящий подвиг», но «как все повернется, никто не знает… Нужна историческая перспектива, чтобы оценить события, которые произошли здесь, и понять, к чему они в итоге привели». Я добавил, что отношение к этой войне навсегда останется омрачено ее сомнительным основанием – необоснованным допущением, будто Саддам Хусейн располагает химическим и биологическим оружием и активно работает над созданием ядерного оружия. Вопросы, которые мне задавали военнослужащие, резко контрастировали с вопросами прессы: солдат и офицеров интересовали преимущественно демобилизация и льготы за ранения, о войне они практически не говорили.

Вечером 1 сентября мы с Байденом присутствовали на торжественной церемонии, знаменовавшей начало операции «Новый рассвет» (главная цель которой – подготовка кадров для Ирака и предоставление консультационной помощи), и при смене командования, когда Рэй Одиерно передал полномочия своему преемнику, генералу Ллойду Остину. Церемония прошла во дворце аль-Фав, некогда принадлежавшем Саддаму; богато украшенный зал заполнили американские и иракские старшие офицеры – и столько солдат, сколько там поместилось. Мы выступали поочередно. Дольше всех говорил Байден, отдавая дань уважения Одиерно, его семье и всем нашим войскам. (Мне было немного неловко слушать вице-президента, ведь я помнил, что он решительно выступал против «Большой волны», которая и сделала возможным этот относительно мирный переход.) Сам я сосредоточился главным образом на достижениях Одиерно, отметил, что без его командования международными силами в 2007 году и без его способности претворять планы в конкретные результаты «мы сегодня наблюдали бы гораздо более мрачную ситуацию за этими стенами, а в широком смысле – говорили бы о стратегической угрозе интересам Соединенных Штатов». Я напомнил, что осенью 2008 года попросил Одиерно вернуться в Ирак в качестве командующего, и он впоследствии обуздал «Аль-Каиду» в Ираке и существенно расширил возможности иракской армии и полиции, организовал вывод нашего контингента и «держал руку на пульсе» новых развертываний и передислокаций. Я также поздравил и приветствовал Ллойда Остина. Воздавая должное войскам, Байден и Одиерно не преминули призвать иракское правительство «прекратить склоки» и посвятить себя решению стоящих перед страной проблем. В ходе своего выступления я заметил, что один мой сотрудник в первом ряду, явно утомленный перелетом, крепко спит.

Пятьдесят тысяч американских солдат оставались в Ираке в составе шести бригад «помощи и поддержки»; планировалось, что полностью американские войска покинут Ирак к концу декабря 2011 года, если до этого времени не будет заключено нового соглашения с иракцами о продлении пребывания. За остаток моего срока в министерском кресле в Ираке погибнут еще 26 американцев и 206 будут ранены в боях. Но война, которую президент Буш в ноябре 2006 года попросил меня спасти, а президент Обама два года спустя попросил помочь закончить, наконец-то завершилась. Будущее Ирака отныне в руках иракцев. Я несказанно горд тем, чего смогли добиться наши войска и их командиры всех уровней, несмотря на многочисленные трудности дома и в самом Ираке.

Афганистан

Как я уже говорил, в ноябре 2009 года президент принял непростое решение о переброске подкреплений в Афганистан и фактически заставил нас – меня, Маллена, Петрэуса и Маккристала – поклясться, что мы поддержим его позицию. К сожалению, с Байдена и его помощников, с сотрудников администрации Белого дома и ШНБ он, по-видимому, такую же клятву взять позабыл. С того самого момента как президент покинул аудиторию Вест-Пойнта, все эти люди принялись доказывать, что он не прав, что Пентагон не подчиняется его распоряжениям и что война в Афганистане развивается, как говорят, от плохого к худшему. Решение президента явно не положило конец распрям из-за новой военной стратегии внутри администрации, и в Белом доме, как и в Штабе национальной безопасности, продолжали подозревать старшее военное руководство, включая меня, в тайных умыслах. Более того, подозрительность даже усугубилась.

Все, что изрекала каждая из сторон, воспринималось исключительно в этом «преломляющем фокусе». Главной темой дискуссий осенью 2009 года, повторюсь, стала необходимость оперативно перебросить дополнительные 30 000 американских солдат в Афганистан, как это было сделано в 2007 году в Ираке. Логистические проблемы переброски казались чудовищными, однако Маллен, Петрэус и профессионалы военного планирования сумели их в значительной степени снять. Когда министерство обороны доложило Белому дому в январе, что последние несколько тысяч военнослужащих не смогут прибыть в Афганистан до начала сентября, нас обвинили в том, что мы якобы ввели президента в заблуждение. Почти никто из наших критиков в Белом доме и ШНБ – чьи стройные ряды пополняли в первую очередь бывшие сотрудники аппарата Капитолия, ученые и «политические оперативники» – никогда и ничем не управлял, поэтому у них не было и не могло быть понимания логистических проблем (и сочувствия к тем, кто пытался эти проблемы устранить); они лишь радовались возможности облить нас грязью за «предательство» президента.

Байден, Донилон, Лют и прочие встали на дыбы, когда Маккристал охарактеризовал свою стратегию как «антиповстанческую», и обвинили генерала в «самовольном расширении поставленной задачи». Но определения и эпитеты, столь тщательно разобранные прежде по косточкам в Белом доме, далеко не полностью отражали суть миссии, которую выполняли 100 000 солдат и морских пехотинцев в Афганистане; на деле эта миссия была во многом именно антиповстанческой, пусть и имела довольно жесткие географические и временные ограничения. Военнослужащим, которые рискуют своими жизнями, следовало объяснить, что их цель – «победить» тех, кто пытается их убить. Но подобные формулировки, с точки зрения Белого дома, звучали неподобающе (и политически вызывающе) в устах генералов, «норовящих самовольно расширить» стратегию президента. Байден публично заявил, что вывод войск с июля 2011 года почти сразу пойдет по нарастающей. Я возразил, что вывод должен быть – и будет – постепенным. Когда я сказал на слушаниях в Капитолии, что президент обладает «абсолютной свободой корректировать собственные решения» относительно сроков и темпов вывода американского контингента из Афганистана, это было истолковано скептиками как попытка дать понять, что в июле вывод войск может и не начаться.

Те же скептики и критики в Западном крыле и ШНБ долго искали подвох в решении Маккристала обезопасить в начале новой кампании несколько ключевых деревень в провинции Гильменд. Они утверждали, что важнейшим населенным пунктом на юге является Кандагар. И это говорили те самые критики, которые требовали отказаться от антиповстанческой тактики – которая предусматривает опору на населенные пункты – и настаивали на «концептуальных доказательствах» общей стратегии Стэна!

Раскол между Белым домом и старшим военным руководством мало-помалу превращался в пропасть. В начале 2010 года эта пропасть стала еще шире, когда Белый дом раскритиковал усилия военных по оказанию помощи Гаити, обсуждение отмены закона «Не спрашивай, не говори» шло полным ходом, я сопротивлялся крупным сокращениям оборонного бюджета на 2011-й финансовый год и составлял служебную записку о нашей неподготовленности к возможному конфликту с Ираном. Буквально каждый шаг военных в Афганистане рассматривался под микроскопом, на нас оказывалось колоссальное давление, чтобы мы ускорили переброску войск, а вот сопутствующим усилиям в гражданской сфере внимания почти не уделялось. Командующие на местах настойчиво просили (почти умоляли) присылать больше гражданских экспертов, приводили пример за примером, когда малое число американских дипломатов и специалистов по развитию изрядно способствовало успехам в столицах провинций, в деревнях и в сельской местности. Все, на что минувшей осенью сподобился СНБ, – это декларировал, что существенное увеличение числа американских гражданских специалистов в Афганистане имеет принципиальное значение для общего успеха миссии, но конкретных цифр до сих пор названо не было. Донилон порой затрагивал этот вопрос в беседах с Хиллари или ее заместителями на заседаниях комитета принципалов, но конкретики так и не появилось.

Не стану отрицать, конечно, что министерство обороны, случалось, давало поводы Белому дому заподозрить нас в «нечестной игре». Например, чрезмерно оптимистичные заявления Маккристала и других командующих о «достижении цели» на раннем этапе кампании в деревне Марджи в провинции Гильменд – в частности, заверения, что афганское самоуправление «может выскакивать как чертик из коробки» – вызвали массу критических комментариев не только от скептиков в правительстве, но и со стороны прессы. Чем больше наши командиры расхваливали свои успехи, тем старательнее ШНБ искал доказательства того, что они, скажем так, преувеличивают. Нам следовало лучше объяснять, что именно мы делаем во исполнение решения президента. Мы пытались, но… Никто и никого в общем-то не слушал.

В середине января 2010 года я предпринял свою вторую и последнюю поездку в Пакистан. Майк Маллен и Ричард Холбрук затратили много времени и сил, чтобы «приручить» пакистанцев, убедить их, что мы не собираемся бросать Пакистан на произвол судьбы, и заставить их более тесно сотрудничать с нами в обеспечении безопасности афгано-пакистанской границы. Ни одна администрация на моей памяти не уделяла столько времени и внимания пакистанцам, сколько президент Обама и вся его высокопоставленная команда. 21–22 января я встретился с президентом Пакистана Асифом Али Зардари, премьер-министром Юсуфом Резой Гилани и, самое главное, с начальником генерального штаба пакистанской армии генералом Ашфаком Парвезом Каяни. Всем троим я сказал одно и то же: мы привержены долгосрочному стратегическому партнерству; надо объединить усилия в борьбе с «синдикатом террора», который угрожает Афганистану, Пакистану и Индии; нужно ликвидировать убежища экстремистов по обе стороны афгано-пакистанской границы; Пакистану следует усилить борьбу с антиамериканскими настроениями и с преследованием американцев, а «внесудебные расправы» (казни), которые практикует пакистанская армия, ставят наши отношения на грань разрыва. В своей речи в пакистанском Университете национальной обороны я прямо опроверг циркулирующие в Пакистане многочисленные теории заговора: «Позвольте сказать откровенно, Соединенные Штаты не притязают ни на пядь территории Пакистана. Мы не стремимся размещать у вас свои военные базы, и у нас нет ни малейшего желания контролировать ядерное оружие Пакистана».

Визит оказался напрасным. Я вернулся с убеждением, что Пакистан, конечно, продолжит сотрудничество с США (скажем, и далее будет предоставлять нам перевалочные базы, которые неплохо пополняют его казну), но не станет принимать каких-либо мер против талибов и других экстремистов, чтобы, независимо от исхода афганских выборов, сохранить свое влияние в Афганистане. Если в этой стране вообще возможно примирение и урегулирование, пакистанцы намерены использовать его к своей выгоде. Хотя я защищал их перед конгрессом и прессой, чтобы не допустить дальнейшего ухудшения отношений и не подвергать риску линию снабжения из Карачи, но отдавал себе отчет в том, что Пакистан вовсе не является нашим союзником.

Напомню, что, рекомендуя прошлой осенью президенту выделить дополнительно 30 000 солдат, я рассчитывал на наших партнеров по коалиции в Афганистане: надеялся, что они предоставят еще от 6000 до 7000 военнослужащих, и это позволит нам почти полностью удовлетворить запрос Маккристала на 40 000 человек подкрепления. На встрече министров обороны стран НАТО в Стамбуле 4–5 февраля 2010 года я отчаянно убеждал своих коллег найти еще хотя бы 4000 военных инструкторов и направить их в Афганистан. Я говорил, что эффективное обучение афганских сил безопасности – наилучшая стратегия скорейшего вывода всех иностранных войск из страны. Я обещал нашим союзникам новые технологии защиты от СВУ и предложил поделиться с ними тактиками борьбы с СВУ, разработанными в Пентагоне. Затем я посетил Анкару, Рим и Париж, чтобы призвать лидеров государств не оставаться в стороне. Европейские правительства в конечном счете отправили в Афганистан дополнительно от 8000 до 9000 военнослужащих. Но даже с учетом этого нам не хватало инструкторов, способных обучать афганскую армию.

Два организационных изменения в начале 2010 года немало содействовали активизации союзников в Афганистане. Руководство США давно пришло к мысли, что в Кабуле, помимо военного командования, должен работать старший гражданский представитель НАТО. Первые усилия в этом направлении не увенчались успехом, но в январе британский посол в Афганистане Марк Седвилл согласился взять на себя обязанности старшего гражданского руководителя. Он оказался ценным соратником для командующего МССБ и обладал множеством полезных связей как в Брюсселе, так и в Афганистане.

Второе изменение раз и навсегда решило наши проблемы с командованием и подчинением. Впервые все американские части и подразделения (в том числе команды специальных операций и морскую пехоту) подчинили одному главнокомандующему на ТВД, наконец-то установив «единоначалие». На февральском совещании министров обороны я сказал Маккристалу, что хочу сделать из него Эйзенхауэра времен Второй мировой – чтобы он командовал всеми вооруженными силами США на данном театре военных действий. Ближе к концу февраля я повторил то же самое Маллену и Петрэусу. Для этого, указал Петрэус, придется переподчинить морских пехотинцев Маккристалу, что не проще, чем отыскать святой Грааль. Собрав и изучив мнения других высших военачальников, из которых кто поддерживал меня, а кто ратовал за сохранение статус-кво, я просто-напросто переопределил цепочку командования (жаль, что не сообразил раньше). К концу весны каждый американец в форме в Афганистане находился под командованием Маккристала. Да, изменение запоздало, признаю свою ошибку, но все-таки оно произошло. Я уволил нескольких старших офицеров и гражданских чиновников, потому что, будучи осведомлены о какой-либо серьезной проблеме, они, исправляя ситуацию, действовали недостаточно энергично. И я виноват в том, что устроил то же самое применительно к структуре командования в Афганистане.

Пока мы перебрасывали в Афганистан подкрепления, а Маккристал оттачивал нашу военную стратегию, его сотрудники взялись за проблему, что беспокоила меня который год; эту проблему я бы обозначил как неадекватность нашей разведывательной деятельности в Афганистане. Начальник разведки Маккристала, генерал-майор Майкл Флинн, подготовил подробный доклад, который демонстрировал наше невежество (не подберу другого слова) в отношении местных племенных, социальных и политических связей, а также наше непонимание распределения власти в Афганистане и семейных и клановых уз. Его «диагноз», на мой взгляд, был предельно точен, а предложения Флинна по «лечению запущенной болезни» представлялись вполне здравыми: например, обязать солдат докладывать обо всем, что они заметили, бывая в местных селениях, общаясь со старейшинами и посредничая в сделках между афганцами. Единственное, что беспокоило меня в замечательном анализе Флинна, – то обстоятельство, что в январе 2010 года он опубликовал свой доклад в виде статьи в специализированном журнале; при желании все, включая наших противников, могли прочитать о наших недостатках. Тем не менее Флинн проделал великолепную работу в выявлении критически важных упущений.

Снова я прилетел в Афганистан в начале марта и, как обычно, встретился с Карзаем. Перспективы примирения с талибами и реинтеграция боевиков в афганское общество занимали мысли всех афганских чиновников, а Карзая в особенности, поскольку он намеревался созвать в конце апреля общенациональную мирную конференцию. Я сказал, что мы, разумеется, поддерживаем идею примирения, но мир нужно заключить на условиях правительства, а не на условиях главы талибов муллы Омара. Карзаю следует вести переговоры с позиции силы, а такая возможность, как мне кажется, появится у него предстоящей осенью. Я сообщил, что просьба о выделении дополнительно 30 миллиардов долларов на финансирование подкреплений будет обсуждаться конгрессом примерно в то же время, когда Карзай прилетит в США в мае. «Вы могли бы помочь госсекретарю Клинтон и мне», – сказал я ему.

Как всегда – думаю, об этом несложно догадаться по моим замечаниям выше, – самым главным пунктом программы визита для меня было покинуть Кабул и отправиться в полевые части. Вертолетом меня доставили на передовую оперативную базу Фронтенак под Кандагаром, где размещался 1-й батальон 17-го пехотного полка, имевший на вооружении бронированные боевые машины «Страйкер». В боевых действиях батальон хорошо проявил себя, но за время кампании потерял двадцать одного человека убитыми и шестьдесят два ранеными: примерно каждый седьмой солдат этой части пострадал на войне. В память о павших солдаты установили нечто вроде «вигвама» с фотографиями погибших товарищей внутри; под снимками лежали всякие мелочи и монеты, оставленные в знак уважения к павшим самими солдатами и гостями наподобие меня. Это было поистине священное место, и я задержался там в одиночестве на несколько минут.

Мою печаль слегка развеял обед с 10 солдатами срочной службы и последующее выступление перед 150 их товарищами по оружию. Как обычно, прямота солдат подкупала и вдохновляла. Их беспокоило ужесточение правил боестолкновений, призванное предотвратить жертвы среди гражданского населения. Они, конечно же, понимали, чем чревато убийство невинных людей, но хотели, чтобы им разрешили давать больше предупредительных выстрелов. И хотели больше женщин в своих рядах, потому что так проще обыскивать дома. Они говорили, что афганские солдаты «в принципе неплохие, но ленивые», а афганские полицейские – «коррумпированные и часто обдолбанные». Кто-то, как всегда, застал меня врасплох своим вопросом; на сей раз это был солдат, который сказал, что нашел недостаток в боевой форме (камуфляже): когда перепрыгиваешь забор, форма часто рвется в промежности. Он добавил с улыбкой: «Летом-то все в порядке, а вот зимой задувает». Я ответил, что, похоже, эта новость еще не дошла до Пентагона. (Впрочем, оказалось, что армия давно в курсе и уже заказала новую форму.)

Затем, снова вертолетом, я перелетел на передовой пост Каферетта на северо-востоке провинции Гильменд, чтобы посетить 3-й батальон 4-го полка морской пехоты. Капитан Энди Террелл повел меня на прогулку по городу Наузад, в котором когда-то жили 30 000 человек; потом он служил оплотом талибов, был буквально напичкан СВУ и стал фактически необитаемым. Морские пехотинцы взяли Наузад в декабре прошлого года и очистили от мин большую часть улиц дорогой ценой потерь. Мне сказали, что вернулось около тысячи горожан и экономика начала возрождаться. Идя по пыльной главной улице, я увидел несколько магазинов и горстку мужчин и мальчишек у дверей. На улицах было много морских пехотинцев, и, отметив малочисленность открытых магазинов и отсутствие домашнего скота, я просто не мог не задаться вопросом: то ли это шоу, устроенное к моему приезду, то ли мой визит и обилие морпехов заставили местных укрыться в своих домах? Нет, я вовсе не ставил под сомнение доблесть морских пехотинцев, освободивших город, и жертвы, которые они понесли. Я всего-навсего пытался понять, стоило ли все это таких потерь.

Перед отлетом на следующий день из Афганистана я посетил лагерь «Блэкхорс» в окрестностях Кабула, один из крупнейших учебных лагерей афганской армии. В лагере меня встретил облаченный в костюм-тройку министр обороны Афганистана Абдул Рахим Вардак. Вместе с ним мы побывали на различных учебных мероприятиях Я попросил несколько минут, чтобы поблагодарить американских солдат, которые работали инструкторами, а потом через переводчика обратился к нескольким сотням афганских слушателей. Вардак настоял, чтобы я закончил свое выступление парой ободряющих фраз на пушту. Он написал эти фразы для меня в фонетической транскрипции на карточке. Я приложил все усилия, чтобы произнести фразы верно (не уверен, что у меня получилось), и до сих пор не знаю точно, что же именно сказал. Предположительно что-то не слишком обидное, потому что слушатели как будто остались довольны.

Мои комментарии для прессы по поводу этой поездки не то чтобы лучились оптимизмом. Я сказал тем, кто ездил со мной в Наузад, что этот город укрепил мою веру: мы и в самом деле на правильном пути, но «дорога займет много времени». «Люди должны понять, что все равно возможны ожесточенные и кровопролитные бои, что нас по-прежнему ждут очень трудные дни… Первые признаки обнадеживают, но я опасаюсь, что возникнет соблазн проявить нетерпение и принять желаемое за действительное». Никто не мог обвинить в том, что я гляжу на Афганистан сквозь розовые очки. Я видел наших солдат и морских пехотинцев, видел, чего они добились, но прекрасно сознавал, сколько еще испытаний впереди.

Обама совершил свою первую в должности президента поездку в Афганистан 28 марта 2010 года. Он провел на афганской территории шесть часов, встретился с Карзаем и с американскими военнослужащими на авиабазе Баграм. Его визит существенно усилил позиции Карзая, даже при том что президент США высказал тому много претензий – относительно коррупции, незаконного оборота наркотиков и дурного управления. Президенты также обсудили примирение с талибами. Войска устроили Обаме бурный прием. Позже Джонс раздраженно поведал мне, что некий старший чин в посольстве чересчур рано уведомил афганцев о визите Обамы, и очень скоро после того, как самолет президента вылетел из Кабула, ракета угодила в ВПП, всего в четверти мили от того места, где недавно стоял борт номер один.

Разногласия из-за Афганистана между Государственным департаментом и министерством обороны, с одной стороны, и Белым домом и СНБ – с другой, тлевшие с декабря, вспыхнули с новой силой в начале апреля. Маллен и Мишель Флурнуа вернулись в Вашингтон из поездок в Афганистан, глубоко озабоченные тем, что там увидели. Флурнуа пришла ко мне 2 апреля, чтобы поделиться своими тревогами: по поводу скептического отношения посла Эйкенберри к стратегии президента и его снисходительности к Карзаю, а также по поводу продолжающихся споров между Госдепом и ШНБ о том, кто несет ответственность за привлечение гражданских специалистов. Маллен разделял опасения Флурнуа. Несколько дней спустя я сказал Хиллари Клинтон, что на нашем регулярном совещании с президентом на этой неделе хочу обсудить ситуацию в Афганистане, и пригласил ее присоединиться. Она согласилась. Джим Джонс, впрочем, предложил сначала побеседовать втроем, без президента, и наметить варианты развития событий. Я не стал возражать.

На следующий день я обсуждал с президентом щекотливый кадровый вопрос, и вдруг Обама поинтересовался, что там с Афганистаном. Я ответил, что по договоренности с Джонсом не стану его, Обаму, беспокоить, пока мы трое – Джонс, Клинтон и я – не встретимся и не переговорим между собой. Президент сказал: «Нет, не надо откладывать». Тогда я поведал, что, по мнению Эйкенберри, стратегия президента терпит неудачу. Послу и прочим, прибавил я, стоит научиться иному стилю общения с Карзаем, особенно в публичных заявлениях. Они просто не понимают, что задевают афганский суверенитет и гордость афганцев. Государственный департамент и Белый дом заодно с ШНБ сражаются за руководство гражданской сферой, продолжал я, и тем самым фактически торпедируют все наши планы. Обама довольно сдержанно прокомментировал, что руководителям министерств следует проработать основные условия взаимодействия.

Спустя несколько минут Клинтон, Маллен, Донилон и я встретились в кабинете Джонса. Я вновь изложил ситуацию, на сей раз подробнее и не стесняясь в выражениях. Негативный настрой Эйкенберри постепенно распространяется на все посольство; это как если бы генерал заявил войскам, идущим в бой, что они обязательно потерпят поражение. Я раскритиковал отношение Эйкенберри и Белого дома в целом к Карзаю, напомнил, что Карзай знал о нашем вмешательстве в ход выборов предыдущей осенью, и добавил, что публичное заявление пресс-секретаря Роберта Гиббса сегодняшним утром – Соединенные Штаты могут отозвать приглашение Карзаю посетить Вашингтон в мае – представляет собой грубую ошибку. (Гиббс отреагировал на слова Карзая: мол, если иностранцы не перестанут вмешиваться во внутренние дела Афганистана, он может присоединиться к «Талибану», – очередной «выплеск» его импульсивной натуры, доставлявшей всем нам столько хлопот.) Затем я описал проблему взаимоотношений Белого дома и Госдепа, как она видится в министерстве обороны. Маллен поддержал мои выводы и добавил, что нужно добиваться соблюдения законов, бороться с коррупцией и решать вопросы управления в ближайшие несколько месяцев, а планов нет даже в наметках. «Гражданская сфера не работает», – заключил он.

Хиллари явно готовилась к этой встрече и пришла, что называется, во всеоружии. Она привела ряд примеров прямого неповиновения Эйкенберри, игнорирования распоряжений ее самой и ее заместителя Джека Лью, в том числе отказы предоставлять информацию и разрабатывать планы. Она сказала: «Карл превратился в проблему». По поводу отношения администрации к Карзаю Хиллари со мной согласилась и обрушилась на ШНБ и Белый дом, упрекая их сотрудников в закулисных контактах с Эйкенберри. Она перечислила случаи их, как она выразилась, высокомерия, стремления контролировать действия военных, попыток избежать участия в совещаниях и нежелания сотрудничать с командой Холбрука. Чем дольше Хиллари говорила, тем сильнее раздражалась. «С меня довольно, – заявила она. – Вам хочется управлять гражданской сферой афганской кампании – так забирайте! Я умываю руки! Я не собираюсь отвечать за то, чем не в состоянии управлять из-за интриг Белого дома и ШНБ».

Я спросил Джонса, сколько людей работают на Дуга Люта в ШНБ. Около двадцати пяти человек, ответил Джонс. Я покачал головой: весь аппарат СНБ при Буше-41 составлял около пятидесяти человек. «По-моему, – сказал я Джонсу, – вы все переворачиваете с ног на голову: когда возникает какая-либо серьезная ситуация, ШНБ почему-то допускает ошибку за ошибкой и при этом ищет способы ошибаться дальше». При новой администрации почему-то получилось так, что Штаб национальной безопасности превратился, по сути, в орган оперативного управления, с собственной политической повесткой дня, и перестал выполнять координирующие функции. А это, в свою очередь, ведет к тому самому микроменеджменту, к мелочной опеке, причем там, где ее вовсе не требуется. Помнится, в ходе одной поездки в Афганистан я заметил в командном центре спецопераций на авиабазе Баграм телефон прямой связи с Лютом. Конечно, я распорядился его убрать. В другой раз я сказал генералу Джиму Маттису в Центральном командовании, что если Лют снова позвонит ему с каким-либо вопросом, он должен открытым текстом послать Люта к черту. Микроменеджментом ШНБ я был сыт по горло.

Донилон и Джонс покорно выслушивали наши с Хиллари претензии. Правда, Донилон заметил, что команда Холбрука сама отказалась сотрудничать в рамках межведомственного процесса. А Джонс буркнул: «Кому встреча нужна, тот ее и устраивает». Кроме того, по его словам, если государственный секретарь, министр обороны и председатель Объединенного комитета начальников штабов считают, что Эйкенберри должен уйти, «значит, он уйдет».

Наконец-то здравая мысль! Я позвонил Джонсу на следующий день, чтобы уточнить, нужно ли проинформировать обо всем президента. Он сказал, что да. Но быстро выяснилось, что Эйкенберри и Лют, при всех их очевидных недостатках, имеют надежное «прикрытие» в Белом доме. Поскольку мы с Хиллари оба были убеждены, что эти двое должны уйти, «прикрытие» подразумевало только покровительство президента. Я не мог себе представить, чтобы любой предыдущий президент смирился с тем, что кто-то из старших сотрудников администрации открыто отвергает политику, которую он утвердил; следовательно, логично предположить, что сам президент не уверен в эффективности той стратегии, которую он одобрил.

Я мог понять скептицизм президента, пусть и не разделял подобную точку зрения. Я не верил, что Карзай способен внять голосу разума, что Пакистан перестанет укрывать экстремистов, что коррупция в Афганистане существенно сократится и что у нас получится организовать гражданскую «Большую волну». И все же… Если бы я, к примеру, однажды разуверился в том, что военные планы гарантируют успех нашей миссии в Афганистане, то определенно не стал бы подписывать распоряжение о развертывании новых подразделений.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.