Лавирование

Здесь следует дать некоторые пояснения.

Ещё в императорском Китае власть в провинциях находилась в руках генерал-губернаторов (дуцзюней). Она была безграничной: на границах «своих» провинций губернаторы вводили свои пошлины, имели собственные вооружённые силы, чеканили местные деньги, устанавливали единицы мер, весов и т.д. Единственное, что от них требовал Двор, — это регулярность уплаты налогов в императорскую казну.

Особенно распоясались генерал-губернаторы после буржуазно-демократической революции 1911–1912 годов и свержения монархии. Избранный президентом республики ставленник буржуазно-помещичьих кругов Северного Китая Юань Шикай предпринял попытку установить военную диктатуру, но встретил яростное сопротивление дуцзюней. В результате генерал-губернаторы полностью вышли из подчинения центральной власти, сосредоточили в своих руках не только военную, но и гражданскую власть. В провинциях многократно возросла роль военщины, пышным цветом расцвёл китайский милитаризм.

Каждый милитарист мечтал иметь в своей армии отряд из русских белоэмигрантов. Белоэмигранты — это готовые бойцы, умелые, закалённые в боях, опытные, стойкие. Бывшие, ныне безработные солдаты и офицеры Белой армии вынуждены были наниматься в эти отряды и продавать своё боевое мастерство, утешая свой патриотизм тем, что эти отряды предназначались не для борьбы с русскими, а для войны милитаристов друг с другом и с китайским национально-освободительным движением.

А для борьбы с советской властью белая эмиграция располагала другими отрядами и организациями, которые осуществляли провокации на границе, засылали в Россию шпионов, террористов и диверсантов, но следует отметить, что Анненков к этим отрядам и организациям не принадлежал.

За спинами большинства из генерал-губернаторов стояли европейские, американские и японские силы. Они, руководствуясь своими интересами, натравливали дуцзюней друг на друга, в результате чего борьба между генерал-губернаторами за власть привела к полному раздроблению Китая и к бесконечным внутренним войнам.

Вмешательство империалистических держав во внутренние дела Китая и поддержка ими в своих интересах отдельных генерал-губернаторов содействовали возникновению во внутренние дела Китая здесь враждующих между собой милитаристских клик. Из всего разнообразия этих клик для нашего повествования представляет интерес только одна — Мукденская, она же Северная, она же Маньчжурская, возглавляемая Чжан Цзолином и финансируемая Японией.

Чжан Цзолин (1876–1928) был одним из вождей китайской реакции, диктатором Северного Китая и возглавлял борьбу с национальными армиями в идущей в Китае гражданской войне. Поддерживался английским и японским империализмом. Жестоко подавлял китайское рабочее движение. Погиб при взрыве бронепоезда[300] (в котором следовал. — В.Г.).

Чжан Цзолин всегда считался ярым врагом СССР, но его отряды непосредственно у советской границы с враждебными для СССР целями не появлялись и никаких провокаций здесь не развязывали, однако любые связи с Чжан Цзолином расценивались большевиками как верх падения, и эти связи Анненкова особо интересовали суд.

— От Чжан Цзолина какие предложения к вам поступали? — спрашивает председатель суда.

Видимо, лично от Чжан Цзолина Анненкову предложений не поступало, потому что он говорит:

— Мне предлагали встать во главе белого отряда у Чжан Цзолина. Этот отряд предназначался исключительно для борьбы с большевиками. Кроме того, — продолжает он, — когда я жил в Ланьчжоу, я неоднократно получал предложения английских и французских представителей принять участие на Дальнем Востоке. Со стороны Англии был представителем Дуда, со стороны Франции — Гец. Они состояли главными советниками Ланьчжоуского губернатора. Они являлись также секретными агентами своих правительств.

Приезжали на ферму Анненкова также представители правительств Германии — Гуфнагель, Японии — Мацумура и другие. Все они настойчиво предлагали ему пост военного руководителя эмиграции на Дальнем Востоке и Западе Китая, но Анненков был осторожен: находясь в тюрьме, он имел достаточно времени для анализа обстоятельств, которые привели к поражению белого дела в борьбе с большевиками, и понял, что война с восставшим народом, решившим покончить со старой властью, заранее обречена на провал, что сломать народ нельзя никакими мерами насилия.

— А после освобождения из тюрьмы, — рассказывает он суду, — я хотел ехать в Пекин, но, узнав о том, что там в эмиграции раздоры, я решил остаться в Ланьчжоу. От Остроухова[301] я получил первое письмо, в котором он писал мне о результатах съезда эмигрантов в Париже. Там было решено начать широкое объединение эмиграции в армию под руководством Николая Николаевича для борьбы с большевиками. С Дальнего Востока должны быть посланы уполномоченные. Действительно, скоро приехал уполномоченный Николая Николаевича Лукомский[302], который имел гарантию поддержки со стороны Японии. Он предлагал мне встать во главе организации эмигрантов. Я отказался.

— А кто был Чжан Чжанчан? — спрашивает суд, надеясь, что Анненков будет отрицать, хотя и косвенную, но связь с Чжан Цзолином.

— Он был губернатором провинции и ближайшим соратником Чжан Цзолина. У него был отряд белых, и он предложил мне служить!

— Вы ответили на это согласием? — встрепенулся суд. — Дали согласие?

— Да! — спокойно отвечает Анненков. — Это было в ноябре 25-го года. Я дал согласие формировать, возглавлять, а также оперировать этими частями!

— Следовательно, вы решили служить у Чжан Цзолина и тем самым приступить к выполнению того, что писалось?

— Да! Но в это же время я получил ещё предложение от маршала Фын Юйсяна служить в белом отряде (т.е. сформированном из белоэмигрантов. — В.Г.)!

— И вы дали согласие? — изумляется суд.

— Да! — подтверждает Анненков.

— Выходит, — резюмирует суд, — что вы дали согласие и Чжан Цзолину и Фын Юйсяну?

— Да! — отвечает Анненков, — Чжан Цзолину я дал согласие с таким расчётом, чтобы потом перетянуть все отряды к Фын Юйсяну! Я был уверен, что моему примеру последует Илларьев. Он тоже организовал отряды и говорил мне, что ещё не знает, кому служить.

Анненков, конечно, ещё не знал, какую зловещую роль сыграет в его судьбе Фын Юйсян, красный маршал, перешедший на сторону группы Гоминьдана[303]. Но это, видимо, предчувствовал Денисов: «Имей в виду, — телеграфируя из Пекина, предупреждал он Анненкова, — Фын Юйсян занимает местность (т.е. расширяет территорию. — В.Г.). Попадёшь в СССР! Немедленно уезжай!»

Ещё находясь в Урумчинской тюрьме, Анненков понял всю бесперспективность борьбы белой эмиграции, нашедшей приют в Китае, с Советской Россией. Это мнение у него окрепло после освобождения. Но он не мог резко отойти от Белого движения и прямо заявить о своём отказе от участия в нём. Этому мешали его офицерская честь и чувство обязанности перед иностранными державами, принявшими деятельное участие в его освобождении из тюрьмы, а также чувство неудобства, стыда, вины перед товарищами по Великой и Гражданской войнам, горящим желанием броситься в новый бой за Единую и Неделимую.

Для того чтобы уклониться от предложений по руководству борьбой белой эмиграции с Советской Россией, не потеряв, как говорят китайцы, лица, Анненков решил перебраться в Канаду. Для этого он послал Денисова в Пекин для переговоров с представителем Лиги Наций[304] по делам русской эмиграции доктором Грейком. Однако Англию, доминионом которой была в то время Канада, видимо, устраивало нахождение Анненкова в Китае. По указанию Лондона, Канада за принятие Анненкова запросила огромную сумму, которой у того не было. Пришлось остаться.

К Анненкову продолжают поступать письма, письма-приветствия, письма-поздравления со свободой, письма-напоминания авторов о себе и, наконец, — письма-приглашения к борьбе. На последние он не мог не отвечать. Сохраняя лицо, одним корреспондентам он отказывал, обосновывая это объективными причинами, других не разубеждал, третьим — подтверждал свою готовность встать в ряды белых бойцов.

Из писем последней категории на Семипалатинском процессе в качестве доказательств того, что Анненков, после выхода из китайской тюрьмы не разоружился и продолжал оставаться врагом советской власти, фигурировали его письма к П.Д. Илларьеву и М.А. Михайлову[305], тексты которых приводятся ниже, однако следует оговориться, что это — не подлинные письма и даже не копии, а то из них, что Анненков смог или пожелал вспомнить по просьбе следователей.

«Привет, дорогой Павел Дмитриевич! — писал Анненков Илларьеву. — Пользуясь счастливым случаем писать тебе письмо через Черкашина[306], не буду касаться прошлого, оно забыто мной раз и навсегда. Пишу тебе, как твой, прежде знавший тебя атаман, т.е. как любящий, уважающий, верящий тебе, как в дни «землянок» Урала и Семиречья. Все дела теперь в настоящем, а ещё более — в будущем. Пишу тебе откровенно, так как уверен, что тайна останется между нами, потому что от сохранения её зависит наша судьба, а моя, может быть, и жизнь.

Итак, я хочу собирать свой отряд старых партизан. Думаю, что и ты с теми, кто тебя окружает, соберётесь в нашу главную стаю. До моего приезда командование отрядом, который уже находится в стадии формирования, возлагаю на тебя, как на вполне достойного моего заместителя. Помни, что ты — старый партизан, знающий все наши традиции, и только ты сможешь командовать отрядом и держать людей в руках, так как имею основания твёрдо верить в то, что ты считаешь меня своим начальником, собирай исподволь отряд, постепенно, но железной волей, введи строгую дисциплину и наши традиции. Личным примером заставь соблюдать их и уважать, а там, Бог даст, будем работать рука об руку. У тебя есть сила воли, я в этом убеждён, а значит, тебе не так трудно будет побороть в себе маленькие слабости, которые иногда у тебя появляются. И раньше, когда у тебя не было впереди ясной цели, можно было ещё падать духом, а теперь, когда впереди рисуется для нас с тобой дорогая цель, нужно, собрав всю свою энергию и силу воли, твёрдо идти к ней. Одним словом, я твёрдо верю в тебя и надеюсь, что мы ещё заставим говорить о себе с уважением. Одно ещё условие, необходимое для того, чтобы я выбрался отсюда, это нужно добиться того, чтобы моё имя совершенно не упоминалось в причастности к отряду. Лучше, наоборот, распустить слухи о моём отказе вступать в Дальневосточную организацию, о моей перемене фронта. Конечно, это тяжело, но в данном случае «цель оправдывает средства». Иначе не усыпить бдительности слежки за мной. Верь в меня и, что бы там не услышал, знай про себя, что я делаю всё, что только можно, для общего блага. Привет, желаю счастья и успеха. Письмо сожги: ты его не получал от меня»[307].

Обратимся к письму М.А. Михайлову:

«Глубокоуважаемый Михаил Афанасьевич!

С большой радостью я получил Ваше письмо от 6 ноября. Благодарю за память, доверие. К сожалению, никто из тех лиц, о которых Вы просили написать мне от Вашего имени, ничего не писали, хотя и были в довольно частой переписке. А это значительно меняет дело. Упущено очень много благоприятных моментов, но, к счастью, ещё не всё…

Сбор партизан и их организация — моя заветная мечта, которая в течение 5 лет не покидала меня. Вы доверяете и поручаете мне эту задачу, и я с большим удовольствием возьмусь за её выполнение и надеюсь, что оправдаю Ваше доверие. Судя по многочисленным письмам, полученным от своих партизан, они соберутся по первому призыву… Всё это даёт надежду собрать значительный отряд верных, смелых и испытанных людей в довольно непродолжительный срок. И этот отряд должен быть одним из кадров, вокруг которого сформируются будущие части, ибо всякое начинание без кадров будет обречено заранее на верный провал. Во всяком случае, Вы всегда можете рассчитывать на меня… Самое главное внимание я обращаю на район Кульджи, где имеется довольно большая, хорошо организованная группа, которая, несмотря на близость Совдепии, не разложилась, держится стойко, имеет связь с тайными организациями Семиречья и при первой возможности перейдёт границу для активных действий. Личное руководство этой группой я пока не могу взять на себя, так как китайские власти Синьцзяна не пропустят меня в Кульджу, боясь мести с моей стороны за содержание меня в тюрьме. Но эта группа, состоящая наполовину из моих партизан и наполовину из казаков-семиреков, находится в хорошо надёжных руках. Только её необходимо поддерживать, что я и делаю по возможности.

Но беда в том, что все они «ждут», а сами никогда не начнут, пока не увидят собственными глазами посторонней реальной силы, действующей против большевиков. К ней они присоединятся и будут всеми силами помогать уничтожению противника. Это моё искреннее убеждение, вынесенное из многочисленных расспросов и верных сообщений. Такой силой и будут отряды, но отряды, в которых железная дисциплина, отряды действительно избавителей, но не мстителей, каковой была армия Колчака»[308].

При беглом знакомстве с письмом к Илларьеву действительно складывается мнение, что Анненков вновь встаёт на тропу войны с советской властью и для этого приступает к формированию отряда из своих партизан. Цель этого действа не называется, но она «дорогая», и можно понять, что антисоветская. Однако достаточно вчитаться, как становится очевидным, что Анненков уходит от непосредственного формирования этого отряда и командования им, возлагая всё это на самого же Илларьева, причём делает это тонко и убедительно!

Таким же вежливым отказом является и письмо Анненкова к Михайлову. Как и в случае с Илларьевым, Анненков чётко этот отказ не выражает, а ведёт речь о возможности сбора и организации своих партизан в неопределённом будущем, мотивируя это тем, что в настоящее время, из-за пристального внимания к нему властей, это сделать невозможно. Чтобы продемонстрировать Михайлову свои мобилизационные возможности, Анненков прибегает к прямой дезинформации, так как в это время никаких организованных групп белой эмиграции, враждебных СССР, на территории Синьцзяна уже не было!

С арестом Анненкова и смертью Дутова их соратники частью возвратились в СССР, частью разбрелись по всему Китаю, частью ушли с Бакичем в Монголию, где были разбиты и уничтожены советскими и монгольскими войсками. Правда, отдельные банды совершали налёты на советскую территорию из Синьцзяна, но эти налёты к тому времени носили не политический, а уголовно-экономический характер (грабежи, угон скота, контрабанда и т.п.).

Суммируя изложенное, повторюсь ещё раз: находясь в Урумчинской тюрьме, Анненков пересмотрел свои позиции в отношении Советской России, а после выхода на свободу принимал все меры к добровольному и постепенному отходу от антисоветской борьбы. Вся его переписка с лидерами белой эмиграции в Китае, все его разговоры с ними о необходимости готовиться к этой борьбе и принятии в ней активного участия носили вынужденный и притворный характер. На самом деле Анненковым всё больше и больше овладевала мысль о добровольном переходе в Россию и сдаче советским властям, в надежде получить или заслужить прощение Родины или понести возмездие. Он только искал возможности сделать это. Можно с уверенностью утверждать, что в 1924–1926 годах Анненков уже не представлял для советской власти никакой опасности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.