Глава 12. Медные трубы. Испытание второе…
Глава 12. Медные трубы. Испытание второе…
Батальон вернулся домой в подавленном настроении. Погиб командир роты, второй за два месяца! А сколько еще раненых и убитых.
Вечером после проверки офицеры и прапорщики собрались в женском модуле. Пьянку даже не маскировали. Расставили столы и стулья на центральном проходе, заняв весь коридор. Горе комбата и остальных было столь безмерно, что никто не думал о наказании.
Откуда ни возьмись вновь объявился Грымов. Приветливо улыбался, вникал в дела батальона, живо интересовался последними событиями.
– Василий Иванович! Грымов словно стервятник! Как кто-то погиб, он тут как тут. Назначите его на должность – буду категорически против. Возражать стану в полку и в дивизии! – заявил я комбату в резкой форме.
– Хм-м. Комиссар! А ты злопамятен! Не переживай, я не собираюсь из него делать командира роты, – усмехнулся комбат. – А кого предложишь ты, комиссар?
– Лучшей кандидатуры, чем Острогин, у нас нет, – ответил я.
– Ладно, возражать не буду, лучше он, чем новичок из Союза, – махнул рукой Подорожник.
– Спасибо, товарищ подполковник! Я тоже так рассуждал и сразу хотел Серегу предложить.
– Тянешь наверх старых дружков по первой роте. Вы оккупировали весь батальон. Только вот сама первая рота от этого заметно сдала. Не загубить бы окончательно лучшее подразделение сороковой армии, – вздохнул Иваныч.
Поминки прошли обыденно. Они стали превращаться в страшную традицию, которая завершала почти каждое возвращение из рейда. Комбат после третьего тоста огласил решение о назначении Острогина командиром роты. Народ воспринял его решение с одобрением, и мы выпили за Серегу.
– А теперь у меня следующее предложение, – обратился к офицерам Подорожник. – Внимание! Всем слушать и не перебивать болтовней! Я думаю, мы не обеднеем, если сбросимся по сорок чеков семьям Сбитнева и Арамова. Вдова Бахи беременная, на шестом месяце. Она завтра уезжает к его родителям, сопровождает гроб. Нас больше пятидесяти человек – соберем тысячу каждому. У Володи Сбитнева дочке три года, надо, чтоб ребенок не нуждался ни в чем, хоть на первых порах. Отец погиб как герой, значит, дочь должна быть одета, обута, с игрушками. Возражений нет?
Коллектив поддержал идею, практически не споря.
– Шапку по кругу! – рявкнул опьяневший Бодунов. – Собираем сейчас же!
– Нет, Игорь! Успокойся! Не надо показухи и шума. Все решим на трезвую голову, – остановил я прапорщика. – Завтра пройду по ротам, и тот, кто не против предложения комбата, сдаст деньги.
– Правильно говоришь, замполит! – обнял меня за шею опьяневший Чухвастов. – А то сейчас соберем и, не ровен час, потеряем или пропьем!
– Вовка! Хватит пить! Отпусти мою шею! – принялся я вырываться и тотчас попал в объятия Острогина и Шкурдюка.
– Мужики, вы меня нахваливаете, а мне стыдно! – сказал осоловелый Острогин. – Расскажу я вам, что приключилось в Анаве…
И Серега рассказал следующее…
Саперам поставили задачу установить по ущелью «охоту». Духи еще не подошли, но бродили где-то близко. Мой взвод назначили прикрывать работу группы «кротов». В придачу дали минометчика Радионова для арткорректировки. На всякий случай.
– Эй, начальник! Что нам делать? Чем помочь? – спросил я у командира взвода спецминирования.
– А ничего не надо. Сядьте где-нибудь и не мешайтесь под ногами. Много вас тут?
– Шесть человек и три минометчика, – пошутил я.
– А что это ты нас за людей не считаешь?! – возмутился Радионов.
– Конечно, вы же ублюдочная артиллерия. Трубы самоварные! – усмехнулся я.
Радионов обиделся, не нашел слов, чтобы сказать что-нибудь обидное в ответ, и замолчал. Пехотинцы уселись вдоль каменной стены и безмолвно вглядывались в темноту, вслушиваясь в каждый шорох. Саперы стучали лопатками на тропинке и вдоль русла ручья. Их сопение постепенно удалялось в глубь ущелья. Время шло. Духи не появлялись, команды на отход не поступало. Вдруг сверху со склона раздался окрик лейтенанта-минера:
– Пехота! Вы где?
– Мы? Мы здесь! – радостно воскликнул я в ответ.
– Где здесь? – удивился сапер.
– Там, куда ты нас отправил. Вдоль ручья! – отвечаю.
– Вы что, ох..! – воскликнул, матерясь, сапер. – Я «охоту» привел в действие. Она взведена, и теперь минное поле не отключить!
– Не вставайте, ползите! – рявкнул я на бойцов. – За мной! Шустрее! К стене! Ползком! Не вставать, иначе всех осколками посечет!
«Охота» – это такая опасная зараза: если попал в минное поле, живым не выйдешь. Она взводится на частоту шагов и вес человека. Первые мины не взрываются. Пропускают в глубь ловушки, предупреждая и взводя центральные мины. Затем выпрыгивает из земли «мина-лягушка» и, разорвавшись, уничтожает вокруг все живое. Если кто-то бросается на помощь, вылетает следующая мина, и так до бесконечности. Пока не взорвется последняя.
Холодный пот щипал мне глаза. Я пополз быстро, как ящерица, и у стены оказался первым. Оглянулся: взвод далеко позади. Осторожно встаю, хватаюсь за выступающие из кладки булыжники и начинаю карабкаться. Под подошвой кроссовки оказалась чья-то рука. Это была ладонь Радионова, который тут же схватил меня второй свободной рукой за ногу.
– Серега! Больно, убери ногу с руки, пальцы отдавил! – взвыл минометчик.
– Сволочь! Отпусти штанину! Дорогу командиру! – взвизгиваю я, лягнув при этом минометчика. Царапая ногтями практически гладкую стену, цепляясь за трещины, выбираюсь наверх. И только после этого оглядываюсь.
Радионов внизу трясет отдавленной рукой. Тихонько воет от боли, а следом идти не может. Тяжелонагруженные бойцы тоже не сумели подняться по отвесной стене.
Я запаниковал. Сам выбрался, а взвод пропадает!
– Мужики! Ложись! Ложись! – кричу я в панике. – Ползти вдоль стены. Не вставать! Не орать! Аккуратно!
Двести метров заминированной полосы преодолели за час. Повезло, ничего не задели, не включили ни одной мины.
Я шел по краю стены и терзался муками совести. Спрыгнуть к своим – нельзя: мины насторожатся. Вдруг датчики заинтересуются: кто это скачет?.. Бросил солдат, запаниковал, сволочь! Скотина! Сам выбрался, а солдаты пропадают. Если бы они подорвались, хоть стреляйся! Точно бы застрелился! Один ведь не пойдешь к своим. Взвод погиб, а командир жив-здоров…
– Вот такая история… – вздохнул Острогин и вновь полез обниматься от избытка чувств.
– Комиссар! Пошли на улицу, подышим свежим воздухом! – позвал комбат.
Застолье завершилось спокойно, но чего-то не хватало. Интима! Вот чего! Подорожник посмотрел на меня хитрыми глазами и спросил:
– Комиссар, а чего ты в женском модуле почти не бываешь?
– А там девчата в основном заняты. Кто не охвачен вниманием, или «Баба-яга», или «Квазимода».
– Ну, ты скажешь! Разве так говорят о женщинах. Тем более что можно шебуршить при потушенном свете. Мрак смягчает чувства и повышает интерес, – произнес Чапай и разгладил свои гренадерские усы.
Наш путь пролегал мимо модуля полкового руководства. Из него выскользнула неизвестная, шурша просторной юбкой.
– Танюша! Татьяна! – громко позвал ее по имени Иваныч, узнав женщину. Он широко распростер руки и растопырил пальцы. – Стой, красавица! Не спеши!
– Ой, отстань, Василь Иваныч! Я тороплюсь. Зам по тылу надоел своими нравоучениями, зануда чертова, а теперь еще ты хулиганишь! Шутник! – махнула рукой, смеясь, Татьяна.
– А никто и не шутит. Цыпа-цыпа-цыпа! – громко хохотнув, проворковал подполковник, шевеля усами и делая выразительные глаза.
– Я сейчас закричу! Отвяжитесь, кобелины!
– Нет, не отстанем, пойдем с нами. Сейчас Наташку захватим для компании, ох и развлечемся!
Женщина попятилась назад и энергично взбежала по лестнице, виляя широким задом.
– Как крикну, так командир с замполитом полка выйдут и вас накажут!
– Кричи! Ори! – нагло ухмыльнулся Иваныч и продолжил представление. – Комиссар, бери ее на руки, отнесем, раз не идет своим ходом добровольно.
Я с сомнением оглядел массивную жертву.
– Нет, я пасую, спина заболит, лучше поведем под руки!
Татьяна взвизгнула и забежала еще выше по ступенькам.
– Я сегодня не в настроении развлекаться, отстаньте!
– Василий Иваныч, да ладно! Бог с ней! Раз не хочет коньяка, фруктов и шоколада, пусть идет дальше, по делам службы, – потянул я комбата за рукав хэбэ.
– Э нет, комиссар! Так нельзя! Крепости надо брать штурмом! На то они и крепости. Не отступать! – И комбат пошел на приступ.
Девушка заскочила вовнутрь, и Чапай увлек меня за собой. Он схватил пышку под руки, пощекотал ее, та захихикала. Завязалась мягкая молчаливая борьба, и на шум возни из своих апартаментов вышел рассерженный «кэп».
– Эй, что тут такое? А? Иваныч! Чего ты тут делаешь?
– Да вот, шел к вам, а тут по пути землячка попалась. Шуткуем маненько.
– Таня, иди работай. Готовь столовую для приема комиссии. А вы оба ко мне! – распорядился Филатов.
Моя голова мгновенно просветлела, хмель выветрился. Но делать нечего, и я шагнул за порог в ожидании разноса и нагоняя. В комнату командира я попал впервые. Больше года прослужил, но не доводилось бывать тут. Помещение было оформлено в восточном стиле. На стене висели два скрещенных старинных «мультука» (ружья), под ними сабля в ножнах. Экзотика! В центре зала на полу лежал мягкий персидский ковер, на нем стоял журнальный столик, уставленный снедью, бутылками и стаканами. Вокруг него сидели сильно пьяные Золотарев, Муссолини, особист.
– Ну что, орлы, расслабляетесь? – грозно и насмешливо спросил «кэп». – Теток щупаете под дверью командира! Совсем обнаглели!
– Да мы выпили, в принципе, чисто символически. Помянули. И за победу! – смутился комбат.
– О, за победу нельзя пить символически. За победу мы сегодня еще не пили! Молодец! Пришел к нам с тостом! – обрадовался Иван Грозный. – А то весь вечер пьем за выздоровление Султана Рустамовича! Садитесь, наливайте себе чего пожелаете. Выбор большой.
Большой выбор состоял из двух напитков: водки и коньяка. Едва разлили огненную жидкость по стаканчикам, бутылки моментально опустели. Встали, молча выпили, и Чапай прошептал мне на ухо:
– Никифорыч, беги за пузырем! Добывай, где хочешь, но без спиртного не возвращайся!
Я тихо выскользнул из модуля и отправился в первую роту. Разбуженный Мандресов дыхнул на меня перегаром, удивленно протер глаза. С трудом соображая, ротный ответил, что совершенно ничего нет. У взводных ни в запасе, ни в заначке не оказалось тоже. Пришлось ломиться в дверь каптерки связистов, доставать оттуда Хмурцева. Вадим долго матерился, что ему надоело по ночам тащиться к вольнягам за водкой. Но все же оделся и через несколько минут достал две бутылки по двойной цене.
– О! Вот это у меня комиссар! – радостно встретил меня Подорожник, увидев бутылки в моих руках. – А я думал, придешь с одной и надо опять бежать.
В стаканы вновь забулькала, наполняя их до краев, огненная вода. Однако коллектив оказался очень крепким и стойким. Пили начальники почти без пауз и почему-то не пьянели. Очевидно, на этой стадии водка воспринималась как лимонад и не пробирала. Пол-литровки опустели мгновенно. Мутными глазами особист и зампотех опять уныло уставились на стол. Командир полка выразительно оглядел присутствующих и произнес:
– Для продолжения банкета нужно что-то еще. Кажется, у зама по тылу в загашнике есть спирт!
– Не даст! – вяло возразил Золотарев. – Я просил, не дает! Жмот! Говорит, комиссию поить предстоит.
– Командир я или не командир! – возмутился Филатов и выскочил за дверь, сшибая на своем пути обувь и табуреты. В комнате получился разгром, словно бегемот прошел по саванне к водопою во время засухи. За тонкой стенкой послышались маты, вопли и визг зама по тылу.
Через пять минут, возбужденный и счастливый, Иван Васильевич вернулся с алюминиевой фляжкой в руках и радостно воскликнул:
– Крыса тыловая! Зажать пытался спиртик! Чуть его по стене не размазал, гада! Нет! Все-таки я – командир!
Такое жуткое окончание банкета вышибло из душевного равновесия на два дня. Меня штормило и качало, цвет лица менялся в диапазоне от известково-бледного до травянисто-зеленого с серым отливом.
Комбат ехидно улыбался. Закаленный, усатый черт, и цистерной его не упоишь!
– Комиссар! Не пора ли тебе посетить госпиталь? Там почти взвод раненых лежит! – спросил меня однажды комбат, глядя на меня хмуро.
– Давно собираюсь, но никак не могу решиться, – смутился я. – Как представлю искалеченного Калиновского, бойцов без ног – мороз по коже и дрожь в коленях. Третий день откладываю. Ну и с пустыми руками ехать не хочу. А денег нет.
– Мысль верная. Сейчас в ротах наскребем деньжат, купишь соки, «Si-Si», мандарины, бананы, еще чего-нибудь. Берендей со склада сгущенку возьмет. Одному, наверное, тяжело будет нести, прихвати для компании Бугрима и Острогина. Можно взять пару солдат. Большую толпу не собирай, занятия сорвешь.
– А вы сами не поедете, что ли?
– Нет. Зачем людям настроение портить. Я ведь для них цербер, мучитель, службист. Нет. Да и не могу я. После контузии не отошел. Разволнуюсь, еще заплачу… А комбат должен быть кремень! Глыба! Скала! Пожалуйста, без меня. Но привет передай от отца-комбата обязательно! Ну и сам не подавай виду, что страдаешь, жалеешь. Сочувствуй, но будь оптимистичен, добр и жизнерадостен. Поднимай им настроение. Тоски и уныния в госпитале и так предостаточно!
Моей жизнерадостности и оптимизма хватило только до первой палаты, где лежал раненый Грищук. Перебитая рука у лейтенанта срасталась, закованная в гипсе, парень хмурился, но был рад встрече с нами. Запах лекарства стоял в палате плотной стеной и окутывал всякого входящего. В офицерском отделении несколько человек были с ампутированными конечностями. Кто без руки, кто без ноги. Отвоевались мужики. Этим несчастным предстояла путь-дорога домой, а не выписка, как Грише, обратно в батальон. Один из инвалидов, без обеих ног, сидел в кресле-каталке у окна и задумчиво смотрел в небо. Что ему еще предстоит хлебнуть в этой жизни?! Хорошо, если тыл крепкий и надежная жена. А вдруг совсем наоборот?
В большой палате, где находился Калиновский, стояла тишина. Черепно-мозговые травмы не располагали к разговорам. Большинство либо спали, либо лежали в забытьи. Изредка кто-то тихонько стонал.
– М-м-м… Вы кто такой, молодой человек? – остановил меня у порога врач.
– Я замкомбата из восьмидесятого полка. Тут лежит мой подчиненный – Саня Калиновский. Хотелось бы повидаться. Как его самочувствие? Когда выздоровеет?
– Зайдите ко мне в кабинет, сейчас кое-что объясню! – строго сказал доктор и увлек меня за собой.
Усевшись за стол, он раскрыл какую-то папочку с записями и, крутя в пальцах карандаш, начал не спеша, задумчиво говорить:
– Понимаете, ранение этого пациента очень сложное. Чрезвычайно! Дальнейшие перспективы туманны. Мы ему сделали трепанацию черепа. Что можно подчистили: три осколка в лобной части вынули, но четвертый прошел большой путь и застрял в районе мозжечка. Трогать его никак нельзя.
– Трепанация? Это что же, череп вскрывали?
– Ну, это сложная операция, зачем вам эти тонкости и подробности объяснять? В целом успешно проведен цикл мероприятий реанимационного характера. Теперь дело за ним самим. Организм молодой, крепкий, должен вытянуть. Главное – никаких волнений. Оставшийся осколок еще может много бед принести. Всякое бывает. Один проживет много лет, почесывая размозженный затылок, а у другого – раз и мгновенно летальный исход, случиться такое может в любой момент. Не нервничать, повторяю, и не травмировать голову. О возвращении в ваш батальон не может быть и речи. Только проститься и за вещами. Ему нужно год-полтора, чтобы вернуться к нормальной жизни, восстановиться. Вы его тело видели?
– Конечно, я ж его в десант загружал! – кивнул я.
– Это вы Сашу в хэбэ видели, а под ней сплошное решето. Мелкие осколки удалили, они не страшны. Ранения пустяковые, но их полсотни. Кровопотеря была огромная. И вообще, парень перенес очень много. Не каждому выпадает столько испытать, сколько вашему старшему лейтенанту. А вы говорите, когда вернется в строй…
– Ну, это я так, из лучших побуждений, себя успокаиваю.
– Вот и хорошо, а теперь идите и излучайте оптимизм и ободряйте товарища. Только положительные эмоции! Шутки. И умоляю – громко не разговаривайте. В палате находится пара пациентов в состоянии еще более худшем.
Саша лежал с закрытыми глазами, но, услышав рядом движение, открыл глаза и, узнав меня, улыбнулся. Белые застиранные простыни, на которых он лежал, казались чуть бледнее его самого. Тело Калиновского – руки, туловище, пах, шея – было усыпано пятнами зеленки и йода в местах, где удалили мелкие осколки. Я это увидел, когда он откинул простыню и попытался встать. Теперь ранки в основном зарубцевались, и лишь корочки запекшейся, подсохшей крови указывали на места ранений. Гладко выбритая голова слегка покрылась неровным пушком – щетиной подрастающих волос. Кожа на выбритой голове была покрыта рубцами и швами. По лбу шла полоса багрово-синего цвета. Место вскрытия. Комок подкатил к горлу, его сжало тисками в районе кадыка. Слезы наворачивались на глаза, и я с трудом сдержался. Напрягшись, сумел все же бодро произнести:
– Привет, Санек! Ты молодец! Как огурчик! Свеженький, отдохнувший. Вот тебе бананы, мандарины, сок, минералка!
Саша сделал судорожное движение, пытаясь приподняться.
– Лежи! Дружище, не вставай! Мы с тобой еще погуляем, но в следующий раз. Как дела?
– Я-а-а. Нэ-э…м…м…ма…а…гу…х…х…о-о-ро-шшого…оо…о-о-ово.
– Все-все! Молчи! Молчи. Понял. Не напрягайся. Лежи. Болтать будем через неделю, когда опять приеду. Лучше слушай! – Я начал перечислять новости: – Серега Острогин стал командиром второй роты, прибыло пять молодых лейтенантов, двое в твою роту. Мандресов и Бодунов передают горячий привет. Шкурдюк приедет в гости на следующей неделе, а Острогин сейчас к тебе зайдет, он у бойцов из второй роты. Мы с ним местами поменяемся, потому как потом я к Ветишину пойду.
Я еще поболтал минут пять о погоде, о футболе, а потом Саша едва слышно, но внятно произнес:
– С-с-с-па-а-си-боо! И-и-дии… Я по-о-о-ле-жу-у-у, – и устало закрыл глаза.
Я оставил пачку газет, напитки, фрукты на тумбочке и осторожно вышел.
Какой был красавец, крепкий, здоровый парень! И вот что с ним сделала война. Всего лишь пригоршня осколков в голове, а человек превращается в собственную тень, живет как растение.
Еще страшнее и мрачнее была картина в палате, где лежали два моих солдата, лишившиеся ног. Один молодой солдат постоянно плакал. В лицо я его плохо помнил, а тут и вообще не узнал, так изменило его ужасное ранение.
– Как самочувствие?
– Не знаю! Какое на хрен самочувствие? Что мне делать дальше? Кому я нужен безногий? Обрубок!
– Не дури! Родителям нужен! Родным! Девушка есть?
– Нет! И вряд ли когда будет! Меня отрубили от жизни. Лучше бы я сразу умер!
– Ты это прекрати! Выбрось дурные мысли! Мать будет счастлива, что выжил. Ты знаешь, сколько за эти месяцы погибло?!! Их родные были бы рады им и без рук, без ног, лишь бы живы были дети! Все еще образуется! Все будет хорошо! Крепись!
…И так в каждой палате, от койки к койке, от отделения к отделению.
Мои моральные силы иссякли, и я вернулся к «санитарке», где в тенечке, за открытой дверцей, сидел и курил Бугрим.
– Витька! Хватит балдеть! Вот тебе список, кого я не смог посетить, иди теперь ты! Я больше не могу, отдохну и подожду тебя тут. К Ветишину нельзя, он в реанимации, а к остальным сходи сам. Теперь твоя очередь нервничать!
На обратном пути мы заехали в дукан, купили бутылку «Арарата» и тут же, закусив двумя апельсинами, выпили. Почти без разговоров, в три захода раздавили пузырь. Полученная моральная встряска требовала дозы успокоительного. Дальнейшую дорогу мы молчали, вспоминая увиденное.
Ранним утром офицеры управления полка и батальонов отправились в дивизию. Выехали на двух БТРах для подведения итогов вывода войск и боевых действий. Облепленные офицерами бронемашины мчались по сырому шоссе. Свежий ветер обдувал лица, шевелил волосы и продувал до костей даже сквозь бушлат.
Едва мы добрались, как совещание началось. Комдив учинил разнос полку. Начальник штаба ранен, комбат танкового батальона ранен, два командира рот погибли! Раненых не счесть! Особенно он прошелся по нашему батальону. Выдал гневную тираду:
– Батальон бежал! Отступил, как в 41-м. Бросили амуницию! Каски, бронежилеты, вещи! Позор! Некоторым оправданием, конечно, может служить то, что комбат получил контузию. Да, согласен, необходимо было выносить погибшего солдата и раненых. Но сам факт бегства постыден!
Подорожник встал и дрожащим от возмущения голосом попытался протестовать, но Баринов затопал ногами, прервав возражения. Мы сидели так, словно онемели. Стыдно и в то же время досадно. Опозорили нас на всю дивизию… А в конце своего выступления командир дивизии вдруг резко изменил интонацию, словно ему речь разные люди составляли:
– Не могу не отметить в завершение тех, кто отличился в боевых действиях. Подполковника Подорожника за умелое командование батальоном в окружении представляем к ордену Красного Знамени. Далее! Вы знаете, что командование представило лейтенанта Ростовцева, вернее, теперь старшего лейтенанта к высокому званию Героя Советского Союза. Этого офицера назначили замполитом батальона, и он оправдал доверие командования. Молодец! В Панджшере, когда вертолет был сбит мятежниками, операцию по спасению экипажа возглавил замполит батальона Ростовцев. Под обстрелом из пулеметов и автоматов он вместе с солдатами выносил раненых и убитых, а также обеспечил связь с командованием. Молодец! И где же он? Встаньте, товарищ старший лейтенант!
Я поднялся, красный от смущения, словно вареный рак, а комдив сделал паузу и продолжил:
– Что-то с первым представлением на Героя не получилось. Затерли в вышестоящих штабах. То и дело заставляют кадровики его переоформлять. А мы теперь повторное представление подготовим за последние бои. Отметив в нем предыдущие заслуги. Вы меня поняли, Филатов?
Командир полка встал и ответил: «Так точно!» А комдив распорядился, кроме того, представить документы к званию Героя на командира танкового взвода Расщупкина и кого-нибудь из наиболее отличившихся солдат полка.
Парадокс! Первые полчаса нас пинали, а вторые полчаса расхваливали до небес. Вот так бывает! Возвращаемся со щитом и высоко поднятым флагом!
– Комиссар! К тебе журналист приехал! – с усмешкой произнес на построении комбат. – Иди развлекай его байками про героические будни батальона и свои личные подвиги. Только лишнего много не ври. Вернее, ври, но не завирайся! Иди, звезда ты наша! Маяк перестройки! Прожектор!
– А куда идти-то? – удивился я неожиданному вниманию к своей особе.
– В нашу комнату. Корреспондент там чай пьет. Он, между прочим, полковник! Заместитель главного редактора военного журнала. Будь вежлив и почтителен.
– Опять что-нибудь напутают с именем, отчеством или в фамилии ошибку сделают.
– Так ты по слогам ему ее произнеси, проверь. Обязательно растолкуй наши боевые термины. Да, про комбата не забудь что-нибудь хорошее сказать и правильность написания моей фамилии тоже проконтролируй! – ухмыльнулся Иваныч, подкрутив усищи.
Целый день провел я с полковником, который словно клещами из меня вытягивал рассказы и подвиги. Отвечал я односложно, сухими фразами, потому что его в основном интересовала партийная работа в ходе боев, политические занятия в горах. Желаемого контакта не получилось. Мы остались друг другом недовольны, хотя журналист исписал несколько страниц.
Едва я расстался с полковником, как прибыл фотокорреспондент из «Красной звезды». Этот майор в полк приезжал в третий раз и любил делать воинственные снимки, имитирующие боевые действия. Комбат собрал позировать около пятнадцати человек. Герои фоторепортажа сели на броню, захватили с собой миномет, пулеметы и отправились на полигон. Все надели на себя бронежилеты, каски, как положено. Построили укрепления, изобразили оборону в горах. Фотограф гонял нас в атаку по горам, делал групповые снимки: «В дозоре», «На привале», «В засаде», «На марше»… Замучил! Наконец фотографирование для серии «Боевые будни Афганистана» закончилось. Корреспондент попрощался и умчался на уазике в штаб, пообещав прислать фото.
Подорожник построил всех и скомандовал экипажам отогнать БМП в парк, а остальным офицерам отправляться на подведение итогов. Бойцы облепили бронемашину и поехали на полигон, а мы с Василием Ивановичем по тропинке направились в полк. Внезапно сбоку раздался скрип тормозов, и рядом остановился уазик, обдав нас с ног до головы густой пылью. Из него выбрались два полковника и один подполковник, все с недовольными каменными лицами. Такие лица бывают только у проверяющих и больших начальников.
– Вы, кажется, командир батальона? Это ваши люди изображают проведение занятия по тактике? – спросил толстый, красномордый полковник у Подорожника.
– Так точно. Я подполковник Подорожник. Это мой батальон, но они ничего не изображают, – ответил комбат.
– Вот это сборище вы называете батальоном? Этот онанизм – занятиями? Очковтиратели!
– Товарищ полковник, что вы такое говорите? Батальон только вернулся после двух тяжелых боевых операций. Люди шесть месяцев без малейшего отдыха. Рейд за рейдом! – попытался объяснить ситуацию Иваныч.
– Молчать! С вами разговаривают офицеры Генерального штаба!
– Если я буду молчать, то зачем со мной разговаривать? – ухмыльнулся в усы Василий Иванович. – Меня может заменить стена или столб.
– Прекратить балаган! – взвизгнул стоящий рядом с дверцей холеный подполковник. – Хватит из себя героев корчить! Вояки…
– Я не герой. Вот замполит – почти герой, недавно второй раз представили. А я просто вояка, как вы и сказали. «Пехотная кость»!
– Вас, товарищ подполковник, в горы судьба не заносила, а мы из месяца в месяц по ним ползаем, – встрял я в перепалку начальников. – Не нужно оскорблять хороший батальон, лучший в сороковой армии.
– Тебе слово не давали! Помолчи, старший лейтенант! – рявкнул инспектирующий подполковник.
– Хамить не нужно. Мы же себя ведем корректно, – продолжал я гнуть свою линию.
– Наглец! Как ты смеешь влезать в разговор? – зарычал другой полковник, молчавший до этого. – Сниму с должности!
– А разве идет разговор? Вы же приказали комбату молчать, – снова вступил я в полемику с начальством.
– Никифор, отойди в сторону, от греха подальше. – Подорожник потянул меня за рукав и слегка толкнул в плечо. – Я сам разберусь.
Комбат сделал шаг вперед и вновь спросил оравшего громче других полковника:
– В чем дело, какие недостатки замечены в методике проведения занятий?
– Методика? Методисты хреновы! Вам только людей губить. Душегубы! Бездельники! Конспекты не подписаны, расписание занятий отсутствует! План не утвержден, указок нет, полевых сумок нет, учебная литература устаревшая! Только и умеете, что в кишлаках кур ощипывать и жарить да в горах на солнце загорать. Все горы загадили! Знаем, как вы воюете… Дрыхнете и консервы жрете! И за что ордена только дают?
– Приглашаем с нами пожрать гречку и перловку. Орден гарантирован, раз их просто так всем раздают. Да и перегаром от вас тянет, там протрезвеете, – негромко произнес я из-за спины комбата и, тут же получив тычок локтем в живот, ойкнув, замолчал.
Полковники на секунду опешили от такой дерзости и впились в меня взглядом, выпучив налившиеся кровью глаза.
– Замполит у меня контуженый. Он все близко к сердцу принимает, не контролирует себя, когда психует. Никифор Никифорыч, иди в полк, я сейчас тебя догоню. – Комбат развернул меня за плечи и легонько подтолкнул в спину.
Подорожник еще минуты две громко ругался с инспекторами из группы Генерального штаба и вскоре нагнал меня.
– Ты зачем лезешь в разговор? Я – старший офицер, они – старшие офицеры, поругались и ладно. Но когда лейтенант, да еще замполит, пререкается – это для них словно для быка красная тряпка. Затопчут.
– А чего они, козлы, юродствуют? Мы бездельники, а они вояки! Нам в месяц двести шестьдесят семь чеков платят, а они по полтиннику в день командировочных получают. В Кабуле легко и хорошо умничать! Пусть попробуют в Чарикарскую зеленку, на заставу проехать и проверить организацию тактической подготовки.
– Эти гнусы состряпают на тебя донос, такую бочку дерьма катнут, что и Золотая Звезда не спасет. Снимут с должности! Не лезь, не пререкайся! Шевели пальцами ног и молчи. Нервы успокаивай, – сердито произнес Подорожник.
– А зачем шевелить пальцами ног? – улыбнулся я.
– Рецепт такой есть, надежный и проверенный. Его порекомендовал мой приятель. Он сейчас в академии учится! Поступил, потому что умеет расслабляться вовремя! В моей давней молодости нас, двух молодых лейтенантов, командир полка на ковер вызвал. Дерет так, что кожа с портупеи слетает. Орет, визжит. Я стою переживаю, бледнею, краснею. А приятелю – хоть бы хны! Даже бровью не ведет! И только на начищенные до блеска сапоги смотрит. На носки. «Чего он там интересного нашел?» – думаю я про себя. Спросил. Вовка (приятель) отвечает: «Я, пока ты нервничал, шевелил пальцами ног. Очень увлекательное занятие! Вначале большими пальцами, затем большими и средними, потом тремя, после этого мизинцем и предпоследним. А в завершение – разминка всех пальчиков. Отвлекает. Но нужна тренировка, месяцы занятий, это не так просто». – Комбат улыбнулся и похлопал меня по плечу: – Попробуй, комиссар, когда-нибудь на досуге. Этот штабной полковник орал, а я его даже и не слышал! Мне в армии служить еще долго, а нервы нужно беречь. Он, красномордый, орет и мою нервную систему хочет повредить! Работа у него такая – орать и топать ногами. А я внутренне всегда спокоен! Такой мой метод! И ты знаешь, Никифор, помогает.
Я по совету дружка его систему сразу на себе испробовал. Не всегда, конечно, получается. Когда чувствуешь, что закипаешь и можешь сорваться в общении с начальством, то шевели пальцами ног… Психология.
– Никифор, нужна твоя помощь! – обратился ко мне Подорожник, возвратившись после совещания у командира полка.
– Какая? Работа тяжелая или нет? – спросил я, ожидая какого-то очередного подвоха.
– Да нет, не бойся. Полку дали разнарядку на солдата-Героя. Ну я, естественно, вырвал ее для батальона. Танкисты не сопротивлялись. А разведчикам я рот быстро заткнул. Представим сержанта Шлыкова, заодно и звание старшины присвоим.
– А что так? Почему его? Я бы лучше Шапкину Героя дал или Муталибову.
– Нет, я уже свое слово сказал! А слово комбата – кремень! Шлыков. Разведчик, замкомвзвода. Меня спас от смерти. Если бы не он, то кости мои уже полтора года гнили бы в сырой земле.
– Это когда было и где? – поинтересовался я.
– У-у-у, страшно вспомнить. Я только-только на должность начальника штаба приехал, как мы поперлись в зеленку возле Чарикара. А мне мой предшественник при встрече сказал: «Если выживешь в этом батальоне, значит, ты редкостный счастливчик и везунчик. По два года мало кто выдерживает! Ранят, заболеешь, убьют… Нужно попытаться куда-нибудь слинять. Постарайся вырасти по службе или найти местечко спокойное». Я посмеялся в усы, думаю: что ты каркаешь, солидности себе нагоняешь. Подумаешь, война с дикарями, бандитами средневековыми. Мы же Красная армия – «всех сильней, от тайги и до британских морей!»
Залезли в какой-то кишлак и нарвались на засаду. Я был с разведвзводом и попал в самое пекло. Взводного ранили, двух солдат сразу убило, еще три бойца рядом со мной лежат, стонут, кровью истекают. У меня патроны быстро кончились. Магазины, что в «лифчике» были, расстрелял минут за десять. А больше ничего нет. Тут выстрел из гранатомета пришелся по дувалу, осколки по сторонам с визгом полетели. Я рухнул на землю. Не зацепило… Повезло! И вдруг замечаю краем глаза – граната, ме-е-е-дленно так летит… Как во сне все происходит… Падает она в трех метрах и катится в мою сторону. Мне к ней не успеть. Нужно повернуться и подняться (упал я очень неудобно, на спину). Вокруг стены, а посередине я, трое раненых и Шлыков. Тогда он был совсем молодой боец. Шлыков прыгнул к эфке и швырнул ее обратно. Граната еще в воздухе взорвалась. Один осколок мне в сапог попал, другой – по цевью автомата пришелся. Шальной осколок солдата раненого еще раз зацепил. В спину воткнулся. А духи нас со всех сторон продолжают очередями поливать. Шлыков прикрывал меня, покуда я одного бойца вытащил. Затем за мной следом выполз и другого вынес. Под огнем еще один раненый остался. Он отстреливался и нас прикрывал. Шлыков вновь и вновь обратно возвращался, пока не выволок оставшихся убитых. После за прикрывавшим бойцом вернулся, которому пуля плечо распорола. Шлыков и его вытащил. Вот такая история. Так что я его должник.
Вместо Лонгинова прибыла долгожданная замена в лице майора Котикова. Когда мы его впервые увидели, комбат лишился дара речи и впал в прострацию. Да и было отчего загрустить. Пухленький, кругленький офицер, с шикарным брюшком – трудовым мозолем, в больших очках с толстыми стеклами на переносице, выглядел значительно старше Подорожника. Василий Иванович задумчиво закурил. Пригласил нового заместителя в кабинет и принялся расспрашивать: кто такой, откуда. Тот рассказал о себе: Василий Васильевич Котиков, приехал из самой Москвы, из Военного института, где командовал взводом военных переводчиц. Учились в основном внучки маршалов и партийных руководителей. Вуз очень престижный. Майору исполнилось в этом году тридцать восемь лет. Когда поступила разнарядка на Афганистан, то самым неблатным и единственным пехотинцем в вузе оказался Котиков. Его и сплавили.
Подорожник, слегка смущаясь, обрисовал задачи батальона, характер регулярных боевых действий…
– Вы, Василий Васильевич, должны понимать, что придется довольно трудно. Взгляните на Ростовцева! Замполит батальона, старший лейтенант, двадцать пять лет! Вот кому в горах бродить в радость и по плечу. А вам будет, вероятно, очень тяжело.
– Ну, ничего, я постараюсь не ударить лицом в грязь, – с виноватым видом ответил майор. – Уж раз прислали, что теперь поделать! Будем служить и воевать. За чужие спины прятаться не приучен.
– А возраст? Не помешает? Хватит здоровья? – продолжал гнуть свою линию Подорожник. – Тут летом жара под пятьдесят, а зимой снег в горах и минус пятнадцать. А когда с полной выкладкой переходы совершаем по двадцать– тридцать километров – это просто кошмар! Сдюжишь?
Замкомбата развел руками и ответил:
– Буду стараться. Служить никогда не отказывался!
– Ну что ж, принимайте дела! – вздохнул Подорожник и вышел из кабинета.
– Будем знакомиться? – предложил Котиков, когда за комбатом затворилась дверь.
– Будем! Никифор! – ответил я и протянул ладонь.
– А по отчеству?
– Да так же, как и по имени, – ухмыльнулся я.
– Как чудненько. Какое старинное и замечательное старорусское имя! Главное – не перепутать с Никодимом, Никитой или Нестором. И как вам тут, в этой стране? Тяжело?
– Привык… Я сюда из Туркмении приехал, там так же хреново. Поэтому предварительная адаптация уже была. А вам как?
– Ужас! Третий день плавлюсь, словно масло. Сало по заднице по ногам в ботинки стекает. Килограмма на четыре похудел. Штаны на ремне болтаются. Вот-вот свалятся.
Я с сомнением осмотрел Котикова. Процесс похудания пока что был не заметен. А майор начал дальнейшие расспросы: кто командир полка, кто командует дивизией. Я отвечал, перечисляя также фамилии начальников штабов, политработников. Когда дошел до фамилии Баринов, Васильич встрепенулся и оживился:
– Баринов?! Вот это да! Отец родной! Я с ним иду по жизни, как нитка за иголочкой! Это как бы мой наставник! Я был курсантом, а Михалыч ротным. В Германии я служил взводным, а он туда прибыл командиром полка. Теперь встречаемся в третий раз. Надо же! Вот будет встреча! Знать, такая моя судьба, служить с ним вечно!
– Василь Васильич! Может, вам к нему обратиться и сменить место службы? Пусть подыщут что-нибудь поспокойнее. По знакомству.
– Неудобно. Сам напрашиваться не буду. А что это вы, молодой человек, меня выдавливаете из коллектива, который так расхваливаете?
– Извините, Василь Васильич, но будет чертовски тяжело! Я вам искренне сочувствую. Данное предложение я сделал из лучших, гуманных побуждений.
– Вот и ладно. Больше не опекайте меня. Пойдем лучше чего-нибудь перекусим. Жиры тают, энергия иссякает. Есть хочу ужасно!
– Пойдем сейчас в нашей комнате попьем чайку, а через час отправимся обедать. Заодно место ночлега и койку покажу, вещички помогу перенести.
Мы взяли два чемодана и зашагали в модуль.
В этот день в полк приехал Барин и Севостьянов. Как обычно, вначале разнос, крик, шум, а потом раздача подарков. Командир дивизии объявил об издании приказа № 45 «О поощрении особо отличившихся командиров в деле укрепления воинской дисциплины».
– Товарищи! Мы будем награждать не только отличившихся на боевых действиях! Но и за вклад в крепкую дисциплину! Лучшим полком дивизии признан артиллерийский полк, лучшим батальоном – первый батальон вашего полка! Приказываю представить к орденам комбата, начальника штаба, заместителей по политчасти батальона и первой роты, командиров и старшин рот, командира взвода АГС и командира лучшего линейного взвода! – Офицеры хмыкнули, переглянулись, похлопали в ладоши и на этом разошлись.
– Что-то новое в нашей жизни! За боевые действия не награждать, а за обсеренные бондюры, нарисованные мухоморы на канализационных люках, истребленных мухам по столбам – ордена и медали! – восхитился Афоня, выходя из клуба.
– А ты, Александров, об орденах забудь! Кто вчера хулиганил пьяный? Кто обидел заместителя командира дивизии? – взъярился комбат.
– Это еще надо подумать, кто кого обидел! – воскликнул Александров, потирая шишку на лбу и сияя большим лиловым синяком под глазом.
– Так расскажи народу, как было дело. Хочу послушать твою интерпретацию случившегося, – сказал Подорожник. – Одну версию я сегодня утром слышал, стоя на ковре у высокого начальства. Полковник Рузских топал ногами и орал, что я распустил лейтенантов! Рассказывай!
– А ничего особенного не произошло! Посидели, выпили. Пописать захотелось. Я вышел, облегчился, возвращаюсь, никого не трогаю, иду к себе обратно тихонечко. Тороплюсь, чтобы очередной тост не пропустить. А мне дорогу какой-то маленький пенек-шпендик загородил. Идет солидно, важно! Ну, я его легонько за воротник бушлата приподнял и сказал: «Мелюзга, под ногами не мешайся, проход не загораживай!» Думал, это прапор какой-то… Он как заорет! Оборачивается и… (о боже!). Я вижу – это Рузских! Полковник подпрыгнул и ка-а-ак врезал мне кулаком в лоб. Искры из глаз. Я шагнул назад, а он подскочил, снова подпрыгнул и – бац! Мне в глаз! Пришлось ретироваться и спасаться бегством. Не убивать же полковника. Гад! Маленький, а противный. Понимает, что я большого роста, не достать. Начал скакать передо мной, как попрыгунчик. Еще дуболобом и дебоширом обозвал! Нахал…
– Правильно! Все маленькие – говнистые! – поддержал приятеля такой же верзила Волчук. – Это у них комплекс неполноценности.
– Хорош комплекс! – улыбнулся я. – Замкомдива. А вы говорите неполноценность!
Из клуба вышли дивизионные начальники, и мы встали по стойке смирно.
– О! Василий! Ты откуда взялся? – спросил, искренне удивившись, полковник Баринов, останавливаясь возле Котикова.
– Вот, прибыл для исполнения интернационального долга! – ответил, смущаясь, наш майор.
– Вася! На какую должность приехал?
– Замкомбата. Первый батальон.
– Ты охренел? – оторопел комдив. – Старый черт! В горы с твоей комплекцией! С твоим здоровьем! Ты не мальчик, поди, в войну играть!
– А я что? Я ничего! Служить так служить! – тяжело вздохнул майор, сняв запотевшие очки.
– Нет, Вася! Они тебя заездят! Знаю я этот первый батальон! Нагрузят так, что надорвешься. Погонят в горы, в зеленку. А сердечко твое и не выдержит. Правду я говорю, Подорожник?
– Никак нет! Будет, как мы все! – ответил комбат.
– Вот-вот! Что я говорил? Загоняют! Ну, да ладно. Месяц-другой, и я тебя в штаб дивизии заберу, в оперативный отдел. Будешь их сам уму-разуму учить! Отыграешься!
Комдив похлопал Котикова по плечу и продолжил шествие по полку. Холеный, значительный, статный и почти величественный. Не человек – а живой монумент!
…Черт, опять останемся без замкомбата!
* * *
…Недели через две очередное совещание по дисциплине в Ваграме у начальника политотдела завершилось бенефисом Барина.
Он ворвался в зал заседаний, словно разбушевавшаяся стихия.
– Товарищи офицеры! Политработники! – простер он к нам свои руки в картинной позе. – Пора всерьез заняться дисциплиной! Все должны перестроиться в свете требований партии! Посмотрите, какую заботу мы проявляем о вас, наших первых помощниках в батальонах! Ни на минуту не забываем о тех, кто лучше других работает по претворению в жизнь директив министра обороны и начальника Главного политического управления. Мною издан приказ № 45 «О поощрении лучших офицеров в деле укрепления воинской дисциплины». Вот сидит Ростовцев – замполит первого батальона, он подтвердит, что слова командования не расходятся с делами! Правильно?
Я встал, почесал затылок и спросил:
– Что я должен подтвердить?
– Товарищ старший лейтенант! Офицерам оформили наградные согласно приказу?
– Никак нет. Никто не представлен!
– Хм… Как это никто? Подполковник Подорожник!
– Его представили к Звезде по ранению вместо Красного Знамени…
– А вас лично?
– Меня к Герою за Панджшер. И все.
– Нет, это само собой, но еще и Красная Звезда за дисциплину.
– Не представлен…
– Хм! Аркадий Михайлович! Запишите и уточните.
Начпо что-то записал в блокнот. При этом он улыбнулся сидящим в зале классической улыбкой подхалима.
– Далее по списку: начальник штаба! – прочел командир дивизии.
– Представлен к ордену по ранению, – откликнулся я.
– Сбитнев и Арамов!
– Погибли, представлены к орденам – посмертно.
– Мандресов, командир взвода АГС!
– Мы ему послали за операцию по выводу войск на медаль.
– А начальник разведки Пыж?
– По ранению к Звезде.
– А старшина первой роты?
– За спасение замполита батальона, то есть меня, к ордену. Но в штабе дивизии вернули и разрешили оформить медаль. Резолюция: «Малый срок службы в Афгане», – усмехнулся я.
– Безобразие! Это черт знает что! Либо вы, товарищ старший лейтенант, не владеете обстановкой, либо я не командую дивизией! Не может быть такого саботажа! Мы с вами, Аркадий Михайлович, на совещаниях трещим об этом приказе, а меня тыкают носом, что ничего не сделано! Разобраться! Привести приказ в соответствие и оформить офицерам награды! Я вам лично на это указываю и требую контроля за исполнением. А если Ростовцев нас вводит в заблуждение, то его наказать! Примерно наказать! – полковник Баринов чеканными шагами вышел из зала и напоследок громко хлопнул дверью.
Да! Испортил я такое эффектное, отрежиссированное выступление комдива.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.