II. ГЕНЕРАЛ-МАЙОР ЛИХАЧЕВ
II. ГЕНЕРАЛ-МАЙОР ЛИХАЧЕВ
Петр Гаврилович Лихачев – один из доблестных бойцов великой Бородинской битвы. Но его известность началась гораздо раньше, во время службы его на Кавказской линии, где, в скромном звании командира полка, он приобрел такую популярность, которой могли позавидовать и более крупные деятели Кавказской войны.
Лихачев начал военную службу в 1783 году под начальством Суворова. В составе Кубанского корпуса он участвовал в поражении ногайцев близ Керменчика и получил тогда первую военную награду – чин подпоручика. Затем он был на войне со шведами, командуя одной из плавучих батарей в отряде Нассау-Зигена, а по заключении мира снова перешел на Кавказ, в Кубанский егерский корпус, и дослужился там до чина полковника. В 1798 году император Павел произвел его в генерал-майоры, назначив вместе с тем шефом шестнадцатого егерского полка, который был тогда расположен на самой границе с Кабардой, в Константиногорском укреплении.
Теперь лишь два небольших кургана, заросшие травой, остатки земляных валов, несколько опустелых домиков да заглохшие сады указывают то место, где некогда стояла эта русская крепость. Но в то время, о котором идет речь, Константиногорск играл весьма важную роль как пункт, под охраной которого находились минеральные источники Пятигорска. Собственно говоря, Пятигорска, как города, в то время еще не было, и больные, приезжавшие сюда лечиться, помещались обыкновенно в Константиногорске, откуда каждое утро отправлялись к источникам, проводили там день в калмыцких кибитках, а на ночь опять возвращались в крепость. Множество приезжих, совсем не знакомых с условиями кавказского быта, почти всегда оплошных и неосторожных, давали возможность горцам рассчитывать здесь более, чем где-нибудь, на легкую поживу, и окрестности Константиногорска пользовались на Кавказе весьма печальной в этом смысле известностью.
С назначением Лихачева положение дел изменилось. Как самостоятельный начальник известного района Кавказской линии, он основал в нем свою военную систему не на пассивной обороне, а, напротив, на нападении и на истреблении врага, которого разыскивал сам, и целым рядом жестоких поражений, занесенных хищным кабардинцам, скоро заставил их далеко обходить ненавистное укрепление.
Но чтобы достигнуть этого результата, надо было доставить полк на высокую степень боевого развития, а при рутинных взглядах, царивших в армии со времен императора Павла, подобное дело было далеко не из легких. Обычные приемы обучения для этого совсем не годились. Здесь нужны были не массы, ломящие врага гранитной стеной, не мирные движения фронта, равняющегося даже под картечным огнем неприятеля, а просто русские лихие бойцы, проворные и ловкие, как сами кабардинцы. Лихачев прекрасно понял это, преобладающее значение получили в его войсках гимнастика, военные игры, стрельба и применение к местности. Монотонные строевые учения отошли на задний план, и ими занимались меньше. Но этого мало. Лихачев первый из кавказских генералов решился отступить от форменной одежды, допустив в ней такие изменения, которые наиболее соответствовали условиям кавказского походного быта. Тяжелые кивера, узкие обтяжные мундиры, ранцы и неуклюжие патронные сумы, привешенные сзади и не допускавшие быстрого бега, были совершенно оставлены. Взамен их на егерях Лихачева появились мягкие черкесские папахи, служившие солдату при случае подушкой, просторные зеленые куртки, широкие, того же вида шаровары, упрятанные в сапоги выше колен, а через плечо – холщовые мешки, пригнанные так, что солдат мог сбрасывать их для облегчения себя при каждой малейшей остановке, затем легкий круговой патронташ, охватывающий талию, да ружье или штуцер дополняли их боевое снаряжение.
В этой удобной и легкой одежде егеря могли бежать долго и быстро, так что на первых десяти-двенадцати верстах обыкновенно не отставали от казаков. Возможность угнаться за конным противником делала то, что, куда бы ни обращались горские партии, перед ними повсюду, как из земли, вырастали егеря, имевшие способность поспевать везде, где грозила опасность. Кабардинцы приходили в изумление от форсированных маршей лихачевского полка и прозвали его зеленым войском.
Если бы подобная энергия была достоянием всех частных начальников, то мелкие хищничества, изо дня в день разорявшие Кавказскую линию, почти не имели бы места. Но, к сожалению, Лихачевых и на Кавказе было немного!
Испытанный в одиночных боях небольшими частями, полк не замедлил стяжать себе победные лавры и в полном составе – при усмирении кабардинцев весной 1804 года. Бунт начался тем, что кабардинцы в значительных силах напали разом на несколько пунктов кордонной линии и между прочим на Ессентукский пост, лежавший близ Кисловодска, в районе Лихачева. Восемь донцов, спешившись и отстреливаясь из-за лошадей, оборонялись геройски, но тем не менее из восьми казаков шесть было убито, и только двоих выручили подоспевшие наконец резервы. Лихачев между тем получил приказание идти с полком в Кабарду на соединение с отрядом генерала Глазенапа. И вот, 9 мая, в то время когда на Баксане завязалось серьезное дело и кавалерия Лецино уже поставлена была в критическое положение, неожиданно показался Лихачев, который вел с линии свой славный шестнадцатый полк. Увидев с высоты перестрелку и быстро сообразив выгоды своего положения, он переменил направление и, рассыпав густую цепь, ударил с такой стремительностью во фланг и в тыл кабардинцам, что немедленно заставил их очистить поле сражения.
После поражения своего на Баксане кабардинцы отступили за реку Чегем и заняли выгодную позицию на высокой горе, которую приходилось брать штурмом, и Глазенап выслал для этого вперед шестнадцатый егерский полк. Это было 14 мая 1804 года.
«Зеленые» егеря рассыпались, припали к земле и поползли к неприятелю так мастерски скрытно, что издали их совсем не было видно, и только один Лихачев, спокойно ехавший на маленькой белой лошадке, указывал направление, по которому шла атака. Когда егеря подползли уже на прицельный выстрел, Лихачев подал условный сигнал, и огонь разом загорелся по всей линии. Стрельба таких молодцов не могла не оказаться чрезвычайно губительной для неприятеля. Тучи свинца опустошали ряды кабардинцев, и люди и кони их, не имея сил держаться на горе, скатывались вниз под ноги отряда. Устоять под адским огнем егерей не было возможности, и кабардинцы бежали, не ожидая приступа.
Когда мятеж был усмирен и русские войска возвращались на линию, случилось происшествие, принадлежащее к числу тех драматических кровавых эпизодов, которыми так богаты летописи кавказских народов.
С самого начала похода в русском отряде был виден кабардинский князь Росламбек Мисостов, считавшийся полковником в лейбгвардии казачьем полку и принадлежавший к одной из лучших кабардинских фамилий. Вдруг, к общему изумлению, он скрылся из лагеря. Оказалось, что Росламбек бежал за Кубань вместе с подвластными ему аулами и что мотивом к тому послужила канла – кровомщение за смерть родного племянника, убитого в одном из кабардинских набегов на линию.
Чтобы воспрепятствовать кабардинским аулам уйти за Кубань, Глазенап тотчас отрядил полк Лихачева в погоню за Росламбеком. Лихачев форсированным маршем дошел до верховьев Кубани и здесь, у Каменного моста, через который идет известная торговая дорога, узнал, что Росламбек стоит за рекой с большой партией, к которой примкнули не только кабардинцы, но закубанские черкесы и даже ногайцы. Это не остановило предприимчивость генерала. Но едва он перешел за Кубань, как был атакован громадными силами горцев. Трое суток сряду сражался Лихачев со свойственной ему отвагой, но, подавленный многочисленностью врагов, вынужден был наконец начать отступление. Неприятель отчаянно преследовал его в течение целого дня, и хотя егеря отбили нападение, но при обратной переправе через Каменный мост, когда завязалась общая рукопашная свалка, одно из наших орудий свалилось в реку и было потеряно.
На другой день сам Росламбек предложил заключить перемирие и, говоря о своем раскаянии, просил личного свидания с Лихачевым один на один. Лихачев, нимало не колеблясь, поехал к Каменному мосту и встретил там Росламбека. Свидание имело совершенно дружественный характер. Росламбек старался оправдать свои поступки тем, что он, как мусульманин, не мог оставить без отмщения смерть родного племянника, но что теперь, когда кровь пролита, он вместе с оставшимися при нем кабардинцами готов возвратиться и быть по-прежнему верным слугой русского царя. Он объявил между прочим, что затонувшее орудие приказал разыскать, так как ему хорошо известна ответственность за подобную потерю.
Прямодушный и честный Лихачев поверил словам Росламбека и на следующий день выслал к Кубани для отыскания орудия роту капитана Волкова и тридцать пять казаков под общей командой майора Пирогова. При отряде находился и сам Росламбек с двумя узденями и переводчиком. По его указанию егеря и казаки, оставив оружие, спустились к реке и, не подозревая измены, принялись разыскивать пушку. Вдруг Росламбек два раза махнул своей плетью и пустился скакать… Это был условный сигнал, по которому засада, лежавшая у самого берега, с гиком бросилась на солдат, и в общем смятении все, кто были в реке, не успев добежать до оружия, были изрублены. Майор Пирогов, бывший на лихом персидском жеребце, понесся в лагерь, но был настигнут и убит наповал выстрелом из пистолета. Общей участи избежали только Волков и девять егерей, которые, засев в кустах, в продолжение нескольких часов отбивались от яростных нападений горцев. Все они были ранены по нескольку раз, но не сдавались и были выручены подоспевшей из лагеря помощью. Росламбек остался в горах и с тех пор сделался одним из самых отчаянных и бешеных абреков.
Всю зиму егеря Лихачева провели на Кубанской линии. Больших военных действий не было, но шла мелкая война, которая со стороны ее участников требовала не только не меньшего, но, пожалуй, еще большего героизма, чем большие сражения. Егеря то отражали набеги, то сами переходили за Кубань и вносили оружие в недоступные дотоле горные ущелья.
К этому времени относится одно романтическое приключение, показывающее, что русские завоевания и даже просто близкое присутствие русских отрядов не оставались без влияния на самые нравы горцев. И если одни из них, подобно Росламбеку, бежали от нас за Кубань, то другие, напротив, перебегали из-за Кубани на русскую сторону и искали у чужеземцев защиты и покровительства против стеснительных обычаев родины. С этой точки зрения описываемое происшествие не лишено интереса.
В 1804 году один из враждебных России князей, Атажукин, совершил набег на кистин, с которыми имел старые счеты за их грабежи и за то, что кистины давали у себя убежище беглым кабардинским холопам. Набег был удачен, но сам князь едва не погиб в рукопашной схватке и даже погиб бы непременно, если бы один молодой уздень по имени Джембулат не заслонил его своей грудью. Джембулат был опасно ранен, и старый князь, признательный ему за свое спасение, лечил храброго юношу в своей собственной сакле.
Единственная дочь князя, красавица Цхени, ухаживала за больным. И это обстоятельство, при той свободе, которой пользуются черкесские девушки, послужило началом сердечного сближения между двумя молодыми людьми. Но рука княжеской дочери не могла принадлежать молодому узденю – местные обычаи совершенно не допускали подобного союза; и Джембулат, и Цхени, и старый отец, видевший зарождавшуюся любовь своей дочери и не имевший воли прервать ее в самом начале, были равно несчастны. Рука Цхени уже была притом обещана сыну соседнего владельца, и если бы старый князь не сдержал своего слова, то не только покрыл бы позором свои седины, но и навлек бы на себя неумолимое мщение. «Подвижная стена кинжалов и шашек, – говорил сам князь, – заблестит тогда вокруг моего аула, и он будет сровнен с землей».
Невеселые дни переживались в семье Атажукина. Раз, чтобы несколько рассеяться, старый князь в сопровождении узденей и между ними Джембулата поехал на охоту. Но охоте этой суждено было окончиться печальным образом. Преследуя по лесу дикого зверя, охотники внезапно наткнулись на какую-то блуждавшую за Кубанью казацкую партию, и меткая казачья пуля положила на месте старого князя. Казаки хотели было захватить его тело, но Джембулат отстоял его и повез в аул на своем седле.
Подъезжая к родному селению, Джембулат послал одного из своих товарищей предупредить княжну о постигшем ее несчастье, а партия между тем остановилась у источника, чтобы обмыть тело князя, покрытое пылью и кровью. Скоро слух о печальном происшествии облетел весь аул, и жители сбежались к источнику. Цхени была тут же; она с рыданием кинулась на труп отца и с горьким упреком сказала Джембулату:
– Джембулат! Где была твоя храбрость, если ты не спас своего князя?
– Цхени! – ответил юноша. – Пуля быстрее кинжала, но я сберег тебе утешение плакать над его могилой.
Медленно возвращалась в аул печальная процессия, и каждый добивался чести нести, в свою очередь, смертные останки храброго князя. А на следующий день, едва совершился обряд погребения, как на совете старшин было положено, чтобы Цхени вышла замуж за сына соседнего князя Бек-Мирзу-Арслангира, которого народ вместе с тем хотел признать своим законным владельцем – преемником умершего князя, не оставившего после себя мужского поколения. Цхени должна была пожертвовать собой ради обычаев родины.
День брака приближался. Старинная дружба двух княжеских фамилий должна была еще более утвердиться союзом, основанным на общих желаниях и выгодах. Но в самую полночь, накануне свадебного дня, Цхени исчезла из сакли. В лесу ожидал ее Джембулат; он быстро схватил ее к себе в седло, и резвый конь понес их к русской границе. Скакали всю ночь. Но вот на востоке обозначилось близкое появление зари. Джембулат сдержал коня, чтобы дать ему вздохнуть, и поехать шагом. Но вдруг глухой шум вдали поразил его; он стал прислушиваться.
– Это шум горного источника, – сказала ему Цхени, – в тишине ночи он слышен далеко.
– Нет! Это погоня! – ответил встревоженный Джембулат и пустил коня во весь опор.
Тени ночи постепенно уступали место восходящему дню; яснее и яснее слышался топот погони; вот она уже показалась из-за ближнего холма, и теперь никакая быстрота коня не могла уже спасти беглецов. Еще несколько минут, и они очутились бы в руках разъяренных врагов. Тогда, решившись на последнее средство, Джембулат вскочил на высокий утес, грозно вздымавшийся над быстрыми клокочущими волнами Кубани… Только одна минута раздумья – и Джембулат поднял на дыбы коня, накинул на голову ему бурку и, крикнув: «Цхени! Закрой глаза!», ринулся с двенадцатисаженной высоты вниз, в кипящую пучину.
Пораженные черкесы остановились на краю утеса, и у всех мелькнула одна и та же мысль: «Погиб». Но еще мгновение – и все увидели ясно, как посреди пенистых волн вынырнул конь и на темном фоне реки обрисовалась фигура плывущего всадника. Град пуль осыпал беглецов, но ни одна из них не попала в цель, и Джембулат достиг противоположного берега. Но здесь ему грозила новая опасность. Выстрелы вызвали тревогу на окрестных постах, и линейные казаки уже неслись со всех сторон. Одиночного всадника легко можно было принять за вожака неприятельской партии, переправляющейся на русскую сторону, и в руках казаков уже засверкали ружья. Находчивая Цхени сорвала с себя белую чадру и стала махать ею. Подскакавшие казаки с удивлением увидели всадника и женщину. Когда они узнали, в чем дело, когда измерили глазами грозный утес, высившийся на том берегу Кубани, они смогли оценить весь героизм Джембулата, и отважный юноша сразу завоевал их симпатии. Но предметом особенного восхищения стал верный товарищ Джембулата, его добрый конь; казаки обступили его, не могли на него наглядеться, не могли нахвалиться им, разговаривали с ним, как будто с товарищем.
Об этом происшествии донесено было императору Александру, и Джембулат был принят в русскую службу прапорщиком в один из драгунских полков, стоявших на Кавказской линии. Государь приказал вместе с тем сообщить кавказскому начальнику свою волю, чтобы сохраняемо было полное уважение к религиозным обрядам и обычаям Джембулата. Но Джембулат сам не захотел оставаться магометанином, он принял крещение и был обвенчан с Цхени по православному обряду.
Деятельный сотрудник Глазенапа на линии, Лихачев в начале 1806 года вместе с ним участвовал в знаменитом Дагестанском походе. И если русские имеют право справедливо гордиться этим походом, если бескровное завоевание Дербентского ханства составляет доныне одну из видных страниц боевой кавказской летописи, то этим больше всего обязаны необычайной смелости, энергии и политическому такту генерала Лихачева.
Дело в том, что, когда в Дербенте вспыхнул мятеж и жители, прогнавшие хана, прислали в русский лагерь депутатов с просьбой о скорейшем занятии города, Глазенап, еще не зная достоверно того, что происходит в Дербенте, колебался. Но именно Лихачев убедил его послать немедленно хоть небольшую часть войска, указывая, как неуместна здесь медлительность, что колебание может произвести в депутатах только недоверие к силе русского оружия. Помня недавний жребий князя Цицианова, погибшего в ту самую минуту, когда он принимал ключи от бакинского хана, Лихачев, руководимый исключительно своей отвагой, тем не менее сам вызвался ехать в Дербент и для скорейшего движения выпросил себе только шесть сотен казаков и одно орудие.
– Честь – мой бог. Я умру охотно, если должно, чтобы я умер для пользы моего отечества, – сказал генерал, прощаясь со своими офицерами.
Быстро, в одну ночь, перейдя больше шестидесяти верст, Лихачев под утро явился под стенами Дербента и, не въезжая в город, послал приказание, чтобы весь народ вышел навстречу русскому генералу. Жители повиновались, и Лихачев торжественно вступил со своими казаками в главные ворота крепости. Здесь старшины и почетнейшие беки поднесли генералу городские ключи, но он скромно отклонил от себя эту почесть, предоставив ее Глазенапу, который должен был подойти на следующее утро.
По взятии Дербента Лихачев участвовал, под главным начальством генерала Булгакова, и в покорении Кубинского ханства, владетель которого, тот же Шейх-Али-хан, не желая покориться русским, скрылся в горах и оттуда волновал окрестное население. Чтобы водворить порядок в стране, надо было прежде всего сломить упрямую энергию хана, и Лихачев опять, с его беззаветной отвагой, вызвался ехать в горы один, почти без конвоя, с тем чтобы добиться мирного решения этого вопроса. Дерзкая поездка его увенчалась полным успехом, и Шейх-Али-хан решился распустить свои вооруженные шайки.
Блистательное участие Лихачева в Кабардинской экспедиции, на Кубани и, наконец, в горах Дагестана, доставило ему орден Святого Владимира 3-й степени, Анненскую ленту и бриллиантовый перстень с вензелевым изображением имени императора Александра I.
В декабре 1806 года Лихачев возвратился на линию, а в следующем феврале ознаменовал себя новым блистательным подвигом при штурме Ханкальского ущелья.
Место это, отлично укрепленное самой природой, лежит в Чечне, в семи верстах от нынешней крепости Грозной, между реками Аргун и Гойтой. Две отдельные высокие горы образуют теснину, известную под именем Ханкальского ущелья. И горы, и теснина покрыты сплошными дремучими лесами, издавна служившими притоном для хищнических партий, собиравшихся на Сунже против линии. В середине февраля Булгаков с небольшим отрядом, в составе которого был и полк Лихачева, подошел к Ханкальскому ущелью и потребовал его сдачи. «Только по нашим трупам русские пройдут через теснину», – ответили горцы. Булгаков выдвинул вперед шестнадцатый егерский полк и приказал Лихачеву штурмовать ущелье. Позиция горцев, расположенная в теснине, среди дремучего леса, была прикрыта с фронта целым рядом завалов, обнесенных канавами и рвами; за ней грозно возвышалась сплошная стена, сложенная из каменных глыб и целых утесов, а далее шли бревенчатые срубы с пробитыми в них бойницами. Но ни природная крепость позиции, ни искусство ее обороны, ни отчаянная храбрость чеченцев, поклявшихся умереть с оружием в руках, – ничто не помогло остановить егерей, предводимых отважным Лихачевым. После кровопролитнейшей девятичасовой резни, доныне не забытой еще на Кавказе, большая часть упорных защитников Ханкальского ущелья легла на месте, и русские знамена водрузились среди неприступной твердыни.
В самом разгаре боя храбрый капитан Семека, только что отбившийся от целой кучи насевших на него чеченцев, подвергся новому нападению трех горцев, против которых защищаться уже был не в состоянии. Рядовой его роты Башир Абликамиров, увидев опасность, которой подвергался капитан, бросился к нему на помощь, положил одного чеченца выстрелом из штуцера, другого заколол штыком, и в то мгновение, как шашка третьего уже сверкала над головой офицера, он кинулся вперед и подставил под удар собственную руку. Рука Абликамирова мгновенно отлетела прочь, отрубленная по локоть, но этого мгновения было довольно, чтобы оправившийся Семека изрубил чеченца[75].
Лихачев за это дело был пожалован орденом Святого Георгия 3-й степени.
Последним подвигом пятнадцатилетней службы Лихачева на Кавказе было усмирение в том же году карабулаков. На плечах его в это время лежало уже полвека, и, изнуренный боевыми трудами, он вышел в отставку. С грустью простившись с Кавказом, где протекли его лучшие цветущие годы, он удалился в свою Порховскую деревеньку, намереваясь провести там остальные дни свои в сельской тишине и в скромных занятиях деревенским хозяйством.
Через год, однако же, он снова поступил на службу по случаю войны, объявленной тогда Австрии, и был назначен шефом Томского пехотного полка, а спустя три года – начальником двадцать четвертой пехотной дивизии, с которой во время Отечественной войны отстаивал древние стены Смоленска и участвовал в Бородинской битве.
Болезнь, последствие старых походов и ран, между тем обострилась у Лихачева; сильная ломота и параличное состояние ног не позволяли ему ходить без посторонней помощи. Но высокое чувство долга пересиливало телесные недуги, и в день Бородинского боя Лихачев со своей дивизией является одним из доблестных защитников центрального кургана, известного под именем батареи Раевского. Против него сосредоточены были главные силы французов, но, несмотря на все усилия вице-короля Италийского, редут в продолжение восьмичасового смертного боя оставался за нами.
Сидя на походном стуле в переднем углу укрепления, слабый, больной, но несокрушимый духом Лихачев, под смертоносной тучей свинца и чугуна, спокойно говорит солдатам: «Стойте, ребята, смело! И помните: за нами – Москва!»
Наступила наконец последняя минута в боевой жизни кавказского героя. В пятом часу пополудни неприятель, сосредоточив все свои силы, повел последнюю решительную атаку на этот курган, составлявший ключ бородинской позиции. Французская пехота со всех сторон ворвалась в редут и завалила его своими трупами, но к ней на помощь несется саксонская конница и мчится следом весь корпус Коленкура. Началась ожесточенная рукопашная свалка… Коленкур был убит, но зато и последние защитники редута ложатся под ударами латников. Тогда Лихачев, собрав последние силы, с обнаженной шпагой, один бросается в толпы неприятеля, желая лучше лечь на трупах своих сослуживцев, нежели живым достаться французам. Желание его, однако, не исполнилось. Знаки генеральского чина и белый Георгиевский крест на шее остановили французских гренадер. Покрытый тяжкими ранами, Лихачев очутился в плену и был представлен вице-королю Италийскому. Одаренный возвышенной и пылкой душой, умевший понимать подвиги военного мужества, принц Евгений почтительно принял Лихачева и приказал представить его Наполеону. Император, в свою очередь, сказал ему несколько утешительных слов и подал назад его шпагу. Лихачев показал великодушие победителя.
«Благодарю, ваше величество, – ответил он слабеющим голосом, – но плен лишил меня шпаги, и я могу принять ее обратно только от моего государя».
Он был отправлен во Францию, но тяжкие раны заставили его остановиться по пути в Кенигсберге, и здесь, на чужбине, смерть положила конец его славному поприщу.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.