Осада Маана

Осада Маана

Зейда все еще задерживала погода, что очень раздражало меня. Но случайное обстоятельство принудило меня покинуть его и вернуться в Палестину для неотложного совещания с Алленби. Тот рассказал мне, что военный кабинет настоятельно требует, чтобы он вызволил Западный фронт, попавший в положение, напоминающее шахматный пат[77]. Ему надлежало, по крайней мере, взять как можно быстрее Дамаск и, если возможно, Алеппо. Турцию надо было раз и навсегда исключить из числа воюющих держав. Затруднением для Алленби был его правый, восточный фланг, который на сегодняшний день замер у Иордана. Он пригласил меня, чтобы обсудить, не могут ли арабы освободить его от этого груза.

Я указал, что план иорданской операции является чисто британской точкой зрения. Алленби согласился со мной и спросил, не можем ли мы все-таки его выполнить.

Я сказал:

— Не сейчас. Прежде мы должны покончить с новыми факторами.

Первым из них являлся Маан. Прежде всего мы должны были овладеть им. Если бы усиленные транспортные средства придали большую подвижность частям арабской регулярной армии, они могли бы занять позицию в нескольких милях на север от Маана и надолго перерезать железную дорогу, вынудив тем самым гарнизон последнего выступить и начать с ними сражение, а в поле арабы легко нанесли бы поражение туркам. Нам потребовалось бы семьсот вьючных верблюдов, много пушек и пулеметов и, наконец, уверенность в том, что, пока мы заняты Мааном, мы не подвергнемся фланговой атаке со стороны Аммана.

Основываясь на этом, выработали новый план. Алленби отдал приказ двум частям верблюжьего транспортного корпуса, составленного из египтян под начальством британских офицеров и проявившего большие успехи в биршебской кампании, выступить к Акабе. Это был большой дар, ибо нагрузочная способность их верблюдов обеспечила бы нам возможность продвинуть все четыре тысячи регулярных войск на восемьдесят миль от их базы. Нам также обещали орудия и пулеметы. Что же касается защиты против нападения со стороны Аммана, то Алленби сказал, что ее легко наладить. Он намеревался, для обеспечения собственного фланга, вскоре захватить за Иорданом район Салта и удерживать его силами одной индийской бригады.

Корпусное совещание состоялось на следующий день. На нем было решено, что арабская армия немедленно двинется к Маанскому плоскогорью, а британская пересечет Иордан, овладеет Салтом и уничтожит огромный туннель и железную дорогу на возможно большем протяжении к югу от Аммана. Шли споры о том, какое участие в британских операциях примут амманские арабы. Генерал Боле полагал, что они должны присоединиться при наступлении. Я возражал ему, так как позднейшее отступление к Салту породило бы среди арабов разочарование и было бы удобнее не приступать к действиям, пока наступление англичан не завершится.

Генерал Четвуд, который должен был руководить наступлением, спросил, как смогут его люди при их предубеждении против всех, кто носит арабскую одежду, отличить дружественных арабов от враждебных. Я сидел между ними в таком же одеянии и, естественно, ответил, что те, кто носит арабскую одежду, в свою очередь, неприязненно относятся к людям в мундирах. Мой ответ был встречен смехом, и мы пришли к соглашению, что поддержим англичан в удержании Салта лишь после того, как они там обоснуются. Сейчас же после падения Маана арабские регулярные части двинутся дальше и получат приказы из Иерихона. Их будут сопровождать семьсот верблюдов, благодаря которым они смогут действовать в радиусе восьмидесяти миль, что вполне позволит им принять участие в главной атаке Алленби по линии выше Аммана от Средиземного моря до Мертвого. Это составит вторую фазу операции, направленную на захват Дамаска.

Я поручился за горячее содействие Фейсала всем деталям этого плана.

Как только совещание закончилось, я спешно вылетел в Акабу, чтобы посвятить во все Фейсала. Я сообщил добрую весть, что Алленби, в благодарность за нашу деятельность у Мертвого моря и Аба-эль-Лиссана, предоставил в мое полное распоряжение триста тысяч фунтов и дал нам обоз из семисот вьючных верблюдов с персоналом и снаряжением.

По всей армии поднялась великая радость, так как обозный парк дал бы нам возможность доказать боевые качества регулярных арабских войск, над обучением и организацией которых долгие месяцы работали Джойс, Джафар и множество арабских и британских офицеров. Мы начерно набросали расписание и план действий, и затем, не теряя времени, я отплыл на судне обратно в Египет.

В Каире, где я провел четыре дня, наши дела сейчас уже не зависели от слепого случая. Сочувствие Алленби создало нам целый штаб. У нас были офицеры, ведавшие снабжением, эксперт по морским перевозкам, артиллерийский эксперт, разведывательный отдел под начальством полковника Алана Доуни (брата создателя биршебского плана, уже уехавшего во Францию).

Доуни являлся самым ценным из даров Алленби — более ценным, чем тысячи обозных верблюдов. Как офицер-профессионал, он обладал цеховым чутьем. Его разум отличался большой сметливостью, инстинктивно чувствуя особые преимущества восстания. Он сочетал в себе идеи регулярной войны и восстания, то есть то, что я некогда в Янбу мечтал найти в каждом офицере. И лишь Доуни преуспел в этом после трехлетнего опыта.

Раньше арабское движение развивалось как восстание дикарей, обладающее столь же незначительными средствами, как незначительны были его цели и перспективы. Отныне Алленби считал его значительной частью своего плана.

Мы с Джойсом начертили план поддержки первого удара Алленби. В нашем центре арабские регулярные войска под начальством Джафара атакуют Маан. Джойс с бронированными автомобилями проскользнет к Мудовваре и разрушит железную дорогу — на этот раз окончательно, ибо сейчас мы были готовы отрезать Медину. Мирзук же поедет со мной на север, чтобы осуществить соединение с британскими силами.

Перед заходом солнца мы увидели железнодорожное полотно, бегущее широким изгибом по открытой местности между низкими зарослями кустарника и травы.

Когда я въезжал на насыпь, из-за длинной тени водостока налево от меня показался турецкий солдат, без сомнения проспавший там целый день. Он дико взглянул на меня и на револьвер в моей руке, а затем печально посмотрел на свою винтовку, валявшуюся вдали. Это был молодой крепкий человек угрюмого вида. Я пристально поглядел на него и мягко сказал:

— Бог милостив!

Он понял смысл арабской фразы и вскинул на меня сверкнувшие глаза. Хмурое выражение его заспанного лица начало медленно расплываться от недоверчивой радости.

Однако он не произнес ни слова. Я стиснул ногами волосатые бока моего верблюда, он мерным шагом пересек рельсы и спустился по склону, но юный турок и не подумал стрелять мне в спину, когда я отъезжал от него. На безопасном расстоянии я оглянулся. Он приложил большой палец к носу и помахал мне рукой.

Мы разожгли костер как сигнальный огонь для остальных и ждали, пока мимо проходили темные ряды верблюдов.

На следующий день мы выступили к вади Эль-Джинз, где заночевали. Заал подстрелил дрофу, и мы устроили пир. Верблюды тоже пировали, бродя по колено в сочной траве, взращенной щедротами весны.

Четвертый, столь же легкий переход привел нас к нашей цели — к Атаре, где стояли лагерем союзники — шейхи Мифлех, Фахад и Адуб. Фахад еще не оправился от раны, но Мифлех вышел приветствовать нас медоточивыми словами. Его лицо выражало алчность, и он тяжело дышал, снедаемый ею.

Наш план, благодаря львиной доле участия в нем Алленби, обещал легко осуществиться. Мы, закончив приготовления, пересекли железнодорожное полотно по пути к Темеду, главному месту водоснабжения племени бени-сахр. Оттуда под прикрытием их кавалерии мы должны были двинуться на Мадебу и основать в ней нашу штаб-квартиру, в то время как Алленби приводил в порядок дорогу Иерихон — Салт, — нам следовало соединиться с британскими силами, не производя ни единого выстрела.

Наконец пришло известие, что англичане взяли Амман. Через полчаса мы выступили в Темед через покинутую линию.

Следующее сообщение гласило, что англичане отступают, и, хотя мы и раньше предупреждали арабов о возможности этого, они пришли в уныние.

Третий гонец донес, что англичане только что бежали из-под Салта. Это полностью противоречило намерениям Алленби, и я поклялся, что это неправда.

В эту минуту галопом подскакал какай-то всадник и рассказал, что англичане лишь взорвали небольшой участок железной дороги к югу от Аммана после двухдневного тщетного штурма. Эти слухи меня серьезно встревожили, и я послал Адуба в Салт с письмом к генералу Четвуду, прося у него сведений о действительном положении.

Очень поздно ночью в долине раздался стук копыт скачущего коня Адуба, и через несколько минут последний рассказал нам, что Джемаль-паша победоносно вступил в Салт, перевешав всех местных арабов, которые приветствовали англичан. Турки еще гонят Алленби вдоль Иорданской долины, теша себя надеждой вернуть Иерусалим. Дела обстояли очень плохо[78].

Эта превратность судьбы, неожиданно случившись, глубоко огорчила меня. План Алленби казался скромным, и тем более прискорбным являлось то, что мы так уронили себя в глазах арабов. Ведь они никогда не верили, что мы осуществим все то великое, что я обещал.

Я решил отдать приказ индусам вернуться из Азрака к Фейсалу[79]. Мы выступили в путь на рассвете и утром же вблизи вади Эль-Джинз встретили индусов, сделавших привал у одиноко растущего дерева. Лишь в сумерках мы пересекли железную дорогу.

Я покинул индусов, так как быстрое движение могло успокоить меня и рассеять охватившую тревогу. Мы неслись вперед в холодном мраке, направляясь к Одроху. Достигнув его вершины, мы заметили слева от себя огни. Яркие вспышки следовали одна за другой где-то в окрестностях Джердуна. Мы натянули поводья и услышали глухой гул взрывов. Появилось огромное зарево и, все разгораясь, разделилось надвое. Может быть, это горел вокзал. Мы поскакали, чтобы узнать у шерифа Мастура причину происходящего.

Однако его стоянка оказалась покинутой, и по ней лишь бродил одинокий шакал. Я решил поспешить к Фейсалу. Мы стремглав пустились рысью.

Приблизившись, мы услышали стрельбу впереди себя на Семне, постепенно поднимающемся валу, прикрывающем Маан. Отряды наших войск осторожно взбирались по его склону и останавливались у вершины. Очевидно, они уже взяли Семну. Мы продвинулись вперед, на новую позицию. На ее ровном склоне нам встретился верблюд с притороченными к нему носилками. Ведущий животное человек сказал:

— Мавлюд-паша, — и указал на свою ношу.

Я подбежал с криком:

— Неужели Мавлюд ранен?

Мавлюд-паша эль-Мухлюс являлся одним из лучших офицеров армии, а также преданнейшим нам человеком.

Он ответил слабым голосом из носилок:

— Да, Лоуренс-бей, действительно, я ранен, но, благодарение Богу, несерьезно. Мы взяли Семну.

Я сказал, что направляюсь туда. Мавлюд, почти лишившийся способности видеть и говорить (снаряд перебил ему берцовую кость выше колена), в лихорадке нагнулся над краем носилок, указывая на ряд пунктов для организации обороны горы.

Когда мы прибыли туда, турки начали засыпать местность снарядами. Вместо Мавлюда командовал Нури Сайд, спокойно стоявший на вершине горы.

Я спросил, где находится Джафар. Нури ответил, что в полночь он должен был атаковать Джердун. Я рассказал ему о ночных вспышках, которые, должно быть, обозначали успех Джафара. Пока мы радовались, прибыли гонцы с донесением о захвате пленных и пулеметов, а также об уничтожении вокзала и трех тысяч рельсов. Такая блестящая удача на многие недели укрепила Северный фронт.

Затем Нури рассказал мне, что накануне на рассвете он кинулся на станцию Гадир-эль-Хадж и разрушил ее, а также пять мостов и тысячу рельсов. Таким образом, и Южный фронт был укреплен.

Поздно днем наступило мертвое затишье. Обе стороны прекратили свою бесцельную бомбардировку. Говорили, что Фейсал двинулся на Ухейду.

Мы пересекли маленькую разлившуюся речку возле временного госпиталя, где лежал Мавлюд. Махмуд, рыжебородый смелый врач, считал, что обойдется без ампутации. Фейсал находился на вершине горы, на самом краю ее, чернея в лучах солнца. Я опустил перед ним своего верблюда на колени.

Фейсал протянул ко мне руки и воскликнул:

— Во имя Бога, хороши ли вести?

Я ответил:

— Хвала Богу, дающему нам победу.

Он затащил меня в свою палатку, чтобы мы могли обменяться информацией. Фейсал слышал от полковника Алана Доуни о британской неудаче под Амманом больше, чем я. Он рассказал мне о вызванном скверной погодой замешательстве и о том, как Алленби телефонировал генералу Ши, сопровождавшему Четвуда, и принял одно из своих молниеносных решений, чтобы положить конец потерям. Мудрое решение, хотя оно глубоко нас уязвило. Полковник Джойс находился в госпитале, но быстро поправлялся, а Доуни стоял в Гувейре, готовый выступить на Мудоввару со всеми бронированными автомобилями.

Фейсал спросил меня о Семне и Джафаре, и я рассказал ему все, что знал, сообщив мнение Нури о дальнейших перспективах. Нури жаловался мне, что люди абу-тайи в течение всего дня ничего для него не сделали. Ауда отрицал это, и я напомнил ему историю нашего первого захвата плоскогорья, а также то, как я едко высмеивал их за нападение на Аба-эль-Лиссан. Мой рассказ оказался для Фейсала новостью. То, что я помянул старое, глубоко оскорбило старого Ауду. Он запальчиво поклялся, что сегодня старался изо всех сил, но условия не благоприятствовали его племени. Видя, что я не верю его словам, он резко вышел из палатки.

Я провел следующие дни в наблюдении за операциями. Люди абу-тайи захватили два аванпоста к востоку от станции, а шейх Салех Ибн Шефиа взял бруствер с одним пулеметом и двадцатью пленными. Эти выигранные схватки позволили нам беспрепятственно окружить Маан, и на третий день Джафар собрал всю артиллерию на южном кряже, а Нури Сайд повел отряд на штурм железнодорожной станции. Но когда он добрался до нее, его прикрытие из французских орудий прекратило стрельбу. Мы блуждали на фордовском автомобиле, стараясь не отставать от движущегося вперед отряда, как вдруг нас встретил Нури, в полном облачении и перчатках, покуривавший свою трубку. Он послал нас обратно к начальнику артиллерии капитану Пизани[80] с настоятельной просьбой о помощи.

Мы нашли Пизани в отчаянии, так как все снаряды уже вышли. Он сказал, что умолял Нури не предпринимать атаки в такой момент, когда у него истощились запасы.

Нам ничего не оставалось, как слушать залпы, которыми осыпали наших людей из железнодорожной станции. Дорогу устилали скорчившиеся фигуры в хаки, и глаза раненых, блестящие от страданий, пристально следили за нами, словно обвиняя нас во всем. Их изувеченные тела содрогались.

Мы все видели и понимали, но все казалось нам беззвучным: сознание нашей неудачи отняло у нас слух.

Впоследствии мы признавались, что никогда не ожидали такой отваги от нашей пехоты, бодро сражавшейся под пулеметным огнем и умело использовавшей каждое укрытие. Они так мало нуждались в руководстве, что погибли лишь три офицера. Маан доказал мне, что арабы достаточно решительны и без понуканий англичан. Таким образом, наше поражение оказалось ненапрасным, облегчив нам составление дальнейших планов.

Наутро 18 апреля Джафар благоразумно решил, что он не может допустить дальнейших потерь, и отступил к позициям у Семны. Будучи старым школьным товарищем турецкого командира, он послал ему с парламентером письмо, предлагая сдаться. Ответ гласил, что тот согласился бы, если бы не имел приказа сопротивляться до последнего патрона. Джафар предложил временную приостановку военных действий. Но турки не давали ответа, пока Джемаль-паша не подтянул войска от Аммана, отбил Джердун и переправил обоз с провиантом и боевыми припасами в осажденный город.

Однако железная дорога бездействовала еще в течение долгих недель.